Текст книги "Завтра я буду скучать по тебе"

Глава 4

Под вечер моя комната становится совсем серой. Тусклый свет, падающий от окна в гостиной, на которое я навесил флисовый плед, только усиливает этот цвет смерти – комната и без того пронизана им от пола до потолка. Я слышу, как за окном стекает по трубам дождевая вода, как гудят машины, проезжая по вантовому мосту, соединяющему город с Грассхолменом, Хундвогом и другими островами на той стороне.

Я лежу в кровати. Где-то сзади потрескивает радио в такт булькающей кофеварке.

По радио хрипло поет Леонард Коэн: «…You who wish to conquer pain, you must learn what makes me kind…»[1]1
  Ты, желающий боль превозмочь, должен узнать, что делает меня мягче (англ.).


[Закрыть]. Когда мы только начали лечение, Ульф предложил мне слушать музыку после вечернего приема лекарств – это повысит седативный эффект, который требуется организму, чтобы побороть трудности с засыпанием. Но я всё-таки предпочитаю радио, ту неопределённость, которую оно привносит.

Я поворачиваюсь на бок, обращаю взгляд в темноту, там, где между стенкой и кухонным углом стоит стул, и слышу какой-то звук.

– Фрей? – я глотаю воздух и поднимаюсь с постели. Снова звучит голос Коэна, мягкий, как виолончель: «…You say you’ve gone away from me, but I can feel you when you breathe…»[2]2
  Ты говоришь, что убежала от меня, но я чувствую твое дыхание (англ.).


[Закрыть].

В комнате сразу запахло землей и сыростью. Я осторожно сползаю с дивана и встаю. Я чувствую сильное покалывание где-то внутри. Меня переполняет нетерпение и радость в предвкушении того, что́ сейчас произойдёт.

Я подхожу к стулу и протягиваю руку к темноте передо мной. Радио снова потрескивает, затихая, и музыку сменяет назойливый шум осеннего дождя за окном, вплетающийся в тишину.

Мы танцуем. Движемся точно в ритме холодильника, позвякивающего в моей тесной кухне. Ни музыки, ни света, только шум дождя и разорванное небо над нами. Мне плевать на пылающие от боли щеки. Всё что я вижу – это её губы, слегка дрожащие в такт фигуре, монотонно раскачивающейся из стороны в сторону.

– Я и подумать не мог, что увижу тебя снова, – всхлипываю я судорожно и чувствую, как под кожей моего лица что-то возгорается, и тут же слёзы, копившиеся в воспаленных слёзных каналах, наконец-то вырываются на свободу.

Её непокорные каштановые волосы совсем потускнели и утратили былой блеск. Былые ароматы неизвестных растений, пряностей и ванили сменила сырая дымка стерилизующего мыла и холодной земли. Её запах, наш запах – его больше нет, он смыт временем, которое мы провели в разлуке.

– И всё-таки ты вернулась.

Я соединяю её пальцы со своими, придвигаюсь поближе и пытаюсь зарыться в её волосы, вдыхаю их запах снова и снова, пока её голова с тяжестью не падает мне на грудь.

– Давай же, – я устало глотаю воздух, обхватываю её бюст и придвигаю к себе.

Мы, шатаясь, доходим до раскладного дивана, я снимаю с окна плед и кладу его на плечи, как плащ, а потом залезаю к ней. Я чувствую, как меня трясет, когда её холодное тело соприкасается с моим.

Трясёт от счастья.

Глава 5

Первый день с Фрей, Ставангер,  22 октября 2011 года.

Недавно я вернулся на работу в бергенскую прокуратуру после полугода жизни в Штатах. Когда по поручению меня отправили в Ставангер, я оказался у крыльца виллы в западной части района Стурхёуг. Там мне предстояло встретиться с адвокатом, работавшим над одним из двух дел, ради которых я прибыл в город.

Первое из них касалось возможного случая разглашения служебной тайны, предположительно произошедшего по вине одного из сотрудников местного суда. Он работал над делом о компенсации средств, в котором участвовали две иностранные нефтяные компании.

Второе было гораздо серьезнее. На сотрудника управления полиции Ставангера подал жалобу его коллега, где сообщал о многочисленных нарушениях уголовного кодекса и закона об огнестрельном оружии. Я назначил допрос с полицейским, на которого подали жалобу, ближе к концу недели.

– Ты кто? – спросил голос за моей спиной, когда я уже собирался позвонить в дверной звонок. Светило солнце, погода стояла тёплая и мягкая, хотя осень уже подступилась к листьям на деревьях. Я резко обернулся. У неё были запоминающиеся узкие глаза и лицо овальной формы, его окружали кудрявые локоны, их подхватывали узелки.

– Торкильд Аске, – ответил я и сделал шаг в сторону. – А ты кто?

– Фрей, – сказала она и поднялась по ступенькам, поравнявшись со мной. Фрей было слегка за двадцать, она была почти одного со мной роста. – Что ты здесь делаешь?

– У меня сейчас встреча, в пять часов, с Арне Вильмюром. Он ведь здесь живёт?

– Ты из полиции?

– В каком-то смысле.

Фрей положила руку на перила и слегка отклонилась назад, обратив на меня свой молодой горящий взгляд; мне хотелось отвернуться от стыда за свой возраст и несовершенство собственного тела.

– В каком таком смысле?

– Я работаю в прокуратуре, наш отдел как раз занимается…

– Ага, бывший Особый Отдел, – она криво ухмыльнулась, не дав мне закончить, и стукнула в дверь свободной рукой. – Так чего тебе, собственно, нужно в доме дяди Арне? Его арестуют?

– Как я и сказал, я…

– Фрей? Это ты? Забегай внутрь и закрой за собой дверь, – послышался мужской голос откуда-то из дома. – Мне кажется, у нас под крыльцом осиное гнездо. Еще не хватало, чтобы эти мерзкие твари залетели в гостиную.

Я на секунду взглянул на небо, на слепящий солнечный свет, прежде чем снова взглянуть на Фрей. Она отпустила перила, сбросила с ног сандалии и босой зашла на паркетную плитку светлого коридора, который вел в гостиную.

– Там какой-то мужчина, – сказала она ровно с такой громкостью, чтобы я её услышал. – Вроде бы полицейский, хочет с тобой поговорить.

Четверг

Глава 6

Зрелище, которое я по утрам наблюдаю в зеркале, напоминает жуткое привидение из преисподней. Нездоровый цвет лица, посеревшая от недостатка солнечного света и витаминов кожа. Сощуренные глаза, под ними изогнутые дугами сине-лиловые круги; припухлые веки, которые я могу лишь слегка приоткрыть.

Я умываю лицо, провожу влажными пальцами по шраму в форме полумесяца под глазом и дальше, к грубому уплотнению на коже посередине щеки; я дотрагиваюсь до каждой впадинки, до каждой неровности. Почти сразу возвращается боль.

– Я не могу, – шепчу я лицу в зеркале, пока вожусь с отсеком коробочки для лекарств, в котором лежат утренние таблетки. – Он не знает всей ситуации. Я еще не готов.

Проглотив таблетки, я одеваюсь и подхожу к окну. Приподняв плед, я выглядываю в окно: сегодня один из дней, когда нет ни солнца, ни дождя, всё окрашено в серо-голубые оттенки; небесный свет как будто бы горит только вполсилы. Я сразу отворачиваюсь, заметив мужчину в шлеме, плотно облегающей футболке и велошортах, который на велосипеде подъезжает к моему общежитию. Он останавливается у подъезда, смотрит на окно, у которого стою я, и вытаскивает мобильник. Ульф Сульстад довольно крепкого сложения, ростом примерно метр девяносто пять. Он почти лысый, с плотным пучком рыжих волос на затылке, собранных в конский хвост. Ульф чем-то напоминает самурая.

Я отпускаю плед и иду к дивану, как только телефон начинает звонить.

– Доброе утро, Торкильд, – произносит запыхавшийся Ульф, когда я наконец беру трубку. – Анникен Моритцен недавно звонила, сказала, что получила от тебя сообщение.

– Верно. – Я опускаюсь на диван и пытаюсь сосредоточиться на покалывании в щеках, чтобы усилить его и предоставить боли контроль над собой. – Я не могу туда поехать.

– Почему?

– В этом нет смысла.

– Почему?

– Арне сказал, что их сын мёртв.

– И он в этом прав.

– Господи, – в отчаянии выкрикиваю я, – ну так и чего вы, чёрт подери, от меня ждёте?

– Мы делаем это для Анникен, – спокойно отвечает Ульф. – В один из дней они найдут её мальчика. Мерзкого и распухшего от пребывания в море, где им питались рыбы и крабы. Но это всё ещё её сын, понимаешь? Я пытаюсь тебе объяснить, что она не в состоянии вынести всё то, что скоро случится. А ты ведь говоришь на полицейском языке, ты знаешь, как делаются такие дела, что за чем идёт. Наверное, для неё это в первую очередь способ доказать себе, что она не сдаётся. Никто не сможет сдаться, пока не узнает правду, Торкильд. Пока не пройдены все пути. Неужели ты не согласен?

Я не отвечаю, просто сижу с мобильником в руке и смотрю в сторону окна, накрытого флисовым пледом.

– Спускайся, Торкильд, – продолжает Ульф, не дождавшись от меня ответа.

– Нет, – мой голос срывается, и слёзы уже проступают, но заплакать я не могу из-за воспаленных слезных каналов.

– Тогда впусти меня, и я поднимусь к тебе.

– Не хочу.

– Либо ты спускаешься, либо впускаешь меня – иначе я никуда не уйду.

– Ты не сможешь, – отвечаю я, не найдя лучшего аргумента, – тебе нужно на работу.

– Утренние часы я сегодня запишу на твой счет, – отвечает Ульф, всё ещё держа себя в руках, все ещё не закурив. Все ещё не желая сдаваться.

– Чёрт побери! – я вскакиваю с дивана. – Ну как можно быть таким упрямым?! Понять не могу! И что – вот поеду я туда и буду бродить по этому гребаному острову в поисках парня, о котором все говорят, что он мёртв, что он утонул и навсегда ушёл в мир иной?

– У меня, кстати, есть еще одна причина, чтобы отправить тебя туда.

– И это?..

– Элизабет.

– Моя сестра? А она тут при чём?

– Ни при чём.

– Ну и?

– Когда ты её в последний раз видел?

Я упрямо повожу плечами.

– Я хочу, чтобы ты с ней поговорил, когда окажешься там.

– О чём?

– О себе, о том, через что ты прошёл.

– Зачем?

– Отнесись к этому, как к обязательному этапу твоей новой жизни, Торкильд. Ты больше не ведешь допросов. Сборщика информации больше нет, он лишён чести и звания. Теперь ты такой же, как и все мы… распространитель информации. Как болезненно, наверное, это принять.

Неделикатность психологических приёмов Ульфа может быть трудно перевариваемой пищей для уверенных в себе людей с завышенным эго. К счастью для меня, моё эго мертво, а уверенность в себе давно съехала от меня на другую квартиру с улучшенными условиями.

– Тебе нужно окружить себя ответственными людьми, – продолжает Ульф, – но кроме этого, тебе нужно обрести крепкую систему ценностей вне терапевтического круга. И первый человек, которого я хотел бы, чтобы мы ввели в эту парадигму, – твоя сестра Лиз. Я знаю, что ты любишь её сильнее, чем ты можешь себе признаться. Кстати, я подумал над тем, о чём мы вчера говорили, и решил выписать тебе рецепт на оксикодон в дорогу, так что у тебя будет препарат с быстрым эффектом, если он тебе понадобится. Что думаешь?

Я чувствую, как начинает покалывать в диафрагме и выше, вдоль позвоночника, до самого затылка, и одновременно с этим увеличивается слюноотделение.

– Сколько?

– Как и раньше.

– А что, если мне придется торчать там больше недели?

– Тогда я вышлю тебе электронный рецепт туда, где ты будешь находиться.

Я бросаю трубку на телетумбу и прижимаю костяшки пальцев ко рту. Боль в щеках прошла, испарилась, в тот единственный чёртов раз, когда она была мне нужна.

– Господи, господи, господи! – шепчу я сквозь пальцы и кусаю их, после чего делаю вдох и поднимаю мобильник со стола. Я снова приподнимаю краешек пледа. – Ладно, – шёпотом говорю я в трубку, – я поеду. Поднимайся.

Ульф всё еще говорит по телефону, когда я открываю входную дверь. Он кивает мне и заходит в квартиру. Сорвав с окна плед, Ульф плюхается на диван. Тот трещит от нагрузки.

– Да-да, а во сколько он поедет дальше, в Трумсё? Полчетвёртого? Хорошо, – он щелкает пальцами и мотает головой, указывая на мини-кухню.

Я в недоумении пожимаю плечами:

– Что?

– Пепельницу, чёрт подери! – Ульф сбрасывает с себя рюкзак и выуживает оттуда кошелёк и пачку «Мальборо Голд». Затем, яростно щелкая большим пальцем по зажигалке, прикуривает сигарету и глубоко затягивается.

Терпкий запах сигаретного дыма подбирается к ноздрям и впивается в кожу щек. Я разворачиваюсь и захожу в ванную, чтобы собрать сумку – кладу в отдельный пакет электробритву, пластиковый контейнер с таблетками, зубную щётку и прочие принадлежности для гигиены. После этого иду на кухню, чтобы упаковать кофеварку и переносное радио, пока Ульф заканчивает телефонный разговор.

– Эй, эй, эй! – выкрикивает Ульф из своего облака сигаретного дыма, глядя на кофеварку, которую я оборачиваю полотенцем. – Она тебе не пригодится. В Северной Норвегии есть кофе.

– Мне нравится свой, – протестую я.

– Ой, ну ради бо… А хотя, – он делает взмах рукой и корчит гримасу – да, возьми её. И прихвати туалетную бумагу, щётку для посуды и сушилку для обуви, мне вообще всё равно.

Сказав это, он возвращается к телефонному разговору и каркает в трубку: – Алло? Сколько там получается, вы сказали?

Закончив говорить и закурив новую сигарету, он поворачивается ко мне и качает головой, задерживая в легких сигаретный дым.

– Знаешь что, – говорит он наконец, выдохнув, – я и правда думаю, что эта поездка пойдёт тебе на пользу. Очень даже пойдет.

Глава 7

За окном уже стемнело, когда мой самолёт приземлился в аэропорту Трумсё. Земля покрыта тонким слоем нового снега. Я забираю багаж и выхожу на улицу, чтобы найти такси.

Через пятнадцать минут я добираюсь до дома сестры. Она встречает меня на крыльце и недоверчиво смотрит. – Торкильд?! – и вдруг неожиданно крепко обхватывает меня руками.

– Привет, Лиз! – Рядом с ней приятно находиться, и когда она размыкает объятие, мне не хочется её отпускать.

– Всё хорошо? – она проводит пухлым пальцем по моей щеке, пристально глядя на меня своими круглыми глазами.

– Лучше всех, – отвечаю я.

– Когда ты вышел?

– Пару дней назад.

– И что ты делаешь здесь?

– Я веду дело.

– Дело? Ты вернулся в полицию?

– Нет.

– Н-н… но… – с запинкой говорит она и в недоумении покачивает головой.

– Можно мне войти?

– Да, конечно.

Лиз проводит меня в прихожую, и мы молча стоим и смотрим друг на друга. Она производит впечатление старой уставшей женщины. Летом ей исполнится пятьдесят, но выглядит она старше. Опухшие глаза, будто она недавно плакала. Морщинистые и толстые руки, да и весит она все еще больше, чем надо. Прошедшие с последней нашей встречи годы отразились на нас обоих.

– Почему ты такой грустный, Торкильд?

– Не думай об этом. Как твои дела?

Она слегка отстраняется: – Да у меня-то всё нормально.

– Он всё еще тебя бьёт?

– Торкильд, пообещай мне, что не… – я вижу, как её глаза полнятся отчаянием, и одновременно с этим ощущаю зреющую внутри бурю.

– Я только спросил, колотит ли тебя твой муж. Судя по синякам на шее и на руке, он достиг в своём хобби нового уровня.

– Сейчас я этого не выдержу. Я и Арвид… мы сейчас весьма неплохо живем, и ты не можешь просто так прийти и всё разрушить. Я не хочу этого… И не позволю.

Я качаю головой и захожу в гостиную, не разувшись.

– Где он?

– Торкильд! – истошно кричит она дрожащим истеричным голосом. Она научилась так кричать после долгих лет совместной жизни с агрессивным дальнобойщиком, который не в состоянии держать свои кулаки при себе.

Я слышу скрип наверху и быстро поднимаюсь по лестнице, перескакивая разом через три-четыре ступеньки, а потом распахиваю дверь в спальню.

Арвид сидит на кровати, сгорбившись и отводя глаза, которые прикрыты сальными прядями чёрных немытых волос.

– Какого чёрта ты здесь делаешь? – успевает спросить он, прежде чем я подхожу к нему и даю ногой в лицо. Арвид падает с кровати на пол, где и остаётся лежать.

Через секунду в комнату, тяжело дыша, заходит Лиз и начинает дергать меня за куртку, причитая и вопя:

– Что ты наделал? Что ты наделал!

Арвид наконец поднимается, приложив руку к уху. Выпученными глазами он смотрит на Лиз:

– Видишь? Посмотри, что ты наделала! Этот ублюдок опасен, я всегда говорил! Он чудовище, ты что, не понимаешь?

Арвид сплёвывает кровь и вытирает кулаки о жилет. Лиз отцепляется от меня и бежит к мужу. Она гладит рукой его лицо, приговаривая успокаивающие слова. Арвид разводит руки в стороны и подходит ко мне.

– Думаю, тебе стоит быть чертовски осторожным! Иначе я напишу на тебя заявление, и уж тогда тебе прямая дорога снова за решётку! И ты это знаешь, душегуб проклятый! – рявкает он, проходя мимо. – И если ты будешь здесь, когда я вернусь, то тогда уж пеняй на себя.

Выходя, он толкаем меня плечом и захлопывает дверь.

– …И что, вот такой ты жизни хочешь, Лиз?

Она поставила на стол кофе, печенье и сладкие рулеты. Мы вместе с ней сидим на диване в гостиной, не изменившейся с тех пор, как я был здесь в последний раз. Единственное перемена – кожаное кресло перед телевизором. Несомненно, кресло Арвида.

– Всё не так, как ты думаешь, – она смотрит на меня и решает сменить тему: – Ты говорил с мамой, после того как вышел? Она о тебе спрашивает, когда я звоню.

– Пока что не было времени.

– По словам родных, ей хуже в последнее время, – Лиз смотрит на блюдо с печеньем. – Если бы самолёт до Осло не стоил таких безумных денег… Тем более теперь, когда Арвид стал инвалидом…

– А что отец?

– Всё ещё держится. Видела его в новостях какое-то время назад, в репортаже о стройке нового алюминиевого завода в Исландии. Там передавали, что он возглавляет группу по охране окружающей среды. Что-то наподобие партизанского отряда. Вроде бы они называют себя «Исландия задыхается».

– «Исландия задыхается»? – я смеюсь, воображая горящие глаза и отливающие серебром волосы мужчины, каждый раз вопящего в упоенной эйфории, когда полиция выдворяет их вместе с товарищами с очередного завода или протестной акции против действующих капиталистических сил на нашем вулканическом острове. – Ничего не меняется.

– Ты очень на него похож.

На секунду Лиз бросает взгляд на мой шрам на щеке, прежде чем снова посмотреть мне в глаза.

– Как будто я снова вижу его. Таким, каким помню из детства.

Она икает с такой силой, что всё её массивное тело вздрагивает.

– Ну, кроме волос. Почему ты всегда их так коротко стрижешь?

– Чем же? – спрашиваю я сухо и вижу, как всколыхнувшая ее волна радости начинает спадать. – Чем мы с ним похожи? Наверное, ты имеешь в виду наш уникальный химический состав – мы источаем ржавчину, которой покрывается все, к чему мы с ним прикасаемся.

– Торкильд, я не это имела в виду, ты же знаешь. Я знаю, что ты никогда не хотел… Что случившееся с… Что ты никогда…

– Тогда о чём ты?

– Я только…

Она тянется за сладким рулетом. Её взгляд снова задерживается на моем шраме на щеке.

– Ты всегда была таким красавцем, – печально произносит она и закрывает лицо руками.

– Ну ладно тебе, Лиз, – говорю я и ладонью прикасаюсь к ее руке, пытаясь изобразить в улыбке, что мне не больно, – не все могут так хорошо сохраниться, как ты, когда возраст близится к пятидесяти.

– Боже, прекрати, Торкильд, – всхлипывает она и смотрит на меня сквозь пальцы, – прекрати издеваться, это некрасиво.

– Что?! – я развожу руками. – Я серьёзно.

Наконец она отводит руки от лица.

– Послушай, – начинает она свою речь, – я не думаю, что ты можешь здесь оставаться.

– Расслабься, Лиз, я и не останусь, – отвечаю я. – У меня больше нет прав, и мне нужна помощь, чтобы арендовать автомобиль.

– Арвиду тоже нелегко. – Она всматривается в пустое блюдо из-под печенья, словно ища там, среди крошек, силы снова и снова рассказывать эти сказки, которые она рассказывает себе каждый день, чтобы держаться на плаву.

Сколько бы я ни давал по морде этому мерзавцу, за которого она вышла замуж, он бил ее и будет бить. А она будет вглядываться в блюдо с печеньем в поисках сил жить дальше. Лиз всё еще думает, что это только переходный период, и если она перестанет «провоцировать» его удары, то всё будет хорошо.

Глава 8

Я паркую арендованный автомобиль, который мне достала Лиз, на стоянке отеля и поднимаюсь к стойке администрации. Я заселяюсь и прошу выдать мне парковочный талон. Ехать три часа, включая две переправы на паромах между Трумсё и центром коммуны в Блекёйвере, где Арне Вильмюр организовал мне встречу с местным шерифом на следующее утро.

Из моего номера открывается даже что-то вроде вида. Четырёхугольные здания, фонарные столбы и асфальтовый дорожный край. Северный Париж, по всей видимости, притаился где-то в темноте. Я задёргиваю гардины, открываю чемодан и вытаскиваю кофеварку, хотя в номере и стоит электрочайник.

Скоро мне становится совсем плохо. Уже половина восьмого, и моё тело болит. Тяга унять боль и беспокойство заставляют мои пальцы трястись, когда я достаю контейнер с таблетками и открываю отсек с вечерней дозой.

Таблетки похожи на маленькие личинки насекомых, извивающиеся в моей ладони. Я вылавливаю две оранжевые пилюли антипсихотика рисперидона и кладу их обратно в дозатор, а остальное запиваю глотком воды. После этого я достаю фильтр и банку с кофе, набираю воды в раковине и включаю кофеварку.

Как только первые капли начинают скатываться в стеклянный кофейник, я включаю радио и выключаю свет – всё по порядку. Я раздеваюсь и заползаю под одеяло. Тело уже начало расслабляться. Мутный полумрак комнаты растворяет моё беспокойство и открывает двери, с которыми я не могу справиться сам.

– Наконец-то, – вздыхаю я, прижавшись грудью к коленям, – Наконец-то я готов.

Я лежу и жду, но ничего не происходит. Шумит вентилятор, полярный воздух прорывается сквозь шторы, и я лежу без движения.

Наконец я поднимаюсь и достаю упаковку быстродействующего оксикодона. Выдавливаю две личинки, бросаю в рот и снова ложусь.

Я жду ещё, на этот раз дольше. Наконец на меня накатывает приступ отчаяния. Я одеваюсь и выхожу на улицу.

С другой стороны моста виднеется арктический собор, обрамлённый тёмным холодным полярным небом. Я иду вдоль набережной, пока не оказываюсь у торгового центра около причала со скоростными паромами.

Зайдя в торговый центр, я нахожу магазин парфюмерии. Я осторожно приподнимаю флаконы с полки с пробниками и принюхиваюсь к каждому. Попробовав разные варианты, я беру в руки прозрачный флакон с чёрным маслянистым содержимым и серебристой крышкой – почти что обугленная деревяшка, заключенная в стекло и покрытая серебром, – и иду с ней к кассе.

– Мне её запаковать? – спрашивает продавщица – женщина за пятьдесят, брюнетка с хорошим макияжем, тёмными глазами и окрашенными красным тонкими губами.

Я отсутствующе киваю.

– Ей они точно понравятся, – с улыбкой говорит она и вручает мне пакет с упакованным флаконом духов.

– Да. – Я бросаю взгляд на свою сумку, на красную упаковочную бумагу. – Наверное, не надо было упаковывать. – Продавщица многозначительно прокашливается, а к кассе уже подходит пожилая дама в пуховике с флаконом духов в руках. На крышке флакона нарисована пчела, а на его боку тонкими чёрными буквами выведено слово Honey.

– Так, – у продавщицы бегают глаза, – вы можете просто порвать упаковочную бумагу, прежде чем вручите ей флакон. – Она быстро моргает и поворачивается к женщине с медовыми духами.

– Вам они точно понравятся, – с улыбкой говорит она, – мне их запаковать?

Я закрываю пакет и ухожу.

Как только я возвращаюсь в свой номер, я достаю пакет из парфюмерного магазина и кладу запакованный флакон на кровать рядом с подушкой. Я наскоро раздеваюсь, спиной облокачиваюсь на изголовье кровати, развязываю ленту и избавляюсь от подарочной бумаги.

Аромат духов уже слышен из коробки, хотя я её еще не открыл. Мои веки тяжелеют, и боль в ногах постепенно утихает. Мне нужно торопиться, поэтому я вынимаю флакон из коробки трясущимися руками, пытаясь контролировать волнение от напряжения и предвкушения.

Серебряное покрытие с легкостью соскальзывает, и я открываю защелку, которая предохраняет флакон от распыления. Поток ароматических частиц направляется прямо мне в лицо, когда я нажимаю на кнопку распылителя. Я чихаю и нажимаю еще раз, прежде чем сползти на кровать и закрыть глаза.

Я лежу, уткнувшись лицом в подушку, и жду. Чуть позже я открываю глаза и поднимаюсь. Система вентиляции высасывает из комнаты аромат духов и наполняет её чистым и холодным отельным воздухом.

Я встаю с кровати и проверяю, точно ли закрыты окна, прежде чем снова забраться под одеяло, а потом снова опрыскать лицо духами. На этот раз я опрыскиваю ладони и волосы тоже и еще раз забираюсь под одеяло.

– Чёрт подери!

Я поднимаюсь с кровати и хватаю флакон, открываю защелку и приставляю отверстие ко рту. Арома-частицы обволакивают мои язык и горло. Я роняю духи и, рыдая, падаю на кровать. Набрасываю на себя одеяло.

– Почему ты не хочешь быть со мной? – стону я и пытаюсь зарыться лицом в простыню, пока по телу пробегают судороги. – Неужели не понимаешь, как сильно ты мне нужна?!