Текст книги "Встретимся в раю"

Глава 18

Мы снова встречаем Карин в дверях, припарковавшись у входа в детский дом.

– Здравствуйте, Кенни, – говорит она, широко улыбаясь. – Что вы здесь делаете?

– Аске очень хочет немного поговорить с Андре, – отвечает он. Мы следуем за Карин в ее кабинет.

– Он сейчас делает уроки. Но мы можем пойти и послушать, что он скажет.

– Отлично! – Кенни крутит ключи от машины на пальце. – Так и сделаем.

– Наедине, – говорю я. – Я могу поговорить с ним наедине?

– Ну, да. – Кенни смотрит на Карин. – Я не против. Карин?

– Я не знаю, – начинает Карин. – Я не совсем поняла в последний раз, когда вы здесь были, как вы вообще связаны со всем этим?

– Аске – главный дознаватель, – вставляет Кенни. – Он помогает нам.

– О. Ну, тогда да.

Кенни подмигивает мне, когда мы с Карин оставляем его в кабинете. Карин ведет меня по длинному коридору к двери с именной табличкой на стене рядом. Она осторожно стучит и приоткрывает дверь.

– Андре? – она просовывает голову в проем. – Тут к тебе пришел человек. Из полиции. Он хочет поговорить о Сив и Оливии. Ты не против?

Я слышу, как мальчик что-то бубнит в ответ. Карин отходит в сторону и делает знак, чтобы я заходил.

– Просто возвращайтесь в мой кабинет, когда закончите.

Я вхожу в комнату и жду в дверях, пока не смолкнут шаги Карин по коридору. Типичная комната подростка. У мальчика, сидящего за столом со стопкой книг перед собой, каштановые волосы средней длины. Узкое лицо с красивыми чертами. Он сидит, частично повернувшись ко мне спиной, теребя в руках карандаш и делая вид, что что-то читает.

– Какой предмет? – спрашиваю я, не покидая своего места у двери.

– Математика, – отвечает он, не сдвинувшись.

– О, – говорю я, озираясь. – Почему у тебя нет никаких плакатов на стенах? Рок-группы, девушки в бикини, математические формулы и другие веселые штуки?

Он едва улыбается.

– Нам не разрешают.

– Ну, моя спальня была увешана плакатами звездных певиц с мощными… – я делаю театральную паузу… – голосами. Саманта Фокс, Сабрина, Сандра, мне кажется, у большинства имя начиналось на «с».

И снова эта косая улыбка, всего на мгновение, и вновь исчезает.

– Когда-нибудь слышал, как они поют?

– Нет.

– Ну что же, жаль. Я только хочу сказать… мощней голосов еще поискать надо.

На этот раз он не смог сдержать улыбку, и она расцвела пышным цветом.

– Я знаю, кто они такие, – говорит он и качает головой. – Отец мне рассказывал о них.

– А фотографии-то видел?

– Нет, – отвечает он не очень убедительно.

– Божий дар, – говорю я. – Ну, в смысле, голоса, – смеюсь я, когда наши взгляды встречаются.

Он отворачивается обратно к учебнику математики, но я вижу, что улыбка по-прежнему на месте.

– Вы полицейский?

– Был раньше.

– Был?

– Меня уволили.

И снова мы смотрим друг на друга. На этот раз контакт чуть дольше.

– Почему?

– Я угробил женщину в аварии, был за рулем под приходом гамма-гидроксибутирата.

– Вы сидели в тюрьме?

– Три года шесть месяцев.

– Каково было… в тюрьме? – Андре наконец забывает про свой учебник и садится, повернувшись ко мне.

– Скучно. Каждый день одно и то же.

– Звучит как и то, что здесь, – замечает он и щелкает пальцем по ластику на обратной стороне карандаша.

– Ну, – я прислоняюсь спиной к двери. – В молодости все скучно.

– Что случилось с вашим лицом? – он указывает карандашом на шрам от глаза ко рту.

– Из-за той аварии.

– Было больно?

– Я не помню, – говорю я, подхожу к его кровати и сажусь на край.

– Кем она была? – спрашивает Андре, провожая меня взглядом и смотря мне прямо в глаза. – Та женщина, которую вы убили?

– Я ее любил.

– Вы по ней скучаете?

– Каждую секунду.

Андре сидит, наклонившись вперед, поставив локти на колени, перебирая карандаш между пальцами. Его комната наводит меня на мысли о другой комнате. Моей, в Особом отделе по делам полицейских в Бергене. В таком пространстве, как это, можно действительно услышать собственные мысли, все сжимается до нас двоих, до разговора как единственной движущей силы, все остальное выкипает, стирается с поверхности воды вокруг нас. Вдруг мне приходит в голову, как сильно я скучаю по той комнате, по той части самого себя.

– Ты хорошо их знал? – спрашиваю я наконец, опираясь на край его кровати.

– Вообще-то не очень, – отвечает он, на короткое мгновение переставая жонглировать карандашом и продолжает. – Мы учились в одном классе, но…

– Мужчины с Марса, а женщины с Венеры?

Он издает короткий нервный смешок.

– Что-то такое.

– Расскажи мне о том дне, когда они пропали, с твоей точки зрения. Что ты делал в тот день?

– Я встал, позавтракал и пошел обратно в комнату. В тот день у нас была контрольная. – Пока он говорит, я достаю маленький блокнотик и делаю заметки.

– По какому предмету?

– По математике.

– У Сив и Оливии тоже была контрольная в тот день?

– Да. Но они… не очень-то беспокоились о школе.

– А о чем они беспокоились?

Андре пожимает плечами.

– Не знаю.

– О мальчиках?

– Наверное.

– Каких-то конкретных?

– Не думаю.

– Ладно. Что случилось потом?

– Я предпочитаю приходить на автобус заранее. Остальные обычно приходят попозже, прямо перед отходом автобуса. Я сложил рюкзак и пошел в прачечную, чтобы взять спортивную форму. Вот тогда я и увидел их в окне.

– Где они были?

– Там, внизу, – он показывает. – У остановки. Они уже спустились.

– А Сив и Оливия часто приходили на автобус заранее?

– Нет. Они всегда были копушами, – смеется он. – Часто кому-то из персонала приходилось везти их в школу, потому что они опаздывали на автобус.

– Но в тот день они пришли рано?

– Да.

– Ты помнишь, что они делали там, внизу?

– Стояли рядом с машиной. Пассажирская дверь была открыта, они говорили с водителем. – Он тяжело вздыхает и сжимает карандаш. – Потом сели в машину и уехали.

– Какая это была машина?

Теперь он дышит тяжелее и опять начинает теребить в руках карандаш.

– Я не очень-то разбираюсь в машинах.

– Помнишь цвет?

– Черный.

– А что-то еще можешь рассказать о машине?

– Она выглядела новой. И была абсолютно чистой.

– А водителя ты видел?

Он покачал головой.

– Но ты уверен, что это были Сив с Оливией?

– Да.

– У тебя хорошая память, Андре. Кстати, одна из них села спереди?

– Да, Оливия. Сив села сзади.

– Значит машина четырехдверная?

– Да.

– Ты знаешь разницу между SUV и универсалом?

– Это был универсал.

– Уверен?

– Да. Полицейские показывали мне фотографии разных машин.

– Ага, – улыбаюсь я. – Что ты сделал после того, как они уехали?

– Сложил спортивную сумку и спустился к автобусу. Больше я их не видел.

– Ты не забеспокоился?

– Они часто ездят автостопом, когда нет денег на автобус.

– Хорошо. Случилось ли тем утром что-то еще необычное, кроме того, что они рано вышли?

Андре покачал головой.

– А накануне вечером?

– Мы смотрели фильм в гостиной.

– Кто?

– Я, Сив и Оливия.

– Припоминаешь что-то особенное?

– Не-е-а, – протягивает он.

– Все что угодно. Когда ты вспоминаешь тот вечер, что первым приходит в голову?

– Оливия была в хорошем настроении.

– Так. Лучше, чем обычно?

– Да.

– В чем это выражалось?

– Нет, просто… не знаю. Она не была такой стервой. – Он пожимает плечами и добавляет. – Смеялась.

– Почему ты думаешь, она была в хорошем настроении?

– Не знаю.

– Спасибо за помощь, Андре. – Я убираю блокнот и ручку обратно в карман куртки. – Кстати, – начинаю я, поднявшись. – Как думаешь, где они?

Андре смотрит на меня, крутясь на стуле.

– Наверное, в Испании, – говорит он наконец.

– На Ибице?

Он пожимает плечами.

– А где еще? – и отворачивается к столу.

По дороге назад к кабинету Карин я думаю о том, как хорошо говорить с кем-то о других людях и делать паузу от самого себя. Когда я еще был женат на Анн Мари, это тоже было исцелением для меня, когда она заболела, допросы были тем пространством, куда я мог убежать после утомительного вечера и ночи дома или дней, проведенных с ней в больнице. Опухоли в ее матке исчезали, когда хлопала дверь в комнату для допросов. После того как врачи сказали ей, что она никогда не сможет иметь детей, после операции и развода, я уехал на год в США, чтобы быть еще дальше, и когда я наконец вернулся, та же самая комната превратилась в тюрьму. Дойдя до двери в кабинет Карин, я решил, что помощь Милле в поиске Сив и Оливии может стать моим освобождением, пусть и на короткое время.

Всем нужно освобождение – бормочу я про себя, берусь за ручку двери, открываю и вхожу.

Глава 19

– У тебя круги под глазами, – говорит Сив, ковыряясь ложкой в мороженом. Мы сидим в кафе недалеко от реки Драмменсэльва. Снаружи проходит группка молодежи, явно направляются в высшую школу. Мне нравится это кафе, хотя я никогда раньше здесь не бывала. Думаю, это потому что я проходила мимо и видела лица людей по ту сторону стекла, видела, как они сидели близко друг к другу за маленькими столиками. – Круги, как у уставшей проститутки, – добавляет Сив и смеется.

– Спасибо, – отвечаю я и корчу гримасу. Она оглядывается и гримасничает в ответ.

– Думаешь, она богатая? – Сив посылает краткий взгляд по направлению к туалетам. – Как Ю Несбё?

Я пожимаю плечами и отодвигаю стаканчик с мороженым. Сив втыкает ложку и поднимает последнюю половину шарика мороженого из своего стаканчика.

– Я думаю, она сука, – говорит Сив. – Она же отказалась от тебя. Ну кто так делает?

– Она меня ищет.

– Ты уверена? – она снова смотрит на туалеты в углу кафе, слизывая мороженое с ложки. Одна из дверей открывается, и выходит мужчина. Он улыбается даме за стойкой и направляется к нашему столику.

– Да, – говорю я и двигаюсь ближе к окну. – Он же так сказал.

Глава 20

– Все нормально? – Карин встает, когда я возвращаюсь в кабинет, где они ждут меня вместе с Кенни.

– Хороший парень, – отвечаю я и делаю знак Кенни, что мы можем ехать.

Солнце исчезло, уступив место надвигающимся сумеркам, наступающим на землю и ели. Я останавливаюсь посреди площади и смотрю на автобусный карман, где Андре последний раз видел Оливию и Сив больше полугода назад.

– Они рано вышли в тот день, – начинаю я, когда Кенни подходит. – Сели в машину, поехали на Ибицу, и с тех пор никто о них не слышал. Значит, работаем исходя из этой версии?

– Да.

– В день, когда убили Роберта, – продолжаю я, – вы говорили с ним?

– Нет, днем раньше.

– Что он сказал?

– Предложил встретиться в Тьёме у Миллы следующим вечером.

– Зачем?

– Может быть, хотел, чтобы мы убрали версию об Ибице на полку и рассмотрели другие варианты.

Я киваю.

– В делах об исчезновении вы работаете исходя из четырех сценариев, так ведь? Те, кто просто уезжают по собственной воле, самоубийцы, пострадавшие от несчастного случая и пропавшие в результате уголовного преступления.

– Полагаю, что вы сейчас не собираетесь говорить о несчастном случае или самоубийстве, – фыркает Кенни, пиная гравий.

Я качаю головой.

– Значит, уголовное преступление.

– Вы сами сказали: Роберт, вероятно, хотел отложить на полку версию об Ибице. А в каждом уголовном преступлении участвует один или несколько преступников. В таких делах, как это, мы можем разделить их на две категории…

– Господи, Торкильд. Я знаю это, я понимаю…

– …либо мы говорим о случайной встрече, – продолжаю я, не обращая внимания на возражения Кенни, – либо о человеке, который знал их или с кем они раньше встречались. В случае с Оливией это определение необходимо расширить и до тех, кто знал ее мать, а также тех, кто был в курсе, что Милла наняла Роберта для поисков дочери.

– Вы действительно так думаете? – он стоит настолько близко, что я чувствую его горячее дыхание на щеке, но не хочу поворачиваться. – Вы по-прежнему так возбуждаетесь, когда портите карьеру полицейским, что действительно думаете, будто мы с Ивером не…

– Все, что я хочу сказать, – наконец поворачиваюсь я, и мы оказываемся лицом к лицу, – у меня создалось впечатление, что вы решили полностью игнорировать остальные варианты кроме того, где девочки по собственной воле уезжают на юг. Когда единственное, что мы вообще знаем, – они вышли из входной двери за нами, спустились по дорожке, на которой мы стоим сейчас, вон туда, – я показываю на автобусный карман перед нами, – и сели в машину. Мы не знаем, были ли они знакомы с водителем или поймали машину автостопом и их подобрал случайный человек. Но мы знаем, что меньше месяца спустя Роберт получил пулю в затылок в тот же день, когда созвал встречу со всеми вовлеченными в дело сторонами, чтобы обсудить возможное изменение курса расследования.

– Смерть Роберта не имеет к этому никакого отношения.

Я последний раз смотрю на дорогу и автобусный карман.

– Да, – вздыхаю я и иду к машине, – вы все как один повторяете это каждый раз, когда я спрашиваю.

Глава 21

Полтора часа спустя мы паркуемся у дома Ивера, вертикально разделенного на две семьи здания в жилом районе к юго-западу от Драммена, где нас ждут Милла с Ивером. Кенни заходит внутрь и сбрасывает ботинки в коридоре. Я следую за ним.

На кухне стоит Ивер, спиной опершись о холодильник, а Милла сидит за обеденным столом. Исполненные нетерпеливого ожидания, они смотрят на нас, когда мы входим.

– Торкильд хочет вам что-то сказать. – Кенни опускается в одно из кресел напротив Миллы.

– А? – Ивер с любопытством смотрит на меня. – Что-нибудь обнаружили? Что мы можем использовать в дальнейшей работе?

– Девочки планировали побег, – начинаю я и занимаю место у кухонного стола, пока Ивер продолжает стоять у холодильника. – В это я верю. Либо они ждали машину, либо поймали автостопом, но в тот день в школу они не собирались, думаю, это мы можем сказать с уверенностью. Мальчик, с которым я говорил, рассказал, что Оливия была в хорошем настроении накануне вечером, необычно хорошем. Это также вписывается в сценарий, над которым вы работали. Но… – добавляю я.

– Но? – напряженно спрашивает Милла и хватает меня за руку.

– Если они поймали машину, где тот водитель, который подобрал их? Почему он не заявил в полицию? Здесь мы вынуждены учесть все варианты, вплоть до того, что вышеупомянутый водитель может быть связан с их исчезновением. То есть, похищение, в худшем исходе окончившееся убийством. Второе, в чем я абсолютно уверен, – вы искали не с того конца.

– Что? – восклицает Ивер, сложив руки на груди и повысив тон до почти авторитарного. – Что вы хотите сказать?

– Все следы обрываются на том автобусном кармане. Хотя девочки и уезжали на Ибицу раньше, вы начали с предположения, а это не самое разумное решение.

– Мы начали не с Ибицы, – возражает Ивер, раздраженно постукивая ногой по напольному покрытию. – Мы двигались по следам и рассмотрели наиболее вероятный сценарий.

– Роберт сказал то же самое, когда мы вернулись домой, – вставляет Милла. – Что пора начать искать альтернативы. Думаю, поэтому он и созвал нас на ту встречу в день своей смерти. Чтобы начать заново.

– Он сказал, зачем? – спрашиваю я.

– Нет, – она сжимает мою руку. – Так и не успел.

– Думаю, Роберт что-то нашел, – начинаю я. – Сив с Оливией в лучшем случае собрались в краткосрочную поездку, может быть, на день, во всяком случае в поездку, из которой они планировали вернуться. Это разбивает теорию о том, что они поехали на Ибицу, чтобы остаться там навсегда.

– Так что вы хотите, чтобы мы сделали? – спрашивает Кенни, до этого молча следивший за разговором. – Каков наш план?

– Я хочу придерживаться этой нити, рассмотреть сценарий, по которому они не планировали всего этого. Чтобы выяснить, где они сейчас, сначала нам нужно понять, куда они ехали, что изменилось, и последнее, но не менее важное, – было ли это изменение планов добровольным или за этим стояли другие силы.

Ивер кивает и переводит взгляд на Миллу.

– Что если мы встретимся вчетвером завтра после работы и поговорим о дальнейшем пути?

– Приедете ко мне в квартиру в Осло? – спрашивает Милла. – У меня встреча с издательством и нет сил возвращаться домой в Тьёме сегодня.

Ивер снова кивает.

– Звучит как план?

– Хорошо, – я встаю и собираюсь уходить. – Так и поступим.

Я был разрушен, думаю я, пока мы с Миллой одеваемся в коридоре, абсолютно раздавлен, когда вернулся в Норвегию чуть больше четырех лет назад после времени, проведенного с доктором Оленборгом. С ним мы брали интервью у полицейских-уголовников в американских тюрьмах. И очень важно теперь, когда я чувствую, что мой мозг полицейского начал просыпаться, не забывать, что случилось, когда я вернулся домой, что происходит, когда я слишком сильно вовлекаюсь в дело, и какие последствия это приносит мне и моему окружению.

Глава 22

Уже наступил вечер, когда мы припарковались у квартиры Миллы в Санкт Хансхаугене, рядом с площадью Александра Кьелланда. Кажется, скоро пойдет дождь. Я вижу, как в ветвях нескольких деревьев в конце улицы шевелятся черные тени между только что распустившимися листочками и слышу хлопанье крыльев маленьких птичек, готовящихся уйти на ночной покой.

– Это случилось здесь? – спрашиваю я, когда мы достаем вещи из машины. – Здесь погиб Роберт?

– Вон там. – Милла ставит сумку на землю и идет к бордюру на углу улицы, где маленькие птички щебечут в полутьме. Останавливается и замирает, тяжело свесив руки по бокам и уставившись в землю.

Я подхожу к ней и встаю рядом.

– Это вы его нашли?

– Как только я услышала шум, то сразу подумала о Роберте. Не знаю почему, это был просто шум, это могло быть что угодно, и все же звук резанул по сердцу. Когда мы вышли, вокруг него уже начали собираться люди. Он лежал вниз лицом с руками под собой. – Она делает глубокий вдох через полураскрытые губы. – Все говорят, это похоже на то, словно человек спит. – Милла смотрит на меня. – Не похоже.

– Нет, – соглашаюсь я. – Не похоже.

– Роберт был другим, – она вдруг улыбается. – Тебе надо было с ним познакомиться. В нем было что-то мягкое, его дыхание всегда было таким спокойным, таким свободным, даже когда Камилла была плоха и нам приходилось помогать ей.

– Ты хорошо ее знал?

– Нет. Но он несколько раз брал ее с собой в Тьёме в самом начале. Мы вместе ели, немного разговаривали, но она стала быстро уставать, впадала в депрессию, и постепенно Роберт перестал привозить ее…

– Это было после того, как ты начала с ним спать?

Я вижу, как она переводит дух, чуть выпрямляется и собирается что-то сказать, но вдруг снова сникает.

– Это было не так, не за спиной Камиллы. Она съехала от него, он… Это случилось всего пару раз. Между нами сразу пробежала искра. И это случилось, и мы отнеслись к этому как взрослые. Ничего плохого в этом не было, и все же не следовало бы нам это делать.

– А Йоаким?

– Ему не нужно было знать об этом.

– Значит, теперь он знает?

– Да. Я ему рассказала позже. После похорон.

– И?

– И ничего. Он дулся несколько дней, и все. – Ее взгляд стал жестче. – Это не в первый раз. Йоаким знает, кто я, через что прошла, и нашел для себя способ справляться с этим.

– Ловля крабов?

Милла плотнее укутывается в пальто и поворачивается, чтобы идти.

– Пойдем, – говорит она.

Квартира Миллы располагается на последнем этаже. Обставлена в духе минимализма, чуть ли не аскетично. Над комплектом из дивана и кресел четыре больших окна, пропускающих воздух и свет и создающих ощущение, словно сидишь на крыше. Милла идет в кухню и возвращается с бутылкой вина и двумя бокалами. – Я подумала, нам стоит познакомиться поближе, – говорит она, наливая вино. – Теперь, когда ты знаешь, чем мы на самом деле занимаемся.

– Расскажи об изнасиловании.

– Значит, сразу к делу. – Милла поднимает бокал в молчаливом тосте. Я копирую ее жест и пробую вино.

– Тогда я только что устроилась работать парикмахером в Драммене. Мы с несколькими друзьями отмечали это событие в городе. Я не заметила, что кто-то следует за мной, и вдруг почувствовала удар в висок. Когда очнулась, лежала на земле в подворотне. На мне мужчина, а другой держит меня за руки. – Она опускает глаза, скользя взглядом по своему телу. – Я помню, что закрыла глаза и не открывала, пока не исчезло давление на руки, тело и пах. Когда я наконец открыла их, мужчин не было, а на улице почти рассвело. Скоро рядом со мной остановилась машина, потом еще одна. Вокруг меня появлялись лица, все больше и больше. Наконец ко мне подошел полицейский и сел на корточки рядом. Он о чем-то спросил, потом накрыл меня своей курткой и попросил остальных отойти, так, чтобы на месте остались только мы, когда приедет скорая. – Милла наконец поднимает глаза и смотрит на меня, наливает себе еще вина и отпивает. – Так я познакомилась с Ивером и Кенни.

– Они нашли насильников?

– А это бы что-то изменило? – мягко спрашивает Милла, рассматривая меня затуманенными глазами. – Я пыталась, Торкильд, – начинает она и наливает еще вина. – Пыталась быть ей матерью три года, прежде чем отказаться от нее. Ведь одна ее половина была моей, но в конце концов я не смогла жить с другой половиной рядом. После родов, нет, после изнасилования, во время беременности и после нее, я была совсем другим человеком, чем сейчас.

– Как это проявлялось?

Милла откидывает волосы и пьет вино.

– Таблетки, вино, одна или две, или, кажется, три неудачные попытки суицида. Только после того, как я отдала ее, начала писать и нашла Августа Мугабе и путь к выходу, или нет, путь через. – Она посылает мне краткий взгляд и снова берет бокал. – Ты сейчас думаешь о том, что увидел в первый день со мной и Йоакимом, правда? Думаешь, что нечто похожее на это ты видел из-за деревьев?

– А это так?

Милла криво улыбается, крутя в руках бокал, проводя пальцем по краю, и снова закрывает глаза.

– У нас с Оливией случился момент, когда я поняла, что если не отдам свою дочь, то это коснется и ее. – Она снова качает головой, словно чтобы прогнать картины прошлого обратно в темноту. – Может быть, я уже начала это делать, – шепчет она. – Может быть, поэтому. – Она кивает сама себе, продолжая водить пальцем вокруг края бокала. – Да, думаю так и было. – Наконец она открывает глаза. – Как думаешь, она помнит это? Помнит ли она сейчас, какой я была?

– Я не знаю, – отвечаю я.

Мне приходит в голову, что она мечется от обнаженной искренности до высоких стен, и часто в рамках одного предложения, а ее глаза – словно вращающиеся двери. Только одно я еще не решил точно – сама ли она управляет дверьми, или они управляют ею. Открывают и разоблачают изнутри против ее воли, как это делают мои.

– Потом стало легче, я переехала сюда в Осло, начала писать, нашла способы держать Оливию и случившееся на расстоянии вытянутой руки. В мою жизнь пришел Август Мугабе, стал неким субститутом, моим носителем боли, через которого и вместе с которым я могла существовать. До тех пор, пока этого не стало недостаточно, пока тоска по моей части в ней стала слишком сильной, и я поняла, что пришло время предстать перед тем, что случилось, лицом к лицу, и попросить прощения. Посмотреть, не получится ли из этого все же что-то хорошее.

– Почему я? – спрашиваю я после долгой паузы. – Из всех, кого ты могла нанять для помощи, почему ты выбрала именно меня?

Милла наливает себе еще вина.

– Мой психотерапевт упомянула о тебе, сказала, что знает психиатра в Ставангере, который работает с тобой. И я почувствовала что-то внутри, когда она говорила о тебе. Как будто поняла, что именно ты найдешь Оливию. Какой-то знак. – Милла издает короткий нервный смешок и опять запрокидывает голову. – Ты веришь в такое?

– Возможно, – говорю я и отвожу от нее взгляд. – А как отреагировали Ивер с Кенни, когда ты сказала, что наняла меня для помощи?

– Иверу это не понравилось. Он рассказал, что случилось с тобой и той девушкой в Ставангере. Сказал, что ты болен и тебе нельзя доверять, но я…

– Он прав, – перебиваю я. – Я болен.

– У тебя травмы, да? – ее глаза ищут мои, словно она пытается насильно вернуть интимность предыдущего момента. – После попытки самоубийства?

– Да, – отвечаю я наконец. – После первой.

– Что случилось?

– Нехватка кислорода в мозге. Когда вешаешься, перекрывается доступ кислорода. Я висел так долго, что в миндалевидном теле произошли необратимые изменения. Это та часть мозга, которая передает сигналы от органов чувств. Иногда я ощущаю, как вещь, люди, запах или даже целые события находятся здесь, прямо перед глазами, но они не настоящие, это только повреждение в мозге играет со мной злую шутку.

– Принимаешь лекарства?

– Много, но недостаточно.

– В каком смысле?

– Было сложно, – начинаю я, чувствуя дискомфорт, – найти правильный баланс.

– На чем сидишь?

– «Ципралекс».

– Таблетки счастья?

Я киваю.

– Ты прав, – кивает Милла. – Они не действуют. После того, как я отказалась от Оливии, начала ходить к психотерапевту. Она меня направила в клинику здесь, в столице, где мне наконец смогли помочь. – Милла поигрывает пальцами с бокалом, рассматривая меня. Улыбка появляется, только когда она опускает бокал на стол. – Тебе рассказывали о «Сомадриле»?

– Нет, – я слышу как спорадические капли дождя стучат о потолочные окна над нами.

– Он работает, Торкильд, – говорит Милла, берет пульт и приглушает потолочные лампы, так что темнота снаружи смешивается с темнотой внутри. – Вообще его сняли с рынка в 2008-м, но у нас сильная группа поддержки, и мой психотерапевт, доктор Ауне, помогает с рецептом. Может быть, попросить ее посоветовать Ульфу ту клинику?

– Сейчас Ульф не настроен обсуждать альтернативы таблеткам счастья.

– Ну что же. Возможно, я все же смогу тебе помочь, когда мы узнаем друг друга получше?

– Да. Может быть. – Я дотрагиваюсь до изуродованной стороны лица влажными кончиками пальцев. – Уже поздно, – добавляю я и поднимаюсь.

– Можешь остаться здесь, – предлагает Милла.

– Не думаю. Я забронировал комнату в отеле неподалеку.

– Ну, – начинает Милла, откидывая прядь волос, упавшую на лоб. – Я рада, что нам удалось немного пообщаться наедине и что ты будешь помогать нам дальше. – Она откидывается на спинку дивана и устало улыбается. – Рада, – повторяет она.

Я останавливаюсь в дверях между гостиной и коридором.

– Я отыщу твои тайны, Милла. Это моя работа. Твои, Йоакима, Кенни и Ивера, Сив и Оливии – всех вместе.

– Я знаю, – шепчет она.

– Ты будешь меня ненавидеть.

– Нет, – говорит Милла и наклоняется вперед. Ее лицо кажется серым в мрачной темноте.

– Будешь, – повторяю я и делаю знак, чтобы она осталась сидеть. – Рано или поздно вы все меня возненавидите.

– Почему?

– Потому что, – вздыхаю я и прислоняюсь изуродованной щекой к дверному косяку, – когда я начинаю, то не могу остановиться.

Последняя часть предложения была, скорее, предупреждением самому себе.