Текст книги "Королева ничего"

Вздрогнув при этой мысли, начинаю спускаться со склона, держа курс на кузницу.

Проходя через внешний край лагеря, ловлю на себе заинтересованные взгляды гоблинов, григов и каких-то острозубых представителей народа с запыленными крыльями за спиной. Слышу вслед себе тихое шипение, а один из огров даже облизывает губы – и вовсе не потому, что восхищен моей красотой. Впрочем, остановить меня никто из них не пытается.

Дверь в кузницу Гримсена распахнута, и я вижу внутри нее самого кузнеца. Его обнаженная по пояс волосатая жилистая фигура склонилась над лезвием, которое он кует сейчас своим молотом. В кузнице невозможно жарко, душно и сильно воняет креозотом. На верстаках разложены оружие и всевозможные безделушки. Вблизи они оказываются намного больше, чем кажутся издали. Вижу среди них металлические лодочки, броши, серебряные каблучки для сапог и висящий на стене ключ, который выглядит так, словно он вырезан из хрусталя.

Вспоминаю о предложении, которое Гримсен собирался передать через меня Кардану, перед тем как решил, что гораздо больше славы и выгоды ему принесет предательство: «Скажи своему королю, что, если он объявит войну, я изготовлю ему доспехи изо льда, о которые сломается любой клинок и которые сделают его сердце слишком холодным, чтобы испытывать жалость. Скажи ему, что я откую три меча, и, будучи использованы в одной и той же битве, они заменят тридцать солдат».

Мне очень неприятно думать, что все это теперь находится в руках Мадока.

Делаю над собой усилие и стучу по дверному косяку.

Увидев меня, Гримсен откладывает в сторону свой молот.

– А, девушка с сережками, – говорит он.

– Вы сами меня приглашали, – напоминаю я. – Надеюсь, я не слишком поторопилась прийти, но мне так интересно. Могу я спросить, над чем вы сейчас трудитесь, или это секрет?

Мне кажется, что Гримсен польщен. Он с улыбкой указывает на огромный металлический брусок, который обрабатывает, и отвечает:

– Я создаю меч, способный расколоть твердь островов. Что скажешь на это, смертная?

С одной стороны, Гримсен действительно выковал несколько образцов оружия, равных которым не было в мире. Но может ли Мадок планировать прорубиться сквозь армии Эльфхейма? Вспоминаю о том, как Кардан заставил море вскипеть и вызвал бурю, заставил увянуть деревья. Кардан, поклявшийся хранить верность десяткам правителей Нижних Дворов и взявшийся командовать всеми их армиями. Может ли одного меча оказаться достаточно, чтобы противостоять этому, пусть даже им станет самый выдающийся клинок, когда-либо созданный Гримсеном?

– Мадок должен быть благодарен тому, что вы на его стороне, – сдержанно отвечаю я. – И что он сможет обладать подобным оружием.

– Хм, – говорит Гримсен, уставившись на меня своим глазом-бусинкой. – Да, Мадок должен быть благодарен, но благодарен ли он? Ты должна спросить его об этом сама, поскольку благодарности от него я пока что не слышал. И если так случится, что обо мне начнут слагать песни, то захочется ли ему слушать их? Нет. Не время сейчас для песен, скажет он. Интересно, а что он сказал бы, начни народ складывать песни о нем самом?

Пожалуй, не стремление к хвастовству побуждало Гримсена говорить так, а горькая – обида.

– Если Мадок станет следующим Верховным королем, о нем сложат много песен, – говорю я, аккуратно надавливая на болевую точку кузнеца.

Лицо Гримсена мрачнеет, рот презрительно кривится.

– Но ваша история мастера, прославившегося со времен правления самой королевы Мэб и всех следовавших после нее правителей, гораздо интереснее истории Мадока и больше заслуживает того, чтобы о ней слагали баллады. – Боюсь, что моя лесть слишком груба, но Гримсен проглатывает ее не поперхнувшись.

– Ах, Мэб, – мечтательно произносит он. – Поручив выковать Кровавую корону, она оказала мне большую честь. А я наложил на корону заклятие, чтобы защитить ее на все времена.

Я улыбаюсь, подбадривая его. История о заклятии мне известна.

– Убийца того, кто носит эту корону, сам обрекает себя на смерть, – киваю я.

– Я хочу, чтобы мое творение существовало вечно, так же, как королева Мэб желала вечного продолжения своего рода. Но меня волнует судьба даже самых незначительных моих творений. – Он протягивает руку, чтобы прикоснуться к моим серьгам своими испачканными сажей пальцами. Гладит мочку моего уха. Кожа у Гримсена теплая и шершавая. Я ускользаю из его объятий со звуком, который, надеюсь, можно принять за притворно застенчивый смех, а не за гневное рычание.

– Взять хотя бы эти серьги, – говорит он. – Сними их, и твоя красота поблекнет. И не просто поблекнет та дополнительная красота, которую они придают, нет. Поблекнет вся твоя красота, и ты превратишься в такую уродливую девчонку, один вид которой даже народ умирать со смеху заставит.

Я стараюсь справиться с желанием сорвать серьги с ушей.

– Так ты и на них заклятие наложил?

– Не каждой такой мастер, как я, оказывает честь, которой удостоилась ты, Тарин, дочь Мадока. Не все, далеко не все заслуживают моих даров.

Некоторое время я размышляю над тем, как много из покинувших кузницу Гримсена «творений» были заколдованы. Все, наверное. Или почти все.

– Так вас поэтому изгнали? – спрашиваю я, наконец.

– Верховной королеве не понравилось то, что я позволяю себе слишком много вольностей, поэтому я уже вышел из фавора к тому времени, когда отправился в изгнание вслед за Алдеркингом, – говорит он, и я понимаю, что именно он имеет в виду. – Ей всегда хотелось быть самой умной.

Я киваю так, словно меня в его истории ничто не тревожит, а сама лихорадочно припоминаю все вещи, которые были созданы им.

– А разве это не вы подарили серьгу Кардану, когда впервые прибыли в Эльфхейм?

– У тебя хорошая память, – говорит он. Надеюсь, что у меня память лучше, чем у него, потому что Тарин не присутствовала тогда на празднике Кровавой Луны. – Та серьга позволила ему слышать все, что о нем говорят в его отсутствие. Прекрасная вещица для подслушивания.

Я с нетерпением жду продолжения.

– Это совсем не то, о чем тебе хотелось бы узнать, правда? – смеется Гримсен. – Да, на ту серьгу было наложено еще одно заклятие. Достаточно мне было произнести всего лишь слово, и я мог превратить ее в рубинового паука, который бы укусил Кардана, и тот умер.

– И вы оживляли его? – спрашиваю я, вспоминая стоявший в кабинете Кардана стеклянный шар, внутри которого беспокойно скребся сверкающий красный паук. Меня переполняет ужас при мысли о том, какой трагедии удалось избежать, а затем на смену ему приходит ослепляющий гнев.

– Но Кардан до сих пор жив, не так ли? – пожимает плечами Гримсен.

Ответ в классической для фейри манере. Звучит вроде как нет, хотя на самом деле означает, что кузнец пытался, но не смог.

Мне надо бы расспросить Гримсена о том, как сбежать из лагеря, но чувствую, что не смогу провести с ним ни минуты, чтобы не проткнуть кузнеца его же собственным оружием.

– Могу я вновь навестить вас? – выдавливаю я фальшивую улыбку. Боюсь, что со стороны она скорее похожа на жуткую гримасу.

Мне не нравится взгляд, которым меня окидывает Гримсен. Так он мог бы смотреть на драгоценный камень, который ему хочется поместить в металлическую оправу.

– Буду рад вновь видеть тебя, – говорит он и многозначительно добавляет, обводя широким жестом свою кузницу: – Как видишь, я очень люблю красивые вещицы.

Глава 10

После моего визита к Гримсену я возвращаюсь в лес и с похвальным усердием собираю все, что может годиться в пищу – ягоды рябины, дикий щавель, крапиву, немного «сладкой смерти» и огромное количество белых грибов. Сильно пинаю камешек, посылая его глубже в лес. Затем пинаю второй. Да, немало мне потребовалось камешков, чтобы успокоиться и почувствовать себя лучше.

Я не нашла способа сбежать отсюда и ровным счетом ничего не узнала об отцовских планах войны. Единственное, чего мне удалось достичь, так это того, что я стала еще на шаг ближе к разоблачению и провалу.

Бредя наедине с этими мрачными мыслями, я обнаруживаю Мадока. Сидя у огня перед палаткой, он чистит и точит кинжалы, которые всегда носит при себе. Испытываю вполне естественное желание помочь ему, но вовремя напоминаю себе, что Тарин этим никогда не стала бы заниматься.

– Присаживайся, – приглашает Мадок, похлопывая по бревну рядом с собой. – Не привыкла ты к военной кочевой жизни, да вот пришлось тебе с головой в нее погрузиться.

Подозревает он меня или нет? Я сажусь, ставлю свою доверха наполненную корзинку перед костром и убеждаю себя, что он не разговаривал бы так любезно, если бы думал, что перед ним Джуд. Я сознаю, как мало мне отпущено времени, и потому использую шанс задать вопрос, который давно вертится у меня на – языке:

– Ты на самом деле думаешь, что сможешь победить его?

Он смеется так, словно это детский вопрос. Наивный такой и глупый. Вроде: «А если ты свою руку далеко-далеко протянешь, сможешь снять луну с неба?»

– Я не стал бы затевать эту игру, если бы не мог победить в ней.

Его смех неожиданно ободрил меня. Он действительно верит, что я Тарин, а значит, ничего не знаю и не понимаю в войне.

– Да, но как?

– Всей стратегии я тебе рассказывать не буду, ты ее все равно не поймешь, – говорит он. – Но если в двух словах, то я вызову Кардана на дуэль, а когда выиграю ее, то раскрою ему башку, как дыню.

– Дуэль? – растерянно переспрашиваю я. – А с какой стати он станет драться с тобой?

Кардан Верховный король. У него есть армия, которая встанет между ним и Мадоком.

– Из-за любви, – усмехается Мадок. – И из чувства долга.

– Из-за любви? К кому? – Не думаю, что Тарин была бы сейчас сбита с толку сильнее, чем я.

– Голодающему мужчине никакой банкет слишком обильным не покажется, – загадочно отвечает он.

Я не знаю, что на это сказать. Спустя секунду Мадок решает сжалиться надо мной.

– Я знаю, что вопросы тактики боя тебя не интересуют, но вот этот урок, пожалуй, будет полезен даже для тебя. Ради того, чего он сильно хочет, человек пойдет на любой риск. Есть пророчество, которое гласит, что Кардан будет слабым королем. Оно висит над его головой, хотя он верит в то, что сумеет обмануть свою судьбу с помощью чар. Что ж, посмотрим, как это у него получится. Я собираюсь дать ему шанс доказать, что он достойный правитель.

– А затем? – подбадриваю я его, но Мадок только смеется в ответ и говорит:

– А затем народ будет называть тебя принцесса Тарин.

Всю свою жизнь я слышала о великих победах фейри. Как и следует ожидать от бессмертного народа с крайне низкой рождаемостью, большинство сражений протекают чисто формально, как и порядок наследования. Народ предпочитает избегать крупномасштабных войн, подменяя их предварительно согласованными дуэлями. Кардан никогда не уделял достаточно времени урокам фехтования, поэтому дуэлянт из него, прямо скажем, слабый. Так с какой же стати ему соглашаться на дуэль?

Но если я задам этот вопрос, Мадок легко может раскусить, кто я. С другой стороны, хотя бы что-нибудь спросить все же надо. Не могу же я просто сидеть и молчать как дура с раскрытым ртом.

– Джуд каким-то образом получила контроль над Карданом, – пытаюсь я как бы рассуждать вслух. – Может быть, и тебе удалось бы то же самое, и…

– Вспомни, что случилось с твоей сестрой, – перебивает он меня, качая головой. – Уж какую силу она имела, а все равно он ее назад отобрал. Нет, я даже притворяться больше не намерен, что якобы служу ему. Теперь я сам буду править. – Он прекращает точить свой кинжал и смотрит на меня. Замечаю опасный огонек в его глазах. – Я давал Джуд шанс за шансом стать полезной для семьи. Давал возможность поделиться со мной, что за игру она вела. Если бы она сделала это, все пошло бы совсем иначе.

Меня пробирает дрожь. Неужели он догадался, что это я сижу перед ним?

– Джуд очень переживает, – говорю я, надеясь, что мне удается сохранить безучастный тон. – Во всяком случае, если верить Виви.

– И ты не хочешь, чтобы я наказал ее еще сильнее, когда стану Верховным королем, так? – спрашивает Мадок. – Но ты не думай, что я не горжусь Джуд. На самом деле она многого добилась, очень многого. Пожалуй, она похожа на меня больше всех из моих детей. И как все дети в мире, она была бунтаркой, стремилась ухватить больше, чем в руках умещалось. Но ты…

– Я? – Отвожу глаза и смотрю на костер. Неприятно слышать, когда он говорит обо мне в третьем лице, но еще противнее было бы услышать то, что предназначено только для ушей Тарин. Я чувствую себя так, словно сейчас ворую что-то у сестры, но при этом не вижу возможности прекратить этот разговор, не выдав себя при этом.

Он тянется, чтобы взять меня за плечо. Этот жест был бы ободряющим, если бы его рука не давила слишком сильно, если бы когти были не такими острыми. Мне кажется, что он собирается сейчас схватить меня за горло и сказать, что я попалась. Мое сердце начинает частить.

– Ты, должно быть, думала, что я отдавал Джуд предпочтение перед тобой, несмотря на ее неблагодарность, – говорит Мадок. – Но это просто потому, что я понимал ее лучше, чем тебя. Хотя у нас с тобой тоже есть кое-что общее – у нас обоих неудачный брак.

Я искоса бросаю на него взгляд, чувствуя одновременно облегчение и недоверие. Неужели он действительно считает, что его брак с нашей матерью был похож на брак Тарин с Локком?

Мадок отодвигается от меня, чтобы подбросить в костер новое полено.

– И оба брака закончились одинаково трагически, – добавляет он.

– Но ты же не думаешь на самом деле… – прерывисто втягиваю я в себя воздух и замолкаю, не зная, какую ложь мне выбрать. Не знаю даже, стала бы Тарин вообще лгать.

– Нет? – спрашивает Мадок. – Но кто убил Локка, если не ты?

Я долго не могу придумать подходящий – ответ.

Коротко хохотнув, Мадок тычет в мою сторону своим когтистым пальцем и радостно восклицает.

– Это была ты! Черт побери, Тарин, ты всегда казалась мне мямлей, но теперь вижу, как сильно я в тебе ошибался!

– Ты рад, что я убила его? – Такое впечатление, будто тем, что Тарин убила Локка, он гордится куда больше, чем всеми остальными ее достоинствами и талантами, такими, например, как умение утешать других, со вкусом одеваться и выбирать нужную ложь, чтобы заставить людей любить ее.

– Мне он никогда не нравился, ни живым, ни мертвым, – не переставая улыбаться, пожимает плечами Мадок. – Я всегда только за тебя волновался. И мне жаль, если ты грустишь о том, что его больше нет. Впрочем, если тебе хочется оживить Локка только для того, чтобы можно было снова убить его, то это я легко могу понять. Мне хорошо знакомо это чувство. Но, возможно, ты свершила правосудие, и теперь тебя просто беспокоит то, что оно может быть жестоким.

– Почему ты считаешь, что он заслуживал смерти? Что такого, по-твоему, он мне сделал? – спрашиваю я.

Мадок ворошит костер, и в воздух поднимается сноп огненных искр.

– Я считаю, что он разбил твое сердце. Ну а дальше, как говорится, око за око, сердце за сердце.

Я вспоминаю, каким было ощущение, когда я приставила нож к горлу Кардана. От панической мысли о том, какую власть он имел надо мной до понимания того, с какой легкостью можно положить конец всему этому.

– Ты поэтому убил маму?

– Свои инстинкты я отточил в бою, – вздыхает он. – Иногда они берут во мне верх и в мирное время.

Я раздумываю над его словами, пытаюсь представить, каково это – приучить себя сражаться и убивать. Снова и снова убивать. Представляю, что его сердце превратилось от этого в кусок льда, который невозможно растопить. Интересно, торчит ли уже осколок такого же льда и в моем сердце?

Какое-то время мы оба сидим молча, слушая потрескивание и шипение пламени. Затем Мадок вновь начинает говорить:

– Когда я убил твою мать – нет, твою мать и твоего отца, – я изменил тебя. Их смерть была жестокой, но она же стала огнем, который переплавил вас, девочки, всех троих. Окуни раскаленный меч в масло, и любая крохотная трещинка превратится в трещину и расколет меч. Но вас, раскалив, омыли кровью, и никто из вас не сломался, вы все только закалились. Возможно, то, что ты оборвала жизнь Локка, это скорее моя вина, а не твоя. Если тебе тяжело нести груз того, что ты сделала, отдай это бремя мне.

Я вспоминаю слова Тарин: «Ни у кого не должно быть такого детства, какое было у нас».

И все же мне хочется подбодрить Мадока, хотя я, наверное, никогда не смогу простить его. Что сказала бы сейчас Тарин? Не знаю, но было бы нечестно утешать Мадока словами, сказанными от ее лица.

– Пойду отнесу это Ориане, – говорю я, указывая на свою корзинку. Поднимаюсь с бревна, но Мадок хватает меня за руку.

– Не думай, что я забуду о твоей верности, – задумчиво смотрит он на меня снизу вверх. – Ты смогла поставить интересы семьи выше своих собственных. Когда все это закончится, назови любую награду, и я позабочусь о том, чтобы ты ее получила.

Чувствую острую боль от того, что не я больше та дочь, которой он делает подобные предложения. Я нежеланная гостья возле его костра, я не та, о ком он стал бы заботиться.

Думаю о том, что могла бы попросить Тарин для себя и для ребенка, которого она носит под сердцем. Она бы попросила безопасности, решаю я. Безопасности, которую, по мнению Мадока, он нам уже предоставил, но на самом деле никогда не мог обеспечить. И неважно, что станет обещать Мадок, – он слишком жесток, чтобы гарантировать кому бы то ни было безопасность на достаточно долгое время.

Что же касается моей безопасности, то о ней и речи быть не может. Хотя Мадок еще не раскусил и не поймал меня, я больше не выдержу этот маскарад, сил на него не осталось. И хотя я не уверена в том, что справлюсь с походом по льду, твердо решаю, что должна сегодня же ночью бежать из лагеря.

Глава 11

Ориана наблюдает за тем, как готовят обед для всей компании, и я стою рядом с ней. Смотрю, как варят суп из крапивы, предварительно потушив ее с картошкой, чтобы она перестала быть жгучей, и как разделывают только что подстреленных оленей, чьи туши еще дымятся на снегу. Оленьим жиром приправляют нежную свежую зелень. У каждого здесь имеется своя миска и кружка, они позвякивают у них на поясах, напоминая странные украшения. С ними бойцы подходят к полевым кухням, где в миску им накладывают еду, а в кружки наливают разведенное водой вино.

Мадок обедает со своими генералами, за едой они смеются и разговаривают. Верхушка Двора Зубов обедает в своих палатках, и еду им готовят на другом костре. Гримсен сидит в стороне от генералов, за одним столом с офицерами-рыцарями, которые с интересом слушают рассказы о его приключениях во время изгнания с Алдеркингом. Невозможно не заметить, что окружающий Гримсена народ носит на себе больше украшений, чем это обычно принято.

Полевые кухни и столы находятся на ближнем к горам краю лагеря. Вдали я вижу двух часовых у входа в пещеру, они не покидают свой пост, чтобы поесть вместе с нами. Рядом с ними бродят два ездовых оленя, роют носами снег, ища под ним съедобные корешки.

Ем свой крапивный суп, и в моей голове постепенно рождается идея. К тому времени, когда Ориана зовет меня вернуться в нашу палатку, я уже приняла решение. Украду одного оленя у тех солдат, что караулят возле пещеры. Это будет проще, чем увести лошадь из основного лагеря, и легче сбежать в случае чего. У меня до сих пор нет карты, но чтобы двигаться к югу, я и по звездам смогу достаточно хорошо ориентироваться. Хочу надеяться, что по пути мне повезет набрести на поселение смертных.

Мы с Орианой наливаем чаю, отряхиваем с себя снег. Я нетерпеливо согреваю о кружку свои замерзшие пальцы. Я не хочу, чтобы она что-то заподозрила, но мне нужно двигаться дальше. Упаковать еду и другие припасы, которые я смогу собрать.

– Ты, наверное, совсем замерзла, – говорит Ориана, внимательно изучая меня. Со своими белыми волосами и призрачно-бледной кожей она сама кажется сделанной из снега.

– Хилая, как все смертные, – улыбаюсь я. – Еще одна причина скучать по островам Эльфхейма.

– Ничего, скоро мы будем дома, – заверяет она меня. Лгать Ориана не может, поэтому ее словам следует верить. Очевидно, она уверена в том, что Мадок победит и станет Верховным королем.

Наконец Ориана, кажется, собирается ложиться спать. Быстро умываю лицо, затем сую в один карман спички, в другой – нож. Ложусь в постель и выжидаю, пока Ориана, по моим расчетам, уснет, затем для верности отсчитываю секунда за секундой еще полчаса. Потом как можно тише выбираюсь из-под своих покрывал, сую ноги в сапоги. Кидаю в дорожный мешок кусок сыра, горбушку хлеба и три сморщенных вялых яблока. Забираю найденную сегодня в лесу «сладкую смерть» и заворачиваю ее в бумажку. Затем пробираюсь к выходу из палатки, прихватив по дороге свой плащ. Снаружи вижу только одного рыцаря. Он сидит у костра и вырезает флейту из деревяшки. Киваю ему, проходя мимо.

– Миледи? – говорит он, поднимаясь.

Я окидываю его равнодушным взглядом – не пленница же я, в конце концов, а дочь Главного генерала!

– Да?

– Если ваш отец спросит, где ему вас искать, что мне ему ответить?

Вопрос задан в весьма уважительной форме, но если на него ответить неправильно, последуют другие вопросы, гораздо менее почтительные.

– Скажите ему, что я отошла в лесок. По делу, – отвечаю я. Как я и надеялась, после этого он вздрагивает, увядает и вопросов больше не задает. Я поправляю наброшенный на мои плечи плащ и следую дальше, прекрасно понимая, что чем дольше я буду отсутствовать, тем больше подозрений начнет возникать у этого ночного сторожа.

Идти до пещеры в принципе не далеко, но в темноте я то и дело спотыкаюсь, а холодный ветер с каждой секундой становится все более пронизывающим. Снизу из лагеря долетают музыка и гул голосов. Гоблины поют боевые песни о погибших в кровавых битвах товарищах, а еще бесконечные баллады о королевах, рыцарях и дураках.

Приблизившись к пещере, я вижу стоящих возле входа в нее часовых. Их трое – на одного больше, чем я ожидала. Вход в пещеру длинный, широкий, по форме похожий на улыбку. В темной глубине за входом временами что-то поблескивает, словно светится что-то спрятанное там, внутри. Два ездовых северных оленя дремлют неподалеку, свернувшись на снегу, словно светло-серые кошки. Третий олень чешет свои рога о ствол стоящего немного в стороне дерева.

Значит, он мне и подойдет. Можно пробраться глубже за деревья и подманить его к себе яблоком. Едва отправляюсь в лес, как слышу крик. Холодный плотный воздух доносит его до меня из пещеры, заставляя обернуться назад.

Мадок держит кого-то в заточении.

Пытаюсь убедить себя в том, что это не моя проблема, но эти мудрые мысли прогоняет новый отчаянный крик.

Кто-то кричит от боли. Я должна убедиться в том, что это не кто-то из тех, кого я знаю. Мои мышцы уже затвердели от холода, поэтому я медленно огибаю пещеру и забираюсь на каменный склон прямо над ней.

Мой импровизированный план состоит в том, чтобы спрыгнуть в отверстие пещеры, пользуясь тем, что ее охранники чаще всего смотрят в противоположном направлении. Это помогло мне незамеченной забраться на склон, но спрыгнуть отсюда? Нет, шум от моего приземления и моя мелькнувшая фигура немедленно привлекут их внимание и заставят поднять тревогу.

Я скриплю зубами и вспоминаю уроки Призрака – иди медленно, проверяй каждый свой шаг, держись в тени. Разумеется, помимо этих наставлений я сразу же вспоминаю и о предательстве Призрака, но говорю себе, что это не уменьшает ценности его уроков. Медленно спускаюсь ниже и повисаю на краю зазубренного валуна. Чувствую, как даже в перчатках замерзли мои пальцы.

Повиснув в воздухе, обнаруживаю свой ужасный просчет – даже если вытянуться в струнку, я все равно не достану ногами земли. Значит, все-таки придется прыгать, а спрыгнуть совершенно беззвучно не удастся. Делать нечего, и я спрыгиваю вниз, стараясь сделать это как можно тише, а затем моментально скрываюсь в пещере. Совсем немного отбегаю вглубь и останавливаюсь, чтобы больше не хрустеть по снегу ногами. Прячусь в тень и замираю, затаив дыхание.

– Что это? – спрашивает своих товарищей один из охранников и заглядывает в пещеру.

Не могу сказать наверняка, заметил он меня или нет.

Продолжаю стоять не шелохнувшись, надеясь, что он не увидел меня. И не унюхал. Впрочем, сейчас холодно, и я совсем не вспотела.

Мой нож – вот он, под рукой. Напоминаю себе, что я совсем недавно справилась с самой Гримой Мог. Если охранник приблизится ко мне, с ним я тоже справлюсь.

Но подумав немного, охранник качает головой и возвращается назад, стоять у входа и слушать доносящиеся из лагеря песни гоблинов.

Я жду сколько надо, а потом еще немного – просто для большей уверенности. За это время мои глаза привыкают к темноте. В воздухе пахнет горной породой и сгоревшим ламповым маслом. В конце наклонного туннеля продолжают танцевать, дразня меня, какие-то тени.

Пробираюсь между сталактитами и сталагмитами – такое ощущение, словно я шагаю сквозь зубастые челюсти гиганта. Вступаю в новый подземный зал и жмурюсь от яркого – особенно после темноты – света горящих факелов.

– Джуд? – негромко произносит знакомый голос.

Призрак.

Исхудавший, с кровавыми ссадинами на ключицах, он сидит на полу пещеры. На его запястьях наручники, прикованные цепью к ввинченным в землю пластинам. Вокруг Призрака выстроились зажженные факелы, а сам он смотрит на меня снизу вверх своими огромными карими глазами.

Хотя я и без того замерзла, мне внезапно становится еще холодней. Меня бьет озноб. Последнее, что я слышала от Призрака, были его слова: «Я служил принцу Дайну. Не тебе». И сказано это было прямо перед тем, как меня уволокли в Подводное королевство, где я пробыла несколько недель – испуганная, изголодавшаяся и одинокая. Но все же, несмотря на свое предательство, несмотря на уничтожение Двора Теней, он произносит мое имя с таким восхищением, будто думает, что я пришла сюда спасать его.

Рассматриваю вариант прикинуться Тарин, но отказываюсь от него, потому что Призрак не поверит, что моя сестра могла пробраться мимо охранников. Сделать подобное могла только я, учившаяся этому у него самого.

– Я хотела посмотреть, что здесь прячет Мадок, – говорю я, вытаскивая свой нож. – И если ты подумываешь, не позвать ли охрану, знай: от того, чтобы перерезать тебе горло вот этим ножом, меня удерживает только страх, что ты не умрешь достаточно тихо.

– Я умру громко, и ты это знаешь, – криво усмехается Призрак. – Очень громко. Просто чтобы досадить тебе.

– Ну что, достойную ты получил награду за свою службу, – говорю я, обводя рукой пещеру. – Надеюсь, за предательство тебе отдельно заплатили, а?

– Злорадствуй, злорадствуй, – беззлобно отвечает мне Призрак. – Я заслужил это и знаю, что натворил, Джуд.

– Но зачем вообще ты это сделал? – Даже то, что я просто спрашиваю об этом, заставляет меня чувствовать себя уязвимой. Но я всегда верила Призраку и потому хочу понять, как же это я сама так сглупила. Интересно, ненавидел ли он меня все то время, когда я считала нас с ним друзьями? Смеялся ли он вместе с Карданом над моей доверчивостью?

– Ты помнишь, как я рассказал тебе о том, что убил мать Оука?

Я киваю. Лириопу отравили румяным грибом, чтобы скрыть тот факт, что, оставаясь любовницей Верховного короля, она забеременела от принца Дайна. Если бы Ориана не вырезала Оука из чрева мертвой Лириопы, он тоже умер бы. Это жуткая история, одна из тех, что я при всем желании не смогла бы забыть, даже если бы она не имела отношения к моему брату.

– А как ты посмотрела на меня, когда узнала о том, что я сделал, тоже помнишь? – снова спрашивает Призрак.

Это было спустя день или два после коронации. Я взяла принца Кардана в пленники и все еще оставалась в шоке. Пыталась разгадать детали заговора Мадока. Ужаснулась, узнав о том, какую чудовищную вещь совершил Призрак. Да, меня многое тогда ужасало, но тем не менее смерть от румяного гриба особенно кошмарна, и при этом едва не погиб мой брат.

– Я… была удивлена.

– Удивлена! – трясет он головой. – Даже Таракан был потрясен. Он не знал об этом.

– И поэтому ты решил предать нас? Решил, что мы слишком сильно тебя осуждаем? – с недоверием спрашиваю я.

– Нет. Просто послушай меня еще немного, – вздыхает Призрак. – Я убил Лириопу потому, что принц Дайн привел меня к фейри, приютил и дал мне задание. Поскольку я был верен ему, то его задание выполнил, но потом был потрясен тем, что натворил. И тогда в отчаянии я отправился к мальчику, которого считал единственным оставшимся в живых ребенком Лириопы.

– К Локку, – онемевшими губами произношу я. Интересно, понял ли Локк после коронации Кардана, что Оук должен быть его сводным братом? Чувствовал ли он что-нибудь по этому поводу? Упоминал ли что-то об этом в разговорах с Тарин?

– Испытывая жгучее чувство вины, я предложил ему мою защиту, – продолжает Призрак. – И мое имя тоже.

– Твое… – начинаю я.

– Мое настоящее имя, – перебивает меня Призрак.

В народе настоящие имена являются строго охраняемой тайной. С помощью настоящего имени фейри можно управлять с такой же легкостью, как и взяв с них клятву. Мне с трудом верится, что Призрак мог пожертвовать такой важной частью себя.

– И что он заставил тебя делать? – спрашиваю я, сразу переходя к делу.

– Долгие годы вообще ничего, – отвечает Призрак. – Затем так, по мелочам. Шпионить за кем-нибудь. Вынюхивать чьи-то секреты. До того, как он приказал заманить тебя в Башню Забвения и позволить Подводному королевству пленить тебя, мне казалось, что все поручения Локка не больше чем шалости.

Должно быть, Никасия хорошо знала, кого ей попросить об одолжении. Не удивительно и то, что Локк и его дружки чувствовали себя так безнаказанно, когда устроили охоту за мной накануне свадьбы. Локк знал, что на следующий день я исчезну.

И все же я до сих пор не до конца понимаю Призрака. Я тоже всегда считала, что Локк просто дурачится, даже если оказывалась иногда на грани смерти из-за его шуточек.

– Но это не объясняет того, как ты попал сюда, – трясу я головой.

Призрак явно старается говорить спокойно, держит себя в руках:

– После Башни я старался не показываться на глаза Локку, не хотел, чтобы он вновь приказал мне что-то подобное. Рыцари поймали меня, когда я пытался покинуть Инсмир. Вот тогда-то я и оценил масштаб того, что натворил Локк. Он открыл мое имя твоему отцу. Это было его приданое за руку твоей сестры-близнеца и за право сидеть за королевским столом, когда Балекин придет к власти.

– Мадоку известно твое настоящее имя? – говорю я, глубоко втягивая ноздрями воздух.

– Плохо, правда? – грустно усмехается Призрак. – Твое появление – это первая удача за все время, что я торчу здесь. Да, это счастливый случай, хотя нам обоим известно, что должно произойти дальше.