Текст книги "Белая кошка"

Глава седьмая

Возвращаюсь точно к ужину. Дед приготовил тушеное мясо с лапшой, морковью и маленькими белоснежными луковками. Съедаю три порции и запиваю их черным кофе. Кошка трется о мои ноги. Выудив из тарелки говядину, тайком скармливаю ей под столом.

– Что с доктором?

У деда руки слегка дрожат. Видимо, плеснул кое-чего в кофе.

– Все путем.

Не рассказывать же про тест и про Мору. Что вообще ему можно рассказывать?

– Подсоединили меня к какой-то машине. Сказали, нужно поспать.

– Прямо в клинике?

Да уж, не очень правдоподобно, но куда деваться – сам начал.

– Чуть-чуть подремал. Нужна была общая картина. Базовые параметры, он так вроде сказал.

– Ну-ну. Ты поэтому так поздно явился?

Дед убирает посуду. Молча ставлю тарелку в раковину.

К вечеру мы снова с ног до головы в пыли, но зато я разгреб почти весь второй этаж. Смотрим по телику «Команду аутсайдеров» – про мастеров из секретного отдела ФБР, которые используют силы против других мастеров, в основном серийных убийц и наркодилеров.

– Знаешь, как распознать мастера? – кряхтит дед.

По морщинистому лицу бродят отсветы от экрана. Он сидит на том самом ненавистном стуле. Притащил его обратно. Макелдерн, главный герой сериала, только что вышиб дверь ногой, а мастер эмоций работает над злодеями. Они плачут от раскаяния и признаются во всем. Полная фигня. Но канал старик не соглашается переключить.

Я смотрю на его черные культи.

– И как же?

– Он единственный будет отрицать, что владеет силами. Все воображают, что что-то могут. Истории выдумывают, как пожелали кому-то гадость, а она сбылась, или запали на дурачка, а тот и влюбился. Будто любое гребаное совпадение – магия.

– Может, немного силы есть у каждого, совсем чуть-чуть.

– Чушь! – раздраженно фыркает дед. – Ты, возможно, и не мастер, зато из уважаемой семьи. И с головой у тебя порядок. А чушь похожую нес этот, как его там? Он еще говорил, что от ЛСД у детишек просыпаются способности.

По статистике, на тысячу нормальных людей приходится всего один мастер, а из них большинство – шестьдесят процентов – работают с удачей. Но люди обожают делать нелепые ставки. Уж дедушка должен знать.

– Тимоти Лири[6]6
  Американский писатель, психолог, участник кампании по исследованиям психоделических препаратов.


[Закрыть].

– Ну да. Помнишь, как все обернулось? Те сосунки начали дотрагиваться до всех подряд и слетели с катушек. Им казалось, что они прокляли кого-то, схлопотали проклятие, умирают от отдачи. Буквально разорвали друг друга на куски. Шестидесятые, семидесятые – глупость и ложь. Сумасшедшие рок-звезды прикидывались пророками и волшебниками; Великолепный Фредди, к примеру. Знаешь, сколько настоящих мастеров на него работало?

Дедушка теперь будет долго распинаться. Я уже раз сто слышал эти истории, но он как глухарь на току. Встревать бессмысленно. Хотя вдруг какую-нибудь новую байку расскажет?

– А ты нанимался? Тебе тогда сколько было? Двадцать? Тридцать?

– Я работал на старика Захарова. Халтур не брал. Зато знаю таких, кто нанимался. Один парень знакомый ездил на гастроли с «Блэк Хоул Бэнд». По физической силе спец. Настоящий профи. Кто к группе прикапывался, получал от него по полной.

Дед смеется.

– Я думал, в основном мастера эмоций были нарасхват?

Сумел-таки он меня заинтересовать. Обычно дедушка толкает свои речи перед всем семейством, а я вроде как лишний, случайно подслушиваю. Но сейчас мы вдвоем. Мне вспоминаются старые фотографии из интернета, музыкальные репортажи с канала VH1. Певцы с козлиными головами. Русалки бьются в стеклянном бассейне с водой и тонут, ведь мастер трансформации сама не ведала, что творила, когда превращала их. Люди с огромными мультяшными глазами. Она одна все это наворотила, а потом умерла в гостинице от передоза, в окружении несущих околесицу человекоподобных зверюшек.

Сегодня такие штуки официально запрещены. Да и нанимать особо некого. Вроде был один мастер трансформации в Китае, но куда делся – никто не знает.

– С толпой невозможно работать. Народу слишком много. Один парнишка пытался. Решил, что он самый умный и справится с отдачей. Позволил себя коснуться сотне человек по очереди, устроил им настоящую эйфорию. Превратился в эдакий наркотик.

– Так ведь и отдача тоже эйфория, так? Чего же плохого?

Кошка вспрыгивает на диван и принимается драть когтями подушки.

– Вот именно. Вы, молодежь, всегда так: считаете себя бессмертными и всемогущими. Будто первые додумались до подобных глупостей. Он под конец спятил. Стал счастливым полоумным шизиком, но именно что шизиком. Сынок одной шишки из клана Бреннанов. Ну, хоть было кому о нем позаботиться, по крайней мере.

Опять заладил про тупую молодежь и мастеров-недорослей. Я тянусь погладить кошку, и она замирает. Не мурлычет, просто застывает совершенно неподвижно.

Вечером делаю набег на шкафчик для лекарств. Проглатываю две таблетки снотворного и засыпаю. Кошка пристроилась под боком.

На этот раз никаких снов.

Кто-то трясет меня за плечо:

– Просыпайся, соня.

Дед протягивает чашку. Кофе опять крепкий, но сейчас это кстати. Голова будто песком набита.

Натягиваю штаны и по привычке сую руки в карманы. Чего-то не хватает. Где амулет? Мамин, тот, что Мора не взяла.

Помни.

Залезаю под кровать. Но там только пыль, позабытые книжки в мягких обложках и двадцать три цента.

– Ты чего?

– Да так.

В детстве мама ставила нас троих в ряд и объясняла: нет ничего важнее семьи, доверять можно только друг другу. Потом по очереди трогала за плечи голыми руками, и нас захлестывала, в буквальном смысле удушала братская любовь.

– Поклянитесь любить и защищать друг друга любой ценой. Вы не должны вредить друг другу и друг у друга воровать. Нет ничего важнее семьи. Только родные любят по-настоящему.

Мы плакали, обнимались и клялись.

Со временем, через месяц-другой, магия эмоций ослабевает. Через год вспоминаешь свои слова и поступки и краснеешь от собственного идиотизма. Но сами эмоции не забываются – зашкаливающие, рвущиеся наружу. Только тогда я и чувствовал себя по-настоящему в безопасности.

Выхожу с чашкой в руках на улицу проветриться. Иду медленно, отмеряя шаги; глубоко и резко вдыхаю холодный чистый воздух, словно утопающий.

У меня из карманов то и дело что-нибудь выпадает. Пока я не расклеился совсем, надо машину проверить. Буду ведь дурак дураком, если амулет завалился за сиденье или на полу лежит. Вот бы так и оказалось.

Достаю мобильник. Несколько раз звонила мама. Бесится, наверное, что теперь по телефону-автомату меня не достать. Набираю номер Баррона. Потом ей перезвоню, сейчас нужно, чтобы мне честно ответили на вопрос, а не пытались защищать. Голосовая почта. Снова и снова нажимаю повтор. Кого же еще спросить? Наконец до меня доходит: можно и в общежитие напрямую позвонить.

В Принстоне комнату Баррона почему-то не могут найти, но я помню имя его соседки. Она берет трубку. Голос чуть хриплый и приглушенный. Разбудил я ее, что ли?

– Привет. Мне нужен Баррон, я его брат.

– Он больше здесь не учится.

– Как так?

– Отчислился еще в начале семестра, – голос стал рассерженный; проснулась, видимо. – Ты его брат? Он оставил кучу вещей.

– Забыл, наверное. С ним такое часто.

С Барроном действительно такое часто, но что-то мне эти фокусы с памятью не нравятся.

– Могу забрать, если надо.

– Я уже выслала их по почте.

Она замолкает. Что между ними произошло, интересно? Вряд ли братец бросил Принстон из-за девчонки. Да как он вообще мог бросить Принстон?!

– Он сто раз обещал их забрать, но так и не появился. И за пересылку деньги не вернул.

Я лихорадочно размышляю.

– А адрес остался? Ну, куда ты посылала вещи.

– Да. А ты точно его брат?

– Сам виноват, что не знаю, где он, – мне приходится врать на ходу. – Вел себя после смерти отца как свинья, мы поругались на похоронах, и после я не брал трубку.

Ничего себе, как голос срывается в нужных местах.

– Боже мой.

– Слушай, я просто хочу перед ним извиниться.

Добавляю к рассказу подробностей. Получился виноватый тон? На самом-то деле мне страшно, даже руки похолодели.

На том конце что-то шуршит.

– Ручка есть?

Записываю адрес прямо на ладони, благодарю, вешаю трубку и бреду к дому. Дедушка вытаскивает из-за кухонного шкафа пачку старых поздравительных открыток. Все перчатки у него в блестках. Странно. После уборки комнаты кажутся пустыми. Шаги отдаются гулким эхом.

– Мне опять нужна машина.

– А спальня на втором этаже? И гостиная. И крыльцо. И в коробки все надо упаковать.

– Доктор звонил. Говорит, нужны еще какие-то анализы.

Размахиваю телефоном: мол, с меня взятки гладки.

Настоящий фокус в том, чтобы врать и самому верить. Только так, иначе поймают. Хотя у меня-то, конечно, уровень совсем не тот.

– Ну-ну, я так и подумал.

Дед вздыхает. Вот сейчас скажет, что раскусил меня, позвонил Черчиллю или вообще все знал с самого начала. Но ничего подобного, он достает из кармана ключи.

В «бьюике» амулета нет, ни на полу, ни под сиденьем. Только смятая обертка. Притормозив на заправке, покупаю три шоколадки и кофе. Стоя у кассы, вбиваю в GPS на мобильнике новый адрес Баррона. Это в Трентоне, но улицы такой я не знаю. У меня зародилось смутное подозрение, что все это как-то связано между собой: мое хождение во сне, бардак в голове у Моры, отчисление Баррона и даже пропавший амулет. В глубокой задумчивости нажимаю на педаль газа.

Очень-очень странно, но почему-то впервые за долгое время во мне крепнет непонятная уверенность: я двигаюсь в верном направлении.

Четырнадцатый день рождения Лила отмечала в большой гостинице в центре города. Гостиница, естественно, принадлежала ее отцу. Собралась куча мастеров. Они передавали друг другу странные конверты, имеющие мало отношения к имениннице, шушукались про свои дела. Таким, как я, слышать подобные разговоры не полагалось. За час до начала праздника Лила привела меня к себе комнату. Огромная футболка с мультяшной кошкой, на лице – толстый слой косметики, черные тени с блестками, волосы, теперь ярко-белые, торчали в разные стороны.

– Ненавижу! Терпеть не могу такие вечеринки.

Она уселась на кровать. Перчаток на ней не было.

– Можешь утопиться в ведре с шампанским.

Лила не обратила на шутку внимания.

– Давай проколем друг другу уши. Хочу тебе проколоть.

У нее уже есть пара маленьких сережек. Я еще подумал: вот бы попробовать на зуб – наверняка настоящие жемчужины. Она рассеянно дотронулась до одной, словно в ответ на мои мысли.

– Это в семь лет, пистолетом. Мама обещала купить мороженое, если не заплачу. Но я ревела все равно.

– А теперь хочешь еще одну дырку? Думаешь отвлечься? Или просто меня рада помучить?

– Типа того.

Лила таинственно улыбнулась и принесла из ванной вату и английскую булавку, потом достала из мини-бара бутылочку с водкой.

– Возьми лед в коридоре.

– Ты могла бы подруг попросить. Мы, конечно, тоже друзья, но…

– С ними трудно. Лорейн и Марго что-то наплели Дженнифер, и теперь она меня ненавидит. Все время выдумывают про меня чепуху. Ну их! Мне нужен лед.

– Командирша.

Она смерила меня спокойным взглядом.

– Когда-нибудь я буду отдавать приказы. Как папа. Надо учиться. Ты-то меня хорошо знаешь. Я всегда такая была.

– Может, я не хочу уши протыкать.

– Девчонкам нравится, когда у парней сережки. К тому же я тебя тоже хорошо знаю. Ты на самом деле любишь подчиняться.

– В девять лет, может, и любил.

Но я все равно пошел в коридор и принес льда в ведерке для шампанского. Лила прямо на пол стряхнула с тумбочки стопку дисков, нижнее белье, какие-то бумажки, уселась сверху и сказала театральным шепотом:

– Иди сюда. Надо раскалить булавку. Вот так, смотри.

Чиркнула спичкой. Глаза у нее сияли.

– Как кончик почернеет – значит, стерилизовалась.

Я послушно убрал растрепанные волосы и склонил голову. Покорная жертва. От прикосновения льда мороз пошел по коже. Лила сжала меня коленками.

– Не шевелись.

И дотронулась холодными пальцами до уха. Талая вода стекала у нее по запястью, капала с локтя. Мы тихо ждали, словно следуя какому-то ритуалу. Через минуту она убрала лед и воткнула булавку, медленно-медленно.

– Ой!

В последний момент я дернулся. Лила засмеялась:

– Кассель, у тебя булавка торчит.

– Больно!

Возглас получился удивленный. Но не только от боли. Все чувства смешались, я ощущал прикосновение ее бедра.

– Можешь мне сделать еще больнее.

И резко нажала. Я судорожно вздохнул.

Она слезла с тумбочки и потянулась за новым кубиком льда. Глаза по-прежнему сверкали.

– Теперь ты. Только надо сильно надавить, чтобы проколоть хрящ.

Я нагрел булавку и воткнул ее прямо над сережкой. Лила закусила губу, у нее на глазах выступили слезы, но она не кричала, только вцепилась изо всех сил мне в штаны. Кончик чуть-чуть погнулся, и я испугался, что не смогу проткнуть насквозь. Но вот он, щелк – и вышел с другой стороны. Лила задохнулась, а я аккуратно застегнул булавку. Странное получилось украшение. Она намочила вату водкой, стерла кровь и трясущимися руками налила нам по рюмке.

– С днем рождения.

В коридоре послышались шаги, но Лила, будто ничего не замечая, потянулась вперед и горячим, как спичка, языком дотронулась до моего уха. Я вздрогнул от неожиданности. Смотрел на нее ошалевшими глазами, поверить не мог, что все это наяву. Она высунула язык, на нем алела капелька моей крови.

Тут дверь открылась, и вошла ее мамаша. Хмыкнула раздраженно, но Лила и бровью не повела.

– Что здесь происходит? Тебе уже вниз пора.

– А я опоздаю, это так стильно.

Уголки ее губ приподнялись в недоброй ухмылке.

– Вы пили?

Захарова смотрела на меня как на пустое место.

– Вон.

Я протиснулся мимо нее и вышел.

На вечеринку я в итоге опоздал. Пришел, когда праздник был уже в разгаре, чувствовал себя не в своей тарелке, никого там не знал. Ухо пульсировало. От переизбытка чувств дурачился перед ее друзьями, как идиот, разошелся так, что какой-то парень – ее одноклассник – дал мне по морде в туалете. Я толкнул его, он ударился головой о раковину. А на следующий день Баррон сказал, что Лила теперь его девушка. Они об этом договорились, как раз когда меня выставили из гостиницы.

GPS выводит меня к новому жилищу Баррона. Тротуар весь в трещинах, у нескольких домов окна заколочены досками. В доме у брата тоже одно стекло разбито и кое-как заклеено скотчем, вместо занавесок – газета. Я стучусь. С двери кусками отваливается старая краска. Снова стучусь, выжидаю, стучусь опять. Мотоцикла поблизости нет. Свет не горит.

Два замка, проще простого. Просунув в щель водительские права, открываю первый. Со вторым придется повозиться. Достаю из багажника кусок проволоки и сую в скважину. Надо хорошенько пошевелить, чтобы сработало. Слава богу, брат не обзавелся приличным запором. Поворачиваю ручку, подбираю с пола права и вхожу.

Я вообще туда вломился? Гладкая столешница и кухонные шкафы облеплены записками: «В блокноте – все, что ты забыл», «Ключи на крючке», «Счета оплачивай наличкой», «Ты Баррон Шарп», «Мобильник в куртке». На раковине – открытый пакет с прокисшим молоком, в нем плавает мусор и пепел от сигареты. Стопки нераспечатанных конвертов со счетами, в основном по студенческому займу.

«Ты Баррон Шарп». Ясненько.

Посреди комнаты стоит стол, заваленный коричневыми папками. Сверху ноутбук. Усевшись, я просматриваю бумаги – мамина апелляция. Пестреют ярко-красные пометки. Так Баррон бросил колледж, чтобы вести ее дело? Кто его знает. Вряд ли только поэтому. На большом блокноте надпись: «Февраль – апрель». Опять суд? Нет, больше похоже на дневник. На каждой странице указана дата, а потом подробный перечень: что ел, с кем говорил, как себя чувствовал. В довершение список того, что необходимо запомнить. Сегодня, например:

«19 марта.

На завтрак протеиновый коктейль.

Пробежка.

С утра чувствовал легкую апатию и боль в мышцах.

Надел светло-зеленую рубашку, широкие черные штаны, черные ботинки (Prada).

Мама опять жаловалась на сокамерниц. Рассказывала, как без нас плохо. Боится, что мы выйдем из-под контроля. Сыновья выросли, хорошо бы она это поняла. Но вряд ли. Суд уже скоро, что мы будем делать, когда она вернется домой?

Говорит, что соблазнила какого-то миллионера, очень на него рассчитывает. Я послал ей газетные заметки про него. Боюсь, она снова впутается в неприятности. Этот малый наверняка что-то подозревает. А если и нет, то скоро начнет. Надо быть потише после освобождения. Но разве ее убедишь? Сомневаюсь.

Не помню своих одноклассников из старшей школы. Столкнулся с кем-то на улице и не узнал. Наврал, что брат-близнец Баррона и учился в другом месте. Надо просмотреть выпускной альбом.

Филип нудит, как всегда. Делает вид, что готов, но я-то знаю – прикидывается. Не просто слабоволие, но романтическая дурь: он хочет верить, что им манипулируют, заставляют. Нет чтобы признаться, что просто жаждет власти. Достал уже. Но Антон доверяет ему, а не мне. Зато Антон уверен: я сделаю что задумал. В отличие от Филипа.

Может, когда получим деньги, сможем контролировать маму? Хотя бы ненадолго. Когда все закончится, Антон будет нам должен по гроб жизни».

Больше про сегодня ничего не написано. Просматриваю прошлую неделю: отдельные подробности, обрывки диалогов, ощущения – Баррон будто боится все забыть. Опасливо открываю ноутбук. Там еще какая-нибудь безумная чертовщина? Компьютер выходит из спящего режима, в браузере ролик с YouTube – моя прогулка по крыше.

Снимали мобильником, поэтому качество отвратное. Я похож на бесформенное белое пятно. Но меня все равно передергивает, когда расплывчатая фигурка теряет равновесие. Кто-то выкрикивает: «Прыгай!», камера смещается, переходит на толпу. И тут я вижу ее – под кустом сидит и вылизывается белая кошка. Та самая, из сна. Прокручиваю видео еще раз. Вот она. Чушь какая-то. Как там очутилась кошка из моего сна? К тому же как две капли воды похожая на ту, из сарая.

Надо найти в блокноте тот день.

«15 марта.

На завтрак яйца.

Пробежка.

С утра чувствовал себя нормально. Выщипал волосы из носа.

Надел темно-синие джинсы (Monarchy), пальто, голубую рубашку (HUGO).

Залез в почтовый ящик К. и нашел там ссылку на YouTube. На видео отчетливо видно Л., но где она теперь? К. в старом доме, но там Д., следит. Ф. говорит, что разберется. Это он виноват во всем.

Берегись мартовских ид. Да уж. Нашел ошейник, но непонятно, как она выбралась. Ф., наверное, не застегнул как следует. Хорошо бы обернуть все в свою пользу: пусть Ф. и А. из-за этого сцепятся. Надо держать все под контролем».

«Под контролем» дважды подчеркнуто. Даже страница порвалась – так сильно нажимали на ручку.

Буквы расплываются перед глазами. К. – это Кассель, а видео – про крышу. Ф. – Филип. А. – наверное, Антон (Баррон про него писал и раньше). Д.? Понял! Дед. Л.? Лила? Но ведь тогда получается бессмыслица.

Снова просматриваю ролик. Сцену за сценой. Лиц почти не разглядеть: камера движется слишком быстро, изображение смазанное. Среди учеников Лилы точно нет. Никакой мертвой девчонки. Обычные школьники. Ошейник? Ошейник на кошке?

«Только ты можешь его снять».

Идиотство какое получается. Ухмыляюсь, как дурак.

Где тут ванная? Надо бы сполоснуть лицо. Мечусь по дому, и вдруг меня останавливает резкий запах. Заглядываю в комнату – пусто, только у окошка стоит открытая клетка. В ней разбросаны пожелтевшие клочки газеты. Пахнет кошачьей мочой. Обрывков много, как будто животное долго держали взаперти и не убирали за ним.

Разглядываю клетку, затаив дыхание. На прутья налипло несколько белых шерстинок. Пятясь, выхожу из комнаты.

Баррон теряет память. И Мора. И я, видимо, тоже. Не помню, как убил Лилу. Не помню, как попал на крышу. Не помню, куда делся амулет.

Допустим, кто-то крадет воспоминания. Логично. Допустим также, кто-то наслал тот сон, где кошка просит о помощи. Наложил проклятие. Если так, надо было до меня дотронуться, притом без перчаток. Белая кошка спала в моей кровати, значит, дотрагивалась. На видео – тоже она.

Сон наслала кошка? Нелепо. Животные не сочиняют музыку, не пишут стихи и проклятия, разумеется, не насылают.

А если это на самом деле девчонка? Лила, мастер сновидений. Тогда, выходит, у меня не просто украли воспоминания об убийстве. Все было совсем не так. Выходит, она жива.

Глава восьмая

Бежевая плитка в ванной Баррона кажется странно знакомой. А может, и нет.

Получается, та белая кошка – Лила? Сумасшествие. А Баррон все время держал ее здесь взаперти? Еще более дико. Неужели я никого не убивал? Эта мысль окончательно выводит меня из равновесия. Что же делать?

Смотрю на свое отражение: волосы всклокочены, вместо глаз две черные кляксы. Страшно ли мне? Убийца я или нет? Не поехала ли крыша?

В зеркале виден краешек ванной. От неожиданного нахлынувшего чувства дежавю кружится голова. Ноги подкашиваются, я чуть не падаю.

Я бился в воде, руки превратились в щупальца, потом в морские звезды, потом в извивающихся змей. Все шло не так. Я разваливался на куски, голова ушла под воду и…

Опять я что-то забыл?

Скорчившись на полу, протягиваю руку к водопроводному крану. Почему-то кажется, я знаю, какой он на ощупь. Память окончательно сходит с ума, на реальность уже совершенно не похоже: вспоминаю, как вместо пальцев выросли черные изогнутые когти.

Меня захлестывает нестерпимый животный страх. В голове стучит одна-единственная мысль: нужно выбираться отсюда. Спешу на улицу, на автопилоте запираю дверь, сажусь в машину и пытаюсь успокоиться. Глупый ребенок спасается от воображаемых привидений. Съедаю шоколадку, не чувствуя вкуса, словно во рту песок, но все равно прожевываю и глотаю.

Надо во всем разобраться. В воспоминаниях черные дыры, и сколько я ни пытаюсь сосредоточиться, все без толку. Тут требуется мастер – такой, чтобы задавал поменьше вопросов и помог сложить воедино все кусочки, увидеть полную картину. Поворачиваю ключ в замке зажигания. Съездим-ка на юг.

Магазин на Девятом шоссе – в общем-то, и не магазин вовсе, а настоящий блошиный рынок: десятки маленьких лавочек теснятся прямо внутри огромного, похожего на склад здания. Мы с Барроном иногда уламывали деда или Филипа отвезти нас туда, а потом целый день болтались среди прилавков, разделенных плотными занавесками, уплетали хот-доги, покупали дешевые ножики и прятали их в сапогах. Там еще одна девчонка торговала соленьями из большой бочки, Баррон сразу же отправлялся с ней любезничать, при этом ворча, что ему приходится со мной возиться.

Ничего с тех времен не изменилось. Перед входом стоит большой ящик с пасхальными корзинками, рядом продавщица. Кроличьи шкурки – три на пятерку. Какой-то парень явно нацелился стащить парочку.

Вхожу. От запахов съестного громко урчит в желудке. Иду мимо лотков с бумажниками из кожи угря, с тяжелыми серебряными кольцами и оловянными драконами. В самом конце ряда расположились предсказатели – бархатные юбки, меченые карты. За пять долларов можно узнать, что «иногда вам одиноко даже среди друзей», или «страшная потеря сделала вас необычайно чувствительным», или даже «вы обычно застенчивы, но скоро окажетесь в центре внимания».

В Джерси полно таких местечек. Это ближайшее, чуть больше 30 километров от Карни. Тут предсказатели продают амулеты и этим зарабатывают на жизнь. Амулеты делают ушедшие на покой мастера. Можно даже краем глаза заметить, как кое-кто предлагает недорогие проклятия в обход криминальных кланов. А талисманов много, и они, как правило, работают, в отличие от тех, что продают в больших торговых центрах и на заправках.

Подхожу к задрапированному цветными шарфами столику.

– Косая Анни.

Пожилая женщина поднимает голову и улыбается. Один зуб у нее почернел, на лиловых атласных перчатках поблескивают пластмассовые и стеклянные кольца, несколько платьев надеты одно поверх другого, а к подолу пришиты маленькие колокольчики.

– Кассель Шарп. Как мама?

Анни торговала волшебными побрякушками задолго до моего рождения. Старая школа, конфиденциальность. Это важно, ведь я не могу разбрасываться даже теми скудными крохами информации, что у меня есть.

– Сидит. Поработала неудачно над одним богатеньким парнем.

Анни вздыхает. Она из моей реальности, ей такое рассказать не стыдно, она не будет удивляться, как, например, одноклассники. Гадалка наклоняется вперед:

– Выйдет скоро?

Киваю, хотя не уверен. Мама продолжает стоять на своем: мол, ничего противозаконного не совершала (ну конечно), обвинение строится на предрассудках и пустой болтовне (а вот в это уже можно поверить), и на апелляции все пойдет по-другому. А слушание между тем все откладывают.

– Скучаешь?

Снова киваю, но и тут полной уверенности нет. Сейчас-то она далеко и не может чуть что поставить все с ног на голову. В тюрьме она – великодушная, хоть и немного тронутая мамаша, а дома сразу снова превратится в деспота.

– Мне нужен талисман, а лучше парочка. Для памяти. Только настоящие.

– Настоящие? А ты думаешь, я какие продаю?

– Не думаю, а знаю, – улыбаюсь я.

Анни недобро усмехается и треплет меня по щеке; как еще зацепку не боится поставить на атласной перчатке, ведь побриться-то я забыл.

– Ты похож на братьев. Знаешь, как про таких, как вы, говорят? Рожица смазливая, а самого черта обдурит.

Ничего себе комплимент. Но я краснею и опускаю глаза.

– И еще мне надо кое-что у вас спросить про проклятия памяти. Знаю-знаю, я не мастер, но очень надо.

Анни отодвигает колоду Таро и что-то ищет под столом. Достает большую пластмассовую коробку, там свалены в кучу разномастные камни. Она вылавливает блестящий ониксовый кругляш с дырочкой посредине и дымчатый кусок розового хрусталя.

– Садись. И давай по порядку. Сначала амулеты.

Настоящие талисманы часто выглядят убого. Эти два еще ничего. Я откидываюсь назад. Спинка у стула жесткая.

– Извините, но…

– Хочешь что-нибудь посимпатичнее?

– Да нет, поменьше.

Бормоча себе под нос, Анни снова начинает копаться в коробке, потом достает обыкновенный черный камешек, точь-в-точь как те, что валяются на обочине шоссе.

– Беру. Мне бы три таких, если есть. И оникс тоже.

Она вздергивает брови, но лишних вопросов не задает:

– Сорок. За каждый.

Вообще-то, можно и поторговаться, но Анни, наверное, включила в стоимость плату за нужную мне информацию. Незаметно протягиваю ей купюры, и гадалка ухмыляется, демонстрируя почерневший зуб.

– Итак, что ты хочешь знать?

– Как можно понять, что кто-то поработал над воспоминаниями? Получается просто черная дыра в памяти? А можно одно событие заменить другим?

Анни прикуривает самокрутку. Пахнет почему-то зеленым чаем.

– Я отвечу, но не думай, что я имею в виду кого-то конкретного. Я вообще ничего конкретного знать не знаю, это всего-навсего домыслы, улавливаешь? Просто делаю амулеты и иногда продаю те, что делают мои друзья, законом это не запрещено, пока, во всяком случае.

Она задела меня за живое.

– Понимаю, все потому что я не…

– Нечего нос воротить. Я не тебе вообще-то объясняю, а всем подслушивающим нас в данный момент. И поверь мне, таковые имеются.

– Кто?

Анни смотрит на меня, словно на дурачка, долго и пристально, потом затягивается и выдыхает облако чайного дыма.

– Правительство.

– Ага.

Наверняка у нее паранойя, а еще она, возможно, слегка не в своем уме. Но я все равно еле сдерживаюсь, чтобы не начать озираться.

– Касательно твоих вопросов – зависит от мастера. Лучшие из лучших работают безупречно: убирают воспоминание, а вместо него оставляют другое. Но бывают настоящие неумехи. Внушат, например, что ты должен им денег, получат свое и сотрут память, а ты потом и соображаешь: наличность пропала, но ты ничего не тратил – тут явный подвох. Между неумехами и профессионалами куча середняка: кое-то умеет, но работают так себе. После них остаются ниточки и кусочки. К примеру, помнишь ярко-синее небо, а сам день – нет. Или тоска одолевает, а причину определить не можешь.

– Зацепки.

Анни снова затягивается.

– Да, вроде того. Существует четыре типа проклятий: мастер может начисто стереть событие и оставить вместо него черную дыру (точно как ты и говорил); может заменить на другое, вымышленное, которого не было никогда; а может покопаться в памяти и что-нибудь вызнать или даже заблокировать доступ к определенным воспоминаниям.

– Заблокировать? А зачем?

Вожу затянутым в перчатку пальцем по безупречно гладкому круглому камешку.

– Заблокировать проще, чем стереть полностью, и, следовательно, дешевле. Точно так же просто изменить память легче, чем создать совершенно новое воспоминание. К тому же блок потом можно снять, и тогда ты все вспомнишь. Удобно в некоторых ситуациях.

Киваю, хоть и не совсем улавливаю суть.

– Мастер может смошенничать – поставит блок, а клиенту скажет, что все стер полностью, и получит свои денежки. Потом идет к жертве и предлагает снять блок, естественно, тоже не бесплатно. Бизнес гнилой, конечно, но разве у молодежи в наши дни осталось чувство профессиональной этики?

Анни пристально смотрит на меня.

– Родные никогда не рассказывали тебе об этом?

– Я же не мастер.

Стыдно-то как. Некоторые вещи нужно знать. Они могли бы рассказать мне хоть это. И дураку понятно, что думает обо мне семейство, если умалчивает даже о таком.

– Но твой брат…

Что-то не хочется больше про родственников, и я спешно перебиваю ее:

– А можно вернуть все как было?

Гадалка долго смотрит мне в глаза, и я опускаю взгляд. Прокашлявшись, она продолжает как ни в чем не бывало:

– Магия воспоминаний необратима, но голова-то у людей работает. Заставь, к примеру, всех запомнить, что ты немыслимо крут, они запомнят, но потом приглядятся и сделают выводы.

Выдавливаю улыбку, но в горле комок.

– А как насчет магии трансформации?

Анни пожимает плечами, на подоле тихонько позвякивают колокольчики.

– А что?

– Это тоже необратимо?

– Обратимо. Другой мастер может повернуть процесс вспять, если только жертву превратили в живое существо. Если, например, парня сделать лодкой, а потом обратно парнем, трансформацию он не перенесет. Живое превращается в неживое навсегда.

Навсегда. Спросить ее про девчонку, ставшую кошкой? Нет, нельзя сообщать такие подробности, я и так уже рискую дальше некуда.

– Спасибо.

Встаю. Не очень пока понятно, какая мне польза от этого разговора, ясно одно – чтобы добыть нужные ответы, придется хорошенько побегать.

– Передай деду привет от Косой Анни, – подмигивает гадалка.

– Ладно.

Не буду я ничего передавать, а то придется объяснять, зачем мотался в Карни. Отойдя на несколько шагов, вспоминаю еще кое-что и возвращаюсь:

– А мадам Захарова все еще живет в здешних краях?

Мама Лилы. Помню ее потерянный голос в трубке, ее взгляд в номере гостиницы, на дне рождения. Мне давно кажется, что она уже тогда, раньше меня самого, разглядела притаившееся внутри меня чудовище.

– Конечно. Куда же она из Карни? Муженек тут же откроет на нее охоту.