Текст книги "Мозаичная ловушка"

Холли ГАББЕР
МОЗАИЧНАЯ ЛОВУШКА

Глава 1

По фасаду небольшого бара, расположенного рядом с телецентром, мельтешили неоновые огоньки: название «У Бенджамина» ровно светилось серебристо-голубым, вокруг вычурных букв вспыхивали и гасли ядовито-розовые искорки, которым Саманта дала довольно точную характеристику: «Цвет мебели для Барби – двойная порция». Возможно, в период классической зимне-вечерней темноты эти огоньки и напоминали уютное свечение рождественской гирлянды, но сейчас, в сырой предпоследний вечер зимы, когда сумерки уже начали активно подавлять своей все более продляющейся во времени серостью ночную тьму, огоньки казались размытыми, жалкими, никчемными – как яркие обрывки плакатов на замершей площади, с которой только что под бой барабанов укатил цирк.

В нижнем, полуподвальном помещении бара было накурено, довольно темно и тихо – здесь не требовалось яркое освещение, в воздухе витал устоявшийся запах табачного дыма, насквозь пропитавший стены и мебель: по сути, этот запах и являлся здешним воздухом. Музыка сверху сюда не доносилась. В душной тесноте стояли три обтянутых зеленой тканью стола, здесь по вечерам играли в покер несколько постоянных посетителей бара – его многолетние завсегдатаи, сотрудники телецентра, получающие удовольствие от самого процесса игры, от ни к чему не обязывающего общения друг с другом и которых все устраивало в этом по большому счету не самом блестящем заведении.

Саманта и ее постоянные партнеры приходили сюда по средам. Они подтягивались к шести часам и сидели порой до десяти: за легкой болтовней на разные темы с бесконечными взаимными колкостями время протекало незаметно и приятно, а те мизерные ставки с ограниченным верхним рубежом, которые они делали, никого из них не могли разорить.

Когда Саманта спускалась по куцей лесенке, ведущей с первого этажа вниз (в обожаемый ею уютный, вечно мглистый, маленький параллельный мир, где было можно на четыре часа блаженно расслабиться и полно–стью забыть о суете и неприглядных реалиях мира подлинного), кто-то из оказавшихся рядом, только что вошедших с улицы коллег-знакомых мимоходом бросил:

– А в воздухе уже пахнет весной… Вы почувствовали?

В этом прокуренном логовище трудно было бы уловить какой-то посторонний аромат – пусть даже райское благоухание слетевших на грешную землю ангелов, но Саманта согласно кивнула:

– Да, запах весны не меняется. Меняется возраст.

– Вам ли об этом говорить…

Улыбнувшись в пустоту (минутный собеседник остался у нее за спиной), Саманта вошла в миниатюрный зальчик и игриво помахала рукой Серхио, уже занявшему свое место за угловым столом.

Двадцатисемилетний Серхио работал в одной из телевизионных групп компьютерной поддержки и считался неплохим специалистом, хотя ни единой клеткой своего энергичного и предприимчивого организма не походил на классического молодого компьютерщика – заумного бледного юношу, излагающего свои мысли очень четко, но неизменно наделенного немалым количеством странностей. Во-первых, Серхио был фантастически жизнелюбивым весельчаком – одно это сразу проводило жирную границу между ним и армией его соратников по виртуальному делу. Во-вторых, он являлся всеобщим любимцем, все его знали, в любой компании он сразу становился душой общества – словом, Серхио относился к разряду тех людей, при упоминании которых все начинают благостно и просветленно улыбаться. И даже то, что он постоянно негромко напевал и регулярно рассказывал старые как мир байки, никого не раздражало – а это уже можно было назвать явлением уникальным.

Саманта очень любила Серхио – той нежной абстрактной любовью, какой его любили человек двести, но относиться к нему серьезно просто не могла и называла его или барашком (смуглый темноволосый Серхио был кучеряв, как молодой Джин Уайлдер), или – по аналогии с новомодным голливудским актером – мальчиком-игрушкой. Второе определение, пожалуй, подходило к нему даже больше: когда безудержно эмоциональный Серхио расстраивался, углы его пухлых губ так жалобно, по-детски опускались, что Саманте хотелось немедленно одарить бедняжку плюшевым медведем или куском яблочного пирога. Во время игры Серхио менял свои обычные очки на другие – с затемненными стеклами, чтобы никто не видел выражения его глаз. Тщетно! Эмоции, как положительные, так и отрицательные, все равно били искристым фейерверком: сдерживать свои чувства Серхио удавалось с таким же сомнительным успехом, как дышать под водой.

На телевидение Серхио попал случайно, но, уж попав, довольно быстро осознал, что одной лишь деятельности на ниве компьютерных свершений ему недостаточно. Вначале, по его словам, его стали терзать смутное беспокойство и неясное томление, а затем он вдруг понял, чем должен заняться, и – к ужасу окружающих – начал строчить сценарии «мыльных опер» и регулярно подавать заявки на их запуск. При ближайшем рассмотрении каждый раз выяснялось, что сериал такого жанра с аналогичным сюжетом и подобными героями уже существует. Узнав об этом, Серхио не расстраивался и не опускал руки. «Точно! – говорил он радостно. – А я-то думал: почему мне так легко сочиняется?» Он опечалился лишь один раз, когда подал заявку на драматический сериал про жизнь врачей некоей крупной больницы. Ему намекнули, что «Скорая помощь» идет уже не первый год. «Ну хорошо, – сказал упорный Серхио, – тогда пусть один врач будет ино–планетянин, и пусть он влюбится в земную медсестру!» Но даже с такой поправкой заявка не прошла.

– Подумать только, – заметила Саманта, усаживаясь рядом с Серхио. – Кажется, в последний раз я сидела за этим столом каких-нибудь два часа назад. О, и прожженное пятнышко на месте… Привет, пятнышко! А ведь мы не были здесь целых полтора месяца! Целых шесть сред бездарно выпали из жизни – и лишь потому, что Оскар вздумал разводиться… Кто бы мог подумать: они всегда казались такой прочной парой. Да, скучноватой, пресной, лишенной сильных взаимных чувств, но на редкость прочной. Интересно, сколько они прожили вместе?

– Лет десять, не меньше. Но особых страданий ни у той, ни у другой стороны не наблюдается. Я видел Оскара пару дней назад – он такой же, как обычно, тюфяк тюфяком, сонные глазки и дымящаяся трубка в зубах. По нему и не скажешь, что он переживает. А вообще-то должен: это ведь она ушла от него к другому.

– Не знаешь к кому?

– К какому-то преуспевающему юристу, который вел ее дела при получении наследства. Мадам резво подсуетилась – ей ведь хорошо за сорок… Вот так, Саманта, нам кажется, что жизнь окружающих людей – скучнейшее, покрытое ряской болото, а на самом деле она бурлит: люди влюбляются, изменяют друг другу, ломают привычное существование, вступают в новые браки… А сколько убийств совершается на почве ревности! Я недавно прочел: почти каждый мужчина после сорока хотя бы раз испытывал желание прикончить свою благоверную из-за этого самого чувства. Миром правит страсть! А мне постоянно говорят, что мои сюжеты неправдоподобны только потому, что каждый из персонажей варится в котле сразу нескольких бурных любовных интриг. А разве реальность принципиально иная? Да мы только ради этого и живем!

– Ох, барашек, ну как тебе удается сразу переводить любой разговор на свою персону? И ты прав разве что на одну треть. Мы живем ради добротного секса, качественной еды и интересной работы – вот три кита, которые держат на плаву всех нас. А мы, помня об умеренности, не должны позволять ни одному из китов особо жиреть… Бурные любовные интриги превалируют над всем остальным в твоем неж–ном возрасте, потом ситуация несколько меняется. В реальности. В «мыльных операх», разумеется, все живут одними страстями лет до семидесяти.

– Брось! Ты старше меня всего на шесть лет, а рассуждаешь, как престарелая распространительница брошюр по садоводству.

– Это переломные шесть лет, бестактный ты нахал… А жена Оскара мне никогда не нравилась – бесцветная мышь с вечно оценивающим взглядом. Она какая-то… блеклая. Абсолютно стереотипное, незапоминающееся лицо. Если бы я столкнулась с ней на улице, то, наверное, и не узнала бы. Может, и к лучшему, что имевшая место четверка развалилась, а у нашей троицы появится новый карточный партнер? Кто он, кстати?

– Оскар сказал, что архитектор. Интересно, да? Наконец-то я познакомлюсь с человеком, который объяснит мне, что такое ордер и капитель, – сто раз видел эти слова в разных книгах, а узнать их смысл так и не удосужился… Откуда его знает Оскар, понятия не имею. Но он молодец: сам взялся за поиски четвертого игрока и довольно быстро его раздобыл… Между прочим, пора бы им обоим и появиться. Уже десять минут седьмого.

– Может, этот архитектор не смог найти наш безликий бар?

– Ну уж телецентр-то он точно должен был найти…

Разговор угас. Серхио, придерживая двумя пальцами очки, принялся жадно разглядывать хорошенькую барменшу, спустившуюся сюда по каким-то своим делам; Саманта, машинально поглаживая черную отметину на зеленом сукне стола, задумалась о судьбе Оскара. Конечно, он потоскует, помечется, а потом найдет себе новую спутницу жизни – сорок четыре года для мужчины не возраст. И все же его жаль. Он человек привычки, любитель спокойного, комфортно-размеренного бытия. И он, кажется, был очень привязан к своей невыразительной супруге; наверное, по его характеру и темпераменту эта сдержанная привязанность могла считаться истинным чувством. Жаль его.

Оскар – второй партнер Саманты по еженедельным покерным баталиям и ее давнишний приятель – являлся полной противоположностью живчику Серхио: своей медлительностью и аморфностью он напоминал старую черепаху, самое существование которой протекает в вечной борьбе с нежеланием двигаться с места. Редкостный умница, Оскар уже много лет работал редактором в одной из информационных программ-долгожителей: он ведал подборкой новостей культуры. Эта должность его вполне устраивала, он не помышлял о карьерном росте и приходил в ужас, когда его спрашивали, не хочет ли он со временем вырасти в телевизионного босса-функционера. Новости культуры были его альфой и омегой, и ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем штудировать сообщения о том, какие экспонаты были представлены на послед–ней выставке деревянных идолов, сколько человек прослезились при просмотре нашумевшего крупнобюджетного блокбастера и как прошли гастроли китайского мужского балета. Для прекрасно образованного Оскара эта разнородная информация являлась и путеводителем по лабиринту свежих тенденций во всех видах искусства, и тем культурологическим зеркалом, в котором отражался современный – увы, деградирующий – мир. Оскар изучал новости так же ретиво и скрупулезно, как какой-нибудь историк изучает древнеегипетские иероглифы: он анализировал их, подвергал детальному рассмотрению, делал выводы и обобщения, сопоставлял свое мнение по любому вопросу с мнением неразумного большинства и мнением отдельных высоколобых критиков – и, собственно, тем и жил. Каждый новый день, преподнося ему новые сообщения, подпитывал его потребность в получении новых сведений о мире искусства – а информационная жажда Оскара была воистину неутолима.

Саманта безумно уважала Оскара, она преклонялась перед его энциклопедическими познаниями, порой ее поражали его остро-здравомыслящие оценки различных явлений культуры. Пожалуй, она влюбилась бы в него, если бы Оскар не был так долго и беспросветно (оказалось, вовсе не беспросветно!) женат и не обладал бы столь непрезентабельной внешностью. Серхио однажды весьма точно назвал совершенно бесформенного, яйцеголового Оскара человеком-пастилой: он был полным, очень бледным, рыхлым, как тесто, да еще и абсолютно лысым. Во время игры зачастую заводился, начинал сильно нерв–ничать, но на лице это не отражалось – зато его дрожащие руки становились настолько мокрыми, что карты прилипали к пальцам и теряли жесткость. Безумно стесняясь своего несовершенства, Оскар держал в карманах пиджака бумажные носовые платки – после каждой раздачи он совал руки в карманы и незаметно очень тщательно их вытирал. Но если ему приходили хорошие карты, только что вытертые ладони вновь становились влажными и оставляли темные следы на матерчатой поверхности стола.

– О, ну наконец-то! Мы ждем вас уже минут два–дцать!

Вопль Серхио прозвучал так резко и неожиданно, что погрузившаяся в свои мысли Саманта даже вздрогнула. Оскар приближался, благостно улыбаясь и по-совиному моргая тяжелыми, чуть припухшими веками. На полшага сзади держался долговязый худощавый блондин с заостренным, резко выступающим носом, наводящим на размышления о различных архитектурных деталях (капитель, капитель, с длинным клювом коростель…), названия которых не давали покоя любознательному Серхио.

– Прошу прощения, прошу прощения. Я плохо объяснил Ларри, где буду его ждать, поэтому мы четверть часа искали друг друга у разных входов… Знакомьтесь, друзья мои: это Ларри – человек, который убежден, что здание должно стать для его обитателей самой близкой границей с миром после границ их собственных тел. Я правильно вас процитировал?

Блондин немного натянуто улыбнулся и приветственно поднял левую ладонь.

– Безупречно. Но это не мои слова. Я всего лишь повторяю их за Чарльзом Муром, одним из самых великих архитекторов двадцатого века.

Оскар пару секунд тактично помолчал, дабы это высказывание успело обрасти должной торжественностью и значительностью, а затем продолжил тем же непринужденным тоном:

– Вот этот кудрявый, похожий на Париса юноша – это Серхио, чьи таланты воистину многогранны. Он уже состоявшийся компьютерный гений и еще не вполне состоявшийся литератор, но его звездный час на сценарном поприще явно не за горами. Во всяком случае, мы все с нетерпением этого ждем. А вот эта прелестная женщина с глазами цвета июньского неба, – это Саманта, режиссер «Жажды успеха», одной из телевикторин, которые хоть немного интеллектуальны. Там по крайней мере никому не предлагаются готовые ответы, из которых следует вы–брать правильный, – участники игры могут рассчитывать только на свои мозги и память. Именно Саманте эта передача во многом обязана своим высоким рейтингом. Вы ее видели? Она идет по субботам в пять часов вечера на «Сити-ТВ».

Ларри клюнул Саманту взглядом таким же острым, как его нос.

– К сожалению, нет. Я не смотрю ни ток-шоу, ни телевикторины. Но моя мама, по-моему, смотрит «Жажду успеха» регулярно. Значит, это действительно не самая плохая передача.

«Однако довольно нагло, – подумала Саманта. – С ходу делать такие безапелляционные заявления… Что ж, налицо эдипов комплекс, раз у нас имеется непогрешимая супермамочка. Так же вполне очевидно, что под этой грозно нависшей мамочкиной тенью из каких-то других, неясных пока смутных комплексов и – возможно – неуверенности в себе произрастает вызывающая заносчивость, граничащая с бесцеремонностью. Хотя внешне этот Ларри, безусловно, хорош – этакая небрежная импозантность, великолепные волосы, глубокие серые глаза…» Вот уже восемь лет Саманта не могла спокойно видеть глаза такого бархатисто-серого оттенка – они будоражили и вызывали дрожь, которую она за эти годы так и не смогла побороть. А маленький белый шрамик над верхней губой не только не портит резких черт его лица, но и придает им некий романтический шарм… Рядом с Оскаром, состоящим из одних окружностей, бугров и полушарий, Ларри, казалось, был собран исключительно из прямых линий и углов – но они сочетались вполне стройно и гармонично. Уж если изъясняться на языке этого надменного зодчего, он на фоне Оскара смотрелся, как устремленный в небо готический собор на фоне тяжеловесной барочной постройки.

Ларри уселся напротив нее, чуть подтянул рукава джемпера и едва заметно мотнул головой, словно откидывая назад прядь волос. В этом движении было что-то настолько наивно-юношеское и пижонистое, что Саманта с трудом подавила улыбку. Теперь она, то и дело отрываясь от карт, кидала быстрые короткие взгляды на своего визави. Каждого нового знакомого она, насквозь проникшаяся меркантильным духом телевидения, оценивала по одному простому принципу: что бы он мог рекламировать? В сочетании с каким товаром Ларри смотрелся бы достаточно органично? С продуктами питания, техникой, одеждой, парфюмерией? Нет… Этому холеному, слегка томному типу подойдет нечто более роскошное. Автомобили? Но в его внешности присутствует что-то роковое – потребители поостереглись бы приобретать разрекламированные им средства передвижения. Может, просто-напросто кофе? Саманта представила, как Ларри держит чашку своими длинными изящными пальцами и произносит: «Дивный аромат – крепкий, бодрящий…» Нет, в его исполнении подобная фраза прозвучит издевательски. Вывод: к рекламе он стопроцент–но непригоден.

– Вскрываемся, – послышался голос Серхио, в очередной раз вырвавший ее из мечтательного полузабытья, – сдается мне, Саманта, ты блефуешь. У меня три восьмерки, да будет тебе известно. Что скажешь?

– О-о-о, это круто. А у меня порядок от валета. Я не блефовала, отнюдь… Плакали твои полтора доллара.

Саманта обладала одной удивительной особенно–стью, причины которой не были вполне ясны даже ей самой. Ей не верили, когда она говорила правду, и безоговорочно верили, когда она самым наглым образом врала. Это свойство приносило его обладательнице одну лишь выгоду: если Саманте приходили по-настоящему хорошие карты и она начинала повышать ставки, все отчего-то уверяли себя и друг друга, что она блефует, имея на руках в лучшем случае две пары. В выигрыше в результате оказывалась только она.

Впрочем, Ларри, как выяснилось, стал чуть ли не первым человеком, которого не одурачивали ее интонации. Он играл здорово и довольно рисково, каким-то неясным чутьем распознавая чужой блеф. Саманта быстро убедилась: им всем крупно повезло, что они сговорились повышать ставки не более чем на четверть доллара, – играй они по-крупному, Ларри за вечер при удачном стечении обстоятельств мог бы оставить их всех без штанов. Похоже, Серхио считал так же: Саманта поняла это после нескольких выразительных взглядов, которыми они обменялись, потеряв на двоих всего за полчаса долларов пять. Игра приобрела неожиданную остроту, но лишилась привычной домашней уютности – этим вечером она протекала в натянутом молчании. Серхио и Саманта поначалу не решались его нарушить, раздумывая, с какой стороны подъехать к неприступному новичку, а Оскар, единственный человек, который сумел бы сделать это довольно легко (на правах общего знакомого и связующего звена), похоже, даже не ощущал звенящей в воздухе натянутости, по обыкновению, полностью погрузившись в игру. Отдельные непременные реплики-комментарии по ходу дела не только не разряжали обстановку, но, напротив, нагнетали напряжение, превращая приятнейший и всегда непринужденный процесс в какую-то обязательную повинность. Наконец Серхио не выдержал:

– Скажите, Ларри, а что такое архитектурный ордер?

От неожиданности Ларри чуть не выронил карты. Несколько секунд он молчал, глядя на Серхио исподлобья и, очевидно, размышляя, не издевается ли над ним этот кучерявый весельчак и стоит ли отвечать всерь–ез. Он открыл рот:

– Ордер – это определенное сочетание несущих и несомых частей стоечно-балочной конструкции, их структура.

– Браво, – негромко проговорила Саманта. – Коротко и, главное, абсолютно ясно. Серхио, твое любопытство удовлетворено?

– О да. Особенно если учесть, что я ничего не понял.

– Я могу объяснить более доступно, – протянул Ларри немного виновато. Похоже, он тоже ощутил, что поддевать Серхио – все равно что издеваться над беспомощным ребенком.

– Да не стоит, выйдет только хуже – тогда я почувствую себя еще более необразованным олухом… Не пытайтесь сделать доброе дело, Ларри, в данном случае это бесперспективно: по большому счету я настоящий невежда. – Серхио мило улыбнулся, давая понять, что в действительности его мнение о самом себе несколько иное. – И кстати, о глобальном вреде добрых дел. Вы знаете, как Оскар лет двадцать назад ухаживал за одной молоденькой особой и чем все это кончилось?

Периодически Серхио овладевал нестерпимый позыв исторгнуть какую-нибудь ветхозаветную историю, и он, чтобы внести в нее свежую струю и привлечь внимание слушателей, неизменно утверждал, что главным героем этой истории якобы является Оскар. Тот нимало не обижался, снисходительно вы–слушивал байку вместе со всеми и даже оставался доволен. Обычно Саманта решительно протестовала, когда Серхио заводил очередное повествование, но сейчас это было даже кстати – во всяком случае, она, сопровождая его рассказ остроумными репликами и ироническими улыбками, могла бы произвести должное впечатление на вновь прибывшего.

– А ты откуда это знаешь, барашек? – поинтересовалась она, мешая карты. – Ты ведь двадцать лет назад был еще маленьким кудрявеньким ягненком.

– Да он сам мне рассказал! Правда, Оскар?

Оскар смазанно улыбнулся и сделал неопределенное движение плечами, которое можно было истолковать и как «ну рассказал, что ж тут такого?», и как «да пусть Серхио подурачится, что с него возьмешь».

– Так вот, Оскар уже двадцать лет назад был таким же солидным и степенным, как сейчас. Только волос у него было побольше. И вот он начал приударять за одной симпатичной девушкой. И, будучи человеком серьезным и основательным, принялся регулярно посылать своей возлюбленной букеты алых роз, которые заказывал всегда в одном и том же магазине. Однажды девушка сообщает нашему дорогому другу, что завтра у нее день рождения. Ей исполняется двадцать пять лет, по этому поводу намечается семейное торжество, и она приглашает Оскара – возможно, даже в качестве жениха: точно не знаю, а врать не буду. Окрыленный Оскар, подогреваемый любовью, несется в уже знакомый магазин, заказывает букет из двадцати пяти роз и просит наутро доставить это чудо флористики девушке. И прикладывает открытку со словами: «Здесь столько цветов, сколько тебе годов». Или такими: «Розы могут увять, а тебе этих лет не дать»… В общем, что-то в подобном роде – ну, вы меня поняли.

А хозяин магазина, который наварил на оскаров–ских розах уже кругленькую сумму, решил сделать своему постоянному клиенту приятное. «Этот молодой человек настолько выгодный покупатель, что я могу дать ему своеобразную скидку. Положу-ка я в букет на десять цветков больше. И совершенно бесплатно!» – подумал он. Так и сделал. Надеюсь, вы понимаете, что когда разряженный Оскар в галстуке-бабочке и новых ботинках позвонил в дверь к имениннице, его даже не пустили на порог и настоятельно попросили больше не беспокоить… Вот такая грустная история о печальных последствиях добрых дел. Я все рассказал верно, Оскар?

Кивок Оскара мог означать как «приблизительно верно», так и «да я вообще тебя не слушал». Саманта уже открыла рот, собираясь изречь какой-нибудь саркастический комментарий, но в этот момент у Ларри зазвонил мобильник.

– Прошу прощения, – пробормотал Ларри, аккуратно кладя карты на стол рубашкой вверх.

Судя по всему, он ждал этого звонка. Во всяком случае, сразу вытащил из кармана блокнот, толстый простой карандаш и, почти не подавая реплик, а лишь понимающе мыча, принялся торопливо записывать какие-то цифры на свободном листке. Что ж, момент был упущен, и блеснуть остроумием не удалось: возвращаться к анекдоту о розах по прошествии времени было бы попросту глупо. Вскоре внимание Саманты привлек карандаш: на нем что-то было нарисовано, но она не могла разглядеть, что именно. Дождавшись, когда Ларри закончит разговор, Саманта ненавязчиво протянула руку.

– Вы позволите?

Ларри посмотрел на нее, как на улитку, испортившую своим видом и основательным присутствием свежий лист салата, однако немедленно положил карандаш на стол и слегка подтолкнул его по направлению к Саманте. Это воспринялось так, словно он принципиально желает избежать гипотетической возможности соприкосновения пальцев, могущего произойти в момент передачи предмета из рук в руки. Проигнорировав этот взгляд и неприятную осмотрительность, Саманта окинула взглядом карандаш. На нем характерными штрихами были утрированно изображены комические фигурки Дон Кихота и Санчо Пансы.

– Неужели это рисунок Пикассо?

– Совершенно точно. Это сувенирный карандаш, он привезен из Барселоны. Там музей Пикассо.

– Я знала одного человека, – задумчиво произнесла Саманта, – у которого полдома было заставлено сувенирами из разных стран. В том числе из Испании. Он привез изумительную картину: пейзаж с алыми маками. Она просто дышала сухой жарой, песком, горячим ветром, кипарисами… И еще этот человек очень любил гаспаччо…

Последние слова Саманта проговорила уже немного сомнамбулически, не столько сообщая сей факт другим, сколько эхом отвечая собственным, чуть всколыхнувшимся под густым слоем серого пепла воспоминаниям. Но тут же заставила себя встряхнуться и включить угасший было взгляд.

– Вы, Ларри, пробовали гаспаччо?

Он покачал головой:

– Я никогда не был в Испании. Карандаш привезла мне мама в подарок. Она ездила в Барселону на гастроли.

– На гастроли? Она актриса?

– Оперная певица. Дивной красоты сопрано. Но сейчас она уже закончила сценическую деятельность. Только иногда дает мастер-классы… Может, продолжим игру?

– Разумеется. Держите ваш карандаш.

И Саманта сильным щелчком отправила испанский сувенир через весь стол обратно.

Вряд ли Саманта отдавала себе в этом отчет, но перед следующим походом к «Бенджамину» она долго раздумывала, какой цвет помады больше подойдет к ее бирюзовому джемперу. Ни ради умницы Оскара, ни ради симпатяги Серхио она никогда не давала себе труда поразмышлять над этой проблемой. Мужская профессия не могла не наложить отпечаток на характер Саманты: ее нынешняя самодостаточность, жесткость, переходящая временами в агрессивную напористость, и столь редкое для женщин умение моментально ориентироваться в ситуации и принимать безапелляционное решение категорически шли вразрез с подобострастным желанием нравиться. Вытравив из себя «рефлекс самки», Саманта рассуждала очень просто: она такая, какая есть, и подстраиваться ни под кого не намерена. Если она, вся целиком, устраивает потенциального партнера – что ж, отлично. Нет – пусть катится к черту, она не станет ради него терзаться мучительными раздумьями, что бы пооригинальнее надеть и как бы пособлазнительнее выпятить нижнюю губку. Ей и так хватало мужского внимания: выбирали не ее, выбирала она.

Но сейчас в Саманте пробудилось нечто почти забытое, раболепно-женское – пусть она этого и не осознавала, задумчиво крутя в руках несколько тюбиков с помадой. И хотя в течение пронесшихся семи дней она практически не вспоминала остроносого архитектора с леденящим взглядом и не испытывала ни неясного волнения (типичного предчувствия чего-то большего), ни неясной обиды (за его откровенную холодность на грани брезгливости), но сегодня отчего-то ей хотелось реабилитироваться за абсолютно бездарную прош–лую среду и во что бы то ни стало – так или иначе – произвести впечатление на этого заносчивого сноба, хотя бы немного процарапать броню его надменного безучастия. Да, неделю назад он фактически даже не смотрел в ее сторону, но самолюбие Саманты нисколько не было уязвлено – скорее она ощущала электризующий азарт, вовсе не относя его к тому самому неясному волнению.

В эту среду обстановка за зеленым столом была уже куда более вольготной и расслабленной: если поначалу Ларри еще «держал спину прямой», то уже буквально через полчаса в достаточной степени освоился и даже завелся – речь зашла о телевидении, которому Ларри неожиданно для остальных троих вдруг дал резкую отповедь.

– Я не хочу обидеть никого из присутствующих, – заявил он, пальцами правой руки разминая пальцы левой и внимательно следя за карточной колодой, которую Серхио перетасовывал с ловкостью Дэвида Копперфилда, – только ведь основа телевидения, его базис – желание услышать чужое мнение. На этом построена вся тележурналистика, все ток-шоу и тому подобное. Тот, кто внутри телевизора, вещает, те, кто снаружи, внимают. А визуальные образы, разного рода компьютерные штучки – просто обрамление, упаковка. Но мне плевать на чужие мнения, они мне неинтересны. Мне интересно послушать гения, перед которым я пигмей. А внимать всем подряд, несущим с умным видом разную чушь… Меня куда больше интересуют собственные мозги и протекающие в них процессы!

– Мне кажется, – подала голос Саманта, не дав никому себя опередить (уж настало ей наконец время вы–ступить!), – что вы не правы. Я не о вашей заинтересованности собственными мозгами, я о другом. Информативная роль телевидения стремительно падает. Эпоха семидесятых—восьмидесятых канула безвозвратно, сейчас оно становится развлекательно-потребительским. Игровые и юмористические телешоу плюс сериалы плюс реклама – вот три телепродукта, которыми хочет питаться аудитория. Где вы найдете интересное мнение, Ларри? В ток-шоу? У них крайне низкий рейтинг. Никто не хочет, чтобы его поучали с экрана, как школьника в классе. Телевидение существует не для проповедования каких-то идей, теперь это сплошное шоу, яркое и блестящее. Информация интересует зрителей сама по себе, когда связана с какой-то форс-мажорной ситуацией. А во все прочее время она должна подаваться и продаваться в конфетной упаковке – иначе ею подавятся. Недаром уже пять лет по ночам идут «Обнаженные новости», в которых девушки-ведущие по ходу раздеваются. Между прочим, эти дамы признавались, что совмещать технику стриптиза с чтением новостей не так-то просто, нужна определенная координация. Но это так, к слову. Функции телевидения вполне определенны, и не стоит гневаться на него за то, что оно не доросло до уровня ваших мозгов, ему это и не нужно. Просто вы, Ларри, и телевидение взаимно не заинтересованы друг в друге. А с кем-то у него безумная любовь.

Ларри посмотрел на Саманту еще более неприязненно, чем неделю назад.

– Я сочувствую девушкам из «Обнаженных новостей», их труд действительно невероятно тяжел…

– Нет, Ларри, в самом деле, а чего вы хотите? Чтобы каждый день специально для вас находили очередного гения, а он часами тихо и обстоятельно вещал с экрана о вечном? И кто, кроме вас, будет это смотреть?

И Саманта спокойно взмахнула ресницами и приняла очередной короткий взгляд своего визави. Давно она не видела таких восхитительных глаз. Серый бархатный туман. Лучше бы сейчас ее партнеры не стали спускать спор на тормозах: интересно, каков этот Ларри, когда хорошенько заведется? Похоже, он уже закипал – во всяком случае, заговорил на весьма и весьма повышенных тонах: