Текст книги "Мозаичная ловушка"

Глава 2

Саманта. Начало

С раннего детства Саманта хотела стать актрисой. Ни ее родители – скромные консультанты по обустройству офисных помещений, ни их близкие и дальние родственники, ни всевозможные приятели не сомневались: так и будет. Она была девочкой очень артистичной, живой, хорошенькой и вообще не имела понятия о стеснительности. Со взрослыми она общалась с удовольствием, с умным видом встревала в обсуждение любых тем и охотно болтала часами с теми, кто проявлял готовность ее выслушать, а затем терпеливо превозмогал головную боль, вызванную ее звонким, напористым и темповым чириканьем. В любой компании сверстников она немедленно становилась лидером: сама с ходу придумывала игры и сама распределяла роли – дети, открыв рты, как загипнотизированные подчинялись ее руководству и беспрекословно следовали ее жестким указаниям, а их мамаши, воспринимавшие подобное положение вещей крайне неодобрительно, в приватных беседах называли Саманту маленькой выскочкой, тщеславной куклой и с наслаждением честили ее родителей, которым вовсе не следовало поощрять диктаторские ухватки дочери. Они ошибались: тщеславие было чуждо Саманте, и она вовсе не считала себя прирожденным вождем; просто постоянно находиться в гуще событий среди большого количества людей и активно участвовать в событиях для нее было так же естественно, как дышать.

Однако цену своему артистизму она знала, и потому ей казалось вполне разумным, что во всех школьных спектаклях ей – очаровательной прелестнице с белокурыми локонами, по-мультяшному круглыми васильковыми глазами и озорным вздернутым носиком – неизменно доставались главные роли. Она неж–ным голоском пела песенки, громко и выразительно читала стихи и даже показывала фокусы. Единственное, чего она делать не могла (точнее, делала, но плохо), так это танцевать: бог щедро одарил ее многим, но обделил пластичностью – Саманта плохо и неестественно двигалась, а ее неуклюжим танцевальным па не хватало грациозной плавности.

После одного из таких спектаклей к родителям одиннадцатилетней Саманты (с упоением изображавшей Пеппи Длинныйчулок и весело скакавшей по сцене в рыжем парике и разноцветных чулках) подошел представительный господин (оказавшийся папашей противного мальчишки, недавно перешедшего в их школу) и заявил, что девочку просто необходимо снимать в рекламе и он может это организовать. Папаша в самом деле оказался каким-то телевизионным деятелем, а его пустячная протекция помогла: Саманта прошла кастинг, на который ее привез разволновавшийся отец, и окунулась в волшебный, потрясший и околдовавший ее мир телевидения. Первый раз она снялась в рекламе витаминизированного джема, доходчиво и примитивно разъясняющей потребителю, насколько сей продукт вкусен. Пятеро хорошеньких эльфов (одним из них была счастливая Саманта) сидели на огромных цветках и с блаженными, перемазанными джемом лицами уплетали сладкую тягучую массу, воодушевленно выгребая ее блестящими ложками из маленьких баночек. Вдруг над ними птеродактилем проносилась огромная бабочка, сладкоежки испуганно пригибались, а затем один кудрявый мальчик-эльф задумчиво произносил: «Бедные бабочки, им надо добывать цветочный нектар, они не могут полакомиться земляничным джемом! А мы можем!»

Саманте безумно понравилось находиться на съемочной площадке. Она купалась в наслаждении, ее очаровывал весь процесс целиком: общение с веселыми костюмерами и гримерами, упаковывавшими ее в изумрудный бархатный костюмчик и огромными кисточками припудривавшими носик; созерцание подвесных камер, с мерным гудением носящихся над головой туда-сюда, исполинских слепящих прожекторов и симпатичных пушистых микрофонов; подслушивание негромких разговоров неизменно серьезных операторов; и, разумеется, сама процедура съемки. Когда режиссер – высокий черноволосый бородач, показавшийся Саманте очень симпатичным, но явно побаивающимся детей, – начал терпеливо разъяснять, что им следует быть естественными и не обращать внимания на работающие камеры, Саманта даже пожала плечами: плевать она хотела на все камеры, вместе взятые, а быть неестественной она попросту не умела!

После съемок Саманта автоматически оказалась занесенной в какую-то базу данных, и буквально через полгода последовало новое предложение: на сей раз сняться в рождественской рекламе популярного шоколадного напитка. Рождественские клипы считались особым жанром, и этот должен был быть изготовлен в самых что ни на есть классических традициях. В ролике присутствовала кучка разновозрастных детишек в мохнатых тапочках, сидящих вокруг наряженной елки и потягивающих вышеупомянутое шоколадное пойло из пузатых чашек, читающий им сказку лысый дедушка в клетчатой жилетке, и сам Санта-Клаус, который появлялся в финальной части (дети уже крепко спали) и не мог удержаться, чтобы не испить божественного напитка на пару с дедушкой. Сделав несколько глотков, Санта-Клаус восторженным шепотом провозглашал: «Вот настоящее чудо!» Саманта презрительно обозвала этот телепродукт «слюнявчиком в кружавчиках», но ей популярно объяснили, что такая реклама идеально годится для новогоднего телеэфира, в котором концентрация сентиментальной сладости возрастает в десятки раз. Подобного рода праздничные ролики по крайней мере в течение месяца будут непрерывно крутиться по всем телеканалам, набьют оскомину, запомнятся, а лица отметившихся там актеров врежутся в память намертво – дальнейшее благополучие им фактически уже гарантировано. Родители не помнили себя от счастья, мама, захлебываясь от восторга, оповещала всех, кого могла, что девочка явно попала в обойму – пусть ей опять досталась роль без слов, но ее звездный час, несомненно, близок: не сегодня завтра она попадет в настоящее кино.

А затем произошла катастрофа: Саманта вступила в переходный возраст, и ее внешность начала неумолимо портиться – нос загадочным образом вытянулся, пухлые щечки запали, непринужденность очаровательного ангелочка сменилась подростковой угловатой неуклюжестью. Главные и самые неприятные изменения коснулись кожи: та стала пористой, покрылась крупнокалиберными прыщами, и бедняжка Саманта, прежде чем выйти из дома, усердно мазала свеженькое прежде личико толстым слоем тонального крема, что уродовало ее еще больше. Третье приглашение в рекламный клип оказалось последним: продюсер, проводивший кастинг, небрежно бросил:

– Детка, где же ты была раньше? Ты уже слишком взрослая, а нам нужны маленькие карапузы. Извини, но ты нам не подходишь.

Интуитивно ощутив, что слегка приоткрывшиеся двери, за которыми маячил дивный сказочный мир, неумолимо затворяются, Саманта, не справившись с нервами, разрыдалась прямо на глазах у этих самодовольных остолопов, которым отчего-то было дано право решать, кто достоин просочиться в манящее зазеркалье, а кому суждено вечно торчать по эту сторону волшебного зеркала. Какая-то полная женщина в невообразимом ядовито-зеленом пиджаке обняла ее за плечи, вывела в коридор и стала влажными салфетками вытирать зареванное лицо, по которому расплылась неумело нанесенная тушь.

– Деточка, – ласково спросила она, разворачивая очередную салфетку, – сколько тебе лет?

– Двенадцать с половиной, – прорыдала Саманта, машинально поправляя челку, чтобы скрыть россыпь прыщей на лбу.

Женщина покачала головой.

– Плохой возраст, девочка, очень плохой. В кино и на телевидении предпочитают работать либо с детишками до одиннадцати лет, либо уже с подростками после пятнадцати. У тебя сейчас начинается полоса безвременья. Знаешь, в этом возрасте личико сильно меняется, голос, фигура… И капризные все чересчур, да? Но ты не расстраивайся. Ходи на кастинги, пробуй, дерзай. Может, что-то и получится. А годика через три твоя внешность уже полностью сформируется, ты станешь взрослой барышней, и, возможно, предложения снова посыплются, как горох из дырявого мешка… Ну, успокойся. Знаешь, многие голливудские звезды, будучи в твоем возрасте, ходили на кастинги почти каждый день, но их не брали ни в один проект.

Саманта подняла глаза.

– Правда?

– Чистейшая. Не расценивай сегодняшнюю неудачу как вселенский провал. Просто маленькая осечка. Ты поняла меня?

Саманта кивнула, однако по дороге домой ее поднявшееся было настроение вновь безнадежно испортилось. Переходный возраст ударил не только по внешности, но и по характеру: она, всегда такая веселая и жизнерадостная, стала угрюмой и плаксивой, ей уже не хотелось быть душой и сердцем любой компании, и сейчас она действительно была склонна преувеличивать масштабы любой неудачи – тем более такой болезненной.

Фиаско Саманты рикошетом ударило по ее амбициозной матери, которая привыкла считать свою дочь самой гениальной и красивой в мире и часто пафосно повторяла: «Ни один преподаватель в ее дурацкой школе не стоит и слезинки моего ребенка!» Она страшно переживала и, ежевечерне обсуждая с мужем сложившуюся ситуацию, пришла к выводу, что в девочке необходимо поддерживать боевой дух, апеллировать к силе ее характера и призывать дочь быть сильной, стойкой и бороться за свое место под солнцем. В конце концов, в жестоком мире кино и телевидения слабым делать нечего! Теперь почти каждый день за ужином она не умолкала, проводя доморощенные сеансы убеждения а-ля Дейл Карнеги, – это походило на чтение вслух рекламной брошюры «Как не пасть духом и продолжать верить в себя». Но на три четверти ее красноречие работало вхолостую: Саманта отнюдь не была самодовольной дурочкой и в свои двенадцать с половиной лет потихоньку стала понимать, что степень ее таланта как раз соответствует уровню школьных утренников – в ней, к сожалению, нет той божь–ей искры, которая оправдывала бы излишнюю напористость при штурме кино– и телепродюсеров. К тому же мать уже не являлась для нее абсолютным авторитетом: Саманта, не прогибаясь под ее прессингом, снисходительно выслушивала бодрые увещевания и призывы к борьбе, а потом закрывала дверь в свою комнату и занималась чем угодно, пыталась бренчать на гитаре, ставила любимые записи и громко им подпевала, изучала комиксы, листала журналы для девочек, но только не готовилась к очередному кастингу и заодно не думала об уроках.

Из все тех же журнальных статей о кинозвездах она четко уяснила, что в самом деле начала сниматься слишком поздно.

– Так, – бормотала она, листая глянцевые странички, – Кирсти снялась в двадцати роликах… рекламировала линию детской одежды – ничего себе… а уже в девять лет получила роль в кино. Значит, двадцать роликов она отработала еще до девяти… А красавчик Майкл, лапочка моя обожаемая… Ого, начал сниматься в три года!.. Шесть рекламных роликов, два эпизода, а в четырнадцать уже приглашение в молодежный сериал… Черт, лучше бы я вообще никогда не попадала на телевидение…

Она всхлипывала, шмыгала носом, задумчиво смотрела в украшенное наклейками зеркало, крутя на пальцах дешевенькие колечки, потом яростно отшвыривала журнал и вновь включала музыку на полную громкость.

Больше ради матери (не для того, чтобы утешить ее, а чтобы с подростковой жестокой злорадностью доказать ей собственную несостоятельность) Саманта посетила еще два кастинга. Для рекламы новой коллекции джинсов требовались именно подростки, и у Саманты, безусловно, чисто теоретически были шансы. В коридоре телецентра она с мрачной ненавистью оглядела толпу явившихся сюда хорошеньких стройных девочек, благоухающих всеми сортами духов, поправляющих пышные локоны, жующих жвачку, беспрестанно глупо хихикающих, и сразу же сочла, что не сможет составить им конкуренцию. На самом деле она ничем им не уступала, но неотвратимые изменения, слишком стремительно происходящие в ее организме, заставляли Саманту видеть все в черном цвете. Здесь никто не стал называть ее деткой, с ней поговорили очень вежливо и по-взрослому серьезно, поулыбались и обещали позвонить. Саманта немного воспрянула духом, но звонка не дождалась.

На последний кастинг в своей жизни Саманта пришла уже тринадцатилетней. Это были настоящие кинопробы: для крупнобюджетного фильма-сказки требовалась хорошенькая юная блондинка, во внешности которой присутствовала бы некая неземная «инакость». Перед тем как показываться на глаза всемогущим людям-исполинам из мира кино (по сравнению с ними рекламщики теперь казались мелкими хоббитами рядом с величественными эльфами), стоило подкрасить губы и еще раз напудрить нос. Вибрирующая от волнения Саманта поинтересовалась у какой-то девочки с изумрудными глазами, где находится туалет. Та решила ее сопровождать, по дороге они разговорились, и девочка сообщила Саманте, что в общей сложности насчитывается четыре тысячи претенденток, кастинг идет уже несколько дней и будет идти по меньшей мере неделю.

– Четыре тысячи? – ошеломленно охнула Саманта, остановившись на полпути. – И ты на что-то рассчитываешь?

Девочка пожала плечами:

– А почему нет? Кого-то же выберут. Может, это буду я. А может, ты.

– Ты – может быть, – заявила Саманта, оглядываясь на гудящую толпу в конце длинного коридора. – У тебя глаза сказочные, как у выросшей Дюймовочки. А я… Знаешь, трудно вообразить, что из-за меня остальным трем тысячам девятистам девяноста девяти откажут. Пойду-ка я домой.

– Не глупи! – Девочка взяла Саманту за локоть. – Ты ведь зачем-то сюда пришла? Так хоть попытайся!

– Потеря времени, – пробормотала Саманта, вы–свобождая руку, – четыре тысячи – ты смеешься, что ли? И потом сегодня же пятница, через полтора часа начнется шоу Билли Морено. Я его всегда смотрю и сегодня не пропущу. Больше пользы, чем здесь торчать и без толку надеяться… А тебе удачи!

Саманта развернулась и, не оборачиваясь, направилась к лифту. С мечтой о звездной кинокарьере было покончено раз и навсегда.

Когда Саманте было пятнадцать, в их классе появилась новая ученица. В тот день первый урок (ненавистная математика) проходил в кабинете, располагавшемся в восточном крыле. В осенние утренние часы ряд столов, расставленных вдоль окон, освещали лучи пробуждающегося несмелого солнышка. Саманта, словно котенок, обожала купаться в еще неярких, но удивительно нежных лучах и неизменно облюбовывала себе место у самого окна – перед учительским столом. Хотя в математике она разбиралась так же посредственно, как и почти во всех остальных предметах (точнее, не понимала практически ничего), но мозолить глаза преподавательнице, постоянно торча перед самым ее носом с отсутствующим видом, она не боялась. Немолодая болезненная дама, преподающая эту дисциплину, по непонятным причинам благоволила к Саманте и относилась к ее математической невменяемости довольно снисходительно. Время от времени она пыталась пробиться сквозь эту глухую стену и довести до сознания Саманты хоть какие-то элементарные сведения, но затем оставляла бесплодные попытки и с печальными вздохами выставляла ей оценки, позволяющие худо-бедно тянуть эту лямку дальше.

Саманта только-только комфортно расположилась за столом, скрестив руки на новеньком учебнике и уронив на них голову, как рядом раздался хрипловатый голос:

– Здесь свободно?

Подняв глаза, Саманта увидела костлявую бесформенную дылду с немного лошадиным лицом, чрезмерно вытянутым подбородком, серовато-бледной кожей и светлыми жидкими волосами. Однако в ее взгляде не наблюдалось ни затравленности, ни испуга – что было бы вполне естественно для девочки с такой жуткой внешно–стью, впервые оказавшейся в новом классе. Новенькая обеими руками держала перед собой школьную сумку, то и дело наподдавая ее коленом, и смотрела на Саманту уверенно и безмятежно. От нее исходило некое необъяснимое обаяние: возможно, причиной тому был умный и проницательный взгляд голубовато-серых глаз, возможно, спокойная улыбка без малейшего намека на заискивание. Саманта улыбнулась в ответ и кивнула:

– Присаживайся. Преподавательница у нас классная, сидеть прямо перед ней не страшно.

Девочка, уже успевшая бухнуть сумку на стол, повернулась к Саманте и несколько секунд изучающе смотрела на нее.

– Да меня вообще этот предмет не пугает. Я люблю математику.

– А я ненавижу. Просто у меня зрение постоянно ухудшается, поэтому приходится сидеть поближе к доске.

– Постоянно ухудшается? – деловито переспросила девочка, раскладывая перед собой разноцветные ручки. – Это серьезная проблема, скажу я тебе. У меня тоже проблемы со зрением. Левый глаз видит почти идеально, а правый полуслепой. Чтобы разглядеть то, что написано на доске, мне приходится делать так…

Она большим пальцем оттянула нижнее веко левого глаза чуть не до щеки, а средним приподняла нижнее веко правого. Саманта смотрела на нее с ужасом.

– Да… – невозмутимо продолжала девочка, никак не реагируя (или делая вид, что не реагирует) на изумленное выражение лица Саманты, которую весьма впечатлила эта пантомима. – Носить очки я не хочу – они меня уродуют. А носить линзы не могу – у меня слабые глазные мышцы. Я решила так: подожду до восемнадцати лет, а потом буду делать операцию. Она, конечно, опасная – перед ее началом веки смазывают йодом, а если у медсестры дрогнет рука, йод может попасть на сетчатку, и тогда появляется риск, что во время операции ты ослепнешь… Но для меня это единственный выход. Правда, потом нельзя рожать детей: из-за сильного физиче–ского напряжения зрение опять может полететь к чертям, и все предыдущие усилия окажутся напрасными. Но ничего: сделаем кесарево сечение.

– А почему ты хочешь ждать до восемнадцати лет? – после небольшой паузы спросила Саманта, совершенно раздавленная обрушившимися на нее яркими и многогранными сведениями.

– Я должна окончить школу и поступить в престижный колледж, – ответила девочка с королевским достоинством. – Этого хочет мой отец, и, скажу я тебе, наши с ним желания совпадают, что бывает не так уж часто… Кстати, меня зовут Джоди.

Последние слова девочка договорила уже торопливым шепотом, потому что в класс, кашляя и отдуваясь, вплыла математичка.

Джоди оказалась весьма занятной и сверхнеза–урядной личностью – она разбиралась во всем: в теории медитации и творчестве «Битлз», математических головоломках и генетических кодах, немецких глаголах и наиболее надежных и безвредных способах контрацепции. Возможно, ее познания были не столь уж верны и глубоки, но на любую тему она рассуждала с таким завидным апломбом и уверенностью, что усомниться в ее словах даже не приходило в голову. Не прошло и месяца, как Саманта стала ее лучшей подругой и теперь взахлеб обсуждала с Джоди на переменах толстые романы и фильмы «не для всех», представляясь самой себе необычайно продвинутой интеллектуалкой. Гадкие завистливые соученицы шептались за ее спиной, что Саманта специально подобрала себе подружку поуродливее, чтобы на ее фоне казаться первой красавицей. Недалекие бедняжки! Они снова ошибались, на сей раз приписывая Саманте отвратительную трезвую расчетливость. Просто она растворилась в Джоди, почитая ее гениальнейшей остроумицей и неповторимейшей оригиналкой, она была счастлива, что наконец обзавелась такой самобытной подругой, которая к тому же прекрасно понимает самые тончайшие движения ее души – настолько мятущейся, насколько это возможно в пятнадцать лет. Да они вообще понимают друг друга с полуслова и с полунамека!

Общения в школе Саманте не хватало: после уроков они с Джоди еще не меньше часа бродили по улицам, изучая магазинные витрины и завершая беседы, начатые и брошенные на переменах. Каждую тему необходимо было довести до логического конца – подвести итог в их взаимных рассуждениях Саманта неизменно позволяла Джоди. И пусть ее моралите всегда бывало несколько опереточным – Саманта этого не замечала. И уже к вечеру, соскучившись по любимой собеседнице, воодушевленно набирала номер ее телефона и, едва услышав знакомый голос с хрипотцой, сразу брала быка за рога:

– Джоди, я тут подумала… Наверное, я все же долж–на проявить инициативу и первой подойти к Питу. Он слишком застенчив.

– Поверь, сейчас этого делать не стоит, – веско изрекала Джоди, поразмыслив несколько секунд. – Подожди пару недель – до вечеринки. Когда все начнут прыгать под музыку, как безумные, ты подойдешь к нему якобы случайно и скажешь словно между прочим: «Здесь ужасно жарко». В этот момент быстрая музыка закончится, начнется медленный танец, и он будет просто вынужден тебя пригласить. В крайнем случае предложить тебе стакан сока.

– Гениально! – восхищенно отвечала Саманта. – А он не подумает, что я навязываюсь?

– Он не успеет это подумать. Потому что у него почти сразу должно появиться желание самому стать навязчивым.

– Классно… Надеюсь, он полезет целоваться. С другой стороны… Он так увлечен точными науками. По-моему, он вообще ни разу не целовался с девушкой.

Джоди саркастически хмыкала:

– Пожертвуй собой. Пусть оттачивает свое мастерство на тебе. Ты ведь от него без ума. Хотя я этого не понимаю. Он слишком сладок, скажу я тебе, фарфоровый пупсик. Локоны, реснички… И потом у него огромный кадык. Мне это не нравится. Если он не полезет целоваться прямо во время танца, попробуй вытащить его на черную лестницу. Там на верхней площадке очень удобное место для такого рода забав.

– А если я скажу, что его волосы растрепались, и приглажу их? Это может его как-то… простимулировать?

– Попробуй. Заодно узнаешь, есть ли у него перхоть… Значит, ты все же не можешь выкинуть конфеточку Пита из головы? А позавчера ты говорила, что с этим чувством покончено и ты точно будешь переключаться на Винса.

– Ах, Джоди, я не смогла… Когда я вижу его развеваемые ветром локоны… Ты ведь тоже не можешь выкинуть из головы Тьерри?

– Да, у меня от него трясутся тощие колени. А я совершенно его не интересую, он сходит с ума по ничтожной брюнеточке Айрис – хотя она дура, у нее огромная родинка на щеке и такая походка, словно ей в попу вставили включенный пропеллер. Скажи, Сэм, как можно увлечься девушкой, для которой главная радость в жизни – отправиться в лес с палаткой за плечами, развести под деревом костер и полночи с пением любоваться на звезды, трясясь от холода и отгоняя комаров? Впрочем, ей не холодно, ее греет восторженный скаутский энтузиазм. Тоже мне, Амелия Эрхарт… А Тьерри просто сдвинулся на ней! Мне это доподлинно известно, но осознание этого факта, скажу я тебе, не заставляет меня лезть в петлю. Пусть мое чувство останется платоническим – легким и печальным. Лет через двадцать я буду вспоминать его со светлой грустью… А может, я тоже постараюсь выволочь Тьерри на верхнюю площадку черной лестницы. Там пыльно, темно и очень романтично, так что возможно многое – особенно если Айрис вдруг заблудится в лесу. Или повстречает дикого кабана. Не хохочи мне прямо в ухо, Сэм! Представляешь, как она с визгом будет нестись по лесным тропам, быстро-быстро крутя задом?

В их многочасовых, взаимно приятных, эмоционально насыщенных беседах – и в школе, и за ее пределами – Саманта не смела касаться только одной темы: своего будущего в профессиональном плане. Однажды на уроке она рассеянно набросала на листе бумаги примитивный рисунок: нарядную даму в окружении камер и включенных софитов. От каждого вверх и вниз бежали жирные линии, изображавшие снопы света. Джоди, которая знала о рекламном прош–лом Саманты и воспринимала эту страничку ее биографии с излишне ядовитой язвительностью (похоже, то была необъяснимая, довольно болезненная зависть, посещавшая невозмутимую и самодостаточную Джоди крайне редко), презрительно оглядела рисунок, дернула плечом, закатила глаза и пробормотала что-то вроде: «Боже мой…»

– Тебе не нравится? – спросила Саманта отчасти заискивающе, отчасти вызывающе.

– А что тут может нравиться? – устало ответила Джоди, щелчком откидывая рисунок и переводя взгляд на доску. – По-моему, тебе пора перерасти эту дурь, Сэм. Было и прошло. Не век же наряжаться белочкой и развлекать детскими песенками горстку придурков. Из памперсов надо вовремя выбираться, скажу я тебе. Не тормози и подумай наконец о своем будущем.

Саманта ничего не ответила, но впервые обиделась на Джоди и запоздало поняла, что некоторые порывы ее души не в состоянии понять даже трижды лучшая и трижды умная подруга. Она действительно больше не планировала сниматься – ни в кино, ни на телевидении, но беспокойная артистическая жилка все-таки не давала ей покоя. К тому же она благополучно выкарабкалась из переходного возраста, вновь уверовала в себя и несколько раз за по–следний год пересмотрела невероятно полюбившуюся ей комедию о маленькой труппе театральных актеров, то и дело переносящих страсти из разыгрываемых ими классических пьес в свои личные отношения. А что, если ее будущее на сцене? Кино – сплошная фальшивка, глицериновые слезы и пот. А в театре – все настоящее, без дублей и дублеров. И всем сразу ясно, чего ты стоишь.

Впервые не сказав Джоди о своих намерениях, Саманта набралась нахальства и отправилась записываться в театральную студию. Маленькая рекламная афишка, оповещающая об очередном наборе слушателей в это заведение, была приколота к доске объявлений в их школе.

Еще не забывшая безумную атмосферу и многолюдство телевизионных кастингов, Саманта была несколько удивлена царящей здесь безмятежной тишиной. Она кинулась к первой попавшейся девушке, вылетевшей из аудитории, за дверями которой беспрестанно раздавался дружный смех, словно там шло юмористическое шоу, и объяснила цель своего визита. Заулыбавшись с хорошо отшлифованной приветливостью, та потащила Саманту в дальнюю комнату, где обретался один из преподавателей – по словам девушки, очень талантливый режиссер. Саманта вся подобралась, ожидая увидеть убеленного буйными сединами мэтра в шейном платке, но очень талантливым режиссером оказался молодой человек лет два–дцати пяти в таких мятых и грязных джинсах, словно он не снимал их уже пару месяцев и все это время спал в мусорном баке. Да и весь он был какой-то серый и помятый; а когда приблизился к Саманте, оказалось, что ниже ее на добрых полголовы. Возможно, поэтому режиссер сразу предложил ей сесть и без разгона начал экспансивно разглагольствовать о творческих методах, господствующих в их студии. Похоже, ему были абсолютно не важны количество и состав слушателей – его услаждал сам монолог. Саманта слушала, сидя совершенно неподвижно и вежливо улыбаясь, а затем поинтересовалась, должна ли она пройти какое-нибудь собеседование или, например, почитать стихи или прозу. Юноша встрепенулся.

– Да что вы! – патетично воскликнул он и положил руку Саманте на колено.

Она вздрогнула и инстинктивно сдвинула ноги.

– Это же наш главный принцип: принимать всех желающих! Не то важно, как человек читает чужие стихи – суть выражение чужой смятенной души, важно, есть ли в его собственной душе нечто такое, чем он сможет поделиться со зрителем! И ответом ему станет такая энергетическая волна, исходящая от благодарной аудитории, что она не только подпитает его, но и вознесет, обогатит, чтобы он снова мог делиться! Это же взаимообразный процесс, это круговорот энергии через творчество, это некий вал, постоянно преодолевающий ту невидимую плотину, которая проходит по линии рампы, вы понимаете меня?

Пальцы молодого творца обхватили колено Саманты покрепче и слегка помассировали. Саманта кивнула, чувствуя, как медленно, но верно начинает гореть лицо. Энергетическая волна, исходящая от этого коротышки, чья восторженность казалась насквозь фальшивой, была ей омерзительна. Она не решалась сбросить с себя нахальную руку, становящуюся все активнее, но увидев, что и вторая рука движется в том же направлении, торопливо встала, чуть не опрокинув стул, и пробормотала, что еще немного подумает, прежде чем записываться на занятия.

– Подумайте, подумайте! – серьезно ответил очень талантливый режиссер. – Но я лично чрезвычайно надеюсь увидеть вас еще раз в нашей замечательной студии.

И он энергично погладил Саманту по спине: точнее сказать, в первой фазе движения его рука ощущалась на пояснице, а в последней оказалась намного ниже. Бедная Саманта, автоматически продолжая улыбаться, попрощалась дрожащим голосом и выскочила за дверь. Ее щеки пылали так, что даже глазам было горячо. Половину дороги от студии до дома она пролетела на автопилоте, даже не пытаясь анализировать свой визит в кузницу будущих гениев сцены. Затем температура щек и ушей немного упала, Саманта сбавила скорость, а потом и вовсе остановилась, заприметив красующиеся в витрине магазина очаровательные ярко-розовые меховые наушники.

«Самодовольный наполеончик, – думала она, глядя на себя в магазинное зеркало. В сочетании со светлыми волосами и белой „дутой“ курткой пушистые наушники смотрелись просто восхитительно. – А я настоящий зайчик – такой миленький! Покупаю эту прелесть без всяких сомнений. Какой же у них царит разврат… Чертовы богемные распутники. В их мире порядочным людям вообще не место. А вот интересно, я понравилась этому полумерку, или он с любой уродиной повел бы себя точно так же? Никогда больше не переступлю порог этой дурацкой студии. Я не смогу так… со всеми подряд. Из-за чего, из-за роли? Нет, нет… Я буду любить только мужа и двоих сыночков. Один займется спортом, а второй музыкой. Неплохо бы выйти замуж годам к двадцати – а то потом кому я буду нужна, такая старуха? Ужасно хочется, чтобы моего будущего мужа звали Питом! Впрочем, глупости, не это главное. Главное, чтобы он был высоким и стройным, умел со вкусом одеваться и классно танцевать. Ах, где бы познакомиться с фигуристом-одиночником, чемпионом мира и Олимпийских игр? Или… с каскадером?»

В свои девятнадцать с половиной лет Саманта никому не решалась признаться, что она еще девственница. Зато Джоди неожиданно для Саманты пустилась во все тяжкие, и это обстоятельство (а также то, что они больше не могли ежедневно видеться) слегка отдалило друг от друга прежде неразлучных подруг. Джоди, действительно перенесшая операцию на глазах, теперь видела зорче сокола, училась в престижном юридическом колледже и перестала считать парней, с которыми переспала, – она гордилась тем, что некоторых из случайных любовников даже не знала по именам. Саманта отчасти недоумевала, как могла ее любимая подружка, от которой, казалось, можно было ждать чего угодно, но только не этого, так низко пасть; отчасти завидовала ей. Как же так: ведь Джоди, столь прытко опередившая подругу по части сексуального взросления, была вопиюще нехороша собой – это не могло не колоть самолюбие миловидной стройненькой Саманты. Джоди уверенно шла по жизни семимильными шагами, а Саманта беспомощно барахталась в какой-то тоскливой мути: она уже поучилась и там, и тут, поработала и там, и тут – но нигде не задержалась, всюду ей было невыносимо скучно, да и сама юность оказалась отнюдь не такой бурной и полной романтических виражей, как ей представлялось в отрочестве. Что до любовных романов, то молодые люди, с которыми она периодически знакомилась, оказывались или на удивление правильными, или до кретинизма неискушенными: дальше неумелых поцелуев дело не шло.