Текст книги "Потерянные цветы Элис Харт"

7
Железновия

Значение: Приветствие незнакомцу

Geleznowia verrucosa / Западная Австралия

Небольшой куст с крупными желтыми цветами. Любит солнце, легко переносит засуху, нуждается в хорошо дренированной почве. Может расти в небольшой тени, однако большую часть дня должен находиться на солнце. Прекрасно подходит для букетов, но капризен в размножении и росте, а потому встречается редко.

С первыми лучами солнца Джун встала, надела свои бландстоуны и неслышно прошла через дом к задней двери. Снаружи мир был прохладным и синим. Она плохо спала, даже после того, как осушила фляжку с виски. На самом деле хорошо она не спала уже несколько десятков лет. Особенно после того, как Клем ушел. Джун уперлась подбородком в грудь и стала изучать трещины и потертости на своих ботинках. Она себя не пощадила, положив резную фигурку ребенка и веточку простантеры на прикроватную тумбочку. Она искала наказания, и бессонница стала им.

Когда небо просветлело, Джун обошла дом и направилась к сараю, где она взяла секатор и корзину, после чего пошла через поля к парникам с полевыми цветами. Утро было наполнено жужжанием пчел и прорезающимися время от времени трелями сороки.

Внутри парника воздух был душистым и влажным. Джун вздохнула свободнее. Она пошла в отдаленную часть парника, где уже цвели простантеры, и вынула секатор из фартука.

Торнфилд всегда был местом, где растения и женщины расцветали. Каждая женщина, приходившая в Торнфилд, получала шанс ожить и воспрянуть вновь после всех невзгод. После ухода Клема Джун бросила все свои силы на то, чтобы превратить Торнфилд в процветающий край – край покоя, безопасности и красоты. Это все, что она могла сделать, чтобы оправдать свое решение не передавать своему переменчивому сыну по наследству цветы, взращенные потом и кровью женщин, бывших здесь до нее.

Твиг была первым прибывшим Цветком. После того как правительство забрало ее детей, от нее осталась лишь тень женщины, которой она когда-то была. Каждому нужно свое место и нужен кто-то, – сказала ей Джун в первую ночь в Торнфилде. И с тех пор Твиг всегда была рядом с Джун, какие бы сюрпризы ни подкидывала им жизнь. Как и прошлой ночью, когда ей пришлось напомнить Джун, что странный безмолвный ребенок, спавший в звонарне, заслуживал того же, что и любая женщина, работавшая на цветочных полях Джун. Пусть даже это была дочь Клема.

Джун знала, что Твиг была права. Но ее душил страх. Некоторые вещи она не готова была раскапывать. Она была бы счастлива, если бы они остались лежать на прежнем месте и гнить. От одной мысли о том, чтобы поговорить с Элис о ее отце, во рту у Джун пересыхало, словно слова обращались в пыль, как только их собирались произнести.

У Джун было такое чувство, словно она ходила по яичным скорлупкам вокруг Элис, и это чувство незащищенности и страха провалить второй шанс было ей непривычно. Ей не в новинку нести ответственность за что-то: она выращивала растения из семян, и они цвели тогда и так, как она ожидала. В ее образе жизни соблюдалась цикличность: посев, рост, урожай – и она полагалась на этот порядок. А теперь, когда жизнь стала замедляться и пора было подумать об уходе на пенсию, у нее на руках оказался ребенок, о котором нужно заботиться. От этого ей делалось крайне неуютно. Но когда Джун впервые увидела внучку, лежавшую в больнице и таявшую на глазах, она приложила руку к груди, почувствовав боль; она поняла, как много у нее еще оставалось того, что можно потерять.

Пока солнце набирало силу, Джун прогуливалась среди полевых цветов, срезая те, что уже распустились. Может, она и не знала, с чего начать разговор с ребенком, но она уже могла сделать важное: научить девочку общаться при помощи цветов.

* * *

Элис проснулась, задыхаясь. Тошнотворный визг и свист огня отдавались у нее в голове. Она стерла холодный пот с лица и попыталась сесть. Трусы были мокрыми, а ноги запутались в сырых простынях, которые вились вокруг нее, как живые. Она стала отчаянно брыкаться и сумела-таки высвободиться и сесть на краю постели. Жар начал проходить. Кожа остыла. Рядом подал голос Тоби. Элис тряхнула головой. Это был не Тоби. Его здесь не было. Мама не придет к ней. Ее голос не расскажет больше историй. Отец не был преображен огнем. Он никогда не станет кем-то другим. Она никогда не увидит младенца. Она не поедет домой.

Элис больше не пыталась вытирать слезы, и они полились потоком. Ей казалось, что внутри у нее все такое же обугленное, как водоросли в ее снах.

Медленно она осознала, что была в комнате не одна. Она оглянулась и увидела Гарри, скромно сидевшего на полу у нее в ногах и смотревшего на нее. Он будто улыбался. Он подошел поближе. Размером он был больше похож на небольшую лошадь, чем на собаку. Как там его назвала Джун? Буль-что-то-там? Гарри положил морду ей на колени. Его брови выжидательно дернулись. Элис поколебалась, но напугана она не была; она подняла руку и погладила пса по голове. Он вздохнул. Тогда она почесала ему за ушами, и он сел, ворча от удовольствия. Он долго не отходил от нее, его хвост неспешно мел по полу дугой туда-сюда.

Приезд прошлой ночью казался таким далеким, словно маячил на одном конце длинного темного туннеля, в то время как она была на другом. Отдельные эпизоды ударялись друг об друга с позвякиванием. Звук браслетов Джун. Ее собственная кожа, покрытая желтой пылью.

Гарри поднялся и резко гавкнул. Элис продолжала сидеть с опущенной головой, плечи ссутулились. Гарри снова гавкнул. Элис бросила на него свирепый взгляд. Лай повторился, на этот раз громче. Она никак не могла перестать плакать, но в конце концов слезы сами иссякли. Хвост Гарри ходил из стороны в сторону. Несмотря на то что он отлично слышал, Элис все равно приблизила к нему поднятый большой палец и поводила им туда-сюда. Гарри изучающе наклонил голову. Он подошел и лизнул запястье Элис. Девочка отпихнула его, широко зевая и со слабым интересом осматриваясь по сторонам.

Комната была шестиугольной формы. Две стены были отведены под длинные белые полки, на которых стояло едва ли не больше книг, чем они могли вместить. В трех стенах от пола до потолка были окна, занавешенные тонкими шторами. Перед одной из них стоял стол, украшенный замысловатой резьбой по дереву, и стул, гостеприимно выдвинутый и будто бы приглашавший сесть на него. Она повернулась, чтобы посмотреть на последнюю стену у нее за спиной. Ее кровать разворачивалась из нее, как страница из гигантской книги. Кто-то потратил много сил, чтобы обустроить эту комнату. Джун сделала это для нее? Джун, бабушка, которой она никогда не знала?

Она опустила ноги на пол и заставила себя встать. Гарри сделал круг, звучно дыша, и напряженно замер в ожидании. У Элис так сильно закружилась голова, что она пошатнулась. Она закрыла глаза и подождала, пока это наваждение не прошло. Гарри подошел, чтобы поддержать ее. Когда головокружение миновало и она снова крепко стояла на ногах, она подошла к столу и села на стул, который, казалось, был сделан специально для нее. Элис погладила руками столешницу. Дерево было гладкое, сливочного оттенка, углы украшены резьбой, изображавшей солнца и луны, связанные между собой крыльями бабочек и цветами в форме звезд. Она провела по узорам кончиками пальцев. Стол казался ей знакомым, но почему? Вот еще один вопрос, ответ на который ускользал. На столе стояла чернильница, рядом – баночки с ручками, цветными карандашами, мелками, тюбиками краски и кисточками. Тетради были сложены в аккуратную стопочку. Элис порылась в карандашах, которые были всех цветов, какие она только могла представить. В другой банке она отыскала шариковую ручку, сняла с нее колпачок и нарисовала тонкую черную линию на тыльной стороне ладони, любуясь блеском свежих чернил. Она пролистала тетради; пустые страницы мелькали одна за другой и манили.

– Раньше здесь была звонарня. – Элис подпрыгнула от неожиданности. – Извини, я не хотела тебя напугать.

При виде Джун, напряженно замершей в дверях с намазанным медом тостом на тарелке и стаканом молока, Гарри пронзительно залаял. Сладкий сливочный аромат наполнил комнату. Элис не ела ничего с тех пор, как вчера на автозаправке проглотила пару кусочков сэндвича с пастой «Веджимайт». Джун вошла в комнату и поставила тарелку и стакан на стол. Руки у нее тряслись. В волосах застрял желтый лепесток.

– Давным-давно, когда Торнфилд еще был молочной фермой, это была одна из самых важных комнат в доме. Звон колокола отсюда разносился по всей округе и возвещал каждому о том, когда начинался и заканчивался день и когда наступало время обеда. Те времена давно прошли, но иногда, когда ветер дует по-особенному, мне кажется, я слышу тот же звон. – Джун заметно нервничала, вертя тарелку так и сяк. – Мне всегда думалось, что быть здесь – это как быть внутри музыкальной шкатулки.

Джун огляделась, втягивая носом воздух. Она подошла к окнам и отдернула шторы.

– Они открываются вот так, – она указала на щеколду, которая на каждом окне держала форточку.

Щеки Элис пылали. Она не смела взглянуть на Джун, когда та подошла к кровати. Она подглядывала украдкой, как Джун стащила простыни, свернула их в узел и направилась к двери.

– Когда закончишь есть, я буду внизу. Тебе, пожалуй, не помешал бы душ. Я раздобуду тебе чистую одежду. И простыни.

Она слегка кивнула. Взгляд ее все еще был где-то далеко.

Элис облегченно выдохнула. Ее не наказали за то, что она намочила постель.

Когда шаги Джун затихли, Элис набросилась на тарелку с завтраком. Она прикрыла глаза и принялась жевать, смакуя сладкий, маслянистый вкус. Она открыла один глаз. Гарри сидел рядом, не сводя с нее взгляда. Она секунду поколебалась, а потом оторвала от тоста большой кусок, густо намазанный сливочным маслом, и протянула его собаке. В знак мира. Гарри аккуратно взял кусок тоста из ее пальцев, причмокнув. Вместе они покончили и с содержимым тарелки, и со стаканом молока.

Дуновение сладкого запаха привлекло внимание Элис. Она опасливо приблизилась к окну, которое открыла Джун, и прижалась к стеклу, сложив ладони домиком и вглядываясь. Отсюда, с самой высокой точки дома, ей открывалась полная панорама владений. Через одно окно она увидела пыльную подъездную дорогу, бегущую от веранды к зарослям эвкалиптов. Элис бросилась к следующему окну. Оттуда был виден большой деревянный сарай, стоявший параллельно дому: ржавая рифленая крыша, густая поросль дикого винограда на одной из стен. Между домом и сараем проходила тропа. У последнего окна сердце Элис забилось часто-часто. За домом и сараем, ряд за рядом, насколько хватало глаз, раскидывались бескрайние поля всевозможных цветов и кустарников. Она была окружена морем цветов.

Элис откинула задвижки на всех окнах. Душистый воздух, который ворвался к ней, был насыщеннее, чем ароматы моря, и сильнее, чем горящий сахарный тростник. Она попыталась угадать, что это были за запахи. Вскопанный дерн. Бензин. Эвкалиптовые листья. Сырое удобрение. И запах роз, который ни с чем не спутать. Но навсегда врезался в память Элис последовавший затем миг, когда она впервые увидела Цветы.

Их можно было принять за мужчин: они носили плотные хлопковые рубашки, брюки и тяжелые рабочие сапоги, совсем как отец Элис. На головах у них были широкополые шляпы, а на руках – перчатки. Они появлялись из сарая V-образной формы, неся ведра, ножницы, пакеты с удобрениями, грабли, лопаты и лейки, а потом рассеивались среди цветов. Некоторые срезали цветы и наполняли ими ведра, а затем уносили их обратно в сарай, прежде чем появиться вновь с пустыми и готовыми к следующей партии. Другие брели вдоль засаженных цветами рядов, толкая перед собой тележки со свежей землей, и останавливались, чтобы высыпать ее в грядки. Еще несколько человек опрыскивали разные участки полей от насекомых, проверяя листья и стебли. Иногда они перекидывались шутками, и их смех звучал, как звон маленьких колокольчиков. Элис пересчитала их, загибая пальцы. Всего их было двенадцать. Потом она услышала пение.

В стороне, возле ряда парников, одна из женщин сидела в одиночестве, сортируя пакетики в коробке и мурлыча себе под нос. Когда она остановилась, чтобы снять шляпу и почесать голову, Элис пораженно выдохнула при виде ее пастельно-голубых волос, рассыпавшихся по спине. Женщина подобрала их обратно на макушку, спрятала под шляпу и продолжила петь.

Элис прижалась ладошками и носом к стеклу, чтобы рассмотреть ее. Леди с голубыми волосами была тринадцатой.

* * *

Тем утром Элис осталась в своей комнате и наблюдала сверху за ходом работы женщин. Полив, прополка, посадка и срезка растений. Полные ярких цветов ведра, казавшиеся чуть ли не больше самих женщин, которые несли их с полей в сарай.

Ее матерью могла быть любая из них – любая из этих женщин, чьи лица были в тени полей их больших шляп, а тела защищены тяжелой рабочей одеждой. Элис прямо-таки виделся профиль матери – шляпа низко надвинута на брови, на запястьях, тянущихся к бутону цветка, засохла браслетами грязь. Пока она оставалась в своей комнате, это было возможно.

Гарри заскребся у двери, поскуливая. Тоби вел себя так же, когда ему нужно было в туалет. Элис попыталась не обращать на него внимания. Ей хотелось сидеть у окна весь день. Но когда он начал скрестись обеими лапами, она испугалась, что кто-то может прийти. Да и потом, ей действительно не хотелось, чтобы он напрудил здесь. Элис открыла дверь, и Гарри помчался вниз, заливаясь лаем. Она наблюдала из окна, как он носится на улице, подбегая к каждой из женщин, задерживаясь понюхать то там, то тут. Они все любя похлопывали его по бокам. Ему вовсе и не хотелось писать. Предатель.

Элис сосчитала женщин снова. Теперь снаружи работали только девять. Она поискала глазами женщину с голубыми волосами, но, не в силах различить ее среди остальных, сдалась и отошла от окна. Она присела на свою кровать. Солнце стояло высоко, и в комнате было жарко. Как, должно быть, здорово внизу, на улице, бегать между рядами цветов. Ее ноги непроизвольно дернулись. Элис забарабанила по бедрам пальцами.

Резкий лай снаружи прервал течение ее мыслей. Гарри подбежал, чтобы лизнуть ей руку. Хотя Элис игнорировала его, он сел рядом и уставился на нее. Он не дышал тяжело, не вилял хвостом – просто смотрел. Элис покачала головой. Гарри вскочил и начал лаять. Элис попыталась успокоить его жестами, но ничего не вышло. Когда она поднялась с кровати, Гарри наконец затих. Он подошел к двери и остановился в ожидании. Когда Элис последовала за ним, он стал спускаться по лестнице. Она замерла на верхней ступеньке в замешательстве. Лай раздался внизу, поднимаясь вверх по спирали винтовой лестницы. Элис недовольно фыркнула, но стала спускаться.

Внизу никого не было. В конце коридора она увидела ванную, где умывалась тогда, с Джун. Она вошла и пораженно остановилась. На полке напротив нее, возле свежих полотенец, была сложена в стопочку новая одежда. Трусы, штаны цвета хаки и рабочая рубашка, совсем как у женщин снаружи. А еще пара нежно-голубых ботиночек. Элис пробежала пальцами по блестящей лакированной коже. У нее никогда не было таких красивых ботинок. Она развернула рубашку и приложила к себе. Размер был ее. Она прижала ее к лицу, вдыхая чистый запах хлопка. Поспешно закрыв дверь ванной, она включила душ и стянула с себя старую одежду.

Уже в коридоре Элис расчесала свои мокрые волосы пальцами, дрожа от легкого и воздушного ощущения новой одежды на коже и удовольствия быть такой чистой; пока она мылась, вода в душе становилась коричневой от пыли. Запах мыла осел на ее коже. Она глянула в одну сторону, потом в другую. Никого. Смущаясь и не зная, что делать дальше, Элис уже было собралась побежать обратно наверх, когда звон столовых приборов и тарелок и голоса женщин привлекли ее внимание. Она прижалась к стене и стала красться туда, откуда доносились журчание беседы и изредка – взрывы смеха. В конце коридора, тянувшегося по задней части дома, была входная застекленная дверь, выходившая на веранду. Скрытая тенью, Элис выглянула через стекло.

Женщины группками расположились за четырьмя большими столами на веранде. Некоторые сидели спиной к Элис, лица других были заслонены. Но некоторые из них сидели к Элис в анфас. Они все были разного возраста. У одной шея была покрыта изящной татуировкой с лазурными птицами. На другой были эффектные очки в черной оправе. Там была женщина, у которой в волосы были вплетены крапчатые перья. Элис разглядела и еще одну: ее губы были идеально накрашены ярко-красной помадой, хотя лицо было грязным от пота и пыли.

Столы были накрыты белыми скатертями, уставлены зелеными салатами, запотевшими кувшинами с ледяной водой с кусочками лимона и лайма, тарелками с запеченными овощами, глубокими мисками с кишем и пирогом, горшочками с нарезанным авокадо и вазочками с клубникой. Хвост Гарри торчал меж двух стульев и непрерывно ходил из стороны в сторону. Элис, крадучись, сделала еще шажок. В центре каждого стола стояло по вазе такой широкой, что Элис усомнилась, чтобы кто-нибудь мог обхватить ее руками. Над каждой клубились шапки цветов. Как бы они понравились маме!..

– Вот и ты.

Элис испуганно отшатнулась.

– Новая одежда тебе идет, – сказала Джун из коридора у нее за спиной.

Элис не знала, куда девать глаза, поэтому уставилась на свои нежно-голубые ботинки.

– Элис, – начала Джун, протягивая руку, словно хотела погладить ее по щеке.

Элис уклонилась, и Джун тут же отдернула руку, браслеты звякнули.

С веранды донесся смех.

– Что ж, – Джун глянула через дверное стекло, – пойдем пообедаем. Цветам не терпится познакомиться с тобой.

8
Ванильная лилия

Значение: Посланник любви

Sowerbaea juncea / Восточная Австралия

Многолетнее растение со съедобным корнем; растет в эвкалиптовых чащах, лесистой местности, степях и на субальпийских лугах. Похожие на травинки листья обладают сильным ванильным ароматом. Цветы – от розовато-лиловых до белых, лепестки напоминают бумагу на ощупь и тоже имеют сладкий ванильный запах. После пожаров пускает новые ростки.

Джун распахнула стеклянную дверь. Сидевшие за столами женщины затихли. Она оглянулась и жестом пригласила Элис следовать за ней.

– Цветы, это Элис. Элис, это Цветы.

Их бормочущие приветствия вспорхнули и зашелестели по коже Элис. Она ущипнула себя за запястье, чтобы отвлечься от неприятного ощущения в животе.

– Элис, – Джун сделала паузу, – моя внучка.

Послышалось несколько одобрительных возгласов со стороны Цветов. Джун выждала несколько мгновений.

– Она приехала, чтобы присоединиться к нам в Торнфилде, – сообщила она.

Элис стало интересно, была ли среди них женщина с голубыми волосами, но любопытство оказалось недостаточным поводом, чтобы она заставила себя встретиться взглядом с кем-то из них. Никто не проронил ни слова. Гарри подошел бочком и сел у ее ног, привалившись к ней всем телом. Она благодарно похлопала его.

– О’кей, – нарушила тишину Джун, – тогда давайте есть. А, нет, секундочку, подождите. – Она окинула взглядом женщин, – Твиг, где Кэнди?

– Заканчивает на кухне. Она сказала начинать без нее.

Элис увидела, что голос исходил от сухопарой женщины с ореолом темных волос вокруг ясного, открытого лица. Она улыбнулась так, что по коже Элис прошла волна тепла, как будто она вышла на солнце.

– Спасибо, Твиг, – кивнула Джун. – Элис, это Твиг, она присматривает за Цветами и ведет хозяйство Торнфилда.

Твиг улыбнулась и помахала. Элис попробовала улыбнуться в ответ.

Джун двинулась дальше вокруг стола, представляя Цветы. Эффектные очки носила Софи. Перья были в волосах у Эми. Робин красила губы красной помадой. А у Миф на бледной шее были татуировки с лазурными птицами; когда она улыбнулась и кивнула Элис, их крылья задвигались. Другие имена пронеслись мимо Элис потоком. Некоторые из них – Флиндер, Танмайи и Ольга – она никогда прежде не слышала. Другие – Франсин, Розелла, Каролина, Бу – встречались ей в разных историях. Элис никогда не доводилось видеть таких старых людей, как Бу; ее кожа, вся в морщинах и складочках, походила на бумагу, да и сама Бу была словно живая страница из книги.

Когда Джун закончила с церемонией знакомства, она усадила Элис за стол. Возле ее места красовался венок из желтых цветов; они были похожи на маленькие короны.

– Железновии означают приветствие незнакомцу, – чопорно произнесла Джун, сев рядом с Элис.

Казалось, что ее руки никогда не перестают дрожать. Элис спрятала ноги под стул.

– Приступайте, Цветы, – скомандовала Джун, взмахнув рукой, ее браслеты звякнули.

По команде веранда пришла в движение. Миски переходили из рук в руки, стаканы ударялись и роняли капли с запотевших стенок. Стук и звон ложек, погружающихся в очередное блюдо, и щипцов, подхватывающих кружочки баклажана, время от времени перемежались с воодушевленным лаем Гарри. Гул женских голосов сперва усилился, а потом стал затихать, когда все уже набрали полные рты. Элис представила себе, что это стая чаек кричит над мокрым песком, на котором разворачивалось пиршество из раков ябби. Она продолжала сидеть, опустив подбородок на грудь и смутно осознавая, что Джун разговаривает с ней, накладывая всего понемножку в ее тарелку. Элис была слишком занята венком из желтых колокольчиков, чтобы думать о еде. Приветствие незнакомцу. Джун была ее бабушкой и опекуншей, но она была незнакомкой. Несмотря на жару, Элис дрожала. Когда ей показалось, что никто не смотрит, она вытащила несколько железновий из венка и спрятала их в карман.

Она рассматривала женщин, сидевших вокруг столов. У некоторых из них был грустный взгляд, который прояснялся, стоило им улыбнуться. В волосах нескольких из них, как у Джун, мелькало серебро. Когда они ловили на себе взгляд Элис, они махали ей, словно она делала их счастливыми, словно была чем-то, что они потеряли и нашли. Из наблюдений за ними, за тем, как они откликались на движения друг друга и делали все синхронно, у нее родилось ощущение, что они исполняют танец, который исполняли уже тысячу раз. Элис вспомнила сказку, которую читала вместе с матерью: это была история о двенадцати танцующих сестрах, которые каждую ночь исчезали из своего замка. Сидя на веранде среди этих женщин, каждая из которых была облачена в свою печаль, как в изысканнейшее бальное платье, Элис чудилось, что она уснула и проснулась в одной из маминых сказок.

Когда после обеда убрали посуду и Цветы вернулись к работе, Джун и Элис остались вдвоем на веранде за домом. Сочный полдень был напитан запахами запеченной земли и кокосового солнцезащитного крема. В отдалении верещали сороки и болтали кукабарры. Гарри, порядком наевшийся подачек со стола, развалился рядом.

– Пойдем, Элис, – позвала Джун, широко раскинув руки, – я тебе все тут покажу.

Элис последовала за ней по задней лестнице, которая спускалась к рядам цветов. Вблизи они оказались выше, чем выглядели сверху. Ощущения были те же, что и в зарослях тростника, так что Элис на миг остановилась в замешательстве.

– Это наши сады, в них мы срезаем цветы. – Джун указала вперед. – Мы в основном растим местные, полевые – цветы Австралии. На этом Торнфилд всегда и держался – на торговле полевыми цветами.

Ее слова звучали натянуто и резко, как будто она говорила с долькой лимона на языке.

Джун дошла до дальней линии поля, указывая на парники и теплицы в конце участка и мастерскую на противоположной стороне, где Цветы работали после полудня, прячась от жары.

– За фермой до самой реки тянется дикий бушленд[9]9
  Пространство, покрытое кустарниками.


[Закрыть]. Река… – Джун запнулась.

Элис посмотрела на нее.

– Река – это отдельная история. Я расскажу тебе о ней в другой раз.

Она повернулась и теперь смотрела прямо на Элис, которой мгновенно завладела мысль о близости воды.

– Все это – земля Торнфилда. Она принадлежала моей семье поколениями. – Она запнулась. – Нашей семье, – поправила она себя.

* * *

Однажды в жаркий полдень Элис сидела на кухне у ног матери и читала книжку, пока та готовила ужин. Сказки научили ее, что, когда дело касалось семьи, не всегда все было тем, чем казалось. Короли и королевы теряли своих детей, как старые носки, и не находили до глубокой старости – если вообще находили. Матери умирали, отцы пропадали без вести, а случалось, что и целых семь братьев могли превратиться в лебедей. Для Элис семья была самой увлекательной темой. Мама просеивала муку, и на страницы открытой книжки сыпалась сверху невесомая пыльца. Их с матерью взгляды встретились: – Мама, а где остальная наша семья?

Агнес упала на колени, прижимая палец к губам Элис. Ее взгляд метнулся мимо Элис к гостиной, где Клем тихо посапывал.

– Нас только трое, зайка, – сказала она, – так всегда было. Ясно?

Элис поспешно кивнула. Она знала это выражение лица, знала слишком хорошо, чтобы продолжать допытываться. Но с того дня, когда она оставалась на пляже в одиночестве, с пеликанами и чайками, Элис начинала фантазировать – что, если бы сейчас одна из птиц превратилась в ее давно пропавшую сестру? Или тетю. Или бабушку.

* * *

– Почему бы мне не отвести тебя в мастерскую? – спросила Джун. – Ты сможешь понаблюдать, как работают Цветы.

Когда они шли среди высаженных рядами цветов, многие из них Элис не узнавала. Но затем она углядела прямо перед собой куст алой кенгуровой лапки. А рядом – цветы вьюнка. Элис покрутилась, осматривая ряды. Вон они, справа: пушистые желтые шапки лимонного мирта. Элис почти чувствовала в воздухе сладковатый запах мертвых водорослей и зеленого сахарного тростника с плантаций. Ее пальцы дрогнули при воспоминании о столе, они все еще хранили ощущение гладкой поверхности. Запах воска и бумаги, когда она поднимала крышку стола, под которой были ее коробки с мелками, карандашами и тетрадями. Ее мать, проплывающая мимо окна: руки пробегают по шапкам цветов, губы шепчут слова на тайном языке. Скорбное воспоминание. Возвращенная любовь. Сладость памяти.

Вопросы и воспоминания перепутались. Тревога каждое утро, когда просыпаешься и не знаешь, кого обнаружишь дома: маму, оживленную, с уймой рассказов наготове, или призрачную груду тряпья, которой не выбраться из постели. Страх, давящий, как сырость, в моменты, когда ждешь возвращения отца с работы. Его поведение, непредсказуемое, как буря с запада. Наконец, улыбающаяся морда Тоби. Его большие глаза, пушистая шерсть и задорные уши, которые ничего не слышали. Вопрос, которым она прежде не задавалась, ошарашил ее.

Погиб ли Тоби?

Никто не упоминал Тоби. Ни доктор Харрис, ни Брук, ни Джун. Что случилось с Тоби? Где ее собака? Что происходит с животными, когда они умирают? Осталось ли что-нибудь от всего, что она любила? Это она во всем виновата? Ведь она зажгла ту лампу в сарае отца…

– Элис? – позвала Джун, заслоняя глаза от послеобеденного солнца.

Мухи вились вокруг лица Элис. Она отмахнулась от них и посмотрела на Джун, бабушку, которую никто из ее родителей даже не упоминал. Джун, ее опекуншу, ее хранительницу, которая увезла ее от моря в этот странный край цветов. Она подошла к Элис и присела на корточки, чтобы их взгляды были на одном уровне. Какаду гала носились кричащим розовым потоком над головой.

– Эй, – прозвучал теплый и подслащенный искренней заботой голос Джун.

Элис втягивала воздух большими глотками, стараясь дышать ровно. Все ее тело ныло.

Джун разомкнула руки, и Элис без малейшего колебания шагнула ей в объятия. Джун подняла ее. У нее были сильные руки. Элис уткнулась в шею Джун. Ее кожа источала солоноватый запах, с примесью табака и мяты. Крупные слезы потекли по щекам Элис, поднимаясь из глубин, таких же мрачных и пугающих, как самые темные участки моря.

Пока Джун несла ее по ступенькам, а затем по веранде, Элис смотрела назад через бабушкино плечо. От поля до дома шла дорожка цветов, которые выпали из ее кармана.

* * *

Кухня Торнфилда была наполнена песней цикад и сумерками. Крошка Кэнди перестала мыть тарелки и потянулась к окну, чтобы вдохнуть осеннего воздуха. Он приносил с близлежащей реки водянистый аромат мха и камышей. Ее кожа покрылась мурашками. Джун рассказывала, что, вероятно, примерно в это время Кэнди и родилась, но где и у кого – никто не знал. За ее дату рождения решили принять ночь, когда Джун и Твиг нашли ее, брошенную, завернутую в голубое вечернее платье. Она качалась на воде в плетеной колыбели в заболоченных зарослях ванильных лилий между рекой и цветочным полем. Они были дома, укладывали спать двухгодовалого Клема, когда услышали плач. Когда луч света от фонарика Джун обнаружил ее и Твиг наклонилась, чтобы поднять малышку, Клем стал ворковать и хлопать в ладоши. Воздух так благоухал ванилью, что женщины назвали младенца Крошкой Кэнди. К тому времени как Джун и Твиг официально оформили опеку, это имя пристало к ней.

Она снова погрузила руки в мыльную воду, разглядывая полосатое небо цвета индиго. В недрах стен Торнфилда, состоявших из дерева и извести, зашумело, когда кто-то включил душ. Кэнди спустила воду из раковины и вытерла руки об кухонное полотенце. Она подошла к двери и бросила быстрый взгляд вниз, в коридор. Джун ждала, сидя напротив ванной комнаты: голова откинута назад, глаза закрыты, руки покоятся на коленях, пальцы сцеплены в замок. В приглушенном и бледном свете ее мокрые щеки отсвечивали серебром. Гарри сидел у ног Джун, положив одну лапу ей на коленку, как он часто делал, когда она бывала расстроена.

Кэнди шагнула обратно в кухню. Она драила столовые поверхности, пока они не начали сиять. Все лелеяли цветы снаружи, а ее садом была кухня, где празднества и банкеты всегда цвели пышным цветом. В свои двадцать шесть лет она даже представить себе не могла, что еще она любила бы так же сильно, как готовить. Никакой особенной роскоши, однако, не было: ни огромных белых блюд, ни миниатюрных закусок. Кэнди готовила, чтобы накормить душу. Аромат и количество были равно важны. Она стала штатным поваром Торнфилда, когда вылетела из института и убедила Джун, что может пользоваться ножом без угрозы для жизни. Это у тебя в крови, – сказала Твиг, откусив от первого ее пирога из маниоки, только что вынутого из духовки. Это твой дар, – заявила Джун, когда Кэнди поставила на стол ее первые овощные роллы, заправленные чатни из манго с домашними овощами и травами. Это было правдой: когда она готовила или пекла, казалось, что некое глубинное скрытое знание водит ее рукой, руководит ее инстинктами и вкусовыми рецепторами. На кухне она расцветала, вдохновленная фантазией, что, быть может, ее мама была шеф-поваром или папа – пекарем. При мысли, что она так никогда этого и не узнает, внутри у нее словно открывалась рана, и только приготовление пищи могло отвлечь ее от этой боли.