Текст книги "Всемирная библиотека. Non-Fiction. Избранное"

Гулливер и его машина

Мои читатели, вероятно, помнят, что Свифт в третьей части «Путешествий Гулливера» потешается над логической машиной. Он предлагает и описывает другую машину, более сложную, в действии которой человек участвует гораздо меньше.

Машина эта – сообщает капитан Гулливер – представляет собой деревянный станок, поверхность коего состоит из кубиков величиною с игральную кость, скрепленных меж собою тонкими проволочками. На шести гранях каждого кубика написаны слова. По краям станка – со всех четырех сторон – железные рукоятки. Когда их вертишь, кубики поворачиваются. При каждом повороте сверху оказываются другие слова и в другом порядке. Затем их внимательно прочитывают, и, если два или три слова складываются в фразу или часть фразы, студенты записывают ее в тетрадь. «Профессор, – холодно добавляет Гулливер, – показал мне множество томов ин-фолио, заполненных отрывочными речениями: он намеревался этот драгоценный материал упорядочить, дабы предложить миру энциклопедическую систему всех искусств и наук».

Заключительное опровержение

Как инструмент философского исследования логическая машина – нелепость. Однако она не была бы нелепостью как инструмент литературного и поэтического творчества. (Фриц Маутнер, «Würterbuch der Philosophie» – том первый, с. 284 – остроумно замечает, что словарь рифм – это некий вид логической машины.) Поэт, которому требуется эпитет для «тигра», действует совершенно так же, как эта машина. Он перебирает эпитеты, пока не найдет достаточно эффектный. «Черный тигр» сгодится для тигра в ночи; «красный тигр» – из-за ассоциации с кровью – для всех тигров.

1937

Рассказ в рассказе

Первым понятием о проблеме бесконечности я обязан жестянке из-под галет, тайне и головоломке моего детства. Бок этого необыкновенного изделия украшала сцена в японском духе; не помню, кто уж там был изображен, дети или воины, но в углу картинки виднелась та же самая жестянка из-под галет с тем же самым изображением, а на нем – опять-таки то же изображение, и так далее (насколько можно себе представить) до бесконечности… Лет через четырнадцать-пятнадцать, году в двадцать первом, я наткнулся в одной из книг Рассела на похожую выдумку Джосайи Ройса. Тот вообразил себе карту Англии, нарисованную на клочке английской земли: она с неизбежностью должна была включать и карту этой карты, а та – карту карты этой карты, и опять-таки до бесконечности… Несколькими годами раньше я увидел в Прадо знаменитое полотно Веласкеса «Менины»: там в глубине находится сам Веласкес, работающий над семейным портретом Филиппа IV и его супруги, которые стоят по другую сторону холста, но отражаются в стенном зеркале. Грудь художника украшает крест Святого Иакова; известно, что рисовал его сам король, желая произвести мастера в кавалеры этого ордена… Помню, что дирекция музея, множа эти чудеса, на противоположной стене поместила зеркало.

Живописному приему, когда одна картина содержит в себе другую, в литературе соответствует рассказ в рассказе. Сервантес включает в «Дон Кихота» целую повесть, Луций Апулей в «Золотого осла» – знаменитую сказку об Амуре и Психее. Подобные скобки, чья природа совершенно ясна, – вещь обычная: так человек рядом с нами может декламировать или петь. Оба плана – реальный и идеальный – здесь не смешиваются. Напротив, в «Тысяче и одной ночи» первоначальный рассказ многократно и до головокружения удваивается в разбегающихся от него рассказах, но тут эти разные реальности не соподчинены друг другу, почему и производимое ими впечатление (задуманное глубоким) остается поверхностным на манер персидского ковра. Все помнят начало: страшную клятву царя проводить каждую ночь с новой избранницей, предавая ее наутро казни, и решение Шахразады отвлечь его рассказыванием чудесных историй, после чего над ними пролетают тысяча и одна ночь, в конце которых царевна показывает царю его новорожденного сына. Необходимость нанизать тысячу и один эпизод толкала составителей на различные вставки. Но ни одна из них не потрясает воображение так, как вставка ночи шестьсот второй, чудеснейшей из ночей. В эту необычайную ночь царь слышит из уст Шахразады рассказ о себе. Слышит первую историю, обнимающую все остальные, и наконец, как ни чудовищно, – свою собственную. Не знаю, понимает ли читатель беспредельные возможности подобной вставки и ее соблазнительную опасность. Ведь окажись царевна понастойчивей, и неподвижный царь ночь за ночью слушал бы прервавшуюся историю тысячи и одной – теперь уже воистину бесконечной, ведущей по кругу – ночи… Но Шахразада рассказывает в книге множество историй, и лишь одна из них едва не становится историей самой книги.

Шекспир в третьем действии «Гамлета» возводит на сцене еще одну сцену. Сюжет представляемой пьесы – отравление короля – на свой лад отражает события основной, что опять-таки можно продолжать до бесконечности. (В эссе 1840 года Де Куинси замечает, что напыщенный слог вставной пьесы по контрасту придает обнимающей ее основной большее правдоподобие; на мой взгляд, замысел тут как раз обратный: подчеркнуть нереальность реальности.)

«Гамлет» создан в 1602 году. В конце 1635-го молодой драматург Пьер Корнель пишет волшебную комедию «L’illusion comique»[160]160
  «Смешное наваждение» (фр.).


[Закрыть]. Придамант, отец ее героя Клиндора, разыскивает пропавшего сына по всей Европе. Скорей из любопытства, чем в надежде, он заходит в пещеру чародея Алькандра. Тот показывает в своих волшебных картинах бурную жизнь его отпрыска. Мы видим, как он приканчивает соперника, бежит от правосудия, гибнет в саду от руки убийц, а потом снова, как ни в чем не бывало, беседует с друзьями. Алькандр поясняет. После убийства соперника Клиндор поступил в актеры, и сцена гибели в саду происходит не в реальности (реальности, напомню, придуманной Корнелем), а в пьесе. Мы, сами того не подозревая, оказались в театре. Неожиданной хвалой в честь этого трюка пьеса завершается:

 
И даже сам король, великий наш властитель,
Гроза враждебных царств, сражений повелитель,
Порой одаривал вниманием своим
Театр французский – он и королями чтим[161]161
  Перевод М. Кудинова.


[Закрыть].
 

Как ни грустно, Корнель вкладывает эти малоочаровательные строки в уста чародея.

Роман Густава Майринка «Голем» (1915) – история сна, в котором грезятся другие сны, а в тех (насколько я понимаю) следующие.

Я упомянул несколько литературных лабиринтов. Но ни один из них не сравняется в сложности с недавней книгой Фленна О’Брайена «At Swim-Two-Birds»[162]162
  «В кабачке „Плывут две птички“» (англ.).


[Закрыть]. Дублинский студент пишет роман о дублинском кабатчике, а тот, в свою очередь, роман о завсегдатаях своего кабачка (к которым принадлежит и студент), каждый из которых опять-таки пишет свой роман, в котором есть свой кабатчик, свой студент и свои завсегдатаи, сочиняющие романы о своих романистах. Книгу и составляют разрозненные рукописи этих всамделишных или придуманных героев, скрупулезно откомментированные студентом. Но этот роман – не просто лабиринт: он еще и спор о разных путях развития будущего ирландского романа, и вместе с тем антология сочинений в стихах и прозе, которые представляют или пародируют все возможные стилевые манеры ирландской словесности. Глубочайшее воздействие Джойса (еще одного архитектора лабиринтов и еще одного литературного Протея) несомненно, но нисколько не умаляет ценности этой многоликой книги.

Артур Шопенгауэр писал, что сон и явь – это страницы одной книги: читая ее от начала до конца, мы живем; перелистывая наугад – грезим. Картины в картинах и книги, повторяющиеся в других книгах, воочию убеждают в этом родстве.

1939

Краткие биографии

Исаак Бабель

Он родился в конце 1894 года среди кривых катакомб Одессы, порта, ступенями сбегающего к морю. Непоправимый семит по рождению, Исаак появился на свет в семье старьевщика из Киева и еврейки с Молдаванки. Катастрофа была для него привычной средой. В ненадежных перерывах между погромами он научился не только читать и писать, но и преклоняться перед литературой, ценить Мопассана, Флобера и Рабле. В 1914 году он закончил юридический факультет Саратовского университета, в 1916-м рискнул отправиться в Петроград. Шла война, в городе разыскивали «дезертиров, недовольных, бунтовщиков и евреев» – классификация достаточно прихотливая, но, увы, неумолимо включавшая Бабеля. Все, на что он мог рассчитывать, было знакомство с официантом, прятавшим его у себя дома, литовский акцент, благоприобретенный в Севастополе, и поддельный паспорт. К этому времени относятся его первые литературные опыты: два-три сатирических очерка царской бюрократии, опубликованные в знаменитом ежемесячнике Горького «Летопись». (Как тут не подумать – и что сказать – о советской России с ее непостижимым лабиринтом государственных издательств?) Сатира привлекла к нему опасное внимание властей. Его обвинили в порнографии и разжигании классовой розни. От одной катастрофы Бабеля спасла другая: русская революция.

В начале 1921 года он вступил в ряды Первой конной армии, в казацкий полк. Шумные и бестолковые бойцы (мало кто в мировой истории терпел столько поражений, сколько казаки) были, понятно, как один, антисемитами. При мысли о еврее в седле они разражались хохотом, а то, что Бабель оказался хорошим наездником, удесятеряло их презрение и злобу. Только после нескольких геройских, блестящих и удачных вылазок Бабель добился своего, и его оставили в покое.

Для славы (не для каталогов) Бабель по сей день – автор одной книги.

Эта одинокая книга носит название «Конармия».

Музыка его слога сталкивается с непереносимой жестокостью некоторых сцен.

Одному из рассказов – «Соль» – выпала судьба, которая обычно отводится стихам и лишь в редких случаях достается прозе: многие знают его наизусть.

1938

Некий немецкий исследователь в 1731 году обсуждал на многих страницах проблему, был ли Адам лучшим политиком своего времени, лучшим историком и даже лучшим из географов и топографов. Это забавное предположение имеет в виду не только совершенство райского состояния и полное отсутствие соперников, но также несложность определенных дисциплин в изначальные дни мироздания. Всеобщая история была историей единственного обитателя вселенной. Прошлое насчитывало семь дней – тут немудрено быть археологом!

Данная биография рискует оказаться столь же бессодержательной и энциклопедичной, как мировая история в представлении Адама. Об Эрнесте Брамахе мы ничего не знаем, кроме того, что его зовут Эрнест Брамах. В августе 1937 года издатели «Penguin Books»[163]163
  «Книги Пингвина» (англ.).


[Закрыть] решили включить в свою серию книгу «Kai Jung Unrolls His Mat»[164]164
  «Кай Лунь разворачивает свою циновку» (англ.).


[Закрыть]. Справились в «Who’s Who»[165]165
  «Кто есть кто» (англ.).


[Закрыть] и нашли там следующую статью: «Брамах, Эрнест, писатель» – и далее перечень его произведений и адрес его агента. Агент им прислал фотографию (наверняка неподлинную) и написал, что, буде они пожелают еще каких-либо сведений, пусть не поленятся снова справиться в «Who’s Who». (Этот совет, возможно, означал, что в перечне скрывалась какая-то анаграмма.)

Книги Брамаха делятся на два весьма неравноценных вида. Одни – к счастью, их меньшинство – повествуют о приключениях слепого «детектива» Макса Каррадоса. Они профессионально написаны и посредственны. Другие имеют пародийный характер: это якобы переводы с китайского, и их немыслимое совершенство снискало в 1922 году восторженную похвалу Хилари Беллока. Названия этих книг: «Переметные сумы Кай Луня» (1900), «Золотые минуты Кай Луня» (1922), «Кай Лунь разворачивает свою циновку» (1928), «Зеркало Кань Хо» (1931), «Луна великой радости» (1936).

Приведу два изречения:

«Тому, кто жаждет поужинать с вампиром, придется принести свое мясо»;

«Скудное блюдо из оливок, приправленных медом, предпочтительней роскошного пирога из щенячьих языков, принесенного в тысячелетних лаковых шкатулках и поданного другим гостям».

1938

Бенедетто Кроче, один из немногих крупных писателей современной Италии – вторым я назову Луиджи Пиранделло, – родился в деревушке Пескассероли, в провинции Аквила, 25 февраля 1866 года. Он был еще ребенком, когда его родители обосновались в Неаполе. Воспитывался в религиозном духе, однако без крайностей из-за равнодушия учителей и собственного чуть ли не неверия. В 1883 году на юге Италии произошло землетрясение, продолжавшееся девяносто секунд. В этом землетрясении погибли его родители и сестра, а сам он был погребен под развалинами. Через два или три часа его спасли. Чтобы не впасть в беспросветное отчаяние, он решил посвятить себя размышлениям о мироздании – средство, к которому нередко прибегают в несчастье, и порой оно бывает целительно.

Он занялся исследованием методических лабиринтов философии. В 1893 году опубликовал два эссе: одно о литературной критике, второе об истории. В 1899 году он, с неким страхом, временами переходящим в панический ужас, а временами в чувство блаженства, заметил, что метафизические проблемы обретают в его уме стройный порядок и что некое решение – причем определенное решение – назревает почти неотвратимо. Тогда он перестал читать, утренние и вечерние часы проводил в молитве, бродил по городу, ничего не видя вокруг, погруженный в молчание и самонаблюдение. Ему тогда исполнилось тридцать три года – согласно каббалистам, возраст первого человека, когда он был слеплен из глины.

В 1902 году он положил начало своей Философии Духа первым томом: «Эстетикой». (В этой книге, сухой, но блестящей, он отрицает различие между содержанием и формой и сводит все к интуиции.) «Логика» вышла в свет в 1905 году; «Практика» – в 1908-м; «Теория историографии» – в 1916-м. С 1910 до 1917 года Кроче был сенатором Итальянского королевства. Когда разразилась война и все писатели предались прибыльным упражнениям в ненависти, Кроче держался в стороне. С июня 1920 года до июля 1921 года он исполнял обязанности министра общественного образования.

В 1923 году Оксфордский университет присудил ему степень доктора honoris causa.

Труды его уже насчитывают более двадцати книг, среди них история Италии, история европейской литературы XIX века и монографии о Гегеле, Вико, Данте, Аристотеле, Шекспире, Гёте и Корнеле.

1936

Голова Драйзера – тяжелое и монументальное геологическое образование, это голова прикованного к Кавказу страдающего Прометея, который с течением неумолимых веков слился с этим Кавказом и вобрал в себя черты колоссальной глыбы, для которой мучительна сама жизнь. Творчество Драйзера не отличается от его трагического лица: оно грубое, как грубы горы и пустыни, но, как и они, написанное Драйзером обладает элементарной, нечленораздельной исконностью.

Теодор Драйзер родился в штате Индиана 27 августа 1871 года. Его родители были католики. Детство дало ему опыт бедности, в юности он брался за множество разных работ с той легкой универсальностью, которая определяет американский характер, а когда-то (Сармьенто, Эрнандес, Аскасуби) определяла и характер аргентинцев. В 1887 году Драйзер оказался в Чикаго, еще не знакомом с меткими автоматами из «Лица со шрамом»; мужчины, толпясь в пивных, бесконечно обсуждали жестокий жребий семи анархистов, которых правительство приговорило к повешению. В 1889 году у Драйзера появилось странное желание стать журналистом. Он обходил редакции «с упорством потерянного пса». В 1892 году он поступил на работу в «Chicago Daily Globe»; в 1894-м перебрался в Нью-Йорк, где в течение четырех лет возглавлял музыкальный журнал «Ev’ry Month». В это время он прочел «Основные начала» Герберта Спенсера и пережил искреннюю и мучительную утрату впитанной в детстве веры. В 1898 году Драйзер женился на девушке из Сент-Луиса – «красивой, религиозной, задумчивой читательнице книг», но этот брак не был счастливым. «Я не мог выносить брачных уз. Я попросил ее вернуть мне свободу, она согласилась».

Первый роман Драйзера «Сестра Керри» был опубликован в 1900 году. Кто-то заметил, что Драйзер хорошо умел выбирать себе врагов. Издательство, напечатавшее «Сестру Керри», изъяло книгу из продажи. В то время – событие катастрофическое, однако замечательно способствовавшее последующей славе романа. После десяти лет молчания Драйзер публикует «Дженни Герхардт», в 1912 году – «Финансиста», в 1913-м – автобиографию «Путешественник в сорок лет», в 1914-м – «Титана», в 1915-м – «Гения» (роман был запрещен цензурой), в 1922-м – еще один опыт автобиографии, «Книгу о себе». Роман «Американская трагедия» (1925) был запрещен во многих штатах США и прокатился по экранам всего мира.

«Чтобы понять Америку», Драйзер в 1928 году отправился в Россию. Результатом поездки стала книга очерков «Драйзер смотрит на Россию» (1928). В 1930 году вышел сборник «Книга тайн, чудес и ужасов жизни»; еще у него есть сборник драм «Пьесы естественные и сверхъестественные».

Уже много лет назад Драйзер рекомендовал своей стране культивировать литературу отчаяния.

1938

Томас Элиот, как ни странно, – земляк блюза «Сент-Луис»; он родился в этом энергичном городе на берегах Миссисипи в 1888 году. Элиот происходит из состоятельного религиозно-торгового семейства, он получил образование в Гарварде и Париже. Осенью 1911 года он вернулся в Соединенные Штаты и с головой погрузился в изучение психологии. Через три года Элиот отправился в Англию. На этом острове (преодолев первоначальное недоверие) он обрел жену, родину и имя; на этом острове он напечатал свои первые сочинения: философские работы о Лейбнице и первые стихи: «Рапсодия ветреной ночи», «Мистер Аполлинакс», «Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока». В этих первых опытах очевидно – а подчас и губительно – влияние Жюля Лафорга. Эти стихи слабо выстроены, но отдельные образы отличаются неподражаемой яркостью. Вот например:

 
I should have been a pair of ragged claws
Scuttling across the floors of silent seas[166]166
  з
  (Перевод А. Сергеева.)


[Закрыть].
 

В 1920 году Элиот опубликовал «Poems» – наверное, самый неровный и сбивчивый из его стихотворных сборников, ведь он включает в себя и исполненный отчаянья монолог «Геронтион», и тривиальные упражнения, выполненные на беспомощном французском: «Le Directeur», «Mélange Adultère de Tout», «Lune de Miel».

В 1922 году вышла «Бесплодная земля», в 1925-м – «Полые люди», в 1930-м – «Пепельная среда», в 1934-м – «Камень», в 1936-м – «Убийство в соборе» (красивое название, похоже на роман Агаты Кристи). Темная мудрость «Бесплодной земли» озадачила (и до сих пор озадачивает) критиков, но гораздо большее значение имеет ее красота. Дело в том, что ощущение этой красоты предшествует всякой интерпретации и от нее не зависит. (Аналитических работ по «Бесплодной земле» написано немало; самая точная и аккуратная – интерпретация Ф. О. Маттиссена в книге «The Achievement of T. S. Eliot»[167]167
  «Свершение Т. С. Элиота» (англ.).


[Закрыть].)

В стихах Элиот схож с Полем Валери: порой он чересчур мрачен и недостаточно поэтичен; как и Поль Валери, Элиот – образцовый прозаик. Том «Избранных эссе» (Лондон, 1932) вмещает в себя его важнейшие прозаические работы. Следующий сборник, «The Use of Poetry and the Use of Criticism»[168]168
  «Назначение поэзии и назначение критики» (англ.).


[Закрыть] (Лондон, 1933), можно без больших потерь оставить без внимания.

1937

Литература Аргентины богата книгами о гаучо – «Паулино Лусеро», «Фауст», «Мартин Фьерро», «Хуан Морейра», «Сантос Вега», «Дон Сегундо Сомбра», «Рамон Асанья» – все это, без единого исключения, произведения столичных писателей, основанные на воспоминаниях о детстве, о летних поездках.

В Соединенных Штатах нет аналогичных книг, обладающих сопоставимым престижем, – ковбои в их литературе менее значимы, нежели чернокожие Юга или фермеры Среднего Запада. Про них до сих пор не снято ни одного хорошего фильма, зато Штаты могут похвастаться почти скандальным феноменом: книгами о ковбоях, сочиненными настоящим ковбоем. Сочиненными и проиллюстрированными.

В одну из первых июньских ночей 1892 года ветхий фургон из Техаса остановился в пустынном местечке в горах Биттер-Рут, недалеко от канадской границы. Той ночью в этом жалком фургоне родился Уилл Джеймс, сын техасского пастуха и женщины с испанскими корнями. В четыре года Джеймс осиротел. Его подобрал старый охотник Жан Бопре. Уилл Джеймс вырос в седле. Он научился читать по Библии и старым журналам, завалявшимся в хижине его опекуна. (До четырнадцати лет он умел писать только печатными буквами.) В силу бедности или по собственной воле он работал на ранчо, служил пастухом, объездчиком, старшим объездчиком, кавалеристом. В 1920 году он женился на девушке из Невады; в 1924-м опубликовал свою первую книгу: «Cowboys, North and South»[169]169
  «Ковбои Севера и Юга» (англ.).


[Закрыть].

Книги Уилла Джеймса весьма любопытны. Они не сентиментальны и не жестоки. В них не рассказываются героические истории. Они изобилуют бесконечными описаниями (и обсуждениями) многочисленных способов ставить ногу в стремя, накидывать лассо, работать в загоне или в открытом поле, гнать стада крупного рогатого скота по пересеченной местности, объезжать молодого коня. В этих книгах изложена пастушеская теория; и они заслуживают лучшего читателя, нежели я. Вот их названия: «The Drifting Cowboy»[170]170
  «Скользящий ковбой» (англ.).


[Закрыть] (1925), «Smoky the Cowhorse»[171]171
  «Дымка, конь ковбоя» (англ.).


[Закрыть] (1926), «Cow Country»[172]172
  «Страна коров» (англ.).


[Закрыть] (1927), «Sand»[173]173
  «Песок» (англ.).


[Закрыть] (1929), автобиографический «Lone Cowboy»[174]174
  «Одинокий ковбой» (англ.).


[Закрыть] (1930), серия рассказов «Sun up»[175]175
  «Восход» (англ.).


[Закрыть] (1931).

Сегодня Уилл Джеймс – владелец ранчо в штате Монтана.

1938