Текст книги "Родители, ребенок и невроз: психоанализ детской роли"

Как только крошка начинала плакать, плохо есть или страдать от запоров, г-жа М. спешила к ней с термометром и вызывала врача. Ничто не пугало ее так, как беспокойство о том, что Д. может заболеть. Стоило ребенку чихнуть, как мать проводила ночи у ее постели. Когда на пятом месяце из-за недостаточного количества молока грудное вскармливание пришлось прекратить, она снова испытала сильное чувство вины и несколько недель мучила себя, пытаясь различными способами восстановить пропавшее молоко. Даже сегодня она опасается, что якобы преждевременное отнятие ребенка от груди стало для него серьезной проблемой. Поскольку у Д. часто наблюдалось немного вялое пищеварение, мать вскоре перешла к ежедневному использованию клизм. Позже она добавила к ним регулярный прием слабительного. Кормление вызывало у женщины не меньшее беспокойство. Д. плохо ела и была явно привередливой. Многие блюда ей не нравились, и часто она съедала лишь небольшую порцию. Этим она снова ввергала мать в тревожное беспокойство. Та изводила себя мыслью, что малышка может если не умереть от голода, то по крайней мере так исхудать и обессилеть, что непременно заболеет при первой же возможности. Она просила, умоляла и обещала что угодно, лишь бы заставить Д. поесть. Дело дошло до того, что мать целыми днями бегала за дочкой, пытаясь накормить всякими вкусностями. Все эти способы заботы демонстрировали тревожную избыточность. Остановить мать можно было лишь тогда, когда Д. выражала свое недовольство. Как только девочка казалась рассерженной или жаловалась на боль, мать немедленно одолевало чувство вины, и она бросалась делать все возможное, чтобы задобрить ребенка.

Таким образом, Д. не оставалось ничего иного, как выработать соответствующее матрице материнской уступчивости требовательное отношение. Если ей отказывали в исполнении какого-то желания, она немедленно тиранила мать отказом принимать пищу. Так, за небольшую «провинность» матери она наказывала ее тем, что в течение часа отказывалась съесть булочку или вообще устраивала непродолжительную голодовку. Даже горшок стал использоваться ею в качестве тактического оружия. Так как любая задержка стула вызывала ипохондрические страхи матери, Д. сделала попытку сходить в туалет «по-большому» напрямую зависящей от встречных услуг матери. Уже в четыре года она садилась на горшок только в обмен на то, что ей разрешалось рассматривать при этом книжки с картинками, а затем получать конфету или шоколад в качестве вознаграждения за удавшийся процесс дефекации. Кроме того, она требовала, чтобы мать в момент опорожнения сжимала ей руки. Та подчинялась в стремлении облегчить ребенку «муки». Зачастую на предложение пойти на горшок Д. реагировала вопросом о том, был ли у нее стул накануне. Если мать отвечала утвердительно, то Д. обязательно парировала, что в таком случае сходит «по-большому» только завтра. Таким образом, со временем дочь дошла до крайностей благодаря предоставленной ей вследствие чрезмерной материнской заботы свободе действий[127]127
  Наблюдение очень похожей связи между родительским поведением и детскими запорами можно найти у: Fromm-Reichmann F. Kindliche Darmträgheit in Folge falscher Erziehung, 1931.


[Закрыть].

Она повторила, сама не зная того, модель поведения покойной бабушки, которая похожим образом мучила мать Д. своими телесными «страданиями» и держала ее в зависимости. Таким образом, дочь теперь полностью вошла в приготовленную для нее матерью роль. То, что лейтмотивом отношения женщины с самого начала был перенос на Д. проблем с собственной матерью, уже можно предположить из всего вышесказанного. Дальше следуют другие доказательства.

Со временем трудности в воспитании дочери умножились. Ребенок не мог играть в одиночку. Из детского сада она убежала с криками. Мать не могла оставить ее ни на секунду. Куда бы она ни пошла, ей приходилось брать Д. с собой, так как ее невозможно было оставить одну в квартире ни на мгновение. По вечерам она требовала, чтобы мать ложилась спать одновременно с ней в ее кровать. Если г-жа М. сопротивлялась, дочь немедленно жаловалась на недомогания до тех пор, пока та не сдавалась. «Она целыми днями держит меня при себе! – сообщала мать. – Из-за нее я полностью вымоталась». То, до какой крайней степени дошла ее детская послушность дочери, мать выдала описанием следующей ситуации: она и ее муж имели обыкновение петь по вечерам квартетом со своими друзьями – семейной парой. В конце концов проведение этих вокальных вечеров стало полностью зависеть от милостивого соизволения дочери. Если ей не уделялось достаточного, по ее мнению, внимания или она просто не хотела слышать пение, то Д. неистово орала, пока мать в угоду ей не переставала петь. Зная свою жену, отец предпочитал не вмешиваться. Только в обмен на получение особых подарков или определенных обещаний Д. иногда позволяла уговорить себя вытерпеть всю вокальную программу.

Если же мать временами скрепя сердце ругала Д. за невыносимое поведение, девочка тут же надевала «маску страдалицы» и жаловалась, что ей дурно. Мать сразу же пугалась и винила себя за то, что «обидела» ребенка.

В сентябре 1954 года, когда Д. исполнилось четыре года, педиатр посоветовал матери пройти с ней психиатрическое обследование. Были сделаны следующие выводы и наблюдения.

Физическое развитие: хрупкая, астеничная девочка. Пропорции тела соответствуют возрасту. Пищевой статус и физическое состояние соответствуют норме. При внешнем осмотре патологических изменений не наблюдается.

Психическое развитие: поскольку попытки отделить Д. от матери потерпели неудачу из-за вспышек тревоги ребенка, более продолжительное психологическое наблюдение удалось провести лишь на втором и третьем сеансах.

При этом Д. оказывается весьма осознанно действующим, рефлексирующим ребенком с мгновенной реакцией. Ее «поучающая» манера разговора в сочетании с жеманностью и искусственностью поведения выглядит чрезвычайно забавно.

Справившись с первоначальной чрезмерной тревожностью и почувствовав себя немного увереннее, она демонстрирует становящуюся все более властной и бесцеремонной манеру поведения. Девочка хвастливо рассказывает о своих способностях. Внезапно она восклицает: «Если мама сейчас не придет, я буду кричать, пока она не оглохнет!» На вопрос, что же тогда будет делать бедная мамочка, Д. угрожающим тоном отвечает: «Вот мы и посмотрим!» Она вертит в руках говорящую куклу и вдруг заявляет: «Я бы хотела завизжать так громко, чтобы моя мама перепугалась до смерти».

Она снова и снова прислушивается, не раздастся ли голос матери из соседней комнаты. Очевидно, что она постоянно колеблется между страхом из-за того, что мать может уйти и бросить ее одну, и яростью за проявленную матерью дерзость. Аналогичным образом девочка выстраивает контакт с нами. Немного освоившись, она начинает командовать врачом. Например, вкладывает ей в руку фигуры из набора для сценотеста и командует: «Поставь это туда! А это сюда!» Одновременно с испуганным видом постоянно изучает реакцию окружающих. Ее эмоции, колеблющиеся между страхом и агрессивными претензиями на власть, держат ее в таком напряжении, что Д. ни на минуту не может сосредоточиться на таких занятиях, как рисование, игра в кубики и тому подобное.

Постепенно становится ясно, что она испытывает сильные подозрения в том, может ли рассчитывать на участие и защиту партнера. Ее комично выглядящее властное поведение обнаруживается как попытка вынудить к непрерывности контакта, который она может потерять при более пассивном поведении. Интерпретация примерно такова: «Я чувствую уверенность в своем окружении лишь тогда, когда активно властвую и контролирую». Одновременно очевидно желание отомстить за ощущение брошенности. Силу проявления ее агрессии можно понять только так: Д. считает, что застигла мать на намерении оттолкнуть ее.

Диагноз: невроз с признаками фобии и функциональными расстройствами желудочно-кишечного тракта.

Течение заболевания: за семь с половиной лет наблюдения у Д. продолжают проявляться, иногда еще более впечатляющим образом, претензии на собственную значимость и власть, спровоцированные инфантильной послушностью матери. Когда в возрасте пяти лет девочку на неделю оставили у тети, она потребовала, чтобы та не смела вставать утром раньше нее. Когда же тетя не послушалась, Д. ударила ее и обозвала «старой дурой». Мать рассказала, что девочка часто исподтишка называет ее «старой скотиной» или «стервой». Во время приступов ярости она даже пинала мать ногами. Когда на улице посторонняя женщина била собаку, Д. заявила своей испуганной матери: «Как бы я хотела, чтобы ее сейчас переехала машина!».

Хотя у Д. теперь была няня, девочка помешала нескольким попыткам родителей пойти в кино. Она с гордостью сообщила на очередном сеансе: «Папа и мама хотели пойти в кино. Я рыдала до тех пор, пока все билеты не раскупили. Им нельзя ходить в кино без меня». Кстати, родители совсем недавно, то есть после более чем семилетнего наблюдения, впервые осмелились выйти вместе куда-то вечером и оставить почти 12-летнюю дочь одну. Д. тут же в качестве компенсации потребовала от отца пойти с ней после обеда в кафе. При этом мать должна была остаться дома одна. Таким образом, становится ясно: женщина получает наказание сразу же, как только хочет отдалиться от Д.

Если мать приглашала в гости других детей, им позволялось лишь выполнять приказы дочери. Девочка не выносила никаких возражений. Первые несколько недель после ее поступления в школу протекали драматично. Лишь спустя долгое время Д. смогла заходить в школу без плача и страха. Матери пришлось весь первый год приводить и забирать ее оттуда. На уроках девочке вскоре захотелось задавать тон. Стоило ей предположить, что учительница не уделяет ее персоне достаточного внимания, как она демонстративно начинала разговаривать с одноклассниками или иным способом мешать проведению урока. Учительница часто не знала, что делать, кроме как отсадить Д. от остальных детей. В данных Д. учителями характеристиках преобладали слова «дерзкая», «болтливая», «поучающая», «честолюбивая», «строптивая». Ее отношение к школе и ко всем требующим от нее успеваемости взрослым содержится в заявлении, сделанном ею во время одного из сеансов: «Если я еще раз получу тройку, то сожгу свою тетрадь!» О том, чтобы занять свое место по успеваемости в классе, не может быть и речи. Либо учительница должна признать ее лучшей, либо она собирается наказать учителя сожжением своей тетради. Таким образом проявляются заученные в раннем детстве образцы поведения. С одной стороны, у девочки отмечается необычный страх перед школой, ей всегда кажется, что там ей грозит опасность, с другой стороны, она настаивает на продолжении исполнения роли маленькой королевы и неограниченном проявлении своеволия.

В школе у Д. были постоянные проблемы с другими детьми. Случалось, что она разражалась потоком слез только из-за того, что ее мнение не слушали или не делали того, чего хотела она. У нее до сих пор нет ни одной подруги среди сверстниц. Совместные игры случались лишь иногда с младшими, менее интеллектуально развитыми девочками, правила которым диктовала Д. Какое-то время она предпочитала исполнять в играх мужские роли, например принца, освобождающего спящую красавицу.

С самого начала наблюдения было ясно, что проблемы г-жи М. с воспитанием дочери тесно переплетены с ее собственным конфликтом с матерью. Как только о той заходила речь, г-жа М. разражалась слезами. Много раз она упрекала себя в вине перед матерью. Ночные кошмары, в которых она видела умирающую мать, не прекращались месяцами. Как уже упоминалось, во сне образ матери несколько раз сменялся дочерью. Однако постепенно появились признаки ослабления чувства вины. Иногда она могла говорить о матери без признаков эмоционального расстройства. Через год после начала лечения г-жа М., сияя от радости, сообщила о «прекрасном сне»: она, счастливая, держала мать за руку. Как только чувство вины перед матерью немного уменьшилось, отношение к Д. стало быстро меняться. Навязчивые идеи о том, что она должна делать для дочери только хорошее, ни в коем случае не может причинять ей боль, должна защитить ее от смертельной опасности, на какое-то время стали менее интенсивными. Только теперь г-жа М. смогла выполнить наш совет по уменьшению избыточной заботы о питании и стуле дочери. Неожиданно она смогла спокойно наблюдать за тем, как однажды Д. мало поела или в течение двух дней не ходила в туалет.

Реакция Д. на изменение отношения матери была поразительной. Ее явно взволновало то, что она внезапно лишилась возможности шантажировать мать с помощью отказов от еды или отсрочки дефекации. Тем неожиданней Д. проявила незнакомое ей доселе желание хорошо питаться и не только ежедневно, но иногда даже два раза в день ходить в туалет. В этом вопросе отношения между матерью и дочерью изменились с точностью до наоборот: если раньше женщина в тревоге баловала ребенка, а тот отстранялся, то теперь ее растущая отстраненность вызвала готовность к потворству со стороны дочери. Д. больше не могла пугать мать ретентивными симптомами, и теперь она захотела произвести на нее впечатление особым аппетитом и регулярным стулом. Именно радикальный поворот от отрицания еды и преднамеренного торможения дефекации до противоположного поведения свидетельствует о том, насколько широко Д. использовала эту функциональную область жизнедеятельности для борьбы с матерью, – впрочем, после того, как была спровоцирована на это. Однако тем временем врач уже был включен в ролевую игру. И потому обязан был восхищаться исчезновением запоров во время тщательно продуманного Д. церемониала. Она запретила матери рассказывать о своей пунктуальной дефекации и потребовала от нее ответить на соответствующий вопрос врача словами: «Пожалуйста, спросите мою дочь сами». После такого чинного вступления она торжественно провозгласила произошедшее с ней чудо нормализации стула, чтобы, сияя, принять заранее ожидаемые аплодисменты.

После постоянно проводимых с раннего детства клизм и приема слабительного, спустя пять с половиной лет, несмотря на полный отказ от данных средств, наладилась регулярная дефекация.

Постепенно г-же М. стало ясно, что все неприятности с Д. были проблемами, с которыми она сталкивалась с собственной матерью. Она узнала, что ее направленные на дочь желания и страхи – а с недавних пор еще и упреки – были перенесены ею со своей родительницы на ребенка. Но явные признаки того, как зародилось огромное чувство вины по отношению к матери, открылись лишь в последний год описанного времени наблюдения. Однажды г-жа М. с беспокойством сообщила, что у дочери появилась привычка валяться голышом в постели, привлекая при этом внимание отца. Г-жа М. была явно обеспокоена таким поведением и хотела узнать у врача, вправе ли она принять меры против такого поведения Д. Рассказывая об этом, она внезапно вспомнила сцену из собственного детства. Ей было 11–12 лет. И тогда ее отцу доставляло удовольствие щекотать ее по животу и в шутку щипать. Она, конечно, отбивалась от отца, но втайне ей было очень приятно. Сегодня она знает: отец не должен был так делать! В той же связи она вспомнила о повторяющихся снах, раздеваясь в которых чувствовала, как за ней кто-то следит. Благодаря припомненной сцене из детства г-жа М. впервые получила доступ к той стороне отношений с отцом, которую никогда ранее не осмеливалась признать: она не только отвергала его, но также испытывала к нему сильные положительные эмоции и желания. Даже фантазия соблазнения отца сыграла здесь свою роль. Однако эти эдипальные желания вызывали у нее большое чувство вины и подлежали вытеснению, тем более что мать, место которой она втайне хотела занять рядом с отцом, сделала все, чтобы даже безобидная симпатия к отцу казалась девочке смертным грехом. Разве мать не рассказывала ей постоянно про все неблаговидные поступки легкомысленного отца и о мучениях, которые по его вине ей приходилось терпеть? Она работала, жертвуя всем ради семьи, потому что ненадежный отец пренебрег своими обязанностями. У нее болело тут и там, потому что она – как преподносилось г-же М. – должна была горбатиться не покладая рук и загонять себя в гроб. Конечно, г-жа М. чувствовала себя ужасно, ведь она втайне любила «злого отца», одновременно предавая мать, которая так нуждалась в ней как в подруге и опоре в борьбе против него. В этом эдиповом расщеплении кроется навязчивый страх материнской смерти и болезненного чувства вины, которое с тех пор доминировало в отношениях г-жи М. с матерью и с которым на сегодняшний момент она лишь ненамного справилась[128]128
  Ср.: Hitschmann E. Die Zwangsbefürchtung vom Tode des gleichgeschlechtlichen Elternteils, 1931.


[Закрыть].

Прогресс, достигнутый в течение семи с половиной лет наблюдения, налицо. Хотя г-жа М. уменьшила невротическую уступчивость настроениям Д. при приеме пищи и дефекации и, таким образом, устранила ее расстройство пищевого поведения и запоры, но в других сферах она продолжает играть по отношению к дочери роль запуганного, ожидающего наказания ребенка и позволяет тиранить себя.

Дома Д. все еще твердо держит скипетр власти в руке. Она отвергает настоятельные просьбы матери быстрее делать уроки и угрожает в таком случае развести грязь в тетрадях. Мать говорит: «Часто между нами идет борьба за власть. То, чем я восхищаюсь, Д. нарочно отвергает. Например, я люблю все астры, кроме красных и синих. Д. немедленно объявляет именно красные и синие цветы самыми красивыми… Где только может она заставляет меня почувствовать свое превосходство, например при чтении нот». Пока Д. делает уроки, она категорически настаивает, чтобы мать сидела рядом.

Д. любит побороться с матерью. При этом та должна сдаться. Если она слишком сильно сопротивляется, Д. злится. Как-то в бассейне мать и дочь играли в салки, то гоняясь друг за другом по краю бассейна, то плавая в воде. Когда женщина не сразу дала себя догнать, с девочкой случился приступ ярости, во время которого она сбросила мать в воду сильным ударом по голове. Заметно, что ребенок все еще живет в страхе, что мать может от нее сбежать. И та немедленно получает наказание, как только хочет избежать власти дочери. Как и прежде, расплата точно соответствует шаблону материнского чувства вины и потребности в наказании.

Но Д. наказывает мать не только из-за потребности той в наказании и не только потому, что из-за страха хочет постоянно удерживать ее при себе. Девочка весьма зла на нее, потому что всегда чувствовала, что чрезмерная материнская забота кроется в подавленных отрицательных импульсах. Совсем недавно во время теста незаконченных предложений Д. продолжила шаблон «Моя мама больше всего любит, когда я…» словами «когда я в школе». Это означает: на самом деле мать хочет от меня избавиться! Это показывает, насколько точно ребенок может считывать бессознательные фантазии матери.

Несмотря на то что Д. испытывает избыток опеки, уступчивости и беспокойства, она догадывается, что бессознательные устремления матери представляют собой противоположность тому, что делает эта женщина. Фактически г-жа М. перенесла с матери на Д. не только формирование реакции (тревожную избыточность мер по предотвращению возможного несчастья), но и бессознательную агрессию в отношении своей матери. Таким образом, ребенок понимает правила своей роли совершенно правильно.

Вывод. Жизнь г-жи М. отмечена тщетными усилиями по преодолению конфликта с матерью. В результате тесной привязанности к вечно жалующейся родительнице и постоянного обращения той за защитой и утешением она не могла, будучи ребенком, признаться себе в направленных на отца желаниях и чувстве соперничества по отношению к матери. Во многом эти эдипальные импульсы оказались вытесненными. Тяжелую внутреннюю борьбу отражает огромное чувство вины, преследующее г-жу М. Преисполненное страха старание отвести от матери любую неприятность следует рассматривать как формирование реакции, служащей контрзахватом для вытесненной агрессии[129]129
  О «контрзахвате» (антикатексисе) см.: Фрейд З. Торможение, симптом и тревога / Психоаналитическая хрестоматия. Классические труды. – М., 2005. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Вытеснение в соответствии с эмпирическими правилами психоанализа вызвало длительную фиксацию г-жи М. на своем конфликте. Она сама после совершенного под гнетом чувства вины замужества осталась невротически привязанной к матери.

Как часто бывает в подобных случаях, смерть матери привела к обострению чувства вины. Затем появилась дочь Дагмар, на которую г-жа М. немедленно перенесла вызванные ее собственным неразрешенным конфликтом с матерью представления и эмоции. Следующие признаки совершенно наглядно показывают, что Д. уже с момента рождения обязана была заменить умершую бабушку:

1) навязчивые страхи матери нанести вред Д., вызвать ее болезнь или даже спровоцировать смерть своим отсутствием являются детально точным продолжением забот, прежде направленных на собственную мать;

2) мысль о том, что г-жа М. должна приносить Д. только добро, явно происходит от многолетней депрессивной идеи о том, что она должна искупить тяжелую вину, связанную со смертью матери;

3) еще одно подтверждение кроется в ее снах. Она часто просыпалась в слезах из-за сновидений, в которых видела лежащую на кровати больную мать. Несколько раз умирающая превращалась в Д.;

4) все покорное, зависимое поведение матери по отношению к Д. дополнительно свидетельствует, что их роли перепутаны. Мать подчиняется Д., позволяет шантажировать себя угрозами и беспомощно терпит оскорбления и наказания, которым Д. с удовольствием подвергает ее, как только та не хочет подчиняться требованиям ребенка.

Возникает гротескная ситуация: г-жа М. слышит в крике негодования своей малышки полные осуждения упреки матери. И вот она уже инфантильная рабыня дочери, хотя у той даже не созрел мозг для упорядоченного мышления и восприятия. У роли Д. развивается характерная двойственность: ребенок одновременно испытывает фрустрацию и пресыщение. Первичным и фундаментальным является отсутствие независимой в своей любви и дающей опору матери, которой бы Д. могла пассивно, слепо доверяя, передать руководство собой. Это отправная точка ее огромного страха. Кроме того, ей удалось интуитивно почувствовать, как мать мучается на фоне эмоционального напряжения агрессивными фантазиями, отраженными в ее ипохондрических представлениях. С другой стороны, Д. воспринимает мать как готовую к самопожертвованию служанку, которая не может отказать ей ни в малейшем желании. И если дочь до крайней степени использует безграничную услужливость матери, мы склонны рассматривать это не только как выражение обусловленной предрасположенностью требовательности, но в первую очередь как весьма убедительную реакцию на свою беззащитность. Постепенно развивая способность виртуозно управлять родительницей с помощью симуляции боли, отказа от еды и замедления дефекации, девочка тем самым активно создает суррогат отсутствующей материнской поддержки.

Итак, главная здесь не дочь, желающая подчинить мать своему абсолютному господству, мать сама бессознательно направляет ребенка в доминирующее положение и расставляет соотношения ролей именно так, как создала их после рождения ребенка.

Д. в основных чертах перенимает предназначенную для нее роль замены бабушки, в итоге мать теперь может осуществить свое инфантильное желание привязанности и первоначально направленную на собственную мать потребность в искуплении греха.

Дальнейший ход событий показывает, как Д. все больше становится жертвой усвоенной роли. Она развивается в преждевременно самосознательную, поучающую маленькую повелительницу, которая перенимает стиль общения самоуверенной дамы даже в манерности и жеманности поведения, все дальше уходя от возможности соответствовать ролевым требованиям игровой группы и адаптироваться к школе. К той деятельности, где она не может быть задающей тон звездой, Д. просто не присоединяется («если я получу за работу только тройку, разорву тетрадь»). Это настойчивый перенос доминирующей роли в семье на школьную ситуацию, где такая роль не принята. Там Д. испытывает на себе, что ей противятся либо изолируют, и реагирует сильным страхом. На сегодняшний день налицо выраженное невротическое нарушение социальных контактов. Напротив, сопутствующие неврозу расстройства приема пищи и пищеварения (запоры) полностью отступили после того, как мать прекратила реагировать именно на эти симптомы особым беспокойством и избыточной заботой.

В данной семейной истории видно глубокое влияние, которое может оказать роль замены родителя на развитие ребенка. Возможно, другой ребенок использовал бы правила материнской роли иначе, чем Дагмар М. Однако в ее случае очевидно, что картина и течение невроза диалогически связаны с эмоциональными притязаниями матери.

Травмирующее значение роли

Повторимся: то, что родители передают своим детям стремления и чувства, которые ранее направляли на своих родителей, является обычным поведением. Травмирующей нагрузкой эта роль – как и все обсуждаемые далее типы ролей – становится только благодаря особым признакам в основном из-за давления родительского притязания. При обсуждении травмирующего значения роли в будущем всегда предполагаются односторонность и нетерпимость правил ролей.

Если от ребенка требуется заменить одного из родителей – в качестве бывшего партнера по конфликту, – то возникает травмирующий момент его психического перенапряжения. Независимо от того, какие особые ожидания, в исполнении которых взрослые разочаровались у собственных родителей, переносятся на ребенка, он всегда должен отдавать больше, чем способен в силу своего уровня развития. От него требуется активность, намного превосходящая его силы. Он обязан удовлетворить неосуществленную родительскую потребность в любви, компенсировать их нарциссические обиды, удовлетворить упущенную потребность в нарциссическом самоутверждении и в то же время выдержать родительские упреки как взрослый человек и справиться со всем этим лучше, чем его бабушка или дедушка, чье разочаровывающее поведение он теперь должен исправить.

Ребенок сможет усвоить такую роль только при особых условиях. Если существуют некоторые шансы на то, чтобы он адаптировался к правилам родительской роли, то соответствующему взрослому должна быть присуща определенная степень пассивности и уступчивости. В этих условиях может затрагиваться потребность ребенка отвечать родительским ожиданиям. Она коренится во впервые описанном Фрейдом первичном нарциссизме.

У большинства детей в течение некоторого времени наблюдается готовность к идеям о превосходстве и всемогуществе. Среди прочего Фрейд перечисляет «переоценку могущества желаний и психических актов, всемогущество мыслей, веру в сверхъестественную силу слов». Этот первичный нарциссизм, известный в аналогичной форме у примитивных племен, рассматривается у ребенка как физиологический этап роста, трансформирующийся в процессе дальнейшего развития путем нового структурирования эго и организации влечений.

Происходящие из первичного нарциссизма желания всемогущества ребенка могут согласовываться с определенным вариантом роли замены родителя. Предположим, что усвоение роли возможно, когда первичный нарциссизм ребенка особенно сильно выражен и когда роль прививается родителями в той модификации, которая особенно отвечает его нарциссическим стремлениям. Обе предпосылки могут быть применимы к истории болезни Дагмар М., где рабское признание всемогущества ребенка матерью возникло почти классическим образом.

Однако пример Дагмар М. обнаруживает еще одно условие, важное для усвоения ребенком роли. На втором году жизни усиление агрессивных импульсов является правилом. З. Фрейд говорит о так называемой анально-садистической фазе. В этот период дети выказывают предпочтение выражению ярости и разрушительным импульсам. И если ребенок ощущает уступчивость со стороны родителей его агрессии, а возможно – даже побуждение к ней из-за их потребности в наказании, то он словно находит еще один повод сродниться с предназначенной ему ролью: он с легкостью останется фиксированным на партнере, предоставляющем ему столь полное удовлетворение нарциссических и агрессивных потребностей. Он легко дает обмануть себя, поскольку в действительности угодил в сеть хорошо подготовленной роли.

Итак, при перенимании роли ребенок развивает «синдром бабушки», как называет его Раппапорт. Но этой своеобразной форме отношений между родителями и детьми eo ipso[130]130
  Тем самым (лат.). – Примеч. пер.


[Закрыть] только с трудом удается обеспечить свободное от напряжения длительное равновесие. Властное положение ребенка слишком сильно противоречит его обусловленной возрастом слабости и незрелости. Раппапорт говорит о том, что ребенок убаюкивает себя ложным чувством власти. Ведь в повседневной домашней жизни он постоянно испытывает зависимость и подчинение даже в случае покорнейшей из матерей вроде г-жи М. Родители могут вести себя по отношению к ребенку как угодно инфантильно послушно и тревожно, но они не могут не предъявлять к нему определенных требований для организации достаточно упорядоченной семейной жизни. Несмотря на усвоение своей роли, ребенку никогда не удается жить в семье без страха. Такая роль постоянно наталкивается на границы и опасности, поскольку совершенно неприемлема для социальной реальности. Естественное искушение для ребенка в качестве реакции на беспрестанные угрозы его доминирующему положению – прибегнуть к крайним средствам, удержать свое место. Тревожно послушные родители обычно сами вручают ему – как в случае с Д. М. – в руки волшебную палочку, с помощью которой можно мгновенно вернуть находящееся под угрозой всемогущество: ребенку стоит только пожаловаться на боль, отказаться от пищи или продемонстрировать другие симптомы. Это один из путей, на котором эта роль способствует развитию невротических симптомов.

В дальнейшем усвоение роли провоцирует конфликты в школе. Хотя талантливые дети еще какое-то время могут удовлетворять свои притязания на господство. В силу их роли в семье у них поощряется наступление интеллектуальной «ранней зрелости» (Шотлендер), которая поначалу дает им преимущество перед другими детьми. Если к тому же школьники встречаются с учителем, дружелюбно воспринимающим их желание власти и признания – что происходит нечасто, – то они могут еще на какое-то время сохранить соответствующее домашней роли положение. Однако в большинстве наших наблюдений эти дети с первых дней нахождения в школе испытывали сильные нарциссические обиды и не смогли удержаться на уровне своей роли в семье. Своим властным, самодовольным видом они вызывают протест группы. Во многих случаях дети не соответствуют спровоцированной агрессии противников, особенно если они физически слабее. Некоторые учителя рассматривают требовательность таких детей как «не вызывающую симпатии» и разбивают их амбиции. В результате дети терпят неудачу при столкновении привычной домашней роли с противоположными требованиями школы и впадают либо в невротическое неповиновение, либо в депрессивное отчаяние. Их дальнейшее развитие зависит от разных факторов, в том числе от того, отдает ли ребенок предпочтение домашней роли или требованиям учебного заведения. Если он отказывается адаптироваться к школе, частично вытесняя эту сферу, и продолжает цепляться исключительно за роль в семье, то прогнозы на более позднюю нормальную социализацию будут ухудшаться, поскольку пропасть между усвоенной ролью и требованиями общества увеличивается из года в год.