Текст книги "Не загоняйте убийцу в угол"

– Что такое?

– Да все тоже… Ты сам вчера говорил об этом, когда вернулся из дома судьи, но тогда я не придала твоим словам значения. Зато сегодня ни о чем другом и думать не могу, и мне так тревожно…

– А самое плохое еще впереди.

– Самое плохое? – встрепенулась Ана Мария.

– Ну, сама посуди. Дело ведь не ограничится только подозрением, что убийца может жить где-то здесь, в Сан-Педро, и дай бог, чтобы им не оказался кто-то из знакомых. Просто… – он поколебался, – ну, в общем, ты должна привыкнуть к мысли, что судья де Марко будет всех нас допрашивать; во всяком случае, многих.

– Боже мой, Фернандо, это ужасно!

– Это неприятно, я согласен. Скажи, кто из наших хорошо знал судью Медину?

– Не знаю. Мы встречали его время от времени в гостях, на вечеринках, какие обычно устраивают летом; но хорошо, действительно хорошо, по-моему, его никто из наших не знал, во всяком случае, из тех, с кем мы общаемся постоянно.

– Так. Но мы его видели совсем недавно, помнишь? Как раз за три дня до… его смерти. Это было в доме Района Сонседы, в «Дозорном».

– Ой, а я и забыла. Да, ты прав.

Красно-оранжевый солнечный диск, выпуклый до осязаемости и одновременно недоступный, медленно опускался за горизонт. Он напоминал яичный желток – такие яйца раз в неделю приносила ему Хуанита: они с тетей держали кур. Карлоса эти красные желтки завораживали, он не видел их нигде, кроме Сан-Педро. Заходящее солнце окрашивало редкие белые облачка в розовый, тоже с красноватым отливом цвет. В морской дали четко выделялась линия горизонта. Ничто – ни парус, ни морская зыбь – не нарушало безмятежного спокойствия. Карлос дорожил этими минутами, когда мир кажется особенно прекрасным: небо безоблачно, воздух прозрачен, а жаркое марево от палившего весь день солнца рассеивается как по волшебству, и все вокруг принимает непривычно четкие очертания, а краски, переливаясь в предвечернем свете, проступают во всей их утонченной прелести и первозданности.

Карлос подумал о Кармен и тут же пожалел, что не взял ее с собою: показать это великолепное зрелище. Карлос был уверен – ей бы понравилось. Он следил за еле заметными перемещениями солнца по небосклону, за тем, как постепенно блекнет его красно-оранжевый цвет, все больше и больше погружаясь в море, как тает окружающий солнце белый ореол. Его сменил сероватый свет, он заполнил собой мир вокруг, но сразу же начал угасать: все вокруг посерело, а потом померк, потемнел и этот свет, превратившись просто в предвестие темноты.

И тут вдруг Карлосу стало не по себе, словно он покрылся испариной. Какое-то смутное и холодное ощущение проскользнуло внутрь и спазмом свело все его существо – он увидел, как море помрачнело и окрасилось в стальной цвет. Времени до встречи с Кармен оставалось совсем немного, и пора было возвращаться домой, в Хижину, чтобы одеться потеплее: носки и какой-нибудь свитерок.

Карлос больше не думал о судье. О том, что он сделал – да, но никак не о судье, словно свершившееся навсегда вычеркнуло судью из его жизни. Угрызений совести он не чувствовал, скорее наоборот: «Жизнь сурова, приходится все время держать себя в руках, – сказал он себе. – На подносе никто ничего не подаст, и это в лучшем случае». Да, он больше не думал о судье, но еще чувствовал неожиданное удовлетворение от того что, наконец-то, сбросил груз с плеч, причем сбросил дерзко и быстро, не раздумывая. Жизнь сурова, и ты тоже становишься суровым. Дело было сделано, а это означало, что теперь начнется вся эта чертовщина. И вот об этом-то Карлос ни разу не подумал: у него просто не было времени – все произошло так быстро… Но время шло, и он начинал понимать, что расследование может принести много неприятностей и что судья де Марко так просто не успокоится. И снова: держать себя в руках, сопротивляться – все та же привычная борьба. Ни одной уступки, и в первую очередь самому себе: это его главное оружие.

Итак, судья де Марко. Они были едва знакомы, встречались на какой-то летней вечеринке, да еще пару раз где-то сталкивались, поэтому вчера их, можно сказать, познакомили на месте происшествия, как выразился бы репортер. Летние праздники, где не протолкнешься, где разговор ни о чем, улавливаешь только обрывки фраз… И вот теперь оказывается, что женщина, которую он видел мельком на одном из таких сборищ и на которую, как ему помнилось, не обратил особого внимания, на самом деле произвела на него глубокое впечатление, а почему, Карлос не понимал. Часы бежали за часами, напряжение отступало, а образ судьи де Марко все прочнее завладевал его сознанием, чего раньше Карлос не мог и предположить. Крылась ли причина этого в ее власти, власти судьи? Ведь на вечеринках она казалась привлекательной женщиной, яркой личностью, но никак не выделялась в той веселой, непринужденной обстановке, которая обычно царит на таких сборищах. Зато сейчас, по мере того, как смерть судьи Медины и работа на месте происшествия отступали дальше и дальше, образ судьи де Марко становился все более выпуклым, жестким и… вызывал больше опасений, признавался себе Карлос. Нет, страха он не испытывал, но беспокойство – безусловно. Так же он почувствовал себя, когда зашло солнце и повсюду разлился сероватый, сумеречный свет; этот меркнущий свет, хотя и позволял еще различать очертания окружающего мира, уже грозил тенями, мраком, грозил все спутать, а, кроме того, нес с собой холод и неуверенность.

Но сейчас не время предаваться подобным размышлениям. Надо переодеться и ехать за Кармен, он и так опаздывал. Карлос, наконец, повернулся и зашагал по молу обратно, к площадке наверху, где оставил машину.

Уже у самого дома, перед поворотом в «Дозорное», он увидел Хуаниту: она быстро шла по дороге. Карлос удивился и, поравнявшись с ней, затормозил; девушка вскрикнула и посмотрела на него – в глазах ее застыл испуг. Карлос опустил стекло и крикнул:

– Хуанита! Это я!

Девушка перевела дух и прижала руки к груди, словно прикрываясь после пережитого испуга.

– Ой, дон Карлос, как вы меня напугали!

– Почему вы уходите так поздно? – спросил Карлос довольно сухо.

Девушка взглянула на него с беспокойством.

– Я… я завозилась, сеньор, и не заметила, сколько времени. Но у вас все убрано. Моя тетя…

– Хорошо, хорошо, – Карлос небрежно махнул рукой и поднял стекло перед самым носом Хуаниты.

Он отъехал, а девушка, застыв, смотрела ему вслед, не отнимая рук от груди.

– Какого черта ей понадобилось в доме в это время? – раздраженно пробурчал Карлос.

Увидев, что машина въехала в «Дозорное», Хуанита отняла, наконец, руки от груди и быстро пошла по дороге в Сан-Педро, все прибавляя и прибавляя шагу, почти бегом.

Карлос остановился перед своим домом и, не выходя из машины, задумался: вдруг в Хижине еще осталось что-то из пляжной сумки, но тут же прогнал эту мысль – он уничтожил все. Но тогда откуда этот неожиданный страх, эта подозрительность? Одеваясь, Карлос продолжал думать о Хуаните. Скорее всего, она пришла слишком поздно и не успела все сделать вовремя. Но нельзя расслабляться. Он же прекрасно знает, что предосторожность никогда не бывает излишней. Его единственный настоящий враг – он сам, поэтому надо быть особенно внимательным и осторожным. Карлос знал: если он сам себя не выдаст, никто не заподозрит, что он имеет какое-то отношение к этому преступлению.

Глава III

Вызывая на допрос Асунту, кухарку судьи Медины, судья де Марко понимала, что обязана ее допросить, хотя толку от этого не будет. Но получилось иначе: допрос женщины развеял сомнения относительно того, что судья в шутку называла «загадкой картошки». Из рассказа Асунты следовало, что она, а следом за ней племянница, войдя в гостиную, направились прямо к креслу судьи; тут, увидев кровавое зрелище, Асунта, не издав ни звука, потеряла сознание. Когда судья де Марко стала уточнять эту подробность, выяснилось, что Асунта, прежде чем упасть, закричала, но рассказала ей об этом племянница: сама женщина ничего не помнила. Однако судью сильно смущал тот факт, что женщины, войдя, сразу направились к огромному креслу судьи Медины. Во-первых, с порога никто бы не заподозрил, что в гостиной что-то не так, и уж тем более, что там совершено убийство; а во-вторых, гораздо естественнее для них было бы сначала пройти в кухню и оставить там корзинку с картошкой, а уж потом, зайдя за чем-то в гостиную, обнаружить покойника. Но действия Асунты опровергали всякую логику, а рассыпавшаяся по полу гостиной картошка подтверждала искренность ее слов: она вошла, увидела труп и, уронив корзинку с картошкой, рухнула на руки племянницы.

Что могло привлечь ее внимание и заставило повести себя не так, как обычно? Надо было найти ответ на этот вопрос.

Асунта открыла дверь своим ключом или та была отперта? Была отперта. Судья де Марко спросила, мог ли у убийцы быть свой ключ, но Асунта никогда не слышала о запасных ключах; возможно, они были у детей покойного, но сын судьи всегда жил за рубежом, а дочь редко наведывалась в Сан-Педро. Конечно, ключи были и у нее, Асунты, но когда судья Медина бывал дома, дверь не запиралась. Судья де Марко не надеялась, что эта нить куда-нибудь приведет: в Сан-Педро двери запирали, только когда все уходили, но, если уходили ненадолго, то дом все равно оставляли незапертым. Да, летом, случалось, залезали воры, но так редко, что никто не обращал на это особого внимания. В любом случае, версию надо продумать.

Когда грузная Асунта вышла из кабинета, судья вызвала Хуаниту.

Девушка вошла и встала около стола, сложив руки на животе; она держалась скованно и неуверенно. После того, как ее попросили сесть, Хуанита, которой вряд ли было больше восемнадцати, не разводя сцепленных пальцев, робко опустилась на краешек стула, на котором только что сидела ее тетя. Судья невольно сравнила ее фигурку с неуклюжей тетей и подумала, что эта девушка, сейчас неотличимая от своих сверстниц – не считая некоторых деталей, например, умения держаться, свойственного тем, у кого в семье уже несколько поколений учились в частных школах, – скоро начнет меняться: сначала выйдет замуж и превратится в домохозяйку, формы ее округлятся, а потом, родив двух ребятишек, совсем расплывется и станет грузной и коренастой, точь-в-точь как тетя. Интересно, как потом девушка оценит эти несколько лет, когда ее деревенская внешность не бросается в глаза благодаря юной свежести, делающей похожими всех девушек, сельских и городских, – как годы счастья или как годы покорности судьбе?

– Ты где-нибудь учишься? – неожиданно спросила судья.

– Нет, сеньора. Я окончила среднюю школу, и надо было помогать по дому, а потом пошла в прислуги.

– В Сантандере?

– Да, сеньора. Вернее, рядом с Сантандером, но там как в городе, автобус ходит, и все такое… Я работаю в семье, где двое детей. А летом здесь, потому что сеньоры уехали с детьми на Майорку, и, конечно, не оставят же меня одну в доме на целый месяц. А мне и хорошо, – собственные слова звучали успокаивающе, и Хуанита почувствовала себя свободнее, – у меня ведь оплаченный отпуск, я своих могу в это время навестить, да и у дона Карлоса подработать неплохо… – Девушка запнулась, увидев, что судья жестом останавливает ее.

Судья де Марко вздохнула. Допросить Хуаниту можно быстро, но она решила не торопиться, лучше пусть машинистка, которая стенографирует допрос свидетельницы, передохнет потом. Судья и секретарь суда обменялись понимающими взглядами, призывая друг друга запастись терпением.

– Давай разберемся. Ты говоришь, что тетя закричала и тут же потеряла сознание. Но насколько я помню, тело судьи Медины было скрыто высоким креслом, поэтому Асунта не могла знать, что тот убит, пока она не оказалась рядом с ним, так?

– Да, сеньора.

– То есть она подошла вплотную к креслу и тут увидела сначала кровь, а потом мертвого судью. И тогда она закричала.

– Нет, сеньора, не так. Она наклонилась и тут это все и увидела.

– Наклонилась? – удивилась судья. – Расскажи-ка поточнее, как это было.

– Да тетя хотела поднять картошку, которая закатилась под кресло, а тут она и увидела – пол весь в крови, и судья тоже. Как же она завопила! И сразу грохнулась навзничь, а я…

– Подожди, – прервала ее судья, – какая картошка?

– Да та, что у нее упала. Тетя ведь споткнулась в прихожей о ковер, – тут я ее подхватила в первый раз, а то бы она расшиблась, – и одна картофелина упала и покатилась…

«Все! Хватит! – думала судья де Марко, а девушка говорила и говорила. – Значит, она оказалась около трупа из-за картофелины. Бедная женщина, неудивительно, что она закричала так страшно, как рассказывает эта бедолага. И тогда уже рассыпалась вся картошка».

– А ковер в прихожей? Ты помнишь, как он лежал?

– Ой, я не знаю. На это я не обратила внимания, но, наверное, там была здоровенная складка, потому что, подхватив тетю, я сама чуть не упала. Но когда она пошла за той картошкой…

– Она этого не помнит.

– Она ничего не помнит. Она все придумывает и рассказывает или свои выдумки, или то, что от меня узнала. У нее тот еще характер!

– Ты сама видела труп?

– А то! Да я чуть тетю не бросила и наутек!

– Но ты все-таки подхватила ее и вытащила из комнаты.

– Да, где волоком, где на себе. Оттащила ее в комнату при кухне и сразу за телефон.

Судья де Марко улыбнулась:

– Я смотрю, присутствия духа ты не потеряла.

– А что делать-то оставалось.

Кто-то просунулся в дверь, но судья знаком попросила не мешать.

– Ну и последний вопрос. Больше ты в гостиную не заходила?

– Нет, сеньора. Я все время была рядом с тетей. Да я бы и близко не подошла, еще раз на такое глядеть-то!

«Никто не обратил внимания на складку на ковре, – размышляла судья, – пока этим не занялась следственная группа. А теперь уже поздно: по ней сто раз прошли взад-вперед. Может, это ничего и не дало бы, просто складка и складка, но как знать… А вдруг о нее споткнулся убийца? Не он ли сдвинул ковер?» Итак, «загадка картошки» была разгадана, странности в поведении женщин прояснились, но судье де Марко казалось, что ковер мог бы поведать о чем-то еще и уж во всяком случае, помог бы точнее восстановить общую картину. Как хорошо, что Хуанита пришла вместе с тетей, не то вопросов у них было бы гораздо больше! Судья де Марко с симпатией и благодарностью взглянула на Хуаниту. Потом сделала машинистке знак, что допрос окончен, и, подойдя к девушке, заговорила с ней уже неофициальным тоном.

– Ты ведь работаешь в Хижине? Рядом с «Дозорным»?

– Да, сеньора. Я хожу к дону Карлосу, но еду ему не готовлю, только убираюсь и все.

– Ну и как, много с ним возни? – спросила судья совсем по-свойски.

– Да так себе, – ответила Хуанита, удобнее устраиваясь на стуле. – Когда мужчина живет один…

– Прекрасно, – перебила ее судья де Марко. – Сейчас тебе зачитают протокол допроса, и если все, что ты мне рассказала, записано верно, ты подпишешь, поняла? А потом можешь спокойно идти домой.

– Конечно, там все записано, как я говорила: я же видела, она записывала на машинке, – ответила Хуанита.

Судья, секретарь суда и машинистка, сидевшая за своим столом, обменялись понимающими взглядами. Мариана посмотрела на Хуаниту с нескрываемой симпатией.

– Это делается для точности, Хуанита; и еще для того, чтобы ты могла что-то добавить, о чем раньше не вспомнила. Но в любом случае эта формальность должна быть соблюдена. И не волнуйся, – добавила она, заметив что девушка напряглась. – Ты подпишешь только то, что сказала, ничего больше.

– Да боязно подписывать-то. Одно дело так говоришь, а бумагу подписывать – это уж совсем другое, это дело серьезное.

Машинистка даже печатать перестала, еле сдерживая смех. Потом, взглянув на Хуаниту и на судью, она вытащила из машинки бумагу под испуганным взглядом Хуаниты.

– Послушай, это же просто бумажка, – пожалела секретарь суда девушку, видя ее озабоченность.

Судья де Марко отвела секретаря суда в сторону:

– Кармен, эту девушку и ее тетю придется допрашивать снова, по мере того как следствие будет продвигаться. Они говорят правду, но на самом деле им известно больше, просто они сами этого не понимают. Тебе не кажется?

– Может быть. Слишком мало времени прошло, они еще под впечатлением. Ты же слышала, как они говорят. Но это, в общем, нормально: обычно такие люди видят только то, что у них перед глазами, а факты связать не могут, потому что не привыкли задумываться о смысле происходящего. И потом, сколько они там были? Вряд они видели больше того, о чем рассказали.

– Посмотрим, – сказала судья де Марко, беря Кармен, секретаря суда, под руку и направляясь к двери.

Хуанита в это время ставила свою подпись там, где указала ей машинистка.

Карлос беспокойно ворочался и не мог ни заснуть, ни окончательно проснуться. Судя по блеклому свету, едва пробивавшемуся сквозь жалюзи, было раннее утро. Карлос спал плохо, часто испуганно просыпался, как от толчка, и сны его сбивались – запутанные, длинные сны, в которых кроме него обитали десятки людей. Он чувствовал себя разбитым, между лопаток, прямо под шеей, болела спина: наверное, затекла мышца. Устав ворочаться. Карлос сел на кровати. Все равно заснуть уже не удастся; придется добрать свое, и выспаться как следует после обеда. Кроме того, его тревожила и Кармен Валье. Карлос видел ее во сне, но не помнил, как. И ему отчаянно захотелось увидеть женщину – его тянуло к ней с неодолимой силой. Хотя накануне они только поболтали между аперитивом и ужином, Карлос знал, что Кармен готова отдаться ему. Они оба это знали. Вчера вечером Карлос не сделал решительного шага: его остановили бережность и нежелание торопить события; но появись Кармен в дверях сейчас, он без лишних слов сжал бы ее в объятиях. С этой стороны все обстояло хорошо; плохо же было то, что ночью ему снился какой-то зловещий сон – сон этот не предвещал спокойствия, наоборот, он со всей очевидностью обнаруживал живущую внутри тревогу, с чем Карлос не мог примириться.

Если все так хорошо сложилось, если он избавился от напряжения, и благодаря невероятному везению, сбросил с души груз, который нес столько долгих лет, не надеясь когда-нибудь сбросить, – не только нес, но и заставил себя забыть о нем, – если появление Кармен выглядело верхом удачи, то откуда эта тревога или как оно там называется, то, что не дает ему спокойно спать по ночам? Это не было голосом совести: Карлос никогда бы не согласился, что голос совести обвиняет его, потому что на самом деле голос совести приказал ему совсем другое – отомстить. Причину беспокойства следовало искать в тех недосягаемых уголках души, которые возникают раньше, чем человек успевает это осознать, – вот почему он не мог подобрать этому названия. Но никак не чувство вины. Нет. Обвинять он мог только полицейского, который разбудил его сегодня чуть свет и сообщил о вызове в суд в качестве свидетеля. «Свидетеля чего?» – спросил Карлос. Полицейский пожал плечами и ответил, что повестку Карлос получит в суде. По всей видимости, они очень торопились.

Карлос встал и пошел в ванную. Будь что будет, но он твердо решил начать день с плотного завтрака и хорошей прогулки. Он позвонит Кармен и спросит, сможет ли она пообедать с ними; если же она занята, он предложит ей присоединиться к их компании хотя бы во время аперитива. Если тебе тревожно, нельзя расслабляться. Надо как можно больше двигаться, все время находить себе занятие, в общем… нет такой тревоги, которая не отступит перед активным образом жизни. И нельзя забывать: прошло всего две ночи после смерти судьи, Кармен оказалась сильнодействующим средством, он выпил несколько рюмок… а все это не способствует внутреннему равновесию. Пройдут день-два, от силы неделя, все наладится, и он будет спать крепким сном… рядом с Кармен.

«Крепко меня разобрало», – подумал Карлос.

Он пришел в радостное возбуждение от картины недалекого будущего, которую только что представил себе, поэтому, взглянув в зеркало, увидел там интересного мужчину. Вот только темневшая на подбородке щетина… И тут отражение интересного мужчины в зеркале застыло, а в голове Карлоса осталась единственная мысль: «Заметила Хуанита исчезновение опасной бритвы или нет?»

Он глубоко вздохнул, стараясь успокоить бешено колотившееся сердце, и мысли его понеслись вскачь. Обычно она лежала в нессесере, потому что каждый день он брился обычной бритвой. Опасная бритва была уступкой снобизму, и Карлос пользовался ею очень редко, но сейчас он не мог вспомнить, когда это было в последний раз, и оставлял ли он опасную бритву в ванной на столике; нет, на виду не оставлял, это точно, может быть, в шкафчике, за разными флаконами. И с какой стати Хуаните проверять, на месте ли его опасная бритва? В любом случае, вряд ли она обратит на это внимание. Если только из любопытства, случайно… Карлос заглянул в шкафчик: бритва, которой он обычно пользовался, и лезвия к ней лежали там; чуть в стороне – нессесер… А если она что-то подозревает? Если она свяжет опасную бритву и орудие убийства? Необходимо узнать, что говорят, известно ли, каким оружием разделались с судьей Мединой? И если известно, то, скорее всего, Хуанита свяжет его имя не с преступлением, а с орудием преступления («Ой, дон Карлос тоже бреется опасной бритвой, такой, как в парикмахерских»), но потом, понемногу, начнет просыпаться любопытство, – вот тогда-то девушка и осмотрит всю ванную комнату самым тщательным образом. Или кто-нибудь, случайно услышав ее слова, подскажет Хуаните, что неплохо бы проверить… И если она нигде не найдет опасную бритву… В наши дни такими уже никто не бреется. Карлос вдруг засомневался: а не рассказывал ли он кому-то из своих здешних знакомых – или даже нескольким, – что у него есть опасная бритва и что он иногда ею пользуется. В зеркале по-прежнему отражалось его застывшее лицо – оно существовало само по себе. Если он успел кому-то рассказать об опасной бритве, без снобизма и надменности, никто не придаст этому значения. А если снобизм чувствовался, то и поделом ему. Впрочем, он всегда сможет сказать, что этим летом не захватил ее… да и потом, кто вспомнит о брошенных вскользь словах? Карлос хлопнул себя полбу. Он не помнил, оставлял эту бритву в ванной на виду или нет. Он даже не помнил, пользовался ею или нет – то ли да, то ли нет. Бриться такой бритвой сложно и долго, настоящий ритуал по сравнению с электрической, но в Мадриде по выходным, когда времени бывало больше, он брал опасную бритву и брился особенно тщательно, без спешки, превращая бритье в священнодействие. Значит, надо вспомнить, пользовался он по приезде сюда опасной бритвой или нет. Но вспомнить это не удавалось. Во всяком случае, он захватил ее и собирался бриться ею иногда, для удовольствия; иногда, но никак не каждый день… И тут Карлоса осенило – он же не держал опасную бритву в ванной комнате именно потому, что боялся: начни он пользоваться ею ежедневно, ему быстро надоест, и бритье перестанет быть радостным священнодействием – ритуалы хороши, когда они редки. В церковь ходят по воскресеньям, а если ходить каждый день, то служба превращается в обыденность или занятие для святош. Приехав, Карлос совсем забыл про бритву, пока не достал ее из платяного шкафа; да, два дня назад он брился ею, поэтому и вытащил из шкафа, а потом положил бритву в угол шкафчика в ванной, за одеколоном, лосьоном, дезодорантом и всякой ерундой. Он помнил это потому, что именно оттуда достал ее в день смерти судьи Медины.

«Значит, по приезде я пользовался бритвой всего… два раза», – подумал Карлос, проводя рукой по заросшему щетиной подбородку.

Перебирая и перебирая свои выводы, судья де Марко каждый раз мысленно доходила до рощи и застывала, как потерявшая след ищейка, – именно там следы исчезали. Хоть бы знать, что она ищет… Из рощи можно выйти на дорогу, а с нее свернуть к большому шоссе или к Сан-Педро, но следов протекторов по периметру рощи не было; как не было и доказательств того, что машину спрятали среди деревьев от глаз случайного свидетеля. Конечно, отсутствие свидетелей удручало больше всего – казалось, что в этот час все население Сан-Педро погрузилось в летаргический сон. Оставались еще два варианта. Один – совершенно невероятный: убийца должен был войти в Холмистое, пересечь несколько владений, принадлежавших отдыхающим, и оказаться на окраине Сан-Педро. И, наконец, последний вариант: выйдя к реке, идти вдоль течения, по старому дощатому мостику перебраться на другой берег и затеряться среди выстроенных вдоль моря коттеджей. Версию о том, что убийца мог дойти до большого шоссе, следовало отклонить, потому что туда хода не меньше часа. Час на дорогу туда, само преступление и час на дорогу обратно, – нет, исключено. Получалось, что убийца вошел в рощу и испарился.

Судья де Марко вдруг спросила себя, а почему, собственно, следствие с самого начала решило, что убийца, уходя, обогнул дом и вышел через ту же калитку, через которую вошел? Время работало против него; резко, одним движением перерезав множество сосудов, в том числе и сонную артерию слева, вряд ли он сомневался в точности нанесенного удара. Зачем же, в таком случае, терять время и обходить дом кругом? Вне всякого сомнения, убийца действовал очень дерзко: был хорошо выбран день, действительно, на редкость жаркий, – один из тех дней, когда из-за влажности от жары устаешь вдвойне, – и час, когда все отдыхают после обеда. Но успех дела зависел от того, насколько быстро он справится, поэтому задержка, потеря времени казалась бессмысленной. Если только… если только в ней не было какого-то особенного, скрытого смысла. Но тогда, в чем он? Убийца во что бы то ни стало хотел пройти мимо окна гостиной и бросить последний взгляд на всю сцену, увидеть, как она смотрится со стороны? Но так ведут себя лишь люди искусства, художники, которые любят отойти на несколько шагов и окинуть взглядом только что законченную картину. Тут судья де Марко решила, что хватит фантазировать.

Мысли ее текли спокойно, с той естественностью, с какой одна за другой падают в реку дождевые капли, и вдруг дождь переполнил реку до краев, вода хлынула на берег – судья де Марко поняла: убийца хотел убедиться, что жертва его мертва, ему было важно увидеть это зрелище – зрелище состоявшейся смерти. Это оказалось так просто, что она даже не поздравила себя с догадкой. Просто, это было так. Но почему?

И судья де Марко снова вспомнила охватившую ее тревогу, когда она впервые увидела место преступления.

Allegretto Седьмой симфонии Бетховена в исполнении оркестра под управлением Рафаэля Кубелика звучало чуть слышно, – эта медлительность похоронной процессии в сочетании с задушевным лиризмом всегда завораживали Карлоса; основной мотив повторялся и повторялся, и на этом фоне allegretto переходило в crescendo. Музыка как нельзя лучше отражала настроение Карлоса. А потом, завершая crescendo, вариации ведущей темы наполнялись жизнью, звучали легко и весело, пока решительно не врывался основной мотив с его звучавшей в начале похоронной медлительностью, а потом – снова вариации, уже приглушенно, и так до конца части, такого необычного и такого точного. Да, эта музыка соответствовала тому, что творилось в душе Карлоса, возбужденного своими ощущениями, планами и образом Кармен.

И пока Венский симфонический оркестр радостно переходил к presto, Карлос закурил и встал на пороге домика. Солнце, вчера еще ослепительно сверкавшее и не собиравшееся уступать небо дождевым тучам, что приводило местных жителей в крайнее беспокойство и они готовы были орошать слезами землю, которой, по их мнению, грозила засуха, это солнце скрылось за свинцовыми тучами. Конечно, хорошая погода привлекала туристов, но вдали, на склонах гор виднелись бурые пятна засохшей травы. В таких случаях Карлос всегда был готов пожертвовать жарой: «Если вы хотите, чтобы все вокруг зеленело, если вы так цените зелень и приезжаете сюда ради нее, не мешало бы знать, что зелень появляется не по милости божьей, а благодаря дождю», – говорил он. Но он понимал, что плохая погода помешает ему провести с Кармен день на пляже. Утро на пляже было необходимо по сценарию, который он придумал, а теперь все пошло вкривь и вкось, и сценарий его оказывался под угрозой. Карлосу было свойственно опережать события; он любил обдумывать и предвкушать их в своем воображении – так он острее чувствовал радость того, что приходило после, и оба состояния были нераздельны. Это было как заклинание, как обряд, призванный умилостивить богов. Карлос считал себя предусмотрительным человеком, но мог перестраиваться на ходу, если того требовали обстоятельства; он бы никогда ничего не добился в жизни, если бы рассчитывал только на случайность, а не на упорные, хорошо продуманные усилия, ни на минуту при этом не теряя из виду конечную цель. Он добился своего положения потому, что не колебался, когда надо было сделать следующий шаг. Да, он был предусмотрительным человеком, но сразу чувствовал, в каких случаях надо забыть о предусмотрительности и выиграть можно, только поступив дерзко и неожиданно. Кармен – другое дело, здесь он мог себе позволить растянуть удовольствие. Почему он так считал? Да потому что развитие событий можно было предусмотреть, и весь его опыт говорил: решающая встреча состоится, причем очень скоро – множество мелочей подсказывало ему, что он не ошибается. Медлительность и неспешность хороши на другом этапе отношений, а не в начале. В Кармен Карлосу особенно нравилось то, что они без слов прекрасно поняли желания друг друга, благодаря лишь тонкой обольстительной игре, которая, у людей зрелых полна очарования и множества вкусовых оттенков, как старое выдержанное вино, и не имеет ничего общего с неуклюжей юношеской торопливостью.

Тут Карлос понял, что Седьмая симфония давно закончилась, а он задумался и не заметил. Войдя в дом, Карлос набрал нужную комбинацию цифр, и снова раздались звуки presto. Он посмотрел на часы – время еще было.

В приоткрытую дверь комнаты судебных заседаний просунулась чья-то голова:

– Сеньор Аррьяса пришел.

Судья де Марко посмотрела поверх очков и сказала:

– Пусть войдет.

Фернандо Аррьяса держался с подчеркнутым достоинством; поздоровавшись с судьей, он сел напротив ее стола. Машинистка устраивалась на своем месте, готовясь приступить к работе. Следом за свидетелем вошла секретарь суда и села так осторожно, словно боялась разбудить спящего. Скрестив руки на юбке и очень прямо держа спину, она разглядывала профиль врача.

Допрос был чистой формальностью, потому что оба прекрасно знали все вопросы и ответы, но судье де Марко нужен был не только официальный документ – она надеялась что-нибудь узнать; ее интересовали не только точные сведения: годилось все, в том числе и досужие домыслы, лишь бы они подтолкнули ее мысль.