Текст книги "Антарктида"

14

Сперва этот зыбучий мир показался Ванглену довольно странным, но, поразмыслив и подправив несколько констант в уравнениях бытия, он пришел к выводу, что все это вполне реально. Более того, этот жидкопластический воздух стал казаться Ванглену куда более естественной средой, чем обычное вещество с его надуманными фазовыми переходами между тремя странными агрегатными состояниями – твердым, жидким и газообразным. В этом мире воздух мог быть сколь угодно плотен, оставаясь текучим. Состояние вещества вообще нельзя было назвать газообразным, жидким или твердым. Здесь все вещество было аморфным, представляя собой молекулярно-коллоидную взвесь той или иной степени плотности и вязкости. Не только воздух плыл и лепился, но и все остальное, даже камень. Просто у камня вязкость была гораздо большей, и все же Ванглен мог мять его пальцами, поскольку он также представлял собой коллоидную взвесь. Единственное, чего Ванглен не мог постичь, так это почему камень затем вновь принимал первоначальную форму. Это явно выходило за пределы известной ему физики. А поскольку о физике он знал все, то это явно выходило за пределы физики вообще.

Исследуя феномен формы, Ванглен обнаружил, что предметы и тела в этом молекулярно-коллоидном мире могут взаимопроникать, диффузировать друг сквозь друга. Однажды, наглотавшись разреженного воздуха у земли, Ванглен так разоспался, что не заметил, как воздушная подушка расползлась под ним и он оказался на голых ветвях. Проснувшись, Ванглен обнаружил, что превратился в сплошной пролежень, а подложенную под голову руку он так отлежал, что ухо оказалось внутри ладони. Ветви глубоко врезались в тело. Ванглен чувствовал сучок в почках. Он весь опух и растекся, и ему пришлось довольно долго и интенсивно плавать в воздухе, прежде чем он обрел прежнюю физическую форму. С тех пор Ванглен стал спать на лету, плавая в небе.

15

Генерал шел по бесконечному коридору дворца. У некоторых дверей, за которыми стонали особенно громко и сладострастно, он останавливался, слушал, и на его непроницаемом лице возникало что-то вроде горькой улыбки, будто он вспоминал о чем-то далеком и почти забытом. Постояв некоторое время, он шел дальше, задумчиво потирая то одну, то другую щеку. Вот странно! За дверями майора Санчеса, начальника особого отдела, было тихо – ни криков, ни стонов, лишь какое-то бубнение.

Там… разговаривали! Генерал послушал минуту, а затем взялся маленькой, сухой ладошкой за массивную бронзу рукояти…

16

«Цветы. Одни цветы вокруг! Одежду после прогулки приходится вытряхивать от пыльцы, как от пыли, а утром она толстым слоем лежит на подоконнике и всех предметах в доме. В ветреный день на улицах – метель из лепестков. Птицы падают на лету, задыхаясь от ароматов. Неделю не поработаешь садовыми ножницами, и окна зарастают так, что света белого не видно. Говорят, цветы разрослись так после того, как их стали удобрять пеплом из сожженных отходов работы биореакторов. Сегодня утром увидел цветок, который пророс у кровати прямо сквозь пол, как раз между тапочками. Чуть пальцы не сломал, пока выдирал его. А зачем? Все равно вновь продерется, раз уж однажды пробил себе дорогу. Да и не цветы это вовсе. Доктор говорил, что это что-то вроде грибов. Словом – плесень. Эти цветы не вырывать, а соскребать приходится. У меня по всем углам – мох и цветы. Траву лишь в центре комнаты удается вытоптать. А на кухне выросла целая роща. Я горжусь своим домом, но особенно – кухней. Заглянул как-то в раковину – а там грязной посуды не видно из-за плесени. В ванной – грибы. Муравьиные дорожки по всем стенам. Ландшафтный дизайн. Все-таки дом архитектора! Но это так – безделица. На самом деле я думаю совсем о другом. Как же это трудно – все время думать об одном и том же. Днем и ночью. Я все время думал об этом в армии. Все время думаю об этом теперь. Читать не могу. Любая книга кажется мне порнографией. Даже Устав! Фу, какие мысли лезут в голову! Какие сумасшедшие идеи! У меня весь дом завален набросками проектов, хотя я прекрасно знаю, что все они неосуществимы. Сейсмическая обстановка в последние годы все ухудшается. Трясет так, что и на земле не устоишь. Не говоря о моих небоскребах. Похоже, скоро весь этот город провалится в тартарары. Если раньше его не смоет море. Донна Молина очень любит разглядывать мои рисунки. Говорит, что при виде моих башен у нее сразу твердеют соски. У донны Молины соски твердеют даже при виде огрызка карандаша. Впрочем, я ни на что и не претендую. Всю жизнь проектировал казармы. Единственное, о чем стоит вспоминать, – проект антарктической военной базы, этот колоссальный подземный небоскреб. Нам так и не сказали, для чего это нужно. Задача была сформулирована весьма просто: спроектируйте бункер так, чтобы даже вы сами не смогли найти из него выход, если, не дай бог, конечно, окажетесь там. Кажется, они готовят убежище для человечества. Военные есть военные, и все это больше походило на колоссальную тюрьму – сплошные коридоры, лестницы, камеры. Я выполнял лишь часть проекта и, хотя эта работа отняла половину моей жизни, мне трудно даже представить весь проект целиком. Ведь были еще тысячи архитекторов, и работа одного была лишь частью работы другого, и наоборот. Я выходил в отставку, а проектирование все продолжалось, несмотря на то что строительство уже шло полным ходом. Мне до сих пор иногда снится, что я блуждаю в этих подземных лабиринтах в поисках выхода, которого нет. Я оттого, быть может, и взялся за свои небоскребы, чтобы избавиться от этих темно-сладких кошмаров, вывернуть их наизнанку. И хотя вряд ли кто-то это замечает, но возле каждой из своих башен я рисую маленькую фигуру. Это не для масштаба. С человеком мои проекты несоизмеримы. Именно поэтому я и рисую ее. Никто этого не знает, но эта маленькая фигурка – Мария. Удивительная Мария! С тех пор как появились таблетки, не стало некрасивых женщин. Но когда я смотрю на Марию, то мне начинает казаться, что дело не в таблетках. Ее красота – не от мира сего. Когда я смотрю в глаза донны Молины, то вижу лишь две таблетки.

Когда я гляжу в голубые глаза Марии, то вижу небо без небоскребов».

17

Люди в этом вязко-текучем мире делали, что хотели. Ванглен не раз видел, как женщина под взглядом мужчины меняла цвет глаз, черты лица и даже телосложение. Если встречались двое мужчин, то один из них, если они общались достаточно долго, через некоторое время начинал превращаться в женщину. Однажды Ванглен наблюдал за мужчиной и женщиной. Из какого-то чудачества мужчина вдруг начал превращаться в женщину, а женщина на его глазах становилась мужчиной. В процессе превращения они выглядели довольно забавно и от души смеялись друг над другом, но чем дальше заходила шутка, тем серьезнее и длиннее становились взгляды, которыми эти двое обменивались. Наконец им стало мало взглядов, и они принялись лепить друг друга ласками. А потом они слились в долгом поцелуе. Буквально. Их губы срослись. Их животы слиплись. Их объятия становились все теснее. Поцелуй все длился и длился, пока оба не стали одним целым. В момент полного слияния их общая плоть содрогнулась в сладострастных конвульсиях. Наконец блаженные лица обоих стали проступать сквозь затылки. Так, с выражением сладкой муки, они проходили друг сквозь друга, пока вновь не стали собой. Правда, было видно, что они настолько обалдели от произошедшего, что не сразу могли понять, кто из них кто. Они с удивлением разглядывали собственные руки и ноги, ощупывали друг у друга лица, находили различия и знакомые черты. Судя по всему, они стали друг другом.

Люди могли сливаться в самых разных позах. Ванглен видел мужчину, по пояс вросшего в спину женщины. Он видел женщину, с головой ушедшую в живот мужчины. Слияние могло происходить быстро, а могло длиться днями. Люди могли сочетаться самым странным образом. Лицо одного могло появиться на причинном месте другого. Однажды Ванглен видел, как у мужчины вдруг стала проступать женская грудь и он начал ласкать ее своими четырьмя руками. Он видел женщину, которая сделалась со спины точно такой же, как с лица, чтобы быть сразу с двумя любящими. Он видел двух женщин, которые в порыве страсти разорвали своего мужчину надвое. Часто слияние больше напоминало борьбу, чем любовь. Люди сливались по трое, в каком угодно количестве и сочетании партнеров. Иногда после этого их становилось больше. Иногда – меньше. Откуда брались лишние и куда исчезали недостающие, было непонятно.

Ванглена местные жители не замечали. Они были явлениями разного масштаба и видели друг друга лишь благодаря атмосферным линзам. Ванглен просто исчезал из поля их зрения при попытке сблизиться. Он для них все равно что не существовал. Но однажды он все-таки удостоился долгого и пристального внимания со стороны местной женщины. Она решила побороться с ним взглядами, но, конечно, проиграла и прямо на его глазах превратилась в Киллену. Ванглен даже отлетел подальше, чтобы лучше разглядеть ее. Его сердце колотилось в груди, хотя Ванглен прекрасно сознавал, что это не Киллена, а лишь видимость ее, и стоит ему отвернуться, как она вновь превратится в женщину, которая ловит взгляды. Он даже не был уверен, что это женщина, а не животное или, скорее, атмосферное явление. Что это не был просто воздух, которым дышал Ванглен.

18

«Я честный священник и поэтому никогда не говорю людям, что Бог есть. Я лишь верю в то, что Он есть и что все, что происходит вокруг нас, происходит в согласии с Его волей и преисполнено высокого смысла. Именно вера помогла мне выстоять во времена растерянности и хаоса, когда никто вокруг не понимал, что происходит со всеми нами. Именно вера помогла мне со смирением принять крах всего, что люди веками считали смыслом существования. Вера помогала мне сохранить твердость и поддерживать слабых в самых трудных ситуациях, с которыми мне приходилось сталкиваться за годы службы полковым капелланом. Но верить в то, что Бог есть, – это лишь половина веры. Я не только верю, что Бог есть. Я верю в Него, верю в то, что Он прав, делая то, что Он делает с нами. Мы – лишь форма жизни. Форма, а не ее содержание. Кто нам дал право судить о том, что это значит – жить по-божески. С чего мы взяли, что можем быть правы в том, что считаем правотой? Как мы смеем думать, что можем ошибаться и что хоть какие-то из наших действий способны оскорбить Бога? И если наша праведность испокон веков вступала в неразрешимое противоречие со всем тем, что мы чувствуем на самом деле, то не справедливо ли то, что с нами произошло? Слава Богу, наконец мы перестаем быть людьми! Но это нелегко. Жить – и не стыдиться этого! Я всю жизнь смирял плоть. Я всю жизнь изнурял ее. Я честный священник и не делаю вид, что не чувствую ничего такого, что чувствую на самом деле. Каждый день, каждую минуту я веду напряженный внутренний поиск, обследуя самые темные закоулки своей души, а не завелось ли в них что-то за те недолгие минуты, что я ослаблял свой духовный взор. Я не даю ни единому греховному желанию шанса ускользнуть от моего внимания.

Еще до того, как порочная мысль шевельнется в моей душе, я уже готов к встрече с ней. Я во всеоружии. Я продумываю в мельчайших деталях и самым тщательным образом анализирую самые темные побуждения еще до того, как они во мне на самом деле возникнут. Поэтому ни одно из них, каким бы диким и безумным оно ни показалось, ни разу не захватило меня врасплох. Используя личный опыт, я научился помогать другим людям, изобличая в них все самое темное, открывая им глаза на мрак собственных душ. Ни одна святоша еще не уходила от меня без чувства глубочайшего потрясения тем, что я открыл ей. Каждый день я читаю своей страждущей пастве главы из армейского Устава. Но я чувствую, что могу прибавить что-то и от себя. Литература под запретом, и то, что я делаю по ночам, это преступление, но для меня уже давно не существует ничего преступного, и я пишу по ночам книгу, по сравнению с которой Устав – святое писание. Но я предан своему делу не только словом, но и делом. Священник обязан служить образцом для паствы. Само удовольствие я превратил в долг, в ежечасный подвиг. Так много блаженных женщин нуждаются в моей помощи. Все мужчины – в армии, нас здесь всего дюжина потрепанных ветеранов на весь квартал, и на паперти приходской церкви всегда толпятся несколько одержимых страдалиц, которые, целуя следы моих ног на ступенях, ползут за мной, на коленях моля меня о милости. И я никому не отказываю в утешении. Наш мир – тварный. Он не возник сам по себе. Святая вера во всесилии Божьем и в первородной правоте всего сущего всегда поддерживала меня! Но ныне… Ныне моя вера поколеблена. И виной тому – Мария! Она не ходит в церковь. Я ни разу не благословлял ее грехов. Но когда я вижу ее строгие серые глаза, то ко мне невольно закрадывается крамольная, дикая мысль: а вдруг и на Земле есть место для неземного? Вдруг истинное блаженство – это что-то совсем другое?»

19

– Мария! Мария Тремендос! Можно, я буду звать тебя так? Потрясающая Мария! – майор Санчес сидел за бесконечным дубовым столом, края которого скрывались где-то в полумраке. За его спиной косо нависал огромный портрет Генерала в белом кителе и, несмотря на свой властнопростецкий тон, майор казался совсем ребенком рядом с этим столом и портретом. Если бы не форма, над ним можно было даже посмеяться, настолько потешным был его вид: маленький, лысый, толстый человечек с красным носом-пуговкой. В кабинете царили сумерки, и, чтобы Мария лучше видела его, майор зажег и направил на себя настольную лампу, еще разительнее высветившую резкими, как надрезы, тенями сморщенное личико усохшего эмбриона с усиками.

Кондиционеры, как всегда, не работали из-за пыльцы и лепестков, и, несмотря на распахнутые настежь окна, в кабинете было темно и душно. Весь фасад дворца закрывал огромный портрет Генерала, и в распахнутом окне виднелся лишь маленький фрагмент какой-то его гигантской черты: не то бровь, не то ноздря, не то глаз. Мария едва различала многочисленные орудия пыток на стенах: плетки, ремни, цепи, удавки, кожаные маски, мотки веревки, ошейники, намордники, кляпы. Вдоль стен стояли жутковатого вида верстаки и станины. Майор весь взмок. Его лицо выпукло блестело в свете лампы. Руки на столе напоминали два куска распаренного мяса. Мария сидела в наручниках на табурете посреди кабинета. Майор надел на нее солнечные очки, чтобы не видеть ее глаз.

– Так и будешь молчать? – продолжал майор, отирая испарину со своего младенческого личика. – Значит, ты из тех, кто любит молчать. Кто не говорит ни «да», ни «нет». Но тогда тебе нужно хорошенько уяснить: сейчас, Мария, ты находишься в Особом отделе, а это такое место, где тебе придется сказать «да». Или «нет». Мне все равно, что ты скажешь. Главное, чтобы ты ответила. Ты знаешь, что не отвечать на любовь в нашей стране – это преступление, а не наказание, и если ты из тех, кто любит мучить, то ты попала по адресу. Но любовь Особого отдела – это особая любовь, и она не может остаться безответной. Я могу заставить тебя кричать мне «Да, да, да!» или «Нет, нет, нет!». Но мне нужно от тебя чистосердечное признание. Чистосердечное признание в любви. Не превращай любовь в пытку. Любовь может быть зла, поверь мне. Но я сделаю так, что все муки любви покажутся тебе раем. Я перевидал здесь много таких, как ты. И не надо считать меня зверем. Думаешь, я делаю все это лишь для собственного удовольствия? Я уже давно получаю удовольствие чисто механически. Это не очень сложные механизмы, поверь мне. Вон они, стоят в углу. Я могу пустить их в ход, а могу обойтись без их помощи, стоит тебе лишь попросить меня не делать этого. Скажи же что-нибудь! Ответь мне! Не бойся, я все равно призову тебя к ответу! Наручники – это лишь для того, чтобы ты чувствовала себя свободнее.

Майор достал из ящика стола стеклянную банку, высыпал из нее на ладонь пригоршню таблеток и разом кинул их в рот, преувеличенно смакуя несуществующий вкус. Он нарочно не спрятал банку обратно в ящик, а оставил ее на пустом столе, прямо под лампой, чтобы содержимое хорошо было видно в свете лампы.

– Я ведь добрый, Мария! Но я могу быть злым, если ты этого захочешь.

Но сейчас я добрый. Если хочешь, я дам тебе таблетку, – майор подождал немного, но, видя, что Мария молчит, продолжил с неподдельным сочувствием: – У меня сердце разрывается, на тебя глядючи. Я знаю, что ты уже сутки обходишься без любви. Я специально распорядился, чтобы тебя никто пальцем не тронул, даже если ты начнешь биться головой о двери своей одиночной камеры. Вижу, что ты держишься молодцом. Но надолго ли тебя хватит? Тебе известно, что происходит с людьми без любви? Без любви люди сходят с ума. А еще я знаю, что тебе уже сутки, как не давали таблеток. Тебе известно, что происходит с людьми без таблеток? Это будет почище сумасшествия. Это похоже на аллергию. Аллергию на воздух, на солнечный свет, на цветы, на мужчин и на женщин, на собственные мысли, на собственное существование. Человек теряет способность трезво смотреть на вещи. Он перестает видеть то, что есть. Вместо мужчин и женщин ему начинают мерещиться какие-то фантастические чудовища. Обычные люди кажутся монстрами. Разве я похож на монстра, Мария? А ведь я стану им, если ты и дальше будешь упорствовать.

Майор вышел из-за стола, и стало видно, что на поясе у него повязан кожаный фартук. Он обошел вокруг Марии, внимательно ее разглядывая, затем остановился у нее за спиной и горячо зашептал в самое ухо, будто это не он, майор Санчес, а кто-то другой, какой-то неизвестный друг, подсказывает Марии, что ей надо делать.

– Сейчас тебе предстоит сделать выбор, Мария. Так сделай же его! Если не хочешь мучиться, то мучай. «Да» – это ад наоборот. Если не хочешь говорить «да», скажи «нет». Но ты должна сделать выбор. И не надо казнить себя, Мария! Это сделаю я.

Мария молчала, и Санчес вновь распрямился, стал собой, властным и смешным человечком. Он принялся ходить вокруг Марии кругами, и стало видно, что под фартуком на нем надеты кожаные штаны с огромными прорезями на насиженных ягодицах. Фартук и штаны отвратительно скрипели. На ягодицах явственно виднелись следы недавней порки.

– Я мог бы просто отправить тебя на Стадион. Но я вижу, что для такой, как ты, этого мало. Стадион – это для тех, кого еще можно спасти. А я смотрю на тебя, и мне все больше кажется, что ты не нуждаешься в спасении. Таким, как ты, – прямая дорога в Антарктиду. Ты понимаешь, что такое Антарктида? – майор громко щелкнул суставами пальцев. – Я расскажу тебе. Тебе, разумеется, известно, что наши замечательные таблетки являются продуктом процессов, происходящих в особых биореакторах. Успехи фантастические! Проблема лишь в том, что эти процессы совершенно неуправляемы. Цепочки аминокислот, которые мы выпариваем из биомассы, стали столь сложны, что даже просто расшифровать их структуру нашим ученым уже не удается, не говоря о том, чтобы как-то интерпретировать ее. Бактериальная масса в биореакторах становится все «умнее». Она научилась бороться со всеми мыслимыми болезнями, но, похоже, на этом не остановилась. Она начала сама изобретать невиданные, никогда не бывавшие в природе болезни, чтобы бороться с ними. Наши ученные до поры до времени могли судить об этих болезнях лишь по косвенным признакам, по все новым и новым изменениям в структуре аминокислот, которая продолжает усложняться, несмотря на то что никаких болезней на земле больше нет, ни новых, ни старых. И тогда ученые поняли, что новые болезни появляются в самой массе, в самом реакторе. И это страшные болезни. Они способны сожрать человека за считанные минуты, а то, что остается от него после «лечения», уже не назовешь человеком. С точки зрения таблеток, сам человек – это болезнь. Так вот, Мария, Антарктида – это вовсе не место ссылки для неисправимых романтиков, как ты, наверное, думаешь. Там, глубоко подо льдом, мы организовали лабораторию, в которой проводятся опыты. Нашим умникам мало косвенных свидетельств. Они хотят все видеть воочию. И для этих опытов им нужен человеческий материал. Ни к чему больше не пригодный человеческий материал. Теперь ты понимаешь, что тебе грозит, Мария, если я вдруг решу, что ты ни на что не годишься? Стадион покажется тебе раем по сравнению с Антарктидой.

Майор Санчес остановился и еще раз обозрел Марию с ног до головы.

Пот заливал ему глаза. Мария молчала, и майор снова заскрипел кожей.

– Ты, наверное, думаешь, что Бог позаботится о тебе. Ведь ты такая хорошая! Так думали многие на твоем месте. И, в общем, так оно и будет. Но в каком смысле? Тебе известна теория о множественности миров? – майор сделал паузу, давая Марии время для ответа, но она снова не сказала ему ни «да», ни «нет», и майор со вздохом продолжил:

– Наша Вселенная – лишь пузырь вакуума, который расширяется в Пустоте со скоростью света. Но вакуум – это не Пустота. Пустота – это то, что окружает вакуумный пузырь Вселенной. И эта Пустота в свою очередь расширяется в Ничто со скоростью бесконечно большей, чем любая скорость, – со скоростью Пустоты, расширяющейся в Ничто. Эта скорость настолько больше скорости света, что даже если две вселенные, такие как наша, возникают одновременно в двух бесконечно близких точках Пустоты и начинают со скоростью света расширяться навстречу друг другу, то они все равно никогда не столкнутся. Более того, расстояние между точками Пустоты, в которых две эти вселенные возникли, будет увеличиваться настолько бесконечно быстро, что это расстояние мгновенно станет бесконечно большим, и между любыми двумя соседними вселенными образуется непреодолимая Пустота, в которой из-за ее бесконечно быстрого расширения вновь и вновь вспыхивают пузыри все новых и новых вселенных. Пустота словно бы рвется, вскипает во всех своих точках, заполняясь вакуумом, как шампанское пузырями. Вселенные беспрерывно возникают в каждой точке расширяющейся Пустоты, но каждая из этих вселенных уже через мельчайший промежуток времени, и даже еще быстрее – в самый момент своего возникновения, становится бесконечно далекой от всех других рядом возникших вселенных, и во всех точках бесконечной Пустоты между ними вновь возникают вселенные и сразу становятся бесконечно далекими, а ненасытная Пустота, расширяясь в Ничто, все порождает и порождает миры и никак не может ими насытиться. Более того, Пустота не одна. Поскольку Ничто не имеет ни расстояний, ни времени, то пустот в ней одновременно существует бесконечное множество. И как бы быстро пустоты ни расширялись, они никогда не сталкиваются друг с другом. Как может с чем-то столкнуться Пустота, расширяющаяся в Ничто? И в каждой пустоте кипит миротворчество. Количество вселенных не просто бесконечно. Оно бесконечно в бесконечной степени. И в них реализованы все мыслимые и даже все немыслимые законы физики. О чем бы ты ни подумала – это уже существует. Существует даже то, о чем ты и подумать не можешь, Мария, поверь мне. И как бы ни мала была вероятность возникновения жизни, а затем – разума, эти условия непременно возникнут среди бесчисленных вариантов бытия, и эти условия будут выглядеть, словно подобранные Творцом умышленно. В этом и состоит Его замысел. Но этим он не исчерпывается. Сами вселенные, как бы ни были они велики, – конечны, а число их – бесконечно. А это с математической точностью значит, что среди бесконечного количества вселенных есть бесконечное количество совершенно одинаковых миров, которые не отличаются друг от друга ни единым атомом. И сейчас, в эту самую минуту бесконечное количество таких же упрямых Марий сидят перед бесконечным числом добрых майоров Особого отдела и думают, чем им ответить на доброту. И всегда сидели, и будут сидеть всегда в будущем. Бог не оставил тебя, Мария!

Он все учел, и среди его бесконечных миров есть такие, где все происходило точно так же до той самой минуты, когда одна Мария отказала мне, а другая – согласилась. А Бог посмотрит, как лучше. Так помоги же ему, Мария. Скажи что-нибудь! Все будет так, как ты хочешь. Тебе надо лишь захотеть. Бесконечное количество Марий на этом табурете храбро сказали мне «нет», а не менее бесконечное их количество – разумно со мной согласились. Ты можешь обречь себя молчанием на гибель, но знай, что где-то есть и другая Мария. Почему спастись должен кто-то другой, хотя это можешь быть ты? Хотя это ты и есть. Я просто хочу помочь тебе стать собой, Мария! Ты должна решить, в каком мире ты живешь! Господь всесилен, а потому способен на все, и я докажу тебе это. Есть миры, в которых ты сказала «да». Есть миры, в которых прозвучало «нет». Есть даже такие миры, где добрые майоры Санчесы сидят сейчас в наручниках на табурете перед злыми Мариями, решая, что ответить на любовь, которая зла. И если ты захочешь, то, как ни невероятно это выглядит, так будет и у нас с тобой. Такова теория невероятности. Только скажи слово, Мария! Создатель дает тебе возможность выбора. Но на самом деле от тебя уже ничего не зависит.

Что бы ты ни выбрала, на самом деле уже много раз выбрано тобой. Ты же не думаешь, что ты одна такая на свете? Зачем упорствовать, если это уже ничего не изменит, потому что бесконечное количество Марий уже так и сделало.

Санчес подошел к Марии вплотную, глядя ей прямо в лицо своими потными глазами.

– Не мучь себя, Мария! – снова горячо зашептал он ей на ухо. – Скажи «да» или скажи «нет». Решай сама, кто из нас будет мучиться. Скажи что-нибудь хотя бы потому, что это совершенно неважно, потому что даже твое молчание я могу интерпретировать как «да» или как «нет», и сейчас здесь все равно произойдет то, что уже происходило в этом кабинете бесконечное количество раз…

Майор Санчес протянул свои мокрые, обваренные ладони к Марии, но в это мгновение за его спиной раздался тихий голос:

– Не в этом мире, мой славный Санчес. Не в этом мире.

Мария почувствовала, что по ее ногам потянуло холодом. Майор Санчес быстро обернулся. У приоткрытых дверей стоял Генерал.