Текст книги "Дама номер 13"

– Каким образом ты их ищешь? – спросила она, когда он приблизился.

«Ритуальные вопросы. Как будто оценивает, могу ли я быть „приглашенным“».

– Следуя за тобой, – произнес Рульфо без тени сомнения.

В это мгновенье девочка пересекла мостовую и толкнула огромную двустворчатую дверь, расположенную как раз напротив дома. Рульфо это строение с первого взгляда показалось старым гаражом, но, подняв глаза, он прочел вывеску над входом – составленное из погасших лампочек слово «Театр».

Он подошел и заглянул внутрь. Его взору предстал грязный вестибюль. В противоположном его конце он увидел чуть приоткрытую дверь, откуда шел тусклый свет. Девочка исчезла. Он отворил дверь и оказался в небольшом зале, в противоположном конце которого виднелась сцена, заставленная строительными лесами и металлическими конструкциями. Рампа была выключена, однако светильники в партере поблескивали. В театре находился еще один человек: с правой стороны в первом ряду сидел мужчина. Царившая тишина казалась неким предзнаменованием. Рульфо двинулся по центральному проходу и, дойдя до первого ряда, взглянул на незнакомца. Он был довольно солидного возраста, с густыми седыми волосами, симпатичной бородкой, в очках в золотой оправе. Одет он был элегантно: синий костюм, рубашка в голубую полоску и желтый галстук.

– Присаживайтесь, сеньор Рульфо, – обратился к нему мужчина, не взглянув на него, однако церемонно указав рукой на соседнее кресло.

Рульфо не очень впечатлил тот факт, что им известно его имя и что ему показывают, что его ожидали. Он послушался и опустился в кресло. Едва касаясь прямой, словно негнущейся спиной спинки кресла, мужчина продолжил говорить каким-то механическим голосом, не глядя на собеседника:

– Чего вы от них хотите?

Рульфо пришло в голову, что он начинает понимать эту игру в вопросы и ответы.

– Не знаю, – ответил он. – Возможно, познакомиться с ними…

Мужчина покачал головой:

– O, нет-нет. Это они желают познакомиться с вами. Работает все именно так: именно они повелевают, а мы им подчиняемся… Должен сказать, что это большая честь. Они никого так скоро к себе не допускают. Но вам они отворят дверь. Большая честь для чужака.

– А какое вы имеете к ним отношение?

– Все мы имеем к ним некоторое отношение, – ответил тот. – Правильней будет сказать так: они – во всем. Но в вашем случае я не обольщался бы: в ваших руках оказалось нечто, что принадлежит им, и они желают вернуть эту вещь. Вот так, запросто.

– Что вы хотите этим сказать? – задал вопрос Рульфо, хотя догадывался, о чем идет речь.

– Имаго.

– Фигурка, которую мы достали из аквариума?

– Естественно, а что другое может иметься в виду? Вы меня просто удивляете. – Произнося эти слова, мужчина улыбался.

Но, присмотревшись к выражению его лица, Рульфо понял, что улыбка эта вымученная – словно кто-то расположился за его спиной и держит на мушке.

– Могу я поинтересоваться, сеньор Рульфо, как вы с этой девушкой поступили с имаго?

Рульфо задумался над ответом. Он не хотел разболтать, что фигурка осталась в доме Ракели.

– Раз уж вы знаете все детали истории, почему бы вам не знать и об этом?

– Имаго должно находиться внутри тканевого чехла, под водой, – провозгласил этот господин, уклонившись от ответа, – в условиях полного устранения. Это очень важно. Верните фигурку, и все будет хорошо… Они сообщат вам, когда и где вы встретитесь. Но хочу сделать еще одно предупреждение, – продолжил он тем же ровным тоном. – На эту встречу могут прийти только вы и эта девушка, с фигуркой. Вы меня поняли, сеньор Рульфо? Оставьте своих друзей за рамками этого дела. Вопрос этот касается только вас, девушки и их. Я ясно выражаюсь?

– Да.

Рульфо содрогнулся. Откуда они знают, что он только что беседовал с Сесаром и Сусаной?

И тут господин в первый раз повернулся к Рульфо лицом и взглянул на него:

– Они пожелали, чтобы я сообщил вам, что я их однажды предал… и за это заплатила моя дочь. Меня зовут Блас Маркано Андраде, я театральный антрепренер.

И в этот момент, как будто прозвучавшие слова были оговоренным сигналом, огромный духовой оркестр из никому не видимых музыкантов озарил блеском металла сцену и одновременно зажглись ослепительные огни рампы. Из-за кулисы появился чей-то силуэт. Это была юная худенькая девушка с каштановыми волосами. Одета она была в обтягивающее фигуру трико цвета сырого мяса и на вид была лет шестнадцати-семнадцати. В чертах ее лица проглядывало легкое сходство с лицом Маркано. Приняв грациозную позу, она склонилась в приветственном поклоне, словно перед ней был полный зал.

– Она была моей дочкой, – сказал Маркано совсем другим тоном, словно ему в первый раз было позволено выразить свои чувства.

Девушка продолжала приветствовать зал и посылать в партер воздушные поцелуи, изящно сгибаясь в такт визгливому вальсу, но, пока Рульфо ее разглядывал, в голове его зародилась в высшей степени странная и при этом ужасающая уверенность.

Девушка была мертва.

Она склонялась, улыбалась, посылала воздушные поцелуи, но она была мертва.

Эта девушка уже давно умерла. Он понял это как раз в ту секунду.

Девушка закончила раскланиваться и покинула сцену, удалившись за ту же кулису, из-за которой вышла. Музыка смолкла, завершившись финальным звоном литавр, и сцена вновь погрузилась во мрак.

– Их наказания ужасны, – произнес Маркано в воцарившемся молчании. – Верните им фигурку, сеньор Рульфо.

Огни в партере стали блекнуть в тот самый момент, когда Маркано застыл в параличе, словно завод его внутреннего механизма закончился.

Рульфо встал, отыскал выход и, тяжело дыша, вышел на улицу.

V. Фигурка

Тем вечером девушка возвратилась очень поздно, процокала каблучками через двор, вставила ключ в замочную скважину, повернула его, открыла дверь и почувствовала, как сердце ее упало. В маленькой гостиной горел свет. Походный фонарик был включен, и пахло табаком, но не того сорта, который имел обыкновение курить Патрисио.

Она узнала, кто это, до того, как услышала голос:

– А я и не знал, что у тебя привычки лунатика. Жду тебя здесь уже по меньшей мере два часа.

Стоя на пороге, девушка набрала в грудь воздуха, зажмурила глаза и постаралась собраться с силами. Визит этот был жестоким сюрпризом под конец такого утомительного дня, но она знала, что клиенты могли приходить когда им вздумается.

Патрисио раздал дубликаты ключа от ее квартиры всем, кто хорошо платил, и она была обязана принимать посетителей, в какое бы время они ни заявились.

Она собралась с духом, вошла в квартиру, закрыла дверь на ключ и направилась в гостиную.

Мужчина удобно устроился на обшарпанном диване, широко расставив ноги. Одет он был как всегда: темный костюм, рубашка в серую полоску и бело-сине-серый галстук. Сорочка и галстук повторяли контуры выпирающего живота. Рука с сигаретой периодически поднималась вверх. Его рыхлое, нездорового цвета лицо было прорезано солнечными очками и вечной улыбкой. Очков этих он никогда не снимал. И никогда не переставал улыбаться. Имени его она не знала.

Она поздоровалась и, не услышав ответного приветствия, сделала еще два шага и остановилась перед ним.

– Ты не считаешь нужным извиниться?

– Мне жаль.

Она знала, что все это было не чем иным, как фрагментами любимой игры этого мужчины в черных очках – унижения. Естественно, она не чувствовала себя виноватой, вернувшись домой в это время. По пятницам и субботам встреч с клиентами было немало, к тому же ей пришлось зайти в клуб – мерзкий притон с красными стенами, расположенный в подвале придорожного борделя, – зайти, чтобы получить информацию о своих ближайших свиданиях. Единственное, чего она хотела, покончив с делами, так это закрыть глаза и отдохнуть – насколько это было возможно. Однако ее жизнь ей не принадлежит, она знала об этом. И отдых тоже.

– И это все, что ты хочешь сказать?

И тут ее мысли обратились в другую сторону.

Запертая комната.

Этот тип утверждает, что прождал ее здесь довольно долго. Но… ограничился ли он ожиданием, сидя на этом диване? Нет, вероятнее всего, он прошелся по всей ее крошечной квартирке, зайдя и в эту комнату.

А если было именно так, то что он предпринял?

Ей до смерти хотелось проверить, все ли в порядке. Но сделать этого она не могла. Пока еще нет.

Носок его ботинка ткнулся в ее левую ногу.

– Повторяю: так ты извиняешься?.. Просто «мне жаль»?

Мужчина по-прежнему был спокоен, он удобно устроился на диване, держа толстыми пальцами сигарету, улыбаясь и произнося слова мягко, почти ласково, с надменным выражением каменного вседержителя на лице. Однако ей было хорошо известно, каким он был в действительности. Его манеры не могли ее обмануть. На самом деле он был худшим из всех.

Человек этот имел обыкновение появляться неожиданно, посреди ночи, к тому же его визиты были незабываемы. Большинство клиентов приходило к ней, желая развлечься, но единственное, чего жаждал господин в черных очках, так это ее страданий. Девушка боялась его еще больше, чем Патрисио.

Она встала на колени и склонила голову. Убирать волосы нужды не было – на работе она всегда носила их собранными в пучок.

– Я сожалею, – повторила она.

Очки, вороном вздыбившись над улыбочкой, внимательно смотрели на нее.

– Ты меня разочаровываешь. Мой пойнтер и то делает это гораздо лучше тебя…

Девушка глубоко вздохнула. Она знала, чего он добивается и чем все это должно закончиться.

Не поднимаясь, она сняла куртку, стянула через голову свитер и начала расстегивать пуговицы на юбке. В черных стеклах очков призывно отразилось ее тело. Потом она стянула сапожки, чулки и трусики – достаточно быстро, чтобы не раздражать мужчину, но стараясь не повредить ни одной вещи. Раздевшись полностью, она просто вытянулась на полу, привыкнув делать это уже тысячу раз. Холод плитки на полу, как и жесткость металла колец и колье Патрисио, с которыми она никогда не расставалась, проникли в ее тело, и она потянулась губами к роскошным мужским туфлям. Туфли пахли новой кожей.

Она высунула язык.

Резкий, неожиданный рывок за волосы заставил ее поднять голову.

– Открой глаза, – проговорил мужчина изменившимся тоном.

Она подчинилась. Рука вновь дернула за волосы, и девушка слегка приподнялась, немного, пока не оказалась на коленях. Перед ее глазами раскачивался мешочек из плотной ткани.

– Где она?

Ее глаза медленно переместились с мешочка на солнечные очки. Ни следа улыбки на лице мужчины не осталось.

– Я нашел только филактерию. Где сама фигурка?

Мужчина все тянул ее за волосы и одновременно, другой рукой, раскачивал перед ее лицом мешочек. В первый момент она растерялась – не понимала, о чем он говорит. Но вдруг вспомнила все. Как будто ощутила укол страха.

– Не знаю, – сказала она.

– Конечно же знаешь. – Мужчина дернул ее за волосы один раз, потом другой. – Не вздумай мне врать. Даже не помышляй.

– Я не вру, я правда не знаю, не знаю…

Так и было. Она начисто забыла об этой идиотской фигурке. Думала, что тот бородатый тип («И как же его звали?.. Рульфо. Саломон Рульфо») унес ее вместе с фотокарточкой в рамке прошлой ночью. Но самым невероятным было открытие, что этот мужчина что-то об этой истории знает. Может, ему известно и о ее кошмарах?

И еще он упомянул какую-то «филактерию». Что может означать это слово?

– Я задам тебе этот вопрос еще раз. В последний раз, и теперь я хочу получить ответ. – С каждым произнесенным словом мужчина все сильнее дергал ее за волосы, заставляя сгибаться почти до самого пола. – Скажи мне, где, в каком месте ты спрятала фигурку…

Что она могла поделать? Единственное, чего она добилась бы, продолжая молчать, так это увечий от руки этого человека. И хотя ее не очень страшила боль, которую он сможет ей причинить, она вдруг забеспокоилась о том, что мужчина, возможно, уже обнаружил его и решит причинить боль и ему. В других обстоятельствах она, возможно, ничего бы и не сказала. Она изо всех сил ненавидела этого человека и не хотела впутывать Рульфо, но теперь другого выхода не оставалось.

– Она у него… Его зовут Саломон Рульфо. Я не знаю, где он живет, но у меня есть его телефон…

Секунду ничего не происходило. Глядя с близкого расстояния на беспощадные черные очки, девушка задавалась вопросом, не слишком при этом переживая, убьет он ее прямо сейчас или чуть позже. Но тут очки подались назад.

– Ради твоего же блага надеюсь, что это так. – Волосы ее оказались свободны, мужчина поднялся. – Я вправду на это надеюсь. Рассчитываю на то, что ты меня не разыгрываешь…

И вдруг, сама не зная как, притом что она все еще стояла на коленях и видела только его туфли и штанины, она почувствовала, что улыбка ледяным светом вновь осветила его физиономию.

– Но мы ведь не распрощаемся с тобой просто так, немного не позабавившись, а?

фигурка

Внутри ее есть могила.

Когда она прячется в эту тысячелетнюю могилу, никто и ничто не способно причинить ей вред.

Удар ногой швыряет ее на пол. Она чувствует тяжесть тела у себя на спине, раздвигающую ей ноги. Стискивает зубы.

фигурка. там.

Из могилы вырываются острые языки темного пламени. Языки, похожие на свет сгоревшей луны. Как костер, в который побросали звезды. Холодный пожар, превративший весь мир в угли, не оставил после себя ничего, кроме черной ночи.

Она царапает ногтями плитку, в то время как эта тяжесть проникает внутрь ее.

фигурка. там. в углу.

В этой могиле, в этой запечатанной камере ее воображения, она прячется от боли. Там, внутри, она продолжает быть собой, но становится недостижимой.

На мгновенье, у самого пола, открываются ее глаза. И тут она ее видит.

Фигурка. Там. В углу.

– Запомни: если ты мне наврала, я вернусь…

«Скажи ему, пусть он ее унесет. Скажи ему.

Нет, ничего ему не говори».

Мужчина добавил что-то. Какую-то конкретную угрозу. Она, теряя рассудок, поняла, что он нашел то, что в запертой комнате. «Я должна пойти посмотреть. Должна пойти посмотреть». Она услышала звук закрывшейся двери. И – тишина. Она осталась неподвижной.

«Почему я ему не сказала? Почему?

Я должна пойти и посмотреть. Я должна».

Холод плитки заморозил ее живот и грудь, лишив их чувствительности, подобно ледяному бальзаму. Она понимала, что ей нужно встать, но боль и усталость не позволили ей сдвинуться с места.

Прежде чем снова закрыть глаза, она еще раз посмотрела на дальнюю стену. Нет, это не галлюцинация: она была там, на полу.

Она поморгала в ледяном мерцающем полумраке, некой гамме переходов между оттенками тени, и смогла различить свой сапог, лежащий недалеко от ее правого глаза.

Чулок. Ее белье на полу.

Она встала. Что-то металлическое упало на пол: шпилька. Резкими движениями она вытащила все остальные. Невероятно черные и длинные волосы упали на плечи и спину. И она, спотыкаясь, побрела к ванной, в темноте ощупью откинула крышку унитаза, и ее вытошнило. Рот захлестнула горечь. Мир стал каруселью теней, бешено крутившихся вокруг.

Тяжело дыша, она села на пол и сидела, пока к ней не вернулось спокойствие, выдержка, способность сохранять присутствие духа.

Самым ужасным было то, что она всегда в конце концов приходила в себя. Тело ее – этот мускульный мешок, туго набитый песком, – никогда не сдавалось, не предлагало ей той последней капитуляции, которой она страстно желала. Оно наверняка было задумано неким жестоким богом, каким-то расчетливым божком-садистом. Она ненавидела свое тело. Ей внушала отвращение каждая его жилка.

Она встала и открыла кран душа. Холодная вода быстро привела ее в чувство. Она намылилась раз, потом еще, стремясь смыть с себя все, до последнего, следы того типа. При всем при том человек в черных очках никогда не оставлял на ее коже других следов, кроме синяков и ощущения безграничного унижения. Она подозревала, что он даже не чувствовал настоящего желания обладать ею. Когда он входил в нее, как этой ночью, он делал это как несложный механизм, инструмент, который, казалось, предназначен исключительно для того, чтобы унижать и истязать ее снова и снова. Но вода заставила ее поверить в то, что по крайней мере часть тошнотворных воспоминаний о нем навсегда исчезла.

Тут она подумала, что нужно кое-что проверить. Она быстро вытерлась и вышла из ванной. Холод неожиданно набросился на нее, но ей не хотелось тратить время на одевание. Она осторожно открыла дверь в коридоре и вошла. Это была крохотная комнатушка с убогой постелью на полу и несколькими разбросанными там и сям предметами, самым заметным из которых была тарелка с остатками еды. Она наклонилась и оглядела накрытый одеялами холмик. Смотрела на него долго, словно не могла решить, что ей с этим делать.

Наконец она немного приподняла одеяло и удостоверилась в том, что ничего плохого, кажется, не произошло. Спит. Затем она снова подоткнула одеяло и вышла.

Обернулась полотенцем и возвратилась в столовую, лампа в которой все еще пыталась светить. Присела и подняла с пола восковую фигурку.

Акелос.

Она не очень хорошо понимала, почему не сказала тому мужчине, что фигурка здесь, на полу. Та, конечно же, упала со стола прошлой ночью, когда они с Рульфо стали ласкать друг друга (теперь она припомнила, что тогда же упала и консервная банка), и закатилась в этот угол. Если бы она так поступила, проблема была бы уже решена.

«Нет. Ты сделала правильно».

Она подняла перевернутый стул и села на него. Фигурка была у нее в руке.

«Ты хорошо сделала, что ничего не сказала».

Принялась разглядывать эту вещицу. Та практически ничего не весила. Она была почти что ничем. Ее восковые грани чуть-чуть отсвечивали. Она спросила себя, с какой стати эта пустяковина, похожая на игрушку, может иметь какую-то ценность.

И замерла на стуле, глядя на фигурку. Рваная занавеска, прикрывавшая окно, начала просвечивать. Девушка не шевелилась. Вдруг

полдень

она как будто на что-то решилась.

полдень. зенит

Она встала и отправилась в спальню. В одном из углов этой комнаты давно отошел плинтус. Она его отогнула. А когда снова вдвинула на место, в руках у нее ничего не было.

Полдень. Зенит.

Недавние дожди промыли воздух, полностью вернув ему чистоту и синий, как некий символ, цвет. Солнце заставило зажмуриться, когда она оказалась на улице. На ней была привычная одежда: черная куртка, мини-юбка, сапоги и чулки. Она прошла через двор под молчаливыми взглядами соседей. В этом доме никто ни с кем не разговаривал, делая исключение лишь для родных. Это были выходцы из разных стран, говорившие на разных языках. Чужим они не доверяли, и правильно делали. Жили в страшной тесноте, ютясь в крошечных, скрытых от чужих глаз квартирках. Она знала, что была в привилегированном положении: у нее – собственная квартира. Патрисио не раз ей об этом говорил.

Вошла в телефонную будку, опустила несколько монеток и набрала номер. Домашнего телефона у нее не было. Патрисио не считал, что ей нужен телефон, потому что свидания оговаривались в клубе, кроме того, звонить ей было некому, за исключением его самого. Номера, который она дала Рульфо, в природе не было.

Теперь номер телефона Рульфо стал одним из двух номеров, которые она знала.

Но набрала она другой.

И так сильно нервничала, что вынуждена была набрать еще раз. Сама не знала, что делает. Трубка просто вываливалась у нее из рук. Пока слушала далекие гудки, попыталась успокоиться.

Страх, сильнее которого ей еще не доводилось испытывать, заставлял ее дрожать всем телом, но боялась она не возможного возмездия со стороны человека в черных очках или Патрисио. Оба они давно уже заставили ее увериться в том, что ад существует и находится он на планете Земля, но в данный момент она страшилась не этого. Это не походило даже на испуг, который охватил ее в доме Лидии Гаретти или в ее погруженной в темноту спальне, нет, теперь это был ужас, причем более глубокий и древний, словно привычный ежедневный страх сдернул с себя маску херувима и уставился на нее лишенными зрачков глазами, не стирая красноватой улыбки.

В трубке наконец послышался его голос:

– Слушаю.

Она прочистила горло. Собралась с силами:

– Это я, Патрисио.

Тишина.

– Ты? А кто ты?

– Ракель.

– A… Ну и что тебе сейчас понадобилось?

В тех немногочисленных случаях, когда она ему звонила, речь всегда шла о просьбах. На какие-то из них Патрисио откликался, на другие – нет. Ведь нельзя же беспокоить его по поводам, которые не представляют насущную необходимость!

– Ты будешь говорить или как? Тебе что, клиент язык откусил?

– Я не приду сегодня в клуб, – с трудом выговорила она. После этой первой фразы сказать остальное было уже легче. – И на встречи с клиентами… И завтра тоже… Я не приду больше никуда и никогда… – В ее воображении рисовалась круглая физиономия Патрисио, последовательно приобретавшая все более темные оттенки. – Я решила все бросить. Я уезжаю… Бросаю…

– Что ты бросаешь?.. Послушай-ка секундочку, красотка… У тебя что, кто-то есть?..

– Нет. Никого.

– Не могла бы ты повторить то, что сказала?.. Что-то я в последнее время плохо слышу. Ты бросаешь что?..

Она повторила. Трубка как будто взорвалась. Вопли Патрисио звучали резко и противно.

– Нет, я не принадлежу тебе, Патрисио, нет… – прошептала она несколько раз подряд.

Трубка зазвучала еще громче – визгливо, противно. Она дала ему выговориться. Она ждала кое-чего похуже и была готова ко всему. Ввязываться в дискуссию в ее планы не входило. Понимала, что все равно его не переспорит.

Внезапно, к вящему ее удивлению, голос его смягчился.

– Ты, наверное, шутишь… Скажи мне это любая другая, я поверил бы, но не ты… Послушай, давай поговорим серьезно. Что случилось?.. Ну скажи мне. Похоже, что-то серьезное. С клиентом, так?.. Доверься мне. Все поправимо…

– Ничего не случилось. Хочу уехать.

– Вот так вдруг? Без всякого повода?

– Да.

У нее заболела голова. Возникло желание повесить трубку. Хотела уйти. Но пока еще не могла этого сделать.

– И когда ты хочешь уехать?

– Сегодня. Сейчас.

– И ты знаешь, где проведешь эту ночь?

– Нет. – Она заколебалась. – Там посмотрим.

– А одежда? У тебя есть что надеть?

– Да. – Она снова заколебалась. – Она на мне. Ничего другого я не возьму.

– Далеко ты не уйдешь – без копейки в кармане и с тем, о чем мы оба с тобой знаем, – ты это понимаешь?

– Я что-нибудь придумаю.

– Придумаешь ты, как же… Какая же ты дура, венгерочка…

На детской площадке играли ребятишки. Вдруг ее внимание привлекла одна девочка. Одета она была в поношенный темно-зеленый костюмчик давно устаревшего фасона, как будто украденный из гардеробной какого-нибудь театра, а в руках у нее был красный мячик. Но она не играла с другими детьми: стояла неподвижно, что-то разглядывая. Несмотря на разделявшее их расстояние, девушка была уверена, что та смотрела именно на нее. И девочка улыбалась. На груди у нее что-то блестело – то ли брошка, то ли медальон.

– Ладно, если хочешь помереть с голоду, убирайся… Я не из тех, кто держит кого-то против воли. Кроме того, ты разбудила во мне мои лучшие качества. Я подкину тебе немного деньжат… Только на дорогу, особо-то не радуйся…

Но почему эта девочка так ее тревожит? Она что, совсем с ума сошла? Боже, это же всего лишь девочка. Она снова постаралась сосредоточиться на словах Патрисио.

– …И ты даже не хочешь сказать мне спасибо. Ты же меня здорово подставила, но раз уж ты набралась смелости позвонить и сказать… А смелость – это такая вещь, которую Патрисио Флоренсио сумеет оценить и отблагодарить, ты меня слышишь? Ракель?.. Ты все еще там или уже свалила?

– Я здесь, но должна вешать трубку. Деньги кончаются.

– Естественно, они кончаются, венгерочка. Они всегда кончаются. Вот поэтому я и дам тебе пару бумажек. Заодно воспользуюсь случаем и попрощаюсь с тобой.

Она хотела сказать, что не примет от него деньги, но разговор прервался. Когда она вышла из телефонной будки и взглянула на площадку, девочки там уже не было.

Она стала строить планы. Брать с собой ей было нечего, и она подумала, что, возможно, и стоит принять от Патрисио обещанные деньги – только чтобы купить самое необходимое. А потом будет искать, где укрыться. Новая крыша над головой понадобится ей безотлагательно.

В руке у нее была бумажка с телефоном Рульфо. Но она все еще раздумывала. Доверится ли она тому, с кем едва знакома? В данном случае она больше доверяла Патрисио. Он – волк, но годы, проведенные с ним рядом, позволяли ей думать, что она знает его довольно хорошо. И была уверена, что, пока не вводит его в расходы, пока она в строю, он такую овцу не укусит.

Она сложила бумажку, но выбрасывать не стала. Как-то так получилось, что Рульфо стал для нее особым мужчиной, не похожим на всех тех, кого она знала раньше, и еще может случиться так, что ей придется обратиться к нему. Будущее ее не страшило: она была уверена, что без еды и крыши над головой не останется. Гораздо больше беспокоило ее прошлое.

В жизни ее было немало лакун, которые ей вдруг захотелось заполнить. Например, узнать о том, где она жила до приезда в Испанию. О стране, в которой родилась. О своей семье. Все эти воспоминания скрывались от нее во мраке, словно на ее разум нашло затмение. Патрисио называл ее «венгерочкой», но он и сам признавал, что не знает, где на самом деле она родилась. И если вывести за скобки эти пять последних жестоких лет, в памяти ее оставались только разрозненные клочки: лица, мгновения, истории… Но в тот момент все это показалось ей каким-то размытым, словно она вдруг догадалась, что это не настоящие ее воспоминания, что чего-то не хватает, какого-то связующего звена, основной нити, которая смогла бы придать цельность всей картине.

Однажды она спросила у Патрисио, почему ей с таким трудом даются воспоминания. Он пояснил, что в детстве и ранней юности она не была счастлива, поэтому и забыла их. Тогда она ему поверила. И верила до этого самого дня.

Ей хотелось узнать о своем прошлом, но, кроме всего прочего, о своем прошлом в связи с чем-то очень конкретным. Тем, что было в закрытой комнате. Сомнения охватывали ее все больше и больше, как некая загадочная инфекция. Она ощущала новую, необычную тоску, но в то же самое время – энергию, которой никогда раньше в себе не замечала. Ее поражало: как же ей удалось измениться так сильно за такой небольшой промежуток времени!

Она направилась в спальню. Никак не могла выбросить из головы восковую фигурку. Нужно взять ее с собой, это очевидно. Она не знала почему, но фигурка была для нее важна. Очень. Именно фигурка так ее изменила, дала ей силы. Необходимо переложить ее, спрятать в каком-нибудь надежном месте. Если поторопиться, то человек в черных очках не найдет фигурку, когда вернется. Она к тому времени будет уже далеко, будет в безопасности.

Присела на корточки возле плинтуса. В эту секунду послышался звук поворачиваемого в замке ключа, отчего ее чуть было удар не хватил: она подумала, что тот человек вернулся. Вышла из спальни, перепуганная, но тут же убедилась, что это Патрисио. В первый раз за время их знакомства она, увидев его, почти обрадовалась.

– Я пришел попрощаться и выдать тебе обещанное, – с улыбкой объявил Патрисио.

А потом поднял кулак и ударил ее.

Ему нанесли визит, но он этому не удивился. Он почти его ожидал.

Входная дверь не была заперта – простое нажатие на ручку позволило войти в квартиру. Вошел он с меньшей опаской, чем представлялось разумным. При других обстоятельствах он был бы гораздо более встревожен, но после всех событий этого вечера проникновение в его дом могло рассматриваться как чистой воды анекдот. Он включил свет и прошел в центр разгромленной квартиры. Разбросанные по полу книги походили на мертвых птиц. Из немногочисленной в его жилище мебели были выдвинуты все ящики, а их содержимое вывалено на пол, открыв тем самым взору несметное количество ненужных бумаг, прилипавших к его существованию, как раздавленное дерьмо к подошвам. Компьютер, кажется, не пострадал.

Рульфо полагал, что знает, что у него искали.

«Их интересует только эта фигурка».

Однако даже в большей степени, чем точный мотив необычной заинтересованности в какой-то там восковой фигурке, его занимала причина, по которой дамы (если это были они, а он был совершенно уверен, что они) оказались вынуждены проводить подобный обыск. Если они столь могущественны, если обладают способностью материализоваться из воздуха или превращаться в девочек, почему же тогда они оказались не способны вернуть себе принадлежавшую им вещь? Почему они взяли на себя труд угрожать ему в театре и рыться таким вот способом в мусорной корзине его жизни?

Он наклонился и стал собирать книги. И тут подумал, что самое время позвонить Ракель и узнать, все ли у нее в порядке. И еще ему нужно убедить Сесара, что не следует продолжать поиски. Рульфо уже раскаивался в том, что обратился к нему за помощью. Секта они или нет, но дамы предпринимали очень серьезные шаги и уже сумели ему это продемонстрировать.

Вдруг из-под томика стихов Пауля Целана[22]22
  Целан Пауль (1920–1970) – немецкоязычный поэт и переводчик, один из лучших послевоенных поэтов.


[Закрыть] на него взглянули глаза.

Это Беатрис, покоясь под стеклом, улыбалась ему с одной из тех многочисленных фотографий, которые он когда-то вставлял в рамочки, а потом забросил на антресоли. Ее внезапное появление заставило позабыть о том, что с ним случилось в театре, и о том, в каком состоянии нашел он свою квартиру и находится он сам.

Он взял в руки ее портрет, чувствуя, что в душе вновь разгорается память. Воспоминания никогда не исчезают – они лишь аккумулируются во тьме, и в тот самый момент для Рульфо они были вновь озарены светом влажных зеленых глаз, безобидными медузами пары мягких рук и смехом, звучавшим как арпеджио челесты. Эти прекрасные черные волосы, этот нежный зеленый взгляд…

Беатрис, глядящая на него из своей глянцевой вечности.

Он притворился, что забыл ее, но старая боль возвращалась снова и снова. Что еще он должен был сделать? Он уже ее оплакал, принес ей в жертву все, что мог. Что же еще? Он догадывался, что боль, намного более сильная, чем страсть, не знает ни оргазма, ни климакса, ни кульминации, после достижения которой может прийти облегчение. Жизнь способна насытиться наслаждением, но испытывает вечный голод, если речь идет о боли.

Он посмотрел на открытую антресоль, встал на стул и положил фото обратно, рядом с другими. Возникло желание проверить, все ли они на месте, но заниматься этим сейчас он не мог. На глаза попалась непочатая бутылка виски, которую он купил на днях. «Очень любезно, благодарю». Вцепился в нее обеими руками, ощутив прохладу стекла. Улегся в постель, не раздеваясь. И бутылку не открывал, пока она не наполнилась теплом его рук, его тела.

Сняв наконец трубку, он не был в состоянии сказать, сколько раз прозвонил телефон.

– Саломон, какого черта… Я звоню тебе уже несколько часов подряд!..