Текст книги "Клеменс Меттерних. Его жизнь и политическая деятельность"

Немало стоила война и французам: в сражениях 5 и 6 июля они потеряли 20 тысяч человек и 28 генералов, в одних только венских больницах находилось 43 тыс. больных и раненых французских солдат. Это обстоятельство заставило Наполеона поспешить с предложением мира.

Здесь на сцену снова выступает Меттерних, уже в качестве австрийского министра иностранных дел.

Непосредственные обстоятельства, вызвавшие назначение его на важный министерский пост, до сих пор остаются не вполне выясненными.

Друзья бывшего министра Стадиона обвиняли Меттерниха в интригах – мнение настолько установившееся, что даже третья жена его, графиня Мелания Зичи, двадцать пять лет спустя спрашивала у своего мужа объяснения по этому поводу. Сам же Меттерних представлял свое назначение как совершившееся помимо его воли. Еще 8 июля, после Ваграмского поражения, граф Стадион, считавший себя ответственным за войну, подал в отставку и предложил своим преемником назначить Меттерниха. Меттерних сначала отказывался принять такой ответственный пост и согласился только после долгих настояний императора Франца. Однако и после формального принятия министерского портфеля он из осторожности оградил себя условиями, о которых упоминает в письмах к матери, прося ее сохранить это в тайне, дабы его слова не дошли как-нибудь до родственников Стадиона. Эти условия, за которыми скрывается желание Меттерниха возложить всю ответственность за войну и ее печальные последствия на Стадиона, заключались в том, что до окончания переговоров Стадион формально остается министром иностранных дел, сам же Меттерних должен участвовать в переговорах только в качестве советника императора Франца.

Мы не будем описывать переговоров, которые тянулись почти два месяца и в которых выступают уже знакомые нам дипломатические приемы Меттерниха и Наполеона. Отметим только следующее: Наполеон, увидев, что конференция о мире, заседавшая в Альтенбурге, где Меттерних и Шампаньи старались обманывать друг друга, не приводит к желанным результатам, вызвал к себе князя Лихтенштейна и в одни сутки заставил его принять продиктованные ему условия.

Так был заключен Венский мир, лишивший Австрию третьей части ее владений, из которых прилегающая к Адриатическому морю полоса с Триестом и Фиуме отошла к итальянским владениям Франции, Галиция же частью перешла к России, частью вошла в состав созданного Наполеоном в 1807 году Варшавского герцогства. Кроме уплаты военной контрибуции в 85 млн. франков, Наполеон еще обязал Австрию держать не более 150 тыс. войска.

Венский мир создал для Австрии положение, схожее с тем, которое Тильзитский создал для Пруссии. Со всех сторон Австрия была окружена французскими владениями или государствами, которые, подобно Варшавскому герцогству, находились под покровительством Франции. Австрия не могла больше думать о новой войне, тем более что ее торговля и финансы были окончательно расстроены, а ее войско доведено до безопасного для Наполеона минимума. Единственной политикой, которую Меттерних считал теперь возможной и выгодной, была дружба с Наполеоном, пока какая-нибудь счастливая случайность, как, например, смерть французского императора, не избавит Европу от его страшного ига.

Одно непредвиденное обстоятельство, вскоре после заключения Венского мира, помогло Меттерниху выполнить первый пункт его программы, – сближение с Францией.

Еще в Эрфурте Наполеон попросил у Александра руки его младшей сестры, Анны Павловны; то же предложение он повторил и в конце 1809 года. Александр медлил с ответом, требуя каждый раз нового срока, чтобы убедить свою мать. Наполеон истолковал эти колебания в неблагоприятном для себя смысле и, не дождавшись окончательного ответа от петербургского двора, обратился к австрийскому посланнику, князю Шварценбергу, прося руки австрийской эрцгерцогини Марии Луизы. Шварценберг дал благоприятный ответ и в тот же день, от имени австрийского императора, подписал брачный договор. Он это сделал, не заручившись формальным согласием своего правительства, предполагая, что оно встретит совершившийся факт с большой радостью. Действительно, так и случилось: император Франц охотно выдал свою дочь за Наполеона, “желая обеспечить своему государству, – по его словам, – несколько лет мира, чтобы оно могло залечить свои раны”. Радовалось и венское общество, а больше всех – Меттерних. “Если бы я был спасителем человечества, – писал он своей жене, находившейся в Париже, – я не получил бы стольких приветствий и выражений уважения, как за содействие, которое оказал в этом деле. Я получу орден Золотого Руна... но нельзя не признаться, что нужны были необыкновенные обстоятельства, чтобы дать мне больше того, чего мое честолюбие могло желать, хотя, в сущности, я никогда не имел честолюбивых замыслов”.

С этической точки зрения, этот брак был безнравственной политической сделкой. Наполеон женился на принцессе, которую никогда не видел, а Мария Луиза выходила замуж не по своей воле, а по требованию отца. Правда, Меттерних рассказывает, что по просьбе императора Франца он спросил о ее мнении, но этот шаг, после того, как договор был подписан, делался только из приличия. Мария Луиза ответила, что она подчинится решению своего отца, после чего Метгерних пишет Шварценбергу следующие, проникнутые жестокой иронией слова по адресу австрийских принцесс: “Наши принцессы мало привыкли выбирать себе супругов по влечению сердца”.

Так был заключен знаменитый брак между старинным габсбургским домом и вчера еще неизвестной корсиканской фамилией Буонапарте. Австрия и в этом случае, следуя своему девизу: “Felix Austria nube”, – старалась политикой браков добиться того, чего не могли ей дать нескончаемые войны. Вместе с будущей императрицей Франции в Париж поехал и Меттерних, который сам просил у императора Франца позволения сопровождать его дочь. Австрийский дипломат хотел на месте убедиться, куда поведет Францию новое направление политики Наполеона. Думает ли император, основав династию, заняться внутренним устройством государства – или же стремится браком с австрийской принцессой привязать к себе Австрию для того, чтобы с ее помощью продолжать свою завоевательную политику?

Метгерних оставался в Париже около шести месяцев. Ловкому царедворцу и хитрому дипломату удалось скоро приобрести симпатии и узнать тайные желания французского общества и, главным образом, французского императора. Метгерних хорошо понимал значение лести. Вот, например, характерный факт. На другой день после приезда Марии Луизы в Париж он показался в одном из окон Тюльерийского дворца, сад и двор которого были полны народом, и, подняв бокал, крикнул, обращаясь к толпе: “Да здравствует король Рима!” Чтобы понять смысл этого приветствия, вызвавшего шумные аплодисменты толпы, следует сказать, что этот титул должен был носить будущий наследник Наполеона. Толпа была тем более польщена, что титул “король Рима” принадлежал до Пресбургского мира австрийской короне, и теперь Меттерних еще раз торжественно признавал за французским императором то, что было отнято у Австрии силой оружия.

Главный интерес пребывания Меттерниха в Париже заключается в его частых беседах с Наполеоном. Докладные записки к австрийскому императору, писанные Меттернихом в это время под впечатлением каждого разговора и напечатанные во втором томе его мемуаров, представляют важный психологический и исторический материал для характеристики личности и взглядов как Наполеона, так и самого Меттерниха. Обыкновенно словоохотливый Наполеон теперь, когда он находился на вершине своего могущества, когда после военного счастья ему улыбнулось и счастье семейное и он мог уже надеяться создать прочную династию, ощущал еще больший душевный подъем и проявлял еще большую общительность. Расхаживая по комнате, он проводил целые ночи, развивая перед Меттернихом свои взгляды на будущее, поражая его неожиданными и меткими замечаниями, касающимися всех областей австрийской внутренней жизни и кончая анекдотами и сплетнями. Его мощный ум, охватывавший все стороны человеческого духа, великое и смешное, возвышенное и банальное, проявлялся теперь во всей своей широте. Однако Меттерних не поддавался чарам великого человека. Если он не обладал ни умом, ни талантами, ни энергией Наполеона, то у него был здравый смысл, умевший отличать истину от вымысла. Со вниманием вслушиваясь в каждое слово Наполеона, проливавшее свет на его будущую политику, он вставлял иногда меткое замечание или делал намек, направлявший разговор на интересующую его тему. Вскоре ему удалось с помощью Наполеона сделать большой заем, столь необходимый в то время для Австрии.

Продолжительная оккупация русскими Валахии и Молдавии сильно беспокоила Меттерниха. Несколько раз заводил он разговор на эту тему, указывая на опасность, угрожавшую Европе и в частности Австрии, от завоевательной политики России на Востоке. Однако Наполеон, еще желавший сохранить дружеские отношения с Россией, постоянно отклонял предложение потребовать от нее эвакуации дунайских провинций, тем более что он сам в Эрфурте согласился считать их принадлежащими России. Тогда Меттерних переходил к другой теме: он доказывал, что отношения между Францией и Россией в силу сложившейся ситуации будут ухудшаться и приведут рано или поздно к войне. “Россия действует под влиянием чувства страха, – говорил Меттерних. – Она боится Франции; она будет бояться нашего сближения, и это беспокойство заставит ее зашевелиться”. Наполеон сам отлично сознавал эту истину, но он также понимал, что под влиянием страха находится не только Россия, но и Австрия и что, несмотря на различие их интересов, они легко могут соединиться против него. Теперь, как и раньше, целью Наполеона было поссорить Австрию с Россией; причиной ссоры могла быть завоевательная политика России на востоке. “Именно увеличение России, – говорил он Меттерниху, – послужит основой соединения Франции с Австрией”.

С этой целью он советует Австрии занять Сербию – факт, который вызвал бы протест России. В другой раз Наполеон заговорил о восстановлении Польши, предложив Австрии обменяться территориями: он возвратит ей иллирийские провинции – побережье Адриатического моря, – взамен находившейся под ее владычеством части Галиции, которая отойдет к будущему польскому королевству.

Из всех этих разговоров Меттерних, вполне основательно, мог вынести убеждение, что цель и тактика Наполеона остаются прежними. “Я не ожидаю, – пишет он с грустью императору Францу, – что брак с австрийской эрцгерцогиней в состоянии остановить завоевательные стремления Наполеона”.

С таким убеждением возвратился он в Вену в средине октября 1810 года, чтобы занять свой пост во главе министерства иностранных дел.

Между тем события, следовавшие с необычайной быстротой одно за другим, должны были привести к войне Франции с Россией. Наполеон не желал войны с Россией и не мог ее желать, как не желал войны с Австрией, как не желал войны с Пруссией. Все это отнимало у него людей и средства, которые он хотел бы употребить на создание сильного флота для борьбы с Англией, единственным европейским государством, не признававшим созданного Наполеоном режима. Так что, когда Наполеон уверял русского посланника Куракина и русского уполномоченного генерала Чернышева в дружбе к Александру, когда он расточал миролюбивые фразы в своих письмах к этому последнему, – он выражал свои искренние чувства. Однако его политика неминуемо должна была привести к войне.

То же самое можно сказать и об Александре I. Он слишком хорошо знал, какими громадными ресурсами располагают Франция и Наполеон, чтобы с легким сердцем искать столкновения. Однако России, как и всем европейским государствам, предстояла альтернатива: или подчиниться политике Наполеона и сделаться его орудием, или же воевать с ним для защиты своей самостоятельности.

Исход войны Наполеона с Россией известен. Однако и после страшного поражения, которое Наполеон потерпел в России, он не растерялся. Последние остатки Великой армии еще бродили по русским снежным равнинам и тонули при злополучном переходе через Березину, а Наполеон уже был в Париже, чтобы создать новую армию и, поспешно возвратившись на поле сражения, доказать, что там, где ему приходится воевать не со стихиями, а с людьми, он одерживает верх. 2 и 29 мая русские и прусские войска были разбиты при Люцене и Бауцене.

В лагере союзников снова наступило уныние. Особенно пал духом Фридрих Вильгельм III, повторявший Александру I во время отступления: “Вместо того, чтобы двигаться к западу, мы идем все на восток”. Тем не менее, союзники не согласились на сделанное Наполеоном предложение начать переговоры о мире. Поражение, которое он потерпел в России, сильно поколебало его военный престиж и, с другой стороны, вызвало в Германии широкое национальное движение за независимость, вовлекшее в свой неудержимый поток даже слабохарактерного и трусливого Фридриха Вильгельма III.

Прусские и русские войска после сражения при Бауцене отступили за Эльбу, в северную Силезию. Военачальники стали приготовляться к новой борьбе; дипломатия же употребила все свои усилия, чтобы заставить Австрию примкнуть к коалиции против Наполеона.

Уже в конце 1810 года в Вену приезжал специальный русский уполномоченный, граф Шувалов, с предложением военного союза против Наполеона. Но воспоминания о Ваграме были еще слишком свежи, последовавшая за Венским миром франко-австрийская дружба только начинала давать плоды и, наконец, австрийские военные силы и финансовые средства были слишком ничтожны, а перспектива победить Наполеона слишком невероятна, чтобы Австрия могла принять предложение русских. Поэтому оно и было отвергнуто, – главным образом, по настоянию только что вернувшегося из Парижа Меттерниха. Самой выгодной политикой для Австрии он считал политику выжидательную. Несколько месяцев спустя подобное же предложение о союзе было сделано и со стороны Наполеона; ему уже Австрия не могла отказать. Все шансы на победу были на стороне Наполеона, и, таким образом, союз с ним представлялся для Австрии более выгодным, ибо она могла получить что-нибудь и на свою долю из завоеванных территорий. Наоборот, если бы она не согласилась на союз с Наполеоном, то рисковала бы потерять и остальную часть Галиции, которую он отнял бы у нее для будущего польского королевства, не дав ей ничего взамен. Эти соображения и заставили Меттерниха согласиться на военную конвенцию с Францией. Однако согласие Австрии он обставил такими условиями, которые позволили бы ей легко переменить фронт в случае неудачного исхода войны. Австрийский корпус под командой князя Шварценберга, посылаемый на помощь французам, должен был действовать самостоятельно, что давало ему возможность и совсем не действовать. Австрия так же фиктивно воевала против России, как русские войска под начальством князя Голицына воевали в 1809 году против Австрии. Петербургское правительство отлично понимало, что Австрия вступает в союз с Наполеоном только под влиянием страха и что она изменит ему, как только “бог побед” окажется на стороне его врагов. Но и эту перемену фронта Австрия совершала с величайшею осторожностью, что давало ей возможность принять ту или другую сторону, смотря по ходу событий.

Мы знаем, с каким негодованием отзывался Меттерних о поведении Пруссии в 1805 году до сражения при Аустерлице, когда она на настоятельные предложения Австрии и России войти с ними в союз отвечала уклончиво, предлагая сначала сделаться посредницей между воюющими сторонами и только в случае отказа Наполеона примкнуть к коалиции. Точно так же поступала теперь и Австрия. После сражения при Бауцене Меттерних при тайной встрече с Александром на богемской границе развивает аналогичный проект о вооруженном посредничестве Австрии. Но решимость Александра продолжать войну во что бы то ни стало, его настояния, чтобы Австрия приняла окончательное решение, видимо, подействовали на Меттерниха и вырвали у него обещание принять сторону союзников. Теперь политика посредничества являлась для него средством выиграть время, необходимое Австрии для полной мобилизации своих войск.

Слух о встрече на богемской границе, несмотря на тайну, которою она была окружена, дошел до Наполеона, находившегося в то время в Дрездене, и он выразил желание войти в переговоры с Меттернихом. Наполеон, со своей обыкновенной проницательностью, предвидел новую перемену австрийской политики и, будь у него больше сил, он, несомненно, не терял бы времени и уничтожил бы поодиночке своих противников, как он это всегда делал. Но времена смелых проектов миновали. Наполеон должен был теперь довольствоваться армией, состоявшей из наскоро обученных шестнадцатилетних мальчишек, и войсками мелких немецких владетелей, из которых целые полки переходили к его врагам.

26 июня Меттерних приехал в Дрезден и в тот же день был принят Наполеоном, с которым имел знаменитую беседу, длившуюся девять часов. “Значит, вы желаете войны, ну, хорошо. Вы будете ее иметь! – этими словами Наполеон встретил австрийского министра. – :Я уничтожил прусскую армию при Люцене, русскую при Бауцене, теперь будет и ваша очередь. Я назначаю вам свидание в Вене. Люди неисправимы, для них жизненный урок ничего не значит. Три раза я вновь возводил на трон императора Франца; я обещал жить с ним в мире до конца; я женился на его дочери. Еще тогда я себе говорил: ты делаешь глупость. Теперь я раскаиваюсь, но что сделано, того не вернешь... Что вы хотите от меня? – продолжал, немного погодя, Наполеон. – Чтобы я себя опозорил? Никогда! Я умру, но не уступлю ни одной пяди территории. Ваши государи, получившие свою власть по наследству, могут двадцать раз терпеть поражения и опять возвращаться в свои столицы; я же этого не могу”.

При этом Наполеон, следуя своему обычаю ошеломлять противника большими цифрами, старался запугать Меттерниха громадностью своей военной силы, указывая в то же время на слабости и недостатки своих врагов. Хотя Меттерниху были хорошо известны приемы Наполеона, слова последнего, однако, поколебали его убеждение в счастливом исходе кампании, и он усердно стал добиваться более продолжительного срока для переговоров, а в сущности – для лучшей организации австрийской армии. Того же самого желал, очевидно, и Наполеон, так как он согласился продолжить уже заключенное перемирие с Пруссией и Россией до 10 августа и прислал делегатов в Прагу на посредническую конференцию, созванную Австрией.

Переговоры в Праге не привели ни к каким результатам. Они, в сущности, даже не состоялись – и, главным образом, по вине Наполеона, нарочно медлившего с присылкой официальных полномочий своим делегатам. Меттерних уверяет в своей автобиографии, что он тогда считал войну неминуемой, но в его письмах, относящихся к тому времени, наоборот, видны большие колебания.

“Будет война или нет? – писал он своему отцу. – Никто не в состоянии ответить на этот вопрос. Повторяю: никто, даже сам Наполеон”. С другой стороны, в Вене существовала влиятельная партия, высказавшаяся в пользу мира. Ближайший сотрудник Меттерниха, Генц, писал ему, что Австрия должна считать себя счастливой, если заставит Наполеона без войны возвратить Пруссии и Австрии часть их провинций... Даже если Наполеон ограничится одним только обещанием не восстанавливать Польши, – то и этим нужно будет довольствоваться.

Нежелание Наполеона вести серьезные переговоры и нетерпение Александра, желавшего как можно скорее начать военные действия, заставили Австрию открыто перейти на сторону союзников. “Все говорит, что час уже наступил, – пишет Меттерних своей дочери Марии 1 октября, – и что на меня возложена Провидением миссия положить конец всем бедствиям. Наполеон – я в этом не сомневаюсь – думает обо мне каждую минуту. Я должен казаться ему олицетворением совести”.

Меттерних, очевидно, старается придать драматический характер своей роли, но тоже несомненно, что Австрия, примкнув к союзникам со своей полуторастотысячной армией, значительно содействовала благоприятному исходу войны.

Мы не будем касаться кампании 1813 года. Достаточно сказать, что у союзников было гораздо больше войска, чем у Наполеона. Несмотря на это, один момент казалось, что бог побед снова возьмет сторону Франции. “Земля еще вертится для нас!” – радостно воскликнул Наполеон после Дрезденской победы над союзниками 16 октября и приказал звонить во всех церквах Дрездена. Но через два дня союзники, хотя и с громадными потерями (полегло 50 тыс. человек), нанесли Наполеону при Лейпциге то страшное поражение, которое уничтожило его владычество. Рассказывают, что повелители России, Австрии и Пруссии, следившие за ходом сражения с одного холма, упали на колени, когда им сообщили радостную весть о победе. А Наполеон, между тем, опять спешит во Францию для того, чтобы собрать новые военные силы.

Впрочем, и сами союзники еще не были уверены в окончательном успехе. Они победили Наполеона, но оставался еще французский народ. Поэтому, вступив во Францию, они объявили себя врагами только Наполеона и обещали сохранить естественные пределы страны: Альпы, Рейн и Пиренеи. Когда министр полиции Савари показал Наполеону воззвание союзников, тот воскликнул: “Только Меттерних в состоянии это написать, нужно быть мастером обмана, чтобы говорить о Рейне”. Наполеон и не подозревал, что Меттерних играл только скромную роль ученика, повторявшего слова, сказанные Талейра-ном Александру I в Эрфурте. Талейран и теперь оставался советником врагов Наполеона. До вступления союзных войск в Париж он вошел в отношения с иностранными дипломатами, чтобы подготовить временное правительство, долженствовавшее заменить Наполеона. Он продиктовал Нессельроде слова, которые Александр I поместил в своей прокламации к парижанам: “Я являюсь среди вас не как враг – я вам приношу мир и торговлю”.

Однако мира и согласия не было даже между самими союзниками. С первой же минуты совместных действий среди них обнаружились два течения: во главе одного стоял Александр I, а во главе другого – Меттерних. Еще до начала военных действий начался спор о главнокомандующем. Александр предлагал назначить французского эмигранта, генерала Моро, одного из лучших полководцев Наполеона, бежавшего из Франции после одного из заговоров против императора. Меттерних же предлагал князя Шварценберга, и, так как он угрожал выйти из коалиции, если последний не будет назначен, то Александру пришлось уступить. Меттерних прибавляет, что после Дрезденского сражения, в котором Моро был убит, Александр обратился к нему со словами: “Бог рассудит нас. Его мнение было сходно с вашим”. Но то, чего Александр никогда не мог простить Меттерниху – это нарушение нейтралитета Швейцарии. Сохранение последнего было торжественно обещано Александром. Несмотря на это, Меттерних распорядился, чтобы австрийские войска заняли Швейцарию, и французская ее граница была превращена в поле действий австрийцев против Франции. “Вы причинили мне неисправимое зло”, – говорил с гневом Александр Меттерниху, узнав о его распоряжении. Еще сильнее выражался он по адресу австрийского министра в письме к Лагарпу, называя его образ действий “гнусным”. В противоположность Меттерниху царь старался казаться либеральным. Он желал возвести на французский престол шведского наследника, бывшего французского генерала Бернадота, или же предоставить французской нации выбрать себе какую-нибудь другую династию. Меттерних, наоборот, твердо стоял за династию Бурбонов. Когда последняя была восстановлена, Меттерних же хотел восстановления старого порядка вещей. Точно так же он энергично восставал против принятого в его отсутствие по желанию Александра решения отдать во владение Наполеону остров Эльбу. Меттерних уверял тогда же, что Наполеон, находясь так близко от Франции, не замедлит вернуться. Если австрийский министр, любивший часто записывать задним числом мысли, которые приходили ему в голову при составлении его автобиографии, действительно высказывал вышеупомянутое соображение, то нужно признать, что он был проницательнее Александра.

Но самое сильное столкновение между русским царем и австрийским министром произошло на знаменитом Венском конгрессе.