Текст книги "Клеменс Меттерних. Его жизнь и политическая деятельность"

Неописуемая радость охватила Меттерниха, когда пришла весть о внезапной кончине Каннинга в августе 1827 года. “Англия освободилась от одного бича”, – пишет Меттерних по поводу этого события.

Соглашение между Россией, Англией и Францией осталось в силе и приводилось в исполнение и после смерти Каннинга. Общий флот трех держав показался в греческих водах в то время, когда их посланники представляли Высокой Порте ультиматум о немедленном прекращении военных действий и об открытии переговоров при их посредничестве. Таким образом, отношения с Турцией были фактически прерваны тремя державами. Этот момент и выбирает Меттерних, чтобы попытаться снова разрушить все дело друзей Греции. Через своего посланника в Константинополе он предлагает Порте следующий хитрый план. Порта как будто бы по своей собственной инициативе должна попросить Австрию сделаться посредницей между ею и тремя союзными державами. Это затянуло бы переговоры, и Турция выиграла бы время. Порта, конечно, с готовностью согласилась на австрийское предложение. Сам султан выразил свою благодарность “старому другу, австрийскому императору, и в частности князю Меттерниху, в высоких достоинствах которого он уже давно был убежден”. Это происходило 20 октября, но в этот же самый день весь турецко-египетский флот был уничтожен при Наварине.

Известие о блестящей победе союзного флота над турками вызвало всеобщий восторг в Европе. Одни видели в ней торжество христианской цивилизации над азиатским варварством; для других это было победой не только над Турцией, но и над Священным союзом.

Наварин мстил за Испанию, Неаполь и Пьемонт. “Битва при Наварине, – писал французский публицист Пьер Лебрэн, – выиграна народами! К победному клику, несущемуся от архипелага, впервые, после многих веков, могут присоединиться все народы. Наваринские пушки открыли новую эру и возвестили торжественное воцарение общественного мнения, которое в первый раз поднялось выше престолов и сделалось фактическим повелителем флота и войска. Оно отдает приказы адмиралам и увлекает за собой самих царственных властителей, заставляя их признавать его победы и пользоваться его лаврами”.

Даже спокойные и невозмутимые дипломаты – и те заразились всеобщим энтузиазмом. “Что скажет наш друг Меттерних, – писал Нессельроде Татищеву в Вене, – после этой колоссальной победы? Он опять будет пережевывать свои устаревшие и скучные принципы; он будет говорить о праве. Да здравствует сила! Она теперь управляет миром, и я вполне согласен, что мы все должны предоставить слово адмиралам. Они-то именно умеют легко разрешать вопросы”.

Меттерних был другого мнения: Наваринская победа для него была “страшной катастрофой”. Присылая императору Францу копию с вышеприведенного письма Нессельроде, он прибавляет со своей стороны: “Так думали и говорили Карно и Дантон, как и все их последователи. Это не помешало им всем быть побежденными устаревшими и скучными принципами; то же самое случится и с фанфаронадами графа Нессельроде”. В ответ на эту заметку император Франц пишет Меттерниху: “Я уверен, что если бы вы были на месте... вам удалось бы с Божией помощью разрешить злополучный восточный вопрос, не нарушая священных принципов и не попирая ничьих прав, как это делает слабохарактерный граф Нессельроде”. Наваринское событие совсем охладило отношения между Россией и Австрией. Но, кроме того, Меттерних узнал, что, независимо от политических разногласий, он лично ненавистен русскому царю. Последний считал Меттерниха ответственным за все неудачи внешней политики Александра I. Сам же император Франц отзывался о Николае I как о молодом и неопытном человеке, который, удачно справившись с декабристами, не желает слушать никаких советов.

Разочарования ждали Австрию со всех сторон. Во Франции подготавливался тоже своего рода Наварин, жертвой которого должна была сделаться династия Бурбонов. Предвестником Июльской революции было торжество либералов на генеральных выборах в ноябре 1827 года. По поводу всех этих событий Меттерних пишет императору Францу: “Вообще настоящий момент представляет зрелище всеобщего потрясения; вот каковы последствия либеральной политики”. В действительности же, если когда-нибудь, в течение XIX столетия, Европа следовала политике неограниченного деспотизма, то это было в эпоху, о которой говорит Меттерних.

Известие о Наварине, о торжестве либералов во Франции, о неминуемой войне между союзными державами и Турцией наполняют меланхолией душу самого императора Франца. “Нужно молиться Богу, – пишет он Меттерниху, – чтобы эти воинственные проекты не были выдуманы либералами с целью отвлечь внимание союзников в другую сторону и воспользоваться этим моментом, чтобы вызвать внутренние перевороты в некоторых странах, например, во Франции”.

События не повиновались воле монарха и его канцлера. Они привели и к независимости Греции, и к пробуждению других христианских народностей в Турции, и к Июльской революции во Франции со всеми ее бесчисленными последствиями.

Глава VII. Падение Меттерниха

Несмотря на восстановление династии Бурбонов со всеми ее репрессивными и охранительными законами, Франция продолжала оставаться очагом революционного движения. Пятнадцать лет нового царствования Бурбонов не только не увеличили их популярности, но еще больше доказали, что революция открыла между ними и французским народом непроходимую бездну. Против Карла X поднимались протесты со всех сторон, начиная с фрондирующих роялистов, подобных Шатобриану, и кончая доктринерами, республиканцами и бонапартистами. С особой силой проявилась эта оппозиция во время законодательных выборов конца 1827 года. Карл X попробовал управлять некоторое время с либеральным министром Мартиньяком, а потом, повернув круто направо, поставил во главе правительства ультрароялиста князя Полиньяка со специальной миссией подавить либеральное движение.

Эта последняя перемена особенно пришлась по вкусу Меттерниху, который несколько раз заявляет в своих письмах о том, что возлагает большие надежды на смелость Полиньяка. А когда вышли знаменитые декреты, уничтожавшие свободу печати и Хартию, Меттерних назвал королевский манифест, приложенный к ним, документом, “который не потеряет никогда своей цены”.

Вызванная июльскими декретами революция распространилась по всей Европе. В октябре того же 1830 года восстала Бельгия против голландского владычества, в декабре – Польша, в феврале следующего года произошли революции в Ферраре, Парме, Модене и Папской области. Германия тоже не осталась вне вулканического кольца. В сентябре 1830 года произошли крупные беспорядки в Лейпциге и Дрездене, в мае 1832 года была устроена в Гамбахе (Бавария) большая демонстрация, на которой впервые был поднят флаг “объединенной Германии”, составленный из трех цветов: черного, красного и желтого. Через год в апреле вспыхнуло вооруженное восстание во Франкфурте. Все эти события не были неожиданными для Меттерниха, как говорил он сам. Не он ли постоянно предупреждал европейских монархов относительно революционной опасности? Что он сам своей политикой увеличивал эту опасность, ставя препятствия спокойному и мирному течению прогресса, – того Меттерних не был в состоянии понять. Его задача теперь, как и всегда, оставалась неизменной: ее составляла борьба с революцией, под какими бы формами она ни являлась. Однако Меттерних не мог не заметить, что, несмотря на пятнадцатилетний режим притеснений и строгостей, зло не только не уничтожено, но, наоборот, как бы разрастается. Сознание, что почва ускользает из-под его ног и что все вокруг рушится, должно было вызвать некоторую горесть даже в душе самоуверенного и самодовольного канцлера. “Моя самая сокровенная мысль, – писал он 1 сентября 1830 года Нессельроде, – заключается в том, что наступило начало конца старой Европы. Я решился погибнуть вместе с ней, исполнив предварительно свой долг”. Слова “смерть” и “конец” встречаются не только в его письмах, но и в его разговорах. “Сегодняшний разговор с Генцем, – пишет г-жа Меттерних, – представлял большой интерес; все их беседы касаются почти только тяжелой агонии, в которой находится наш несчастный мир”.

Тем не менее Меттерних не теряет ни одного случая, чтобы продолжить эту агонию. В революционных событиях он находит прекрасный повод снова сблизиться с русским двором. Еще при первом известии об Июльской революции Меттерних устраивает свидание с находившимся в это время в Карлсбаде Нессельроде и вместе с ним подписывает соглашение, известное под именем “Карлсбадского лоскута”. Его содержание заключалось в следующем единственном пункте: “Не вмешиваться во внутренние дела Франции, но и не позволять французскому правительству нарушать материальные интересы Европы и внутреннее спокойствие составляющих ее государств”. Подписывая эту бумагу, Нессельроде выражал опасения, что император Николай может не одобрить его поведения, так как он решил не связываться никакими обязательствами с западными государствами. Оказалось как раз наоборот. Июльская революция произвела также и на царя сильное, потрясающее впечатление. Он возненавидел Луи Филиппа и распорядился, чтобы на имя лишенного престола Карла X были внесены деньги в один из Эдинбургских банков. Вот почему Николай I не только встретил с радостью шаг, сделанный Меттернихом, но выразил и готовность “употребить оружие, чтобы остановить распространение разрушительных доктрин”. Польское восстание еще больше сблизило Австрию с Россией. Интересно отметить из одного письма Меттерниха слова, которые последний приписывает Николаю I. Меттерних сообщает австрийскому посланнику в Петербурге Финкельмонту, что император Николай, получив известие о польском восстании, сказал: “Вот плоды взаимного обучения”.

Для закрепления русско-австрийской дружбы в октябре 1830 года в Вену приезжал генерал Орлов, а три года спустя в Мюнхенгреце состоялось первое свидание между двумя императорами. Там была принята резолюция, обязывающая трех монархов – России, Австрии и Пруссии – являться на помощь, если кому-либо из европейских государей будет угрожать внутренняя или внешняя опасность. Таким образом, вместо погребенного в нава-ринских водах Священного союза возник новый союз трех северных держав.

Запасясь поддержкой России и Пруссии, Меттерних считал себя достаточно вооруженным для борьбы с революцией. Прежде всего он обратил внимание на внутреннее состояние Германии, которое угрожало непосредственно Австрии. Еще в октябре 1830 года, после беспорядков в некоторых германских государствах, Меттерниху удалось провести резолюцию, в силу которой каждый германский владетельный князь имел право, не требуя для этого никакого разрешения со стороны сейма, обратиться за военной помощью к любому из других немецких государств. В 1832 году Меттерних в согласии с Пруссией выработал программу мероприятий для подавления либерального движения; она состояла из шести пунктов; самый характерный из них был тот, в котором говорится об учреждении особой комиссии из делегатов всех немецких государств; задачей комиссии было не допускать, чтобы сеймы южногерманских стран своими решениями или дебатами угрожали внутреннему спокойствию других немецких государств. Но этого Меттерниху было недостаточно. Полтора года спустя, в январе 1834 года, он созывает в Вене министерскую конференцию, где было принято шесть новых резолюций, направленных против свободы печати, против гласности дебатов в сеймах, против университетов и так далее. По поводу этой венской конференции французский посланник Сент-Олэр писал своему министру: “Нет никакого сомнения, что весь план занятий выработан Австрией и Пруссией; обе державы желают, чтобы инициатива в проведении этих мер исходила от маленьких государств, которые, таким образом, будут казаться независимыми”.

Гораздо меньшим успехом пользовалась внешняя политика Меттерниха, в которой и теперь главным его врагом была Англия, ревниво оберегавшая свой самостоятельный образ действий. Во главе английского министерства иностранных дел находился энергичный лорд Палмерстон, который в скором времени достиг популярности Каннинга. Палмерстон не только признал новый порядок вещей, созданный Июльской революцией во Франции, но вошел и в соглашение с Луи Филиппом для разрешения бельгийского вопроса.

Мы уже упомянули, что Бельгия восстала и хотела отделиться от Голландии; голландский король обратился тогда за помощью к австрийскому императору, а тот ответил, что вследствие дальности расстояния может оказать лишь нравственную поддержку.

Франция и Англия придерживались сначала нейтральной политики. Но ввиду того, что восстание продолжалось, а голландский король открыто просил помощи Австрии, Пруссии и России против бельгийцев, Франция и Англия вмешались в пользу последних, и благодаря их усилиям Бельгия получила политическую независимость. Такой же самостоятельный образ действий проявил лорд Палмерстон и в итальянских делах. В 1834 году в Риме была созвана конференция делегатов великих держав для обсуждения вопроса о реформах, которые необходимо произвести в Папской области. Но по приказанию Палмерстона английский делегат Сеймур вышел из конференции, когда заметил, что все его советы разбиваются об упорство папского правительства и об интриги Меттерниха. Палмерстон протестовал и против реакционных мер, которые Меттерних проводил в Германии в 1832 – 1834 годах. Английский министр основывал свой протест на том факте, что Германский союз как создание Венского конгресса находится под покровительством и контролем всей Европы. Так как Австрия – самое влиятельное из государств германской конфедерации, Палмерстон просит, чтобы она “своим влиянием обуздала непомерное усердие сейма и помешала проведению мер, которые повлекут за собою смуты и войны”. Меттерних, конечно, сразу понял настоящий смысл депеши Палмерстона. Все, что последний говорил о “неумеренном усердии сейма”, относилось, в сущности, к Австрии. Он желал пригрозить ей, а немецких владетелей ободрить в их сопротивлении. Отправляя вышеприведенную секретную депешу Меттерниху, Палмерстон одновременно послал копии всем германским дворам, – обстоятельство, которое привело австрийского министра в еще большее негодование. Он посылает в ответ Палмерстону длинное объяснение, написанное сравнительно спокойно и любезно; но он изливает все свое негодование на английского министра в циркулярной депеше к немецким дворам, которым он советует отвергнуть решительно и энергично всякое чужое вмешательство во внутренние дела Германии. Известно, что Меттерниху все-таки удалось провести свою резолюцию; но во многих других вопросах, как например, в бельгийском, он должен был уступить энергичному Палмерстону. Как раньше Каннинг, так теперь Палмерстон стоял везде на дороге Меттерниха, и немало радости почувствовал последний, когда в ноябре 1834 года почта привезла известие о падении либерального кабинета, в состав которого входил Палмерстон. Сам Палмерстон, соединяя иронию с полной откровенностью, писал английскому посланнику в Вене для передачи Меттерниху следующие слова: “Я убежден, что г-ну Меттерниху никогда не приходилось испытывать такой великой радости, как при известии о нашей отставке, и что никогда я ему не доставлял столько удовольствия, как своим извещением, что ухожу”.

Посмотрим теперь, каковы были отношения между Австрией и Францией. Луи Филипп был для Меттерниха и императора Франца узурпатором чужого престола. Если сам Меттерних нередко скрывал свое мнение по некоторым соображениям, то его близкие, наоборот, высказывались без стеснения. В особенности непримиримой была княгиня Меттерних, слова которой однажды чуть не привели к дипломатическому столкновению между Австрией и Францией. Это случилось так. На балу во французском посольстве, в январе 1834 года, французский посланник Сент-Олэр, увидев на княгине Меттерних великолепную диадему, сказал ей следующий комплимент: “Какие чудные у вас бриллианты, они как будто из царской короны”. – “Каковы бы они ни были, – отвечала гордая легитимистка княгиня Меттерних, – я их, по крайней мере, не украла!” Когда в начале 1835 года двое из сыновей Луи Филиппа предприняли путешествие по Европе, император Франц нарочно уехал из Вены, чтобы не встречаться с ними. Этим самым отвращением к узурпатору-королю, подобравшему свою корону на баррикадах Июльской революции, объясняется и отказ, на который наткнулся герцог Орлеанский – наследник Луи Филиппа, когда в 1836 году он просил руки одной австрийской эрцгерцогини.

Но это нерасположение к личности французского короля не распространялось на всю его политику. Как увидим, были вопросы, в которых Австрия и Франция приходили в столкновение, но были и такие случаи, когда Меттерних сходился с Луи Филиппом.

Последний сыграл во Франции двоякую роль: если, с одной стороны, он был узурпатором престола Карла X, то с другой – своим появлением он предупредил провозглашение республики. И вот за это Меттерних мог быть только благодарен Луи Филиппу. “Да, он поцелуем задушит Республику”, – говорил Меттерних французскому представителю, генералу Белльару, когда тот рассказывал подробности известной сцены на балконе Парижской ратуши, где Луи Филипп поцеловал Лафайета. Но сейчас после этих слов Меттерних прибавил: “Однако думаете ли вы, что все ваши поцелуи будут увенчиваться таким же успехом?” Политика Луи Филиппа до конца отличалась двойственностью. Он должен был носить известную либеральную маску, так как своим престолом был обязан революции; с другой стороны, его положение как монарха, желавшего войти в семью европейских царствующих домов, естественным образом влекло его к реакции. Двоякого рода соображения постоянно сказываются во всех действиях Луи Филиппа. В то время, как он уверяет французов, что его управление “самая лучшая из республик”, его представитель в Вене вместе с Меттернихом восхищается его предательским поцелуем Лафайету. Таким же двойственным характером отличалась и внешняя политика Луи Филиппа. В первые годы своего царствования, когда ему нужно было поддерживать вызванные его восшествием иллюзии, Луи Филипп являлся в своей внешней политике защитником национальностей. Читателям уже известно, что он заступался за Бельгию; он взял на себя точно так же защиту итальянских государств и, когда австрийские войска заняли Парму, Модену и часть папских областей, Луи Филипп распорядился о занятии французскими войсками Анконы. Позже, в 1834 году, после Мюнхенгрецского соглашения между Россией, Пруссией и Австрией, министр иностранных дел де Бролльи категорически заявил, что Франция никаким образом не может допустить вмешательство тройственного союза во внутренние дела Бельгии, Швейцарии и Пьемонта. Когда же либеральная внешняя и внутренняя политика Франции уступила место реакционной, между Луи Филиппом и Меттернихом установились правильные дружеские отношения. Особенно доволен был Меттерних политикой Гизо. В своих похвалах по его адресу он дошел до того, что и сам Луи Филипп стал просить Меттерниха быть более умеренным, а то иначе Гизо возгордится и не захочет слушать советов короля.

Хотя консервативный дух проникнул все правительства Европы, Меттерних далеко не был спокоен относительно будущего. Он чувствовал, что в самом обществе протест был сильнее, чем когда-либо. Париж, Лондон, Швейцария были полны изгнанниками Молодой Германии, Молодой Италии, Молодой Венгрии, которые поддерживали постоянные сношения со своей родиной и деятельно готовились к решительной борьбе. Меттерних старается разрушить все гнезда преступной агитации, требует от Франции принять меры против Берне и его друзей; повелевает Швейцарии выслать Мадзини. Но и эти, и все другие меры помогают мало.

Высланные переезжают в Англию и продолжают оттуда плести заговоры. Особенно сильно было движение в Италии. Оно охватило все сферы итальянского общества, начиная с простого народа и кончая аристократами, находящимися на службе в Австрии. Интересно в этом отношении следующее место из дневника княгини Меттерних, помеченное мартом 1844 года. “Клеменс очень встревожен известиями, которые приходят из Италии. Очень вероятно, что Мадзини собирается предпринять что-нибудь в апреле. Он находится теперь в Лондоне, и лорд Абердин сообщил, что он не в силах помешать пересылке оружия и денег из Англии в Италию. Клеменс получил известие, что оба сына нашего вице-адмирала Бандьера бежали от своего отца, чтобы пойти служить под начальством Мадзини”.

Менее тревожные, но столь же неутешительные известия приходили из всех государств. В Швейцарии борьба между либеральными и консервативными кантонами кончилась в пользу первых. В 1846 году вспыхнуло восстание в герцогстве Краковском, имевшее, по словам Меттерниха, “коммунистическую подоплеку”.

Австрия воспользовалась этим обстоятельством, чтобы присоединить Краков к своим владениям с согласия России и Пруссии и несмотря на протесты Англии и Франции. В том же 1846 году на папский престол взошел Пий IX, который, к большому негодованию Меттерниха, пошел по пути либеральной политики; ее влиянию поддался и пьемонтский король Карл Альберт. В Германии тоже происходили угрожающие перемены. Теперь не только мелкие владетели, но и Пруссия с ненавистью переносила австрийскую гегемонию, и первым важным протестом против последней явился известный Zollverein, из которого Австрия была исключена. “Это одно из самых крупных событий нашей эпохи”, – говорил Меттерних, от проницательности которого не могло ускользнуть громадное политическое значение таможенного союза. Он переносил центр влияния из Вены в Берлин. Так же сильно должна была беспокоить Меттерниха перемена царствования в Пруссии. Умерший в 1840 году Фридрих Вильгельм III находился под полным влиянием Меттерниха, с которым его связывала тридцатипятилетняя непрерывная дружба. Его преемник Фридрих Вильгельм IV уже при восшествии на престол заявил свою независимость, выказав сочувствие либеральным идеям. В Штольфельзе в 1845 году, при свидании с Меттернихом, король объявил намерение созвать в Берлине представителей всех провинциальных сеймов. “Конечно, я не допущу, – прибавлял он, – чтобы это собрание превратилось во что-либо похожее на французские Генеральные штаты”. “Вы созовете провинциальных депутатов как таковых, – возразил Меттерних, – но вы не можете помешать им организоваться в Генеральные штаты; воля Вашего Величества недостаточна, чтобы предупредить это. Вы свободны в ваших действиях, но последствия вне вашей власти...”

Этот разговор вызвал у Меттерниха “глубокую грусть”, как он выражается в письме к эрцгерцогу Людовику.

В то самое время, когда Меттерних беседовал с королем, всего в нескольких десятках верст от них, в Лейпциге, происходили серьезные беспорядки.

Так беспокойно прошли 1846 и 1847 годы. Все верили в близость крупного переворота; вместе с другими высказывал это опасение и Меттерних. Вот что он писал в октябре 1847 года графу Анжио, австрийскому посланнику в Париже:

“Дорогой граф, я стар и опытен. Я глубоко убежден, что фазис, в котором находится теперь Европа, самый опасный из всех, какие приходилось переживать нашему обществу за последние шестьдесят лет”. Тот же самый пессимистический взгляд на будущее высказывает Меттерних и в Предсказаниях о 1848 годе. Здесь, между прочим, он говорит о новой опасности, которая угрожает Европе: кроме традиционного либерализма, появилась еще новая доктрина – радикализм. Под этим словом Меттерних понимает социальное движение, которое обнаружилось в Лионском восстании 1831 года, в чартизме и в успехе разных социалистических школ: Сен-Симона, Фурье, Оуэна и других.

Предчувствия не обманули Меттерниха. Революция вспыхнула, и, может быть, даже скорее, чем он сам предполагал. В продолжение одного месяца она охватила Италию, Францию и Германию.

В Париже снова была провозглашена республика и снова, к величайшему огорчению княгини Меттерних, слова братство, гражданин, свобода появились в официальных бумагах. Страх потерять власть возбудил в Меттернихе всю ненависть, на какую он был только способен, по отношению к революции, и он, несмотря на свои семьдесят пять лет, опять энергично берется за борьбу, и курьеры за курьерами с телеграммами и циркулярами отправляются из Вены во все столицы Европы.

Войдя в предварительное соглашение с Россией, он отправляет Англии протест против поддержки итальянской революции, оказанной Палмерстоном, который снова занял министерский пост. В этот момент Меттерних считал, что Австрия, по крайней мере, предохранена от революции, и, подобно лунатику, он шел возле самой пропасти, не отдавая себе в этом никакого отчета.

Оптимизм Меттерниха относительно Австрии был не совсем неоснователен. Из западных государств она была самая отсталая и косная во всех отношениях. В ее состав входили народности, различавшиеся одна от другой не только религией и расовыми особенностями, но и культурным уровнем. Вследствие этого Австрия была лишена того духовного единства и того национального самосознания, которые в то время явились самым сильным рычагом политического прогресса. Немцы, славяне, венгры, итальянцы – все эти народы жили отдельными интересами, не имевшими ничего общего и даже противоречившими одни другим. На почве этого антагонизма Меттерних и создавал систему своего деспотического управления. Австрийские подданные относились к его управлению равнодушно, исключая венгров, выступавших время от времени на защиту своих прав.

Так прошли двадцатые и тридцатые годы, но в сороковых Австрия также начинает оживать. Как ни медленно, но европейская культура вместе с развитием промышленности, торговли и земледелия делала в стране постоянные успехи и усиливала общественное значение бюргерского элемента. На смену старого, изнуренного войнами поколения пришли свежие и бодрые силы, более подготовленные к борьбе. Известную роль сыграли в политическом пробуждении Австрии и провинциальные сословные учреждения, которые Меттерних созывал время от времени для совещания по хозяйственным вопросам. Им было запрещено заниматься политическими делами, тем не менее отдельным членам этих учреждений нередко удавалось поднимать общегосударственные вопросы.

За тридцатилетнее существование система Меттерниха успела дать все свои горькие плоды. Она водворяла мир, но на развалинах; она приносила спокойствие, но ценою насилия и бесправия; она давала внешней политике Австрии блеск и силу, но доставалось все это путем разорения податного сословия.

Вследствие отсутствия гласности и общественного контроля государственная власть продолжала, как и при старом режиме, служить для личного обогащения чиновников. Сам Меттерних рассказывает, что его предшественник барон Тугут сопротивлялся в 1793 году объявлению войны французской республике, потому что все его состояние заключалось во французских государственных бумагах, которые упали бы в случае войны. Самого же Меттерниха обвиняли в том, что он, кроме поместий и замков, которые ему дарил император Франц, получал также подачки от России, Неаполя, Турции и так далее. Его ближайший сотрудник Генц, точно так же, пользуясь своим положением, пускался на разные финансовые спекуляции. Доказательством этого служат следующие строки дневника княгини Меттерних: “Я нахожу, что наш друг Генц в очень печальном настроении. Сегодня он нам говорил, что, предчувствуя свой близкий конец и не желая оставить на себе никакого пятна, приводит в порядок свои бумаги. Клеменс думает, не без основания, что он уничтожает некоторые компрометирующие письма, касающиеся финансовых операций”.

Так поступали вообще все чиновники: каждый из них был в своем ведомстве маленьким Меттернихом и Генцем. К чему привела Австрию эта система бесправия, грабежа и бюрократического деспотизма – это скажет нам опять княгиня Меттерних. “Леность, неподвижность, небрежность возрастают с каждым днем, вот каким образом наша чудная монархия превращается в развалины. Никто не думает о ее спасении. Пусть благодать Божья озарит нас. Мы так несчастны, так больны и так бессильны, что если Бог не придет нам на помощь, то мы скоро совсем погибнем”. Но кто же был виноват в этой “лености, инертности и небрежности”, если не сам Меттерних? Кто издавал законы, кто назначал людей и кто должен был следить за исполнением законов, если не сам австрийский канцлер?

То, что замечала княгиня Меттерних, не могло ускользнуть от внимания ее мужа, слова которого, по всей вероятности, она повторяет. Что же предпринял Меттерних для предохранения Австрии от гибели?

На этот вопрос есть два ответа: один дает Меттерних, а другой – история.

В изложении причин своего падения Меттерних рассказывает, что в 1847 году у него зародился план “радикальных реформ”, причем слово реформа он понимает в “настоящем смысле”. Он даже думал привести в исполнение проект прусского короля о созыве представителей провинции в Вену, – проект, против которого Меттерних так негодовал всего два года тому назад. Однако Меттерних не только не осуществил своих намерений, но и не сделал даже никаких попыток к этому. В оставленных им бумагах находится только проект реформ, которые он наметил для Венгрии осенью 1847 года, а об Австрии нет ни слова.

Всю политику Меттерниха можно охарактеризовать известными словами “apres nous le deluge!”[10]10
  после нас – хоть потоп (фр.)


[Закрыть]. Один историк даже уверяет, что эти старые, но не потерявшие еще и до сих пор своего значения слова были повторены также и Меттернихом. Может быть, это легенда, но во всяком случае они вполне соответствуют как политике Меттерниха, так и его сокровенным мыслям. Цель Меттерниха была создать не прочное и хорошее управление страною, а управление спокойное, пока он будет жить. Что будет после него – это его не интересовало. Он всегда хотел оградить себя – свою физическую личность и свой моральный престиж. Вот что он говорит, например, в момент, когда его заставили подать в отставку. “Я заблаговременно протестую против возможного упрека, что, уходя, я уношу с собою монархию. Ни я, ни кто-либо другой не может иметь столь широкие плечи, чтобы унести целое государство. Монархии исчезают только потому, что сами отрекаются от себя”. Эта забота Меттерниха оградить свою память от упреков, эта попытка принять красивую позу в момент, когда со своего “седьмого неба” он летит вниз на землю, очень характерна для его психологии. Мы знаем, что основным мотивом в психике Меттерниха была его вера в свою полную непогрешимость. Отсюда является у него весьма естественное стремление умышленно или бессознательно взваливать на других ответственность за свои собственные ошибки. Целью политики в течение всей своей жизни он ставил сохранение внешнего спокойствия, а что это могло повести к гибели Австрии, такое соображение не входило в его расчеты. Он воображал, что мира хватит на его век, а после его смерти – хоть потоп! Но, увы, катастрофа, которая подготавливалась благодаря такой системе правления, при которой лености и ограниченности одного человека приносилось в жертву будущее народа, наступила еще при жизни самого Меттерниха. Судьба решила, чтобы он сам собрал жатву от посеянного им семени.