Текст книги "Логика. Том 1. Учение о суждении, понятии и выводе"

Но раз это предположено, раз наш акт суждения утверждает, что он схватывает сущее, то это в конце концов может означать здесь лишь следующее: то сущее, о котором мы совершаем акт суждения, делает необходимым это определенное движение нашего мышления, выражающееся в том, что мы отличаем от него это свойство и снова объединяем последнее с ним в одно.

9. При всяком дальнейшем развитии мышления вместе с нашими общими представлениями о вещах, которые мы употребляем в качестве предикатов в суждениях наименовании, могут воспроизводиться также и выражающие свойства и деятельности суждения, субъектами которых они раньше были. Так, «снег», например, может обозначать не неразложенный образ, а белую, рыхлую, холодную, падающую с неба и т. д. вещь, и общее название, следовательно, становится уже совокупностью свойств. Поскольку все это имеет место, постольку отношение принадлежности и деятельности implicite проникает уже в суждения наименования, поскольку оно присуще имеющемуся в сознании значению слова. Если сюда присоединяется реальное тождество вещей, которые подпадают под различные представления («вода, лед, пар» – «мальчик, муж, старик»), то имя существительное может служить также лишь для обозначения комплекса свойств, выражающих определенного вида временное состояние субъекта.

Все отдельно сущее дано нам во времени, оно занимает во времени определенное место, продолжаясь в нем в течение известного промежутка; оно развивает в этом времени сменяющиеся деятельности, оно изменяет, возможно, свои свойства – и мы наглядно представляем его в состоянии этой смены и изменения. Поэтому всем нашим суждениям о существовании, свойствах, деятельностях и отношениях отдельных вещей необходимо присуще отношение ко времени и всякое подобное суждение может желать иметь значение лишь для определенного времени.

1. В то время как суждение о деятельностях понятно само собою, – известная часть предикатов, выражающих свойства, по-видимому, уже лишена отношения ко времени, поскольку они рассматриваются как неименные, данные вместе с существованием самого субъекта. Однако несмотря на то, что вопреки тождеству субъекта свойства вообще могут подлежать смене, отношение это может встречаться лишь в виде исключения. Оно не содержится в простой форме суждения, а самое большее – лишь в тех побочных отношениях, которые связаны со значением предикатов, или в самих этих последних (неизменяющийся и т. д.). Лишь наименование собственным именем исключает отношение ко времени и, соответственно природе предиката, имеет значение для субъекта независимо от временных различий. Но остальные суждения наименования допускают ограничение своей значимости определенным временем постольку, поскольку наименование выдвигает на первый план предицирование[13]13
  Prädicierung – приписывание в качестве предиката. – Прим. перев.


[Закрыть] свойств и деятельностей (см. конец предыдущего § 14) и то же самое, следовательно, может одно за другим наименовываться различно.

2. Поэтому существенным для описательного суждения является то, что оно лишь тогда оказывается вполне выраженным, когда оно вместе с тем указывает то время, для которого имеет объективную значимость единство субъекта и предиката. Оно должно быть выражено в настоящем, прошедшем или будущем времени. И одним из показателей логического совершенства языков служит то, насколько они в состоянии вместе с предицированием выражать также и временное отношение. Лишь для бессвязного мышления ребенка, которое целиком отдается любому данному предмету, все предносящееся перед ним становится настоящим; вместе с ясностью самосознания и с его упорядочивающей силой растет также и способность различения времен.

II. ОБЪЯСНИТЕЛЬНЫЕ СУЖДЕНИЯ

Существенно отличными от рассмотренных до сих пор суждений, высказывания которых касаются единичного, являются такие суждения, субъект которых заключается в значении служащего субъектом слова. В этих суждениях нет речи об определенном существовании единичных вещей, которые могут наименовываться означающим субъект словом, хотя часто оно предполагается природой самого представляемого или благодаря источнику представления. Их объективная значимость не зависит от времени. Так как они объясняют содержание общего представления, то они могут желать косвенным путем выразить известное правило относительно сущего.

1. «Кровь красная» и «снег бел» – такие суждения говорят не о том или другом единичном и не выражают также никакого наличного восприятия. Так как служащее субъектом слово полагается абсолютно, то оно может выражать лишь то, что составляет его значение. Значение это есть оторванное от представления о единично существующем содержание представления неопределенной всеобщности, о котором в этой неопределенности нельзя сказать, что оно существует. Поэтому также утверждение «кровь красная» может высказывать нечто лишь об этом содержании представления, и оно не разумеет ничего иного, кроме того, что вместе с субъектом тут мыслится и предикат. Какой характер носит единство субъекта и предиката – это зависит от природы связанных представлений. Если оба представления принадлежат к одной и той же категории, то высказывается простое совпадение представлений. О том, что представляется как конкретная вещь, высказываются свойства и деятельности, которые бывают даны вместе с представлением самой вещи.

В этом же смысле мы употребляем член[14]14
  В немецком языке, как и в английском, французском и др. романских языках, имеется так называемый член, определенный и неопределенный: der, die, das и ein, eine, ein, который на русском языке не имеет себе аналогичной формы и при переводе обычно опускается. Поэтому приведенные в тексте фразы «человек двуног», «ель есть хвойное дерево» на немецком языке выражены так: der Mensch ist zweifüßig; eine Tanne ist eine Conifere. – Прим. nepeв.


[Закрыть], в особенности там, где представление субъекта есть представление о вещи, имеющей индивидуальную форму, – «человек двуног»[15]15
  См. предыдущее прим.


[Закрыть].

Но объяснительными являются также и те суждения, которые при помощи так называемого неопределенного члена, по-видимому, высказывают нечто об отдельном индивидууме, об отдельном состоянии и т. д., – «ель есть хвойное дерево», «скарлатина сопровождается сильной лихорадкой» и т. д. Ибо суждения эти не разумеют никакого определенного единичного, а хотят сказать: «то, что есть ель, – это есть хвойное дерево»; и утверждение это может покоиться лишь на отношении общих представлений «ель» и «хвойное дерево», а не на познании единичного.

2. Объективная значимость этих суждений касается непосредственно лишь области процесса представления, и в них не может высказываться ничего иного, кроме того, что там, где мыслится субъект, предполагая номинальную правильность, он мыслится вместе с предикатом; что то, что я и весь мир представляем как «кровь», представляется как «красное». И лишь косвенным образом, когда от всеобщности слова мы идем назад, к тем действительным вещам, которые могут быть объемлемы им, суждение касается также и бытия этих вещей и высказывает по отношению к ним правило, что если имеется вещь, подпадающая под наименование субъекта, то ей принадлежит также и предикат.

Некоторые полагают, что такие суждения с самого начала можно рассматривать как общие суждения, приобретенные из опыта путем индукции, и что субъектом они имеют единичное, которое лишь мыслится в неопределенном множестве. Но в этом случае забывают, что для такой индукции прежде всего требуется иметь масштаб, соответственно которому единичные вещи наименовываются одним и тем же словом и могут быть, таким образом, выражены в одном общем суждении. Но масштаб этот может заключаться лишь в том значении слов, с каким мы приступаем к наименованию. Прежде, чем может быть речь об индуктивных суждениях, значение это должно уже носить устойчивый характер. Совершенно справедливо, что под впечатлением прогрессирующего опыта, который побуждает нас подводить под имеющиеся уже в наличности представления все новое и новое, представления эти преобразуются. Совершенно справедливо, что в общем это случайность, где приостанавливается обычный способ представления и где он проводит границы своих слов. (Так, например, значение слова «кровь» первоначально могло образоваться из наглядного представления о человеческой крови, крови млекопитающих животных и птиц, и отсюда оно могло включить в свое содержание красный цвет – как оно действительно и есть в популярном словоупотреблении. Затем уже оно могло быть распространено и на беловатый сок других животных. Но лишь после того, как оно расширило свое первоначальное значение.) Однако акт суждения индивидуума должен уже предполагать значения слов на той или иной стадии их образования. Раз значения эти закреплены на какой-либо стадии, то они являют собой уже нечто определенно данное и в этом смысле предшествуют самой возможности высказывать на основании индукции эмпирические суждения. Если «кровь», следовательно, означает жидкую влагу в венах млекопитающих животных и птиц, то «красное» принадлежит к его значению, и в таком определенном смысле «кровь» не может применяться для наименования иначе окрашенных жидкостей.

Итак, прежде чем может быть высказано суждение, имеющее смысл эмпирического суждения, объемлющего многие случаи, – о чем ниже, – этому должно уже предшествовать простое суждение, задача которого состоит в том, чтобы объяснить содержание единого, целостного представления, означаемого определенным словом. То общее правило, которое может заключаться здесь, есть прежде всего правило наименования, запрещающее называть кровью нечто такое, что не есть красное; индуктивное суждение имеет место лишь там, где в общеобозначенном таким образом мы открываем новое общее свойство; когда говорится, что с теми свойствами, какие составляют содержание представления субъекта А, безызъятно связано В, причем В здесь отнюдь не примышляется уже раньше в А.

Поскольку в наименовании при помощи имени существительного заключается представление о длящейся и устойчивой вещи и вместе с тем возможность изменчивых свойств, лишь постольку в таком суждении может заключаться также и высказывание относительно правила, касающегося самих вещей. Именно это правило гласит, что раз вещи подпадают под обозначение, им всегда и постоянно принадлежит предикат, и последний неизменно бывает связан с их остальными свойствами. Именно эту неизменчив ость красного цвета, того, что среди существующих вещей следует обозначать словом «кровь», – именно ее и имеет в виду суждение, когда оно распространяется на реальность²⁶.

3. Своеобразное положение занимают при этом глаголы. Строго говоря, глагол может стать предикатом общего субъекта («пламя светит», «ветер дует» и т. д.) лишь там, где речь идет о непрерывной деятельности, длящейся столько же времени, как и существование тех вещей, которые охватываются представлением субъекта. Там же, где глагол, наоборот, выражает сменяющуюся, временами начинающуюся, временами прекращающуюся деятельность, – там он может являться предикатом лишь благодаря тропу («овца блеет», «лошадь ржет» и т. д.), и собственное выражение могло бы обозначать лишь способность или привычку, т. е. свойство, из которого может проистечь деятельность, но не саму действительную деятельность.

4. Если этот класс суждений мы противопоставим рассмотренным раньше, то тут прежде всего бросается в глаза, что значимость их не зависит от того, что здесь или там, теперь или в другой раз существует соответствующая представлению субъекта вещь. Другими словами, значимость их не распространяется на какое-либо определенное время; напротив, они заявляют притязание на безусловную значимость именно потому, что они относятся просто к представленному. В противоположность им все просто описательные суждения обладают временной значимостью.

5. Тут перед нами обнаруживается характеристическое различие в значении настоящего времени. При помощи последнего одинаково высказываются как безусловно значимые суждения, так и те из временно значимых, которые относятся к настоящему моменту. То, что мы представляем как данную отдельно существующую вещь, тем самым мы отводим ему его место во всеобъемлющем, для всех одинаковом времени; по своему существованию оно стоит между другими вещами, которые суть одновременно с ним, до него, после него; по своему качеству, которого касается наше суждение, оно точно так же находится в определенном моменте времени и именно поэтому имеет определенное временное отношение к моменту процесса суждения.

Но если в качестве субъекта суждения мы имеем представление, образующее значение слова, то представление это оказывается вырванным из временного комплекса; оно стоит вне смены времени, как бы непрестанно внутренне присутствуя перед нами, не зная при этом никакого различия «вчера» и «сегодня». В то же время сознание постоянства нашего процесса представления при всяком повторении снова уничтожает все временные различия между отдельными моментами живого процесса представления. Мыслимый таким образом субъект имеет такие предикаты, которые принадлежат ему независимо от времени, которые принадлежат ему всякий раз, как он представляется. То же самое суждение «небо голубое», которое обозначает состояние настоящего момента и как описательное суждение есть действительное настоящее время, – это суждение может иметь также и совершенно отличный смысл: что небо всякий раз, как я его вообще представляю как неизменный объект моих мыслей, всегда мыслится как голубое. И теперь настоящему времени не противостоит уже ни прошедшее, ни будущее время. Значимость суждения измеряется не восприятием объекта в определенном мгновенном состоянии, а постоянством содержания представления, каковое содержание я хочу раз навсегда связать со словом; и постоянство это есть вообще условие моей речи и мышления.

III. ГРАММАТИЧЕСКОЕ ВЫРАЖЕНИЕ АКТА СУЖДЕНИЯ

Грамматическим выражением совершающегося в суждении объединения в одно целое субъекта и предиката служит в развитых языках форма флексии глагола, которая сама, впрочем, возникла из первоначальной простой постановки рядом. Даже там, где глагол «быть» служит связующим средством между существительным или прилагательным предикатом и субъектом, акт суждения совершается лишь при помощи глагольного окончания, и глагол «быть» образует составную часть предиката.

1. Менее развитые языки, а также и развитые в простейших случаях довольствуются для выражения объединения в одно целое в смысле суждения простой постановкой рядом обоих слов, выражающих субъект и предикат. Эта постановка рядом имеет своею целью не только указать, что соответствующие представления объединяются говорящим в одно целое именно теперь, но она хочет высказать также и объективную значимость суждения. Одно только ударение позволяет отличить утверждение от вопроса или от других форм соединения, как атрибутивные соединения, которые выражаются уже созданным и готовым единством двух представлений. Наоборот, там, где развитие грамматических форм знает все логические различия, – там личное окончание (которое непосредственно сливает местоимение, заменяющее субъект, с глагольной основой и тем создает в ней совпадение лица и числа соотносительно рода) имеет для глагольных предикатов то предназначение, что оно должно обозначать соответствующую суждению связь субъекта и предиката. Что же касается изъявительного наклонения, то вместе с ударением и расположением слов, которые различают высказывание от вопроса, оно обладает способностью утверждать эту связь как объективно значимую. Тогда как время указывает, для какого именно времени суждение должно обладать значимостью.

В личном окончании изъявительного наклонения и, следовательно, в нем лишь одном²⁷ кроется то, что логики хотят обозначать выражением связка, – тот элемент языка, который в состоянии превратить соединение слов в предложение и в выражение высказывания. При этом смысл выраженного при помощи флексии единства субъекта и предиката оказывается различным, в зависимости от качества соединенных представлений.

2. Если в суждениях, предикат которых выражается именем прилагательным или именем существительным, суждение выполняется не путем простой постановки рядом (ό μέυ βίοξ βραχύς, ή δε τέχυη μαχρή), но на помощь привлекается глагол быть, то этот последний не в силу своего значения является элементом, выражающим выполнение суждения; напротив, функция суждения заключается лишь в форме его флексии. Но глагол быть служит средством для того, чтобы придать предикату глагольную форму и достигнуть того, чтобы он мог принять такое окончание, которое уже внешним образом свидетельствует о его отношении к субъекту в качестве предиката. В суждении «киноварь (есть) красная» глагол быть по своему смыслу не присоединяет ничего такого, чего уже не было бы в слове «красный» соответственно его роду, поскольку «красный» как имя прилагательное содержит в себе все же указание на имя существительное, свойством которого оно является. «Быть красным» значит то же самое, что и «красный»; «красное» и «сущее красным» как конкретные понятия значат совершенно то же самое, что «краснота» и «красный цвет» как абстрактные понятия. Тут прямо указывается лишь, что «красный» не мыслится абстрактно само по себе, а должно быть предицировано определенному субъекту Итак, слово «быть» служит, конечно, средством для того, чтобы внешним образом облегчить слову «красный» это определенное применение, для того чтобы выставить его в качестве предиката – в противоположность простому атрибутивному отношению, каковое значение могла бы иметь простая постановка рядом. Но тем самым оно служит лишь точкой опоры для связки, но не является самой этой последней; оно не делает суждения, но лишь подготовляет его. Еще яснее обнаруживается эта функция глагола «быть» обозначать тот смысл, в каком должно употребляться слово, у имен существительных. Последние, в отличие от имен прилагательных, уже не содержат в своей форме отношения к чему-либо другому, но по своему значению они уже с самого начала могут выполнять функцию предиката, так как обладают общим значением, и последнее приписывается определенной единичной вещи лишь через посредство суждения наименования. «Человек» не есть имя определенного индивидуума, хотя представление об индивидуальном облике и заключено в его значении. Это вообще не имя, а знак определенного содержания в представлении. Лишь указательное местоимение или член превращают слово в имя определенных людей. Наоборот, «быть» делает его предикатом, и прежде чем стать именем, оно раньше должно уже было быть предикатом. Таким образом, «человек» как общее представление, которое еще ждет своего отношения к определенному индивидууму, и «быть человеком» по своему смыслу суть одно и то же: глагол служит здесь лишь для того, чтобы внешним образом выражать функцию предиката, которая иначе могла бы быть выражена только при посредстве расположения слов и ударения. Таким образом, глаголу принадлежит функция грамматического формального элемента. Но это не тот формальный элемент, который выражает акт суждения и заслуживает названия связки.

3. Но каким образом возможно это, что употребляется именно глагол быть, и какая связь существует между тем значением, какое принадлежит «быть» как самостоятельному глаголу, когда оно выступает само по себе в качестве предиката, и этой функцией в связи с именами прилагательными и существительными?

Дм. Ст. Милль в четвертой главе первой книги своей «Логики» обращает внимание на ту двусмысленность, какая кроется в слове «быть»: когда оно употребляется в качестве так называемой связки, оно отнюдь не хочет-де высказывать, что субъект существует, но оно обозначает лишь отношение предикатности (Prädication). Такое суждение, как «центавр есть выдумка поэтов» прямо ведь уничтожает утверждение, что центавр есть, существует. И Милль удивляется тому, что двусмысленность эту просмотрели почти все авторы, хотя она существует одинаково как в новых, так и в старых языках.

Милль столь же мало обратил внимания на Гербарта, как и на других немецких философов. Гербарт (Einl. in die Phil. § 53) по примеру Фихте²⁸ с обычной остротой подчеркнул, что суждение «А есть В», а также вопрос «А есть, конечно, В?» отнюдь не содержат в себе обычно примышляемого, но совершенно отличного утверждения, что А есть, существует. Ибо тут нет даже речи об А самом по себе и о его существовании, его значимости.

Замечание это несомненно правильно и никогда не должно было бы оспариваться²⁹. Никогда суждение вида «А есть В» благодаря тому, что субъект и предикат связаны при помощи «есть», не обладает способностью включать в себе и соутверждать суждение «А существует». Это «есть» функционирует совершенно одинаковым образом, идет речь о существующих или несуществующих вещах, об единично представляемых или мыслимых общими субъектах (которым, как общим, не может принадлежать единичное существование), о предикатах, которые могут принадлежать существующему, или о таких предикатах, которые благодаря своему значению уничтожают существование. Функция его заключается лишь в том, чтобы сделать предикат формально пригодным для применения в суждении и сделать возможным для него принятие личного окончания. В каком смысле субъект и предикат полагаются как одно целое; предполагается ли существование субъекта, оставляется он под вопросом или уничтожается, – об этом решает единственно и исключительно качество представлений, выражающих субъект и предикат. «Квадрат есть правильный четырехугольник» – тут перед нами логическое тождество; «это мои часы» – тут реальное тождество; «золото есть металл» – это подведение под более общее представление; «золото желтое»-это единство вещи и свойства; «А отстоит от В на расстоянии мили»-здесь отношение; «движение медленно»-тут единство общего с его ближайшей детерминацией и т. д.; «Сократ болен» предполагает существование субъекта, так как «Сократ» есть имя мыслимого существующим индивидуума, а «больной» есть действительно мыслимое в определенное время состояние; «Пегас крылат» оставляет нерешенным вопрос о существовании Пегаса для того, кто не знает, имеет он дело с названием действительного или лишь воображаемого существа; «Пегас есть мифологическая фикция» уничтожает существование субъекта. Но узнать обо всем этом мы может лишь из значения слов; безразлично, будут это слова, служащие субъектом, или слова, служащие предикатом.

4. Что касается предикатов, то они могут быть здесь подразделены на два класса.

Именно все модальные предикаты отношения, выражающие известное отношение к моему познаванию, обладают (за исключением чувственных, как «видимый», «осязаемый» и т. д.), благодаря самому своему значению, способностью делать служащее субъектом слово знаком представляемого только, независимо от действительного существования; безразлично, утверждают они его существование, или отрицают его, или оставляют это открытым. То, по отношению к чему я применяю предикаты «истинный», «ложный», «вероятный», «невероятный», «факт», «изобретение», «выдумка», «возможный», «невозможный» и т. д. – все это тем самым обозначается как только представляемое, и именно предикат должен поведать об отношении последнего к моему субъективному мышлению. Суждения «выстрел Теля в яблоко есть факт», «Троянская война есть историческое событие», «атомы суть действительно существующие тела» и т. д. – эти суждения попросту были бы невозможны, если бы «есть» или «суть» уже сами по себе были в состоянии высказывать существование субъекта.

Но к модальным предикатам, выражающим отношение, принадлежит и сам абсолютно полагаемый глагол «быть» = «существовать»; лишь утверждая прямо существование субъекта, он тем самым решает также вопрос, является ли действительным то, что прежде всего лишь представляется под словом, служащим субъектом. Ср. выше, § 12, 7.

Но у других предикатов все сводится к тому, о чем и в каком смысле производится акт суждения, и этого нельзя заметить в суждении по одной лишь внешней форме и по применению «есть». Если служащее субъектом слово полагается как общее и не вводится как имя одной или нескольких определенных вещей, то и образованный посредством глагола «быть» предикат не может указывать ничего иного, кроме содержания этого составляющего субъект представления, и о существовании субъекта нет совсем речи. Говорю ли я: «золото желтое» или «атомы неделимы» – быть желтым и быть неделимым принадлежат тому, что я представляю под словом, являющим собой субъект; но суждения не утверждают бытия единичных вещей. Применимо ли служащее субъектом слово к таковым – об этом должно узнавать из иного источника. Но если служащее субъектом слово с самого же начала выступает как обозначение отдельных существующих вещей («этот кусок золота желтый», «эта лошадь вороная»), то, конечно, существование здесь предполагается, но не благодаря «есть», а благодаря «это».

5. Но тогда «двусмысленность связки» касается не только глагола «быть», но всех тех предикатов, которые сами по себе могут обозначать реальные состояния и свойства, поскольку они один раз хотят высказать то, что действительно имеет место в отдельном случае; в другом – то, что принадлежит представляемому субъекту как его свойство или деятельность. И строго говоря, двусмысленным является лишь настоящее время, поскольку оно выражает то эмпирическое временное присутствие в настоящем, то общую необходимость мышления. Суждение «великие души прощают обиды» не утверждает ни того, что великие души существуют, что ведь служит предпосылкой действительного прощения; ни того, что некоторые великие души именно теперь прощают обиды. Но оно говорит лишь, что если кто-либо есть великая душа, он должен прощать обиды. Но суждение «Сократ говорит» утверждает существование Сократа одинаково хорошо, как и суждение «Сократ болен»: так как «Сократ» обозначает отдельного существующего индивидуума как такового, то о нем можно говорить лишь постольку, поскольку он существует, и то, что приписывается ему в качестве поступков или свойств, всегда включает в себе его существование³⁰.

6. Но каким образом глагол «быть», это выражение действительного существования, вообще приходит к тому, чтобы взять на себя такую формальную функцию, в которой он утрачивает свое значение, даже, по-видимому, противоречит последнему?

Ибо не то примечательно, что двусмысленность эта обратила на себя столь мало внимания, а то, что она носит вполне одинаковый характер во всех обычных для нас языках. Объяснение здесь нетрудно найти. Как правильно оттеняет Ибервег и как выше мы подчеркнули это, здесь обыкновенно сама собой разумеется та предпосылка, что те вещи, о которых мы говорим, существуют. Для этого не требуется никакого прямого заверения. Нас не интересует то, что вещи суть, но что и как они суть. И вот когда нужно бывает выразить предикатность не путем простой постановки рядом, а необходимо придать предикату глагольную форму, то глагол «быть» является здесь сам собой именно вследствие своей всеобщности и бессодержательности. Прежде всего он предполагается всегда. Но для того чтобы знать то, что мы желаем знать, требуется ближайшее определение того, что есть это и как оно есть, – подобно тому как утверждение существования определяется ближе при посредстве «быть здесь» и «быть теперь». Предикат «красный», который по своей словесной форме обозначает нечто в чем-либо другом сущем, выступает теперь как видоизменение бытия, бытия красным и т. д.

Так как настоящее время, с одной стороны, выражает эмпирическое чувственное присутствие в настоящем, с другой – безвременное присутствие в мыслях, то и значение бытия расширяется в этом соединении. Отношение свойства есть одно и то же как в мыслимой вещи, так и в том, что чувственно может быть воспринято в его существовании. Как раньше предпосылка бытия просто подразумевалась при этом, так теперь от нее можно отвлечься. Как предметы моего представления, вещи не изменяются; их бытие может прекратиться, их «бытие этим» и «бытие так» остается, поскольку я удерживаю их в мыслях.

Но несмотря на то, в глаголе имеется остаток первоначального значения, и наиболее важный. В глаголе «быть» первоначально содержится реальное существование. То, что существует, имеет значимость независимо от моего мышления и для всех. Эта объективность той связи, какую высказывает мое суждение, есть существенный фактор самого суждения; она, а не существование субъекта соутверждается; и именно для нее быть является вполне подходящим средством выражения. Благодаря своему расширенному основному значению, оно усиливает то, что сама по себе уже способна сказать форма флексии, – утверждение объективности и общезначимости суждения.