Текст книги "Логика. Том 1. Учение о суждении, понятии и выводе"

Всякое эксистенциальное суждение делает, следовательно, служащее субъектом слово знаком чего-то такого, что лишь представлено; оно достигает этого тем, что отрывает от него мысль о его существовании, чтобы затем снова явно приписать ему последнее. Так оно бывает, когда я нахожу утерянное, т. е. когда я сделал соответствующее восприятие; или когда я убедился путем каких-либо умозаключений, благодаря сообщению других и т. п. в том, что оно может быть еще воспринято где-либо. Все эксистенциальные суждения в области эмпирического мира покоятся, следовательно, на различии между простым внутренним представлением (представление воспоминания или фантазии) и имеющимся налицо восприятием, и то, что они утверждают, – это есть тождество воспринятого и просто представленного, которое наименовывается как субъект.

Это особенно ясно в том случае, когда представление о предмете, существование которого подвергается сомнению, возникло во мне лишь благодаря сообщению других. Эти сообщения создают представление о Геркулесе или Тезее, о Вавилонской башне или о Магнитной горе. Вопрос в том, существовали ли они, т. е. являются ли связанные со словами представления представлениями действительных существ или простыми фантастическими образованиями, покоятся сообщения на восприятии или на фикции.

Отсюда ясно также – это, главным образом, подчеркивается Кантом, – что предикат «быть» отнюдь не прибавляет ничего к содержанию представления как такового. Говорю ли я: «А есть» или «А не есть» – я оба раза под А мыслю совершенно одно и то же. Смысл самого высказывания требует, чтобы в действительном мире было в наличности не больше и не меньше, чем мыслимое мною А. «Быть» не образует, следовательно, никакой составной части представления субъекта, никакого «реального предиката», как говорит Кант; оно выражает лишь отношение мыслимого А к моей познавательной способности. Следовательно, тот синтез, какой в эмпирической области прежде всего заключает в себе эксистенциальное суждение, есть тождество просто представляемого и наглядно представляемого объекта. Его возможность покоится на том, что то же самое содержание я могу сознавать в двоякой форме – в форме простого представления и в форме наглядного представления. С наглядно представляемым объектом непосредственно связана мысль о бытии.

Постольку эксистенциальные суждения переворачивают свойственный суждениям наименования процесс. При этих последних дан наглядный, т. е. с самого начала мыслимый действительным, объект. К нему присоединяется знакомое прежде представление, и сходство обоих высказывается в суждении наименования. При суждении существования предшествует простое представление; о нем говорится, что оно сходно с наглядно представимым единичным объектом.

Но если прежде всего выражается это отношение – сходство представленной вещи с возможным восприятием, то смысл предиката «существовать» идет, однако, дальше. То, что существует, стоит не только в этом отношении ко мне, но и ко всем другим сущим, занимает свое пространство между другими объектами, существует в определенное время до и после других вещей, стоит в причинных отношениях к остальному миру Ввиду этого о воспринимаемом можно утверждать и просто выведенное путем умозаключения существование. (Если Гербарт в понятии бытия находит полную безусловность и безотносительность, то Лотце правильно выдвинул против него то, что в понятии бытия мы примышляем именно нахождение в известном отношении.)

С этой точки зрения, всякому отдельному эксистенциальному суждению предпосылается всегда сопутствующая мне мысль об окружающем меня действительном мире, оно заполняет лишь при помощи определенного субъекта известное место в этой целокупности сущего. То, что нечто есть вне меня, – это предполагается всегда. Вопрос в том, находится мыслимое мной среди данного или действительное подпадает под определенное понятие.

Это последнее направление нашего мышления приводит к тем высказываниям, которые предпосылают выражение бытия и благодаря этому становятся родственными имперсоналиям, а отчасти и внешним образом принимают форму безличных предложений – έστι, there is, «есть», «существует». Выражения эти прежде всего указывают на нечто существующее, которое есть, есть именно здесь, которое предлагается данным миром, чтобы затем обозначить его определенно. Эта форма суждения существования является естественной тогда, когда речь идет не о том, имеется ли в наличности вещь, которая мыслится как определенное единичное – ибо она была, например, мне известна от прежнего времени, – но о том, существует ли вещь, которая подпадает под данное понятие и может быть обозначена лишь как «А»²².

Те суждения о единичном, субъекты которых суть абстрактные понятия, а предикаты – имена прилагательные или глаголы, – эти суждения не могут быть сведены к категориям вещи и свойства или деятельности. Наоборот, в их основе лежит в качестве первого синтеза отчасти единство свойства или деятельности с ее видоизменением, отчасти тот способ рассмотрения, который приписывает вещи предикат лишь вследствие определенного свойства, деятельности или отношения.

1. Самое близкое и естественное для мало развитого мышления понимание воспринятых событий есть отношение последних к конкретным вещам и выражение всего того, что есть и случается, – как свойства, деятельности, отношения единичного. У Гомера встречается мало таких суждений, субъектами которых являются не отдельные лица или вещи. Лишь потребность в более точно различающем и в более широких пределах сравнивающем мышлении может побудить сделать предметом высказывания свойства, деятельности или отношения единичного как таковые. И происходит это прежде всего в двух направлениях: отчасти с целью определить точнее путем различения какое-либо событие или свойство, или же с целью отнести причинное отношение к определенному элементу какой-либо вещи.

2. В суждениях, как «этот красный цвет живой», «походка этого животного припрыгивающая» и т. д., уже предполагается суждение о свойствах или суждение о деятельностях, которое разлагает данное на вещь и его определения; синтез суждения состоит, с одной стороны, в синтезе свойства или деятельности с ее видоизменением, а с другой – в наименовании этого (ср. § 6, 2).

3. Если свойство или деятельность становятся субъектом причинного отношения, то это предполагает, что общее представление о действующем, которое прежде всего сочетается с вещью, служащей причиной, определяется ближе путем сравнения в том смысле, что вещь действует лишь в силу одного из своих свойств или действует постольку, поскольку она охвачена определенной деятельностью. Когда мы говорим, что трение нагревает и тяжесть производит давление, то действительным субъектом, который принадлежит к глаголам, является находящееся в трении тело, тяжелая вещь. Лишь это может иметь значение действительного субъекта процесса действия. Но наше сравнивающее мышление различает в теле то, благодаря чему оно производит действие, и выражает это посредством абстрактного понятия, так как этим путем событие изображается уже как выражение общего закона.

4. В том же смысле и представления, выражающие отношения – расстояние, различие и т. д. – могут выступать в качестве субъектов имен прилагательных или глаголов, которые выражают действие. Если «расстояние двух тел уменьшает их притяжение», то по точному смыслу изменения пространственному отношению тут приписывается процесс действия как субстанциональной причине. Но не требуется никакого доказательства, что в данном случае то, что мы на основании общих законов, наряду с фактом процесса действия, содержащих также и условия его видоизменения, познаем как необходимое следствие изменившегося расстояния, – что это же самое, благодаря сокращенному способу выражения, изображается здесь как действие самого этого изменения. Чем выше те абстракции, в которых движется наше мышление и знание, тем менее соответствуют им первоначальные значения слов и конструкций. Мы даже не замечаем того, как язык преимущественно с помощью своих абстрактных понятий сокращает и оставляет невыраженным то, что, согласно привычкам нашего мышления, понятно само собой. Под простые формы выражения язык подставляет сложные отношения научных законов, которые единичное ставят в зависимость от ряда условий и тем отодвигают на задний план саму действующую причину сравнительно с теми сменяющимися условиями, при каких она действует. Первоначальное представление о процессе действия утончается до закономерной зависимости различных движений, адекватным выражением которых является лишь математическая формула. Но формула эта выражается в словах лишь при помощи олицетворений и метафор, которых мы уже не чувствуем в качестве таковых.

Объединением в одно целое различных представлений еще не исчерпывается сущность суждения. Вместе с тем в каждом законченном суждении как таковом заключается сознание объективной значимости этого объединения в одно целое.

Но объективная значимость покоится не непосредственно на том, что субъективное сочетание соответствует отношениям соответствующего сущего, а на необходимости объединения в одно целое.

Необходимость эта коренится в принципе согласия (Princip des Uebereinstimmung), который вместе с тем имеет своей предпосылкой постоянство представлений. Но эти логические принципы не могут ручаться за реальное тождество вещей.

1. Все те дефиниции суждения, которые ограничивают его просто субъективным сочетанием представлений или понятий, просматривают, что смысл утверждения никогда не заключается в том, чтобы просто констатировать этот субъективный факт, что Я в данную минуту совершаю это сочетание. Наоборот, суждение по своей форме заявляет притязание на то, чтобы сочетание это касалось сущности дела и чтобы именно поэтому оно признавалось всяким другим. Этим суждение отличается от просто субъективных комбинаций, выражающихся в тонких, остроумных сравнениях; комбинации эти хотя и принимают внешнюю форму суждения, но не имеют в виду устанавливать объективно значимого утверждения в смысле суждения. Равным образом, тем же суждение отличается и от простых предположений, мнений, вероятностей²³.

2. Но объективная значимость имеет многоразличный смысл. Прежде всего необходимо отличать словесную, номинальную значимость от фактической, реальной. Если я утверждаю: «это есть красное», – то тут прежде всего может возникнуть вопрос, называю ли я красным то, что весь мир называет красным. Та объективность, какая оспаривается у моего суждения, относится к тому словоупотреблению, которое противостоит субъективному произволу как объективная норма, как общий закон. Всякий словесный спор вертится вокруг вопроса об этой значимости. Спор этот возможен отчасти благодаря тому, что субъективные и индивидуальные значения слов отличны от того, что общепризнано; отчасти благодаря тому, что само общее словоупотребление не определено точно и границы отдельных слов шатки.

3. Но если номинальная правильность налицо, которая implicite соутверждается во всяком суждении, поскольку оно хочет быть высказано и понято; если говорящий связывает со своими словами те же самые представления, как и всякий другой, то теперь речь идет о том, что сочетание представлений утверждается как объективно значимое, а высказанное положение как истинное, и этим заявляется притязание на то, чтобы положение это встречало к себе веру и чтобы каждый о том же самом предмете совершал то же самое суждение.

Установить эту объективную значимость не так просто, как это могло бы казаться, когда говорят, что между соответствующими объективными элементами должна-де существовать та же самая связь, как и между элементами суждения, или что мыслимое должно-де иметь место. Ибо особенностью нашего мышления, движущегося в рамках суждения, является то, что его процессы не совпадают с сущим, которого они хотят коснуться. Если оставаться при рассмотренных до сих пор суждениях, которые отдельным вещам приписывают свойства и деятельности или наименовывают их нарицательным именем, то прежде всего представлению предиката как таковому, которое по своей природе является общим и прямо не имеет в виду ничего единичного, кроме отдельно сущего представленного, – этому представлению предиката прежде всего не соответствует ничто сущее в том смысле, как оно соответствует представлению субъекта. В то же время все слова (за исключением собственных имен) суть непосредственно знаки представлений, которые хотя и образованы из наглядных представлений о сущем, но изображают это последнее не как единичное, как оно существует в данном частном случае. С этим находится в связи второе обстоятельство. Суждение предполагает разделение в мыслях субъекта и предиката. Оно совершается в познании единства двух элементов представления, которые до этого вели для нашего сознания раздельное существование. В сущем, которого мы хотим коснуться своим суждением, нет этого разделения. Вещь существует лишь вместе со своим свойством, это последнее лишь вместе с вещью, и оба они образуют нераздельное единство. Равным образом тело существует лишь как покоящееся или как находящееся в движении; его состояния нельзя реально отделять от него. Общее и единичное, предикат и субъект в своем предшествующем разделении и в акте своего соединения не находят себе, следовательно, в сущем ничего соответствующего. И поэтому нельзя говорить, что соединение элементов суждения соответствует соединению аналогичных объективных элементов. Лишь когда мы снова уничтожаем субъективное разделение субъекта и предиката посредством самого же акта суждения и благодаря этому мыслим единство обоих, – лишь тогда мы возвращаемся к сущему, которое нераздельно остается единым и никогда не проделывает реального разделения, которое соответствовало бы простому различению. Distinctio rationis не соответствовала никакая distinction realis.

Итак, если характеристическая сущность акта суждения заключается в том, чтобы быть функцией чисто субъективного характера, то и его объективная значимость должна иметь иной смысл, нежели тот, какой имеет сходство связи суждения с объективной связью. И смысл этот можно понять лишь в том случае, если принять в соображение особенную природу наших представлений, выражающих предикат.

4. Если иметь в виду одни только наипростейшие суждения наименования, как они, не будучи опосредствованы выражающими подведение умозаключениями, высказывают непосредственное совпадение образов, то, предполагая номинальную правильность, значимость такого суждения, как мы их понимаем в обыкновенной жизни, выражается в следующем. Во-первых, наглядное представление и простое представление покрывают друг друга, что является чисто внутренним отношением; а затем субъективный наглядный образ, который хочет быть копией объективной вещи, действительно соответствует этой последней, т. е. тут имеется в наличности тот же самый субъективный образ, который по общим законам нашего чувственного наглядного представления должен был бы пробудиться у всякого благодаря тому же самому предмету Суждение «это снег» объективно значимо, если увиденное покрывается представлением, которое всеми обозначается как «снег», и если оно ясно видимо для всякого нормального глаза. Объективная значимость сводится, следовательно, к тому, что как процесс образования наглядного представления, так и акт суждения выполняются общезначимым образом. При согласии относительно значения предиката спор может идти лишь о том, видит ли высказывающий суждение «это снег» правильно, т. е. как все другие, и видит ли он при условиях правильного познавания. Но это, в частности, чисто индивидуальная quaestio facti, которая не может решаться ни по какому общему правилу. Но общий вопрос, откуда у нас это право – относить наши представления к действительным предметам и приписывать воспринятому независимое от нас бытие, – этот вопрос принадлежит к иной области, а не к области логики. Те субъективные функции, которые проявляют свою деятельность в суждении, нисколько не изменяются от того, в каком смысле решается вопрос о лежащей в основе обычного мышления предпосылке, что мы познаем сущее, – решается он положительно в реалистическом смысле или же истолковывается в смысле идеалистическом, так что бытие обозначит лишь нечто необходимо и всеми одинаковым образом представляемое.

Наша логика прежде всего не может ничего решать относительно той метафизической значимости, какую мы приписываем нашим представлениям. Она исследует мышление как субъективную функцию и ничего, следовательно, не может решить относительно значения наглядного образа.

Но мы считаем невозможным, чтобы в то время, когда бывает дано наглядное представление и представление предиката, во внутреннем акте объединения в одно целое было возможно различное, и чтобы один сходные представления не считал сходными, а другой различные представления считал бы сходными. Ибо мы в себе самих имеем непосредственную уверенность относительно необходимости нашего объединения в одно целое и относительно невозможности противоположного. Так что мы должны были бы исключить из общения мышления всякого, у кого мы предполагаем иной результат. Другими словами, суждение является для нас объективно значимым потому, что необходимо сходное полагать как одно и то же²⁴.

5. Можно было бы попытаться в только что найденном принципе вновь усмотреть то, что в традиционной логике называется принципом тождества. Ибо этот последний именно должен обосновывать значимость тех суждений, которые субъекту приписывают предикат, и поэтому он должен быть основным законом нашего мышления²⁵.

Но, к сожалению, слово «тождество» с течением времени стало очень многосмысленным, и так называемый закон тождества применяется в весьма различном смысле.

Во-первых, согласно формуле «А есть А» он должен был бы утверждать, что всякий объект мышления тождествен себе самому, – он должен быть мыслим именно как этот, а не как какой-либо иной.

Затем как принцип всех утвердительных суждений, он должен был бы высказывать, что субъект и предикат должны стоять в отношении тождества, дабы суждение было возможно или значимо (смотря по тому, был он установлен как естественный закон, согласно которому всегда совершается акт мышления, или же он был установлен как закон нормальный, согласно которому должно мыслить, и в таком случае как критерий значимых суждений).

Наконец, ему было придано также еще и метафизическое значение, что закон этот будто бы гласит: «всякое сущее безусловно тождественно себе самому», и бытие, следовательно, может быть приписано лишь тому, что безусловно тождественно себе самому, – следовательно, неизменному, которое не содержит в себе никакого множества.

Попытаемся прежде всего установить значение термина «тождество», как оно, согласно своей этимологии, является первоначальным и как оно вообще употребляется за пределами этой главы логики. Термин этот говорит, что то, что мы представляем в различные времена, или под различными именами, или в различных сочетаниях, не есть что-либо двоякое, а одно и то же, что лишь представляется дважды. Ибо к безусловно простому, однократному акту представления термин этот не может даже применяться, как и всякое понятие отношения, он требует двух соотносительных пунктов. Точно так же чтобы познать нечто безусловно не изменяющееся как тождественное себе самому, я должен сознавать, что я представляю его в различные моменты, и я должен сравнивать содержание этого повторенного акта представления.

Что нечто дважды представленное есть то же самое – это говорится в двояком смысле: отчасти в смысле реального, отчасти в смысле логического тождества. Реальное тождество высказывается тогда, когда два представления, два восприятия, два сообщения, два имени или иные обозначения относятся к одному и тому же лицу, одной и той же вещи, одному и тому же событию. Так, я утверждаю, что трагик Сенека тождествен с философом Сенекой; что найденный в Олимпии Гермес тождествен со статуей Праксителя, о которой сообщает Павзаний; что солнечное затмение Фалеса есть то самое, какое, по астрономическим вычислениям, произошло 25 мая 585 г.; что встретившийся со мной сегодня есть то же самое лицо, которое я видал несколько лет тому назад там-то и там-то. Это реальное тождество не исключает различия объектов в различное время. То же самое дерево, которое я раньше видал покрытым листвой, теперь стоит голым; тот же самый человек, которого я знал в годы его юности, теперь старик. Но там, где речь идет не об отношении наших представлений к отдельным вещам или событиям в пространстве и времени, – там тождество должно быть логическим, т. е. оно должно касаться содержания представления как такового. Так, говорят, что то, что я представляю в различные времена и по различному поводу, не есть что-либо различное, но по содержанию своему есть безусловно то же самое. Так, различные слова или выражения обозначают то же самое понятие, различные формулы – то же самое число. Поскольку мы затем, абстрагируя свойства различных вещей, сравниваем их лишь по их содержанию, мы можем также еще сказать, что цвет одного вещества есть тот же самый, что и цвет другого; что длина одной палки есть та же самая, что длина второй. Но самые вещества и палки не являются еще поэтому тождественными, но они лишь сходны в определенном отношении. Точно так же мы говорим в дипломатии о тождественных нотах, если тем же самым оказывается тот точный текст, который рассматривается теперь лишь по своему содержанию, независимо от множества документов.

Таковы пределы применимости слова «тождество», если придерживаться первоначального его смысла и если вообще должно сохранять за ним определенный смысл. Отсюда вытекает, что тождество или полностью имеет место, или его совсем нет. Ясно также, что тождество не может иметь никаких степеней, и такие выражения, как «частичное тождество, относительное тождество», содержат в себе contradictio in adjecto, – если они должны означать виды или степени тождества. Можно говорить об identitas partium (например, о частях Европы и частях Русской империи), но не о identitas partialis.

Вернемся назад, к нашему принципу тождества. Формула «А есть А» в своем первом смысле выражает, конечно, необходимую предпосылку всякого мышления и акта суждения. Всякое мышление и всякий акт суждения возможны лишь тогда, когда отдельные объекты представления могут удерживаться, воспроизводиться и вновь узнаваться как те же самые, так как между непрестанно колеблющимся и растекающимся мы не могли бы установить никакого определенного отношения. Речь, следовательно, идет о постоянстве отдельных содержаний нашего представления как условии всякого мышления. Поскольку постоянство это всегда является уже осуществленным в определенном объеме, постольку можно говорить о принципе постоянства в том смысле, что принцип этот высказывает фундаментальный факт. Поскольку оно познается как условие всякого истинного суждения, формула «А = А» содержит в себе вместе с тем требование, которое всегда должно выполняться, раз наше мышление должно быть совершенным.

Однако принцип этот, сам по себе касающийся лишь постоянства всякого представления, не может вместе с тем служить обоснованием для соединения в суждении субъекта и предиката. Ибо суждения, которые хотели бы выражать лишь тождество объекта мышления себе самому, суть совершенно пустые суждения. Никому не приходит в голову утверждать, что круг есть круг и что эта рука есть рука. А те суждения, которые, по-видимому, все же соответствуют формуле «А есть А», понимают под словом, выражающим субъект и предикат, в действительности нечто различное. «Дети суть дети» – тут под словом, выражающим субъект, понимается лишь признак детского возраста, а под словом, выражающим предикат, остальные связанные с этим свойства. «Война есть война» означает, что раз уж наступило состояние войны, то тут уж нечего удивляться, что наступают все обычно связанные с этим последствия. Тут, следовательно, предикат присоединяет новые определения к тому значению, в каком впервые был взять субъект.

Но при простых суждениях наименования нельзя говорить о строгом логическом тождестве того, что представляется при выражающих субъект и предикат словах. Если я совершаю акт суждения о единичном, то представление предиката обыкновенно является довольно неопределенным, оно не исчерпывает всей особенности представления субъекта; тут можно говорить лишь о согласии, о сходстве обоих. То, что я мыслю при выражающем предикат слове, я снова нахожу в своем представлении субъекта. Единичное сходствует с общим образом, какой есть в моем представлении. То, что лежит в основе этих суждений, правильнее, следовательно, называть принципом согласия. Он высказывает необходимость того, что то, что связывается как субъект и предикат, должно быть сходным в содержании своего представления; что сознание этого сходства выражается в суждении. И вместе с тем принцип этот содержит в себе, что ни один мыслящий человек не может обмануться насчет того, сходны ли те представления, какие имеются у него налицо в настоящую минуту в качестве субъекта и предиката, и постольку, поскольку они имеются у него. Таким образом, принцип этот утверждает непосредственную и безошибочную достоверность сознания сходства в одно и то же время и как основной психологический факт, и как необходимую предпосылку акта суждения.

Если предикат суждения наименования есть имя собственное или вообще такое грамматическое выражение, которое своим точным смыслом пробуждает представление об отдельной существующей вещи как таковой и употребляется как ее знак («это Сократ», «эти часы мои»), и если суждение покоится на непосредственном познавании, то и в этом случае сходство обоих представлений – наглядного представления и образа воспоминания – служит предпосылкой. В то же время тут не необходимо абсолютное тождество содержания представления: я узнаю знакомого также и в новом платье или если он выглядит бледнее обыкновенного. Но к этому сходству присоединяется сознание реального тождества этого субъекта с той единичной вещью, которая обозначается предикатом. Это реальное тождество вещи, которая соответствует двум в различные времена возникшим ее представлениям, есть опять-таки нечто глубоко отличное от сходства и постоянства представлений. Оно касается определения бытия в противоположность процессу представления. Положим, и в этом отношении может быть установлен принцип, что именно в понятии самой единичной вещи содержится, с одной стороны, единственность, а с другой – тождество самой себе, которое только и придает смысл представлению о продолжительности и устойчивости вещей; что, следовательно, допущение тождественных себе вещей содержится уже в понятии самой вещи. Но этим еще не высказывается, по формуле «всякая вещь есть то, что она есть», принцип элеатов, или гербартовский принцип абсолютной неразличимости, или тождества, или неизменяемости «что». Напротив, наше убеждение относительно реального тождества единичных вещей себе самим имеет в виду их устойчивость в смене деятельности, их непрерывность под различными формами; мы непрестанно относим по содержанию отчасти отличные представления к одной и той же вещи.

Суждение «это Сократ» значит: имеющийся налицо в настоящую минуту реально тождествен с определенным, известным мне от прежнего времени индивидуумом, именуемым Сократом. И в этом утверждении опять-таки имеется в виду объективная значимость этого тождества, так как оно сопутствуется сознанием необходимости отнести оба представления к одной и той же вещи. Ибо если заявляется притязание на объективную значимость, то тем самым утверждается, что вещь, понимаемая как субъект, и вещь, понимаемая как предикат, могут быть двумя различными вещами или суть две различные вещи и что нет налицо необходимости объединять их в одно целое. Но для доказательства необходимости отнести два представления к единственной реальной вещи еще недостаточно закона согласия между нашими представлениями, ибо закон этот ручается лишь за сходство их содержания. Тут, напротив, выступают предпосылки относительно природы сущего и относительно признаков реального тождества, которые не даны вместе с функцией самого акта суждения. Такова предпосылка о том, что в известных областях все индивидуумы могут быть явно различаемы друг от друга и что нет двух настолько одинаковых предметов, чтобы их можно было смешать даже при точном рассмотрении; на этом покоится, например, убеждение относительно тождественности известных нам лиц. В случае если мы сомневаемся относительно верности нашего воспоминания о внешнем облике, мы возвращаемся назад, к тождеству сознания и к индивидуальному отличию и единственности его содержания; как поступала Пенелопа, когда она испытывала Одиссея, знает ли он об изготовлении брачной постели. Что же касается внешних вещей, то в конце концов их тождество мы устанавливаем при помощи пространственных определений и принципа непроницаемости. Лишь из таких предпосылок, вытекающих из познания природы вещей, возникает необходимость верить в реальное тождество. Такие высказывания о реальном тождестве получаются лишь через посредство иных соображений. К этим высказываниям и примыкают суждения, которые выражают совпадение определенного субъекта с определенным звеном ряда или с индивидуумом, который вообще определен при помощи предиката отношения, – «Август есть первый из цезарей», «Аристотель есть учитель Александра» и т. д.

8. Что касается объективной значимости суждений, высказывающих свойства и деятельности, то благодаря выполняемому здесь двоякому синтезу для них, с одной стороны, имеет значение все то, что было сказано относительно наименования, – представляемое в субъекте свойство или деятельность должны быть сходными с общим представлением предиката. С другой стороны, их объективная значимость утверждается лишь при том предположении, что единство вещи и свойства, вещи и деятельности есть вообще реальное отношение; что мы, следовательно, можем познавать вещь через ее свойства, а смену в нашем представлении можем наглядно представлять как ее изменение. Это отношение вещи к ее свойствам и деятельностям точно так же было уже подведено под понятие тождества. Но и в этом случае термину была придана не свойственная ему эластичность. Тождественной вещь является лишь самой себе как постоянный носитель своих свойств, как субъект, остающийся в деятельности тождественным себе самому. Но вещь не тождественна своим свойствам, ни своим деятельностям, она не есть самые эти свойства и деятельности. Киноварь не тождественна своему красному цвету, и солнце не тождественно своему свету. И принципом, долженствующим придать законную силу суждениям «киноварь красная», «солнце светит», не может быть принцип тождества. В качестве общего закона мышления, который вместе с тем выражает основной факт, можно установить лишь то, что все сущее мы в состоянии различать, удерживать и познавать лишь при помощи этих категорий принадлежности и деятельности и что бытие всякой вещи есть вместе с тем бытие ее свойств и ее деятельностей.