Электронная библиотека » Хуан Бас » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 2 октября 2013, 00:03


Автор книги: Хуан Бас


Жанр: Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +
4

«Здесь кончается жизнь и начинается выживание», – говорил Пак, надоедливый персонаж старого фильма Бернардо Бертолуччи «Перед революцией», повторяя слова Сиэттла, краснокожего вождя-златоуста. И так я почувствовал себя на следующий день, сделав попытку увидеться с доном Леонардо, моим отцом, в «Ла-Бильбаине», и еще хуже – прочитав его жестокое послание.

Дома я узнал, что после напряженного спора с доньей Ремедиос, моей безумной матерью, он решил провести ночь в клубе, порог которого я вознамерился переступить в то серое утро.

Как я и предполагал, аннулирование банковской карточки было его рук делом. Он не в первый раз перекрывал мне кран, и не в первый раз мне удавалось снова открыть его сыновней лестью и напрасными обещаниями, но в данной ситуации у меня возникло дурное предчувствие. Эпифанио и Блас, угодливые помощники швейцаров, дежурившие по утрам в «Ла-Бильбаине» – два самых настоящих персонажа «Замка» Кафки или, если посмотреть с другой стороны, братьев Альварес Кинтеро,[31]31
  Современные испанские драматурги, братья, работающие вместе, – Серафин и Хоакин.


[Закрыть]
– чувствовали себя неловко, выливая на меня кувшин холодной воды с минимальной видимостью приличий.

– Нам очень жаль, сеньор Франсиско Хавьер. Сеньор ваш отец оставил нам точные указания: не дать вам войти.

– Строгий запрет, дон Франсиско Хавьер.

– Мы искренне огорчены.

– Я сказал бы даже больше: мы глубочайшим образом подавлены.

– Но я ведь тоже член…

– Ай! Боюсь, что уже нет. Дон Леонардо в срочном порядке исключил вас и вашего уважаемого брата Хосеми.

– Также и вашего очаровательного брата Хосеми.

– Это большое бедствие, и мы чувствуем его, как свое собственное.

– Это пощечина, которую мы хотели бы принять на свои щеки.

– Сеньор ваш отец велел нам также вручить вам лично в руки это конверт.

– Конверт, предназначенный только для ваших глаз, дон Франсиско Хавьер.

– Хорошо, но… я не могу войти даже на минутку? Я хочу только спросить его…

– Нет, нет, нет, невозможно, дон Франсиско Хавьер; не заставляйте нас страдать еще мучительней, просим вас.

– Не разрывайте нам сердце еще больше, умоляем вас.

– Дон Франсиско Хавьер, прежде чем покинуть нас, если б вы были так добры и зашли в английский бар через дверь, что выходит на улицу, чтобы заплатить по маленькому счету в двадцать пять тысяч песет, который числится там за вами…

– Двадцать пять тысяч песет, которые вы должны клубу, дон Франсиско Хавьер.

– Конечно. Я пойду к банкомату снять деньги и сразу же вернусь.

– Ага.

– Ясно.

– Вы всегда можете распоряжаться нами, мы ждем ваших приказаний, дон Франсиско Хавьер…

– Днем и ночью, как только вам захочется поручить нам что-нибудь…

Я повернулся к ним спиной и представил себе подлые улыбки, какими обменялись эти два приторных шизофреника. Я стремительно ушел оттуда прочь и так и не нашел потом времени вернуться.

Папа зашел слишком далеко в своем мстительном настроении и лишил моего идиота-брата и меня приюта в нашей любимой «Бильбаине», клубе в английском стиле для благородных господ высокого происхождения, который придерживается замечательного принципа не допускать женщин в состав членов. Лишить нас доступа к благам этого дворянского оазиса среди бурных песков плебса – это было уже слишком.

У меня не было сил открыть подозрительный конверт до тех пор, пока я немного не утешился после публичного оскорбления при помощи полдюжины проверенных Устриц и полбутылки «Вейгарадес», моего «настольного» «Альбариньо»,[32]32
  Белое галисийское вино.


[Закрыть]
в баре «Фернандо», всю жизнь простоявшем на Пласа Нуэва, – ах, эта моя врожденная любовь к устрицам! Я заплатил за аперитив благодаря тысяче песет, которые одолжил из тощего кошелька Касильды, нашей верной служанки. Как говорит Джозеф Конрад, невзгоды делают хороших людей плохими, что уж говорить о нас, тех, что и раньше не занимались тем, что бросали крошки голубям в парке…

Посреди площади, квадратной, как голова моего прародителя, под свинцовым зимним небом, очень сочетавшимся со всем происходящим, я расшифровал его вымученную каллиграфию.

Пачито, сын!

Я больше не могу вас всех выносить, никого. Мне уступили комнату в «Бильбаине» до тех пор, пока не освободится люкс в отеле «Карлтон», который мне нравится и в котором я собираюсь жить впредь. Ты и твой идиот-брат будете получать чек на сто тысяч песет каждый только в течение ближайших трех месяцев (забудь о кредитной карточке), – я считаю этот срок достаточным для того, чтобы вы придумали, как зарабатывать себе на жизнь.

Тебе сорок один год (или сорок два?), дармовые харчи закончились. Естественно, ты можешь продолжать жить с вашей ошалелой матерью в моем доме (по крайней мере на данный момент). И я время от времени буду навещать вас. Я уже давно должен был принять это решение…

Какое облегчение.

Удачи, сын.

Твой освободившийся отец

Огроменная капля помета двух голубей, летевших вместе в крейсерском полете, – может, это были души вкрадчивых Эпифанио и Бласа, – попала непосредственно в середину моей непокрытой макушки и на слово «удачи» – дурной знак. А потом полил дождь, как в тот день, когда хоронили Асофру: гроб был свинцовый и плавал. Я остался там, неподвижный, как сломанная кукла, пропитываясь влагой. Также как в «Касабланке», чернила «паркера» моего старого, лишенного родительских чувств отца потекли, и бумага размокла под моими одеревенелыми пальцами. Дерьмо чокнутого голубя растворилось в воде и потекло по моей щеке, как траурная слеза, как пятно ликурга, того черного бульона, что спартанцы делали из свиной крови, уксуса и соли.

Я ощутил одну часть глухого смятения, девять – сильного ступора, несколько капель горького отчаяния, колотый лед до краев души и зеленую вишенку досады – отвратительный напиток.

Я вернулся в «Фернандо», сожрал еще полдюжины устриц и остался должен тысячу песет.

Нервное напряжение всегда вызывает у меня требовательный, сибаритский и неконтролируемый голод.

5

Когда стемнело, я договорился о встрече со своим старым приятелем Хулито Куррутакой и его женой Мерче Чанфрадас. Они настаивали, что я должен посетить удивительный бар, который они открыли в Каско-Вьехо. Я согласился на эту встречу как на успокоительное, которое немного обманет мое сознание, терзавшееся своим экономическим сиротством, и при условии, что у Хулито под мышкой во время прогулки не будет «А-Бе-Се».[33]33
  Испанская газета.


[Закрыть]

Я не знал, что делать, куда бросаться, у кого просить себе занятия согласно моей чувствительности или же, напротив, кому нанести удар гусарской саблей.

Я весь вечер провел, погруженный в эти мрачные мысли, между глотками «Домэн Буанньер», успокаивающего «арманьяка», – по крайней мере дону Леонардо хватило такта не опустошать домашний бар, – и без удовольствия играя в компьютерную игру «Храм солнца», – до тех пор пока Тинтин не свалилась на меня со спины кондора, Хаддока съели кайманы, а Турнесоль сгорел на костре; скука.

Хулито настоял на том, чтоб мой брат Хосеми сопровождал нас в экспедиции в касбу[34]34
  Здесь: место скопления арабов.


[Закрыть]
– я стараюсь избегать некультурного и пребывающего в упадке Каско-Вьехо,[35]35
  Старая часть Бильбао, Старый город.


[Закрыть]
пристанища всевозможных местных талибанов, – так что мы подобрали его в «Хасмин де Фермин», ночной чайной, где они собираются со своими однокурсниками, чтобы декламировать плохие стишки собственного сочинения и формировать содержание «Веретенообразного оладья с медом», журнальчика, что они издают благодаря благотворительности городского совета.

Пока мы ехали в Каско-Вьехо, Мерче воспользовалась тем, что ее муж сидел впереди, с Хосеми, который манерно декламировал ему элегию, сочиненную по поводу свинства нашего отца, чтобы спросить меня с влажным блеском в глазах, захватил ли я шевровые перчатки, тем временем натягивая свои, цвета фуксии и из тонкой кожи.

Я ответил ей несколько неучтиво, что мне не до того и я запамятовал.

– Ну а в другой раз у тебя будет настроение, дурак несчастный. Когда тебе захочется, не захочу я, ты еще пожалеешь, – заявила она своим неприятным голосом металлического попугая.

Должен признаться с некоторым смущением, что уже очень давно нас с Мерче Чанфрадас связывают отношения, которые, если быть очень большим оптимистом, можно квалифицировать как эротические. Наши потуги ограничиваются тем, что мы ласкаем друг друга в интимных местах, всегда в перчатках, в ее неудобной малолитражке или в туалетах – о, если б уборные Бельвилля могли говорить! – некоторых избранных заведений. У нее животная паника перед болезнями, передающимися половым путем, и она так и не изъявила желания пойти дальше этой сверхгигиеничной игры; меня вгоняет в тоску, когда я вижу, как сморщивается ее мордочка при виде веселого гейзера моего семени. С другой стороны, я полагаю, что при таком раскладе язык – кроме, может быть, шершавого языка ее толстого персидского кота, у меня есть подозрение, – головка члена или подушечка пальца кажутся лаской калеки ее задубелому клитору. По правде говоря, весьма показательным является тот факт, что возбуждает сцена из «Двадцатого века», где эта образина, Дональд Сазерленд, обрабатывает крепкий лобок Лоры Бетти прикладом охотничьего ружья в том ритме, в каком добывают огонь трением.

Сколько неврозов развелось среди моих современников.

Мы поехали по улице Перро, где нам пришлось объезжать ораву бородатых толстопузов, одетых в одинаковые рубашки, синие – национальный цвет Бильбао, – они тянули за собой телегу с клеткой, в которой сидел огромный живой боров. Их сопровождал оглушительный оркестр из барабанов и труб, а замыкали шествие два пьянчуги, шедших в обнимку с бочкой вина на колесах, у которой вместо разливного крана была бутановая шина.

Хосеми, знакомый с некоторыми атавистическими традициями городка, объяснил нам, что это ошеломляющее зрелище уходит корнями в 1831 год. Упомянутая свинья, чудовище в несколько кинталов,[36]36
  мера веса, равная 100 фунтам, или 46 кг.


[Закрыть]
откормленная до безумия и, вероятно, полученная благодаря генной инженерии, изображает свинью святого Антония. Популярный куплет гласит: «Святой Себастьян был французом, святой Роке – странником, а у ног святого Антония – хряк». И с тех пор каждую зиму перед толпой провозят свинью. В тот день совершал свое последнее публичное шествие Тиберий VIII – таково было императорское имя знаменитой свиньи, – перед встречей с мясником.

– Что можно ожидать от народа, который шествует на параде вместе со свиньей?

Так заключил Хулито Куррутака, со знанием дела и так неудачно, что его услышала одна из восхищенных зрительниц этого спектакля, размерами и лицом весьма сходная с несчастной скотиной, – с лицом грустной свиньи, как описал бы ее Бароха,[37]37
  Речь идет о Пио Барохе-и-Несси, испанском романисте первой половины XX века, родом из Сан-Себастьяна.


[Закрыть]
– которая попыталась как следует звездануть ему, обозвав его «толстым хреном гребаным» и «сраным испанишкой».

Обогнув средневековое шествие и избежав опасности быть побитыми разгневанной abertzale[38]38
  националистка (баскск.).


[Закрыть]
из народа, мы наконец прибыли в обещанный бар, расположенный на той же улочке.

Безвкусная вывеска над входом, представлявшим собой двустворчатую дверь из грубого дерева с грязными стеклами, рядом с которой на стене красовалась надпись, где в центре мишени значилось, что судья Гарсон – свинья, и всякое прочее, – невольно вызывавшее фантастические ассоциации, – что доказывало, что в Эрмуа[39]39
  Эрмуа – баскский город, здесь употреблено в собирательном значении, т. е. имеются в виду баски в целом.


[Закрыть]
царит дух убийства, – содержала название заведения: «Бар Антончу».

Это был обычный полуразвалившийся и уродливый трактир, как и многие другие в этом районе, набитый разномастной публикой, впрочем, в большинстве своем это был лохматый сброд, уплетавший закуски за обе щеки, – ничего необычного.

– И что такого особенного в этом логове, Хулито? – спросил я у нашего проводника.

Не говоря ни слова, Хулито указал мне на меню, написанное фломастером, который легко стереть рукой, где под неизбежным словосочетанием «Выбор закусок», составленным с соблюдением орфографии, чутко и быстро отреагировавшей на произношение местного населения, виднелся короткий список самих закусок. Едва лишь начав читать его, я не поверил собственным глазам.

Там было всего шесть пунктов, но каких!

Устрицы в желе с лимонным кремом и шербетом из «Кампари»

Морской гребешок под соусом из копченого сала

Свиное ухо, начиненное фуа-гра

Слоеная картофельная запеканка

Потроха трески в нерафинированном оливковом масле

Филе из перепелиного бедрышка в слоеном тесте

Удивительно: найти шесть подобных жемчужин, достойных Сортсико, Субероа, Арсака или Эль-Булли, – для меня они коронованные мастера авторской кухни, – в этой грязной конуре. Мои вкусовые бугорки опытного гурмана ощущали себя, словно ребенок в белых башмачках перед грязной лужищей. Однако осторожно: говоря словами Харви Кейтеля из «Криминального чтива», «рано еще сосать», то есть не стоит одобрять, пока не попробовал. Я и раньше сталкивался с заманчивыми предложениями, которые потом, на практике, сводились к сумасбродным и ничем не мотивированным смешениям вкусов произвольно выбранных ингредиентов.

Я понял, почему на барной стойке не видно было ни одного из тех чудесных, заявленных в меню блюд. Это была самая что ни на есть творческая микрокухня, и кушанья раскладывались на тарелки сразу же, у подножия таинственных жаровен. Каждая закуска, хотя их не совсем правильно было бы так называть, представляла собой не что иное, как маленькую порцию высокой кулинарии, их заказывали возле стойки у пары простолюдинов в грубой одежде и со сходными чертами лица: сначала я подумал, что они братья, а потом сообразил, что в действительности передо мной – семейная пара, много лет состоящая в браке, пришедшая к физиономическому симбиозу благодаря тысячам совместных домашних часов и трудного кипения в аду ежедневного супружества, – что они приносили блюда непосредственно из кухни, вынимая их из оконца духовки, и подавали прожорливой клиентуре.

Исходное сырье было высшего сорта, качество приготовления – восхитительное. Результат пробы превзошел самые смелые ожидания.

Захватив место у стойки, мы с Хулито Куррутакой заказали для начала устрицы: éclatante.[40]40
  потрясающе (фр.).


[Закрыть]
Два крупных сырых моллюска, источающие свежесть, помещенные в вытянутый бокал для шампанского, залитые плотным и одновременно нежным желе, сохраняющим в целости океанский вкус двустворчатых, чтобы столкнуть его, в равных пропорциях, с кислым контрапунктом удавшегося на славу лимонного крема и со смелым контрастом горького спиртного шарика шербета из «Кампари». Сочетание, взорвавшееся на моем нёбе, напомнившее морские рассказы Киплинга, охотников за жемчугом Салгари, неаполитанский закат, – в общем, совершенный chef-d'oeuvre.[41]41
  шедевр (фр.).


[Закрыть]

Мы продолжили свой пир, заказав свиное ухо, начиненное фуа-гра: высочайшая гармония народного и королевского, деревенская свинья и плутократический гусь в счастливом супружестве, грубый башмак большевика, осторожно ступающий по мрамору царского Зимнего дворца, – искусные упражнения в кулинарной эквилибристике.

И наконец, мы заказали необыкновенную картофельную запеканку; в ее поедании к нам присоединились надоедливая Мерче и мой тупоумный брат, у которых устрицы, морской гребешок и свиное ухо вызывали отвращение, а остальное особенно не привлекало, – без комментариев.

Запеканка оказалась изумительной: достижение, ставшее возможным благодаря соединению алхимии, архитектуры и философии, и не стоит забывать о математике. В чаше для коктейля друг над другом в строгом порядке располагались три слоя. А именно снизу вверх: пласт терпеливо замаринованного лука, вкусный яичный желток жидкой консистенции и облако эфирной картофельной пены. Погружаешь десертную ложку до самого дна, так, чтобы она вместе с захваченными сокровищами погрузилась во все три слоя, и в результате на нёбе оказывается сочная картофельная запеканка, теплая и идеально сбалансированная: авангардизм с фундаментом, chapeau![42]42
  снимаю шляпу! (фр.)


[Закрыть]

Мы запивали эти великолепные кушанья вульгарными напитками, оказавшимися в нашем распоряжении: крепким белым вином из Руэды и красным безвкусным пойлом со следами пробки, – огорчение, которое отчасти осквернило памятный гастрономический опыт. По крайней мере к еде не подавали хлеба, только если отдельно попросить, что и проделала Чанфрадас, автоматически вызвав у меня чувство стыда за нее, она даже намазала его маслом, когда думала, что я ее не вижу: наказана, останется без петтинга на какое-то время.

Хулито Куррутака вызвался заплатить за ужин, и мы не стали с ним спорить. Вся сумма не доходила до тысячи дуро; кроме всего прочего, еще и дешево. Этот Антончу, видимо, совсем никакой прибыли не получает при таких-то ценах: четыреста песет за блюдо, учитывая качество составляющих продуктов и время приготовления.

Кто такой этот Антончу? Я бы поставил остававшиеся у меня деньги в качестве ставки в покер, что это не то жвачное животное за барной стойкой. Несомненно, речь идет о поваре. Меня охватило величайшее любопытство узнать, как выглядит этот удивительный незнакомец, заброшенный судьбой в такую задницу, но до того момента матовая дверь в кухню оставалась наглухо закрытой. Мне захотелось подольше просидеть в этом заведении, чтобы поглядеть, не откроется ли тайна, вследствие чего мне пришлось заказать всем красного вина, что было болезненным решением о моем теперешнем положении почти нищего: конечно, я исключил для себя возможность повторного заказа блюд.

Как говорят дураки в последних американских фильмах, когда натыкаются на ключ к какой-нибудь загадке: «бинго!», – впрочем, раскрытие инкогнито сожгло все мои начертанные заранее схемы.

Как только мы приступили к вину, заказанному за мой счет, открылась дверь святилища, и на пороге появилась огромная толстуха, вся в поту, и заговорила с клоном – помощницей жвачного животного за стойкой. Стало быть, это и есть повариха? Казалось, на это указывал ее наряд: белый передник с нагрудником поверх белого халата и шапка, похожая на зонтик медузы, позволяющая собрать под ней волосы. Ладно, во всяком случае, я удовлетворил свое любопытство. Однако чувствительная стрелка весов моей интуиции упорно показывала «нет». Круглая повариха вернулась в свою берлогу, и в промежутке, пока дверь открывалась и закрывалась, я попытался подглядеть, есть ли еще кто-нибудь внутри, в глубине, но мой угол зрения не позволил мне этого сделать.

Мы вознамерились уходить. Мерче хотела довершить наше путешествие в касбу остановкой в «Сарраде», отвратительном вертепе, где подают слабящий гипускоанский сидр и какие-то «очень вкусные» мавританские блюда.

И тут появился настоящий повар, моя интуиция сыщика не ошибалась: та тетка-баобаб была на кухне только поваренком. Но кровь застыла у меня в жилах: поваром оказался Хаддок, чуть не оторвавший мне голову прошлой ночью в «Твинз»!

Я мысленно порадовался, что не притащил с собой Мило, который испачкал бы своими лапками пол, покрытый уличной грязью. Я укрылся за торсом Хулито и одним глазом стал наблюдать сквозь перья дрофы на тирольской шляпе Мерче, – хорошо хоть, что принято одеваться поскромнее, когда приходишь в кварталы простолюдинов. Значит, Антончу – это тот людоед. Разумеется, я вспомнил, что так его и называли близнецы Ригоития.

Как бы там ни было, казалось невероятным, что воспаленный мозг подобного идиота способен создавать и разрабатывать такие гениальные блюда. И все-таки это он был и поваром, и хозяином, тут не могло быть ошибки. На нем была белая рубашка с рукавами, засученными до самых угрожающего вида бицепсов, фартук без нагрудника и никакого головного убора: с волосами стального цвета, спутанными как будто под действием скороварки, кипевшей под ними. В огромный стакан для сидра он налил себе на пять пальцев красного вина из бутылки «Доминио де Конте» – он позаботился о том, чтоб обеспечить себе водопой, – и разделался с ним двумя глотками. Затем он устроил короткий, но сильный нагоняй с криками паре мутантов – перед посетителями – какая нелепость, – они смотрели на него с почтительным страхом, словно овцы на ярмарке, – за какую-то гадость, доставленную поставщиком, – и, наконец, обратил свои глаза с выпученными белками в мою сторону, и я счел этот момент подходящим для того, чтобы быстро ретироваться из его опасных владений.

6

Через два дня я пошел в театр «Арриага», где смотрел какую-то невероятную глупость. По окончании этого извращения – хорошо хоть меня пропустили бесплатно – мои кожаные «lottusse»[43]43
  марка испанской обуви.


[Закрыть]
неосознанно привели меня в Каско– Вьехо. Почти не отдавая себе в этом отчета, я оказался на улице Перро, перед дверью пугающего и одновременно притягательного бара Антончу.

В первый раз я не обратил на это особенного внимания, а сейчас заметил и удивился: странно, что на двери трактира не было таблички, запрещавшей вход с собаками, учитывая, что мой собственный Хаддок, кажется, их ненавидел.

Бар был практически пуст в тот вечер понедельника. Войдя, я решил, что людоеда нет на месте: дверца в кухню была открыта, и там виднелась только горообразная помощница, ковырявшаяся с великолепными спинками трески, уже засоленными. Мое внимание также привлекло то обстоятельство, что вышеупомянутая кухня была очень маленькой, горообразная повариха занимала ее почти полностью. Я не мог представить себе, каким образом они помещаются там вместе – вспомним, что Хаддок тоже был размером со шкаф, – чтобы заниматься в этом свинарнике искусством нарезки кушаний.

Меню изменилось на шестьдесят шесть и шесть десятых в периоде процентов с моего предыдущего посещения: повторялись только морской гребешок под соусом из копченого сала и спинки трески в масле.

Позже мне предстояло узнать, что каждый день менялись только два блюда и что все меню целиком не было определено: ведь Антончу Хаддок был очень плодотворен и постоянно добавлял туда какое-нибудь новое изобретение, которое либо задерживалось в списке, либо нет, – согласно тому, как его принимали посетители.

Пышные новинки были следующие:

Фуа-гра в желе из раннего винограда с засахаренной грушей

Шербет из цветной капусты с миндалем и сырыми устрицами

Саварэн[44]44
  Большой круглый пирог, пропитанный сиропом, назван так в честь французского гастронома Брийа-Саварэна, открывшего создателям пирога, братьям Жульен, секрет приготовления соуса.


[Закрыть]
из картофеля с маринованным чесноком

Шашлык из лосося в желе из полицепсев, клемов и мидий

Я сделал несколько выводов. Первый: что свирепый Антончу лавирует между офранцуживанием, новобаскскими тенденциями и средиземноморской кухней с наилучшим и очень острым чувством их взаимной сочетаемости; второй: что в его чудесном меню в изобилии водились гениальные творения с фуа-гра, устрицы и производные от картофельной запеканки; и третий: что уровень качества блюд во время первого посещения не был случайностью.

Поскольку в театр я ходил с Росамари, бывшей секретаршей и покинутой любовницей моего отца – она была ею по крайней мере с тех пор, как Франко коньки отбросил, и признавалась мне, сдерживаясь, чтобы не заплакать, отчего ее личико тапира кривилось и становилось еще более некрасивым, что в последнее время дон Леонардо и ее избегает, – которая с детства старается подкинуть мне денег каждый раз, как меня видит, то я позволил себе заказать пару деликатесов: устрицы и саварэн – две кулинарные находки, сопоставимые по своей значимости с изобретением шпиговальной иглы, третьего зубца вилки и парохода.

Покуда я отпустил свой разум порхать, убаюканный бесплатной возможностью дать пищу своим чувствам, вдруг вошел он! Warning![45]45
  Тревога! (англ.)


[Закрыть]
Я инстинктивно натянул по самые брови пушистую шотландскую шапку – подлинную, купленную в Дамбартоне, на берегах Лох-Ломонд, – и стал почесывать висок ладонью, чтобы скрыть пол-лица. Он какое-то мгновение смотрел на меня, но не узнал, так мне показалось. Он шел в сопровождении двух приятелей, которых, кажется, вытащили – одного из госпиталя Санта-Крус во время Второй карлистской войны, а второго из фильма Тода Браунинга «Уроды». Я не сделал того, что должен был сделать – от скольких неприятностей это бы меня избавило! – того, что требовала элементарная осторожность, ведь я знал, что мне следует сделать: заплатить и удрать с попутным ветром – вместо этого я остался и стал шпионить. Тем более что Антончу вместо того, чтобы пройти за барную стойку и на кухню, остался болтать со своими собратьями.

Должен признаться, этот Протей, подлый и одновременно способный на высокое, возбуждал во мне крайнее любопытство. Несмотря на очевидный риск, я постарался понаблюдать, как он ведет себя в своей стихии.

Он велел жвачному животному за стойкой, чтобы тот немедленно принес ему из погреба бутылку «Винья Тордония» девяносто четвертого года – классическую «Риоху», слишком классическую, но очень хорошего года, – которую собирался распить со своими живописными спутниками. Раб пошел на кухню в поисках вина; я спрашивал себя, где в этой спичечной коробке находится то, что они называют погребом.

Антончу выдернул бутылку вина из ручек жвачного животного и сам лично откупорил ее с ловкостью хирурга при Лепанто, вытаскивающего из тела пулю аркебузы. Он взял цилиндрическую пробку двумя пальцами и тщательно исследовал ее, прищурившись, как будто изучал ад Данте через какое-нибудь отверстие. Потом он обнюхал ее с усердием легавой собаки, изобразил на лице гримасу, которая, должно быть, означала одобрительную улыбку, и запустил ее в волосатую переносицу своего товарища урода, который обложил матом господа бога и его отца – отца хозяина. Наконец он налил вино в стакан, на два пальца, повертел по кругу, произведя в напитке некоторое волнение, засунул туда нос, так что почти коснулся жидкости, сделал большой глоток, закатил глаза и проглотил со звуком, с каким спускают воду из резервуара в Панамском канале.

– Дрянь. Для вас двоих более чем достаточно… – сказал он своим застывшим в ожидании единоверцам, наливая им вина. – Принеси еще стакан, – приказал он молчаливому жвачному, стоявшему перед ним неподвижно на протяжении всей дегустации. – Предложи его этому сеньору, если он захочет, вместо того бульона, что он пьет.

Он имеет в виду меня! Я колебался: испариться мне или поблагодарить. А я-то думал, что он меня даже не видел!

Я сделал суровое выражение лица и дотронулся до козырька шапки указательным и средним пальцами. Я хотел сказать «спасибо», но у меня вышло только неразборчивое куриное квохтанье. Это не имело значения, потому что он на меня не смотрел.

Почему он угощает меня вином? Хочет помириться или довести до конца склоку, начавшуюся в «Твинз»?

Надо быть максимально настороже.

И он сказал «бульон» – типичное выражение из лексикона Хаддока. Если этот мешок с сюрпризами тоже любитель «Тинтина», это будет уже слишком.

– Принеси ему треску, она хорошо идет под это вино. И еще две порции этим оглашенным, – сказал он, не поворачивая ко мне головы; а потом вдруг повернулся и пронзил меня нейтральным тоном и выражением, которые для него, несомненно, были проявлением максимально возможной сердечности. – Если вы будете столь добры, что подождете меня несколько минут, покуда я отделаюсь от этих дуболомов, то я бы хотел переговорить с вами.

– Хо… хорошо. Разумеется… конечно. И спасибо… – пробормотал я, как дурак: он сбил меня с толку своей неожиданной инициативой.

Как бы там ни было, надо быть начеку, как уже было сказано: Ландру[46]46
  Знаменитый французский серийный убийца.


[Закрыть]
тоже вел себя любезно с будущими жертвами.

Действительно, ему немного времени понадобилось, чтобы разделаться с «Тондонией» и с двумя побочными звеньями эволюции, помогавшими ему уплетать треску под соусом, которая, кстати, оказалась менее потрясающей, чем остальные творения, отведанные мной, но тоже знатной.

Сам Антончу раскрыл секрет этого кушанья:

– Спинки трески заливаются – настоящие спинки трески, Фероэ прежде всего, а не куски дерьма, – заливаются нерафинированным оливковым маслом, девственным и благородным, у которого никогда даже в мыслях дурного не было, при кислотности в ноль целых четыре десятых максимум, выдерживаются при температуре в пятьдесят пять градусов в течение четырехсот двадцати секунд и ароматизируются зубчиками чеснока, только не китайского, пожалуйста. Нарезается тонкими ломтиками и подается со свежим горошком, если для него сезон, но так как теперь январь, то есть не сезон, – с кусочками жареной иберийской ветчины, луковым маслом и маринованным луком.

А потом они углубились в разговор, который кому угодно показался бы бурной потасовкой. В действительности это был диалог о лещах, лучше не скажешь, потому что Антончу и воплощение Сумалакарреги,[47]47
  Генерал Сумалакарреги был предводителем карлистов.


[Закрыть]
второй тип лет пятидесяти, в txapela[48]48
  берет (баскск.).


[Закрыть]
размером с космическую черную дыру и бородой, как у сверхправоверного еврея, срываясь на крик, спорили о рыбе. Урод, карлик очень дурной наружности, издавал только отдельные слоги, стоны и звукоподражания, и череп его, представлявший собой нечто среднее между картофелиной и столиком для свечей, служил подставкой для стакана хозяина, – обстоятельство, которое оскорбляло пигмея сверх меры, хотя видно было, что он к такому привык.

Антончу объяснял, что заметно, если палтус или судак происходят из рыбоводческого хозяйства, потому что в таком случае у них тело оказывается непропорциональным относительно головы.

– Та гадость, какой их там кормят, приводит к тому, что тело растет быстрее головы, которая продолжает развиваться в нормальном темпе. Или как раз наоборот, как в случае с нашим приятелем Варасордой… Тебе бы больше подошло, если б тебя вырастили в рыбоводческом хозяйстве, а не в воспитательном доме, – мирно сказал он уроду по имени Варасорда, снова ставя ему стакан на середину макушки и тут же убирая его, поскольку тот в гневе попытался смахнуть его рукой.

Однако карлист утверждал, что эта теория – глупость, хотя и не выдвигал никаких аргументов, – по-видимому, он не слишком твердо на них опирался. Потом они заговорили о мерланах. Антончу заявлял, сознательно идя на преувеличение, что мерланом нельзя назвать тварь, в которой меньше чем десять килограммов весу, и заверял, что в Бильбао, на соседнем рынке, в Ла-Рибере, можно найти только жалкую рыбешку.

– Когда мне нужны настоящие мерланы, размером с мерланов, мне приходится заказывать их на рынке Ла-Бреча в Доности, – заключил он.

Он сказал это с шовинистической гордостью. Он гипускоанец? Этого только не хватало.

А потом, прогнав тех двоих ко всем чертям, он подошел ко мне с решимостью вьетконговца во время атаки при Тете.

Я задрожал.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации