Текст книги "Скорпионы в собственном соку"

14

Такси наконец выезжает на широкое и длинное четырехполосное шоссе, на улицу Аутономия, в конце ее находится перекресток с проспектом, на котором стоит больница Басурто.

Движение продолжает оставаться плотным, слишком плотным, и мы продвигаемся вперед медленно, но уже нельзя сказать, что это затор в собственном смысле.

На светофоре красный, и машина поравнялась с баром, он совсем рядом. Я вижу возле входа автомат для продажи табачных изделий. Я мог бы на минутку выйти и купить чего-нибудь, пусть даже пачку «Мальборо» или «Винстон». Я умираю от желания выкурить сигарету.

Поразмыслив получше, я предпочитаю не выходить. У меня нет охоты ссориться с этим бездельником таксистом. Он наверняка подумает, что я собираюсь сбежать, не заплатив, и, хоть я даже раздобуду табак, он откажется разрешить мне закурить в его груде металлолома.

У меня и впрямь прошло желание курить. Мне следовало бы бросить за один раз. Я пообещал, что в сорок лет перестану дымить, и уже почти на два года задержался. Сегодняшний, может быть, хороший день для того, чтобы бросить курить; странный день, когда я жалею, что некоторые вещи, не имеющие отношения к произошедшим событиям, изменились навсегда.

Мне, так сказать, приятно думать, что мое положение в этом такси напоминает grosso modo[70]70
  в значительной степени (um.).


[Закрыть] сюрреалистическую ситуацию в фильме Бунюэля «Ангел-истребитель»: они не могут или не смеют выйти из квартиры, в которой находятся, и не знают почему.

Хотя, конечно, мой случай не таков.

По правде говоря, я думаю, что в конце концов выйду из такси и спокойно проделаю остаток пути пешком.

Однако на светофоре загорается зеленый.

Жаль.

15

Вернемся к февральским событиям.

После излишеств «Адской кухни» я превратился в завсегдатая бара Антончу.

Мы с ним никогда не обсуждали подробностей той развратной ночи; похмелье, сопровождавшееся галлюцинациями, длилось у меня три дня. Я готов был просить помощи у святого Бернардо, покровителя страдающих похмельем: он стал мучеником после того, как ему вбили бронзовый гвоздь в лоб.

Постепенно мы с Асти стали друзьями – добрыми друзьями. У нас не были в ходу откровенности или обмен тайнами, как у многих, кто считает, что смысл дружеских отношений – в откровенности: миру нужно больше воспитания и меньше искренности, – зато наше взаимное уважение и высокая оценка друг друга росли, и нас соединяла также наша страсть к элитной кухне и многочисленным дисциплинам, связанным с ней.

Так же как и я, он был степным волком и был достаточно одинок.

Я полностью вошел в доверие к моему дорогому Хаддоку и из постоянно приглашаемого клиента превратился в кого-то вроде атташе по связям с общественностью его заведения. Поначалу я ничего для него не собирал своей деятельностью; мои планы – на тот момент я хранил их в тайне – были, как мы знаем, гораздо более честолюбивыми. Однако с тех пор, как я стал незаменим для дальнейшего продвижения предприятия, я смирился с ежемесячным жалованьем, почти символическим, хотя и более ощутимым, нежели чем милостыня, подаваемая мне моим отцом, – в ту пору она почти иссякла: пять процентов дохода. Как я мог заключить, он был не слишком огромным, но благодаря моим начинаниям поднялся более чем на семь пунктов.

Асти предоставил мне свободу действий, не выказывая чрезмерного интереса к моим идеям, но и не критикуя их и не вмешиваясь в их воплощение.

Поскольку мы гнездились в Каско-Вьехо и в этом притоне не было возможности организовывать празднества вроде тех, что проходят во дворце Гримальди,[71]71
  Дворец княжеской семьи в Монако.


[Закрыть] все же, используя воображения, мои многочисленные связи и потрясающую способность убеждения, я достиг кое-каких более чем сносных результатов.

Первый шаг был сделан в области декора. Должен смиренно признать, что тут я ошибся, и моя идея чуть не довела нас до катастрофы; и на старуху бывает проруха.

Я заменил безвкусные и тупые элементы убранства таверны в баскском стиле на всевозможные мотивы из «Тинтина». Поскольку покупать официальные репродукции на распродаже в магазинах Лондона и Брюсселя выходило слишком дорого, я сговорился с Перико Мончино – Безумным Псом, художником-лодырем из этого квартала, что, в обмен на неограниченное количество рома он напишет мне маслом размером 40 на 40 портреты всех персонажей серии – хуже всего у него вышел Нестор, напоминавший гаубицу. Я также изготовил фигурки из папье-маше, повесил их под потолок и поместил в стратегических углах: лунную ракету, подводную лодку-акулу, скипетр Оттокара, арумбайский фетиш – это был наиболее удавшийся мне мотив – и замок Муленсар, среди прочего.

Однажды в бар зашел турист со своей семьей. Они говорили по-французски. Они обалдели от закусок и перепробовали все меню. После этого тот мужчина в очечках, который сам был похож на персонаж «Тинтин» – неудивительно, как вы увидите дальше, – стал весьма деловито фотографировать работы Мончино. На своем академическом французском я спросил его, нравятся ли они ему. Он ответил, что не слишком, но что он работает бухгалтером в издательстве «Кастерман» и что его шефов, несомненно, заинтересует коллекция пиратских репродукций… Я в спешном порядке пригласил бельгийского засранца и его выводок мидий под майонезом на обильный ужин и в тот же вечер разрезал на куски и выбросил в мусорное ведро всю тинтиновскую иконографию, к большому неудовольствию Безумного Пса.

Несколько лучше прошла в баре презентация последней книги лысого романиста-полукровки Чиско Харабабы «В жизни нет музыки», опубликованной дурангским издательством «Океркор». Местная пресса малым тиражом дала репортажи об этом событии, но маленькая орда гостей из муниципального литературного мирка попыталась унести с собой все, что не было прибито к полу или к стенам. Отряд вялых представителей сил правопорядка в капюшонах вынужден был вмешаться в интерактивную антирасистскую постановку «Золото, выкаканное мавром, или Когда пирога дает течь» в исполнении андеграундной театральной труппы АК-47.

Выставку картин и одорам художника-полулюбителя Мерлина Хументо, выполненных, по словам этого нездорового человека, из «органических веществ без предрассудков», я отказываюсь комментировать.

Однажды апрельским вечером, когда Антончу, вопреки своему обыкновению, ушел, поскольку его пригласили на дегустацию бискайского чаколи в отель «Нервион» («Я вернусь поздно и пьяный», – предупредил он меня), мне было поручено закрыть ставни. Я надеялся на то, что жвачное будет молчать, и один-единственный раз вознамерился исследовать квартиру моего друга Асти, куда он никогда не приглашал меня подняться.

Как я уже сказал, он жил над баром; войти туда можно было через подъезд с параллельной улицы, но также и через люк, расположенный на потолке кухни; а я заметил, где он прячет ключ от этого входа: в горшке с шелухой от пшеницы.

Это была квартирка размером не более чем пятьдесят квадратных метров, которые делились между гостиной, перегруженной мебелью, его суровой спальней, ванной, типичной для холостяка, маленькой кухней и комнатенкой, расположенной над кухней бара, служившей погребом; бутылки лучшего вина хранились под его сводами, при надлежащей температуре и уровне влажности.

Единственный естественный свет проникал через балкончик гостиной и через окошко кухни, выходившее на внутренний двор. Кухня была еще меньше, чем кухня бара, но там стоял многофункциональный аппарат, снабженный даже огразмотроном. В квартире царил некоторый беспорядок, но не грязь. Шкаф в гостиной был набит книгами: разнообразная проза – много экземпляров на французском, – несколько сумбурная, но высокого достоинства; поэзии совсем не было, зато имелась целая коллекция книг по кулинарии.

Перед книжным шкафом стоял простой письменный стол с портативным компьютером. Я включил его, но для доступа к файлам нужен был пароль. Странный избыток осторожности для человека, который живет один и, кажется, не принимает гостей.

Я прошел в спальню. На ночном столике лежали настольные книги: «История кулинарии» Нестора Лухана, потрепанное издание гастрономического «Ларусса», «Граф Монте-Кристо» Александра Дюма на французском и… «Драгоценности Кастафьоре», подаренные ему мною. Меня в равной степени удивило и порадовало это открытие. По тому презрению, какое он выказал, когда я вручил ему эту книгу, я рассудил, что он ее даже листать не станет.

Напротив кровати стоял симпатичный комод из орехового дерева. На нем располагались четыре черно-белых фотографии в серебряных рамках.

На первой перед фермерским домом была изображена пара крестьян с ребенком лет пяти. По платью, лицам и фактуре бумаги можно было заключить, что фотография была сделана в пятидесятых годах. Мужчина, хотя и был безбород, и лицо его было значительно грубее, чем у Асти, был похож на моего друга; а ребенком был, без сомнения, он сам: его явно выдавали неукротимая шевелюра и уже наметившееся выражение циклона. Женщина была длинноноса и бесцветна. Стало быть, это его родители.

На второй фотографии была изображена очень молоденькая девушка, шестнадцати или семнадцати лет, одетая в воскресное платье конца пятидесятых или начала шестидесятых. Неизбежный недоразвитый сельский вид смягчался смеющимися глазами и четкими чертами лица; она не была красива, но казалась очень милой. Кто это мог быть? Незабвенная юношеская любовь? В то время я почти ничего не знал о прошлом Асти. Лишь однажды он с грустным вздохом сказал, что никогда не был женат и что у него нет детей.

Теми же самыми вопросами я задался, увидев третью фотографию: на первом плане там стояла другая девушка, эта действительно красивая, брюнетка с короткой стрижкой, с чертами Анны Гальены и огненными глазами. Ей было лет двадцать с небольшим. Я мог бы поклясться своей особой интуицией, что она была француженка; кроме того, несмотря на то что она была запечатлена на первом плане, за ее головой виднелась часть вывески с большими буквами «BOUL». Наверняка boulangerie.[72]72
  булочная (фр.).


[Закрыть] Возможно, это его сердечная подруга в период жизни в Бордо?

Четвертый снимок удивил меня. Это было изображение собаки, не большой, не маленькой, с умным выражением морды – баскской овчарки с очень светлой шерстью, – она сидела на задних лапах и смотрела в объектив. Та самая его собака, о которой он мне как-то обмолвился и которая, Должно быть, занимала очень важное место в его сердце, раз он хранил ее портрет рядом с портретами близких.

Я открыл ящики комода и увидел там обеспокоившие меня предметы. Среди его нижнего белья я обнаружил коробку с обувью, в которой лежал пистолет – тяжелая автоматическая «Астра А-80», недавно смазанный, со снятой, но полной обоймой, – еще пятнадцать патронов «парабеллум» девятого калибра были рассыпаны по коробке. Я обнюхал ствол – он испачкал мне клоунским пятном кончик носа, мне сказали об этом на улице, – но не пах порохом; из того, что я почерпнул в детективных фильмах, можно было заключить, что в последнее время из него не стреляли.

Второй ящик целиком занимала коллекция очень острых ножей разного происхождения и назначения, выложенных на куске гранатового бархата. Там был большой альбасетский нож на пружинах – открытый, – кривой риффский ятаган, изогнутый малайский крис,[73]73
  малайский кинжал с волнистым клинком.


[Закрыть] страшный гуркский[74]74
  гурки – одна из народностей Северного Непала, знаменитые воины.


[Закрыть] нож и… у меня дрожь пробежала по телу, когда я понял, что представляют собой последние три, и ощупал их: хирургический ланцет, зловещий длины нож для забоя быков и мясницкий нож, из тех, что используют, чтобы отделять мясо от костей.

Я особенно тщательно проследил за тем, чтобы все экземпляры этой странной коллекции остались точно на своих местах, и закрыл ящик. Меня охватило чувство беспокойства и тревоги. Чтобы справиться с ним, я обманул самого себя, подумав, что такому странному типу, как Антон Астигаррага, положено иметь столь разнородную коллекцию в таком необычном месте и что она является не чем иным, как только коллекцией… Может быть, нож для отделения мяса от костей лежит там вместе с остальными просто по ошибке. Я также подумал о том, что гораздо больше людей, чем принято считать, тайком хранят у себя огнестрельное оружие, и тем больше оснований делать это в такой земле, как эта, столь каинской и варварской, где масса людей живет в страхе получить пулю в затылок.

Как бы там ни было, с того дня я стал смотреть на вооруженного повара с некоторой опаской и ничего не мог с собой поделать.

Я прочесал весь остальной дом, все ящики и полки, на предмет того, а не содержат ли они еще каких-нибудь пугающих предметов; к счастью, нет. Но в книжном шкафу, перед полным собранием сочинений Эдгара Алана По, лежал необычный предмет – внушительных размеров военная медаль. Я не очень разбираюсь в такого рода имуществе, но мог бы поклясться, что речь идет о наградном кресте святого Фернандо – позже я мог убедиться в том, что так оно и было, – кажется, это наивысшая награда, какая может вручаться военным, и вручается она за проявления особого героизма.

Значит, он был военным? Поначалу мне казалось, что с его образом это не вяжется. Возможно, это семейная реликвия. Как бы там ни было, этот предмет оставался еще одним элементом таинственности, относящимся к его личности и биографии.

16

Но событие, случившееся в начале мая и взволновавшее пьющую часть Бильбао – то есть весь Бильбао – и которое, благодаря своим совершенно неожиданным последствиям, ускорило осуществление моих планов, заставило меня если не забыть, то по крайней мере припарковать в малодоступных местах моего обширного ментального гаража затаенные подозрения насчет Асти.

Близнецы Ригоития были обнаружены мертвыми в своем баре, в «Твинз»; все свидетельствовало о том, что они убили друг друга.

Их обнаружили за барной стойкой, каждого – в своем привычном углу, откуда они обслуживали клиентов. В момент взаимного братоубийства, которое, вероятно, произошло между пятью и шестью часами вечера, близнецы перекусывали, заперев дверь. Перед Хосемари находилась тарелка с кусочками сыра «идиасабаль» и еще одна с ломтиками саламанкской копченой колбасы, несколько ломтей демонского хлеба из муки грубого помола и бокал красного вина… А на другом конце стойки перед Хулианом стояло все то же самое. Бутылка, из которой они наполняли свои бокалы, «Гран-Феудо де Хулиан Чивите» девяноста пятого года стояла посреди стойки, на одинаковом расстоянии от обоих.

У Хулиана был разбит череп – ударами, нанесенными тяжелой скульптурой аррихасортсаиле,[75]75
  спортсмен, поднимающий камни (народная баскская забава).


[Закрыть] держащего в руке кубической формы камень, чьи острые грани и проломили кость… Хосемари изрешетили ударами ножа – видимо, его брат воспользовался тем, которым резал сыр и колбасу.

Так же как и повод для остракизма, какому они подвергали друг друга в течение стольких лет, причина смертельной схватки стала тайной, которую они унесли с собой в могилу.

Кто знает, может быть, здесь был замешан призрак Авы Гарднер.

Но самым странным в этом деле была не скорбная часть, а совпадение необычного завещания, оставленного каждым из них в руках разных нотариусов.

Написанные разными словами, они обладали похожим содержанием: каждый выражал свое отвращение к человечеству в целом. Движимые им и ввиду отсутствия детей или племянников, они оставляли все свое состояние людям, которые им не нравились и которых они считали жалкими, не способными достойно им распорядиться.

Хулиан Ригоития велел разделить свои пятьдесят процентов бара, старую квартиру в квартале Сурбаран и кучу денег в акциях между Олегарио Мампоррой, тяжелым клиентом, который имел обыкновение устраивать у них драки, и Антончу Астигаррагой, которого они считали варваром и мужланом.

Хосемари Ригоития был более бережливым хозяином, чем его двойник, однако он не обладал иным недвижимым имуществом, кроме бара, и жил в пансионе. Он завещал остальные пятьдесят процентов «Твинз» и почти тридцать миллионов наличными и облигациями государственного займа непосредственно Антончу, которого охарактеризовал как пьяницу, задиру и гребаного урода.

Удивительно, что два брата, выдерживавшие в отношении друг друга строгий обет молчания, совпали даже в назначении адресатов своих столь странных завещаний; на практике совпадение оказалось абсолютным, так как второй любимчик барменов, Олегарио Мампорра, ночью первого мая пьяным упал в реку и утонул.

Таким образом, Антончу Астигаррага остался единственным обладателем наследства Ригоития.

Вначале Асти подумывал продать «Твинз», но тут вмешался я, дабы отговорить его. Возможность представилась уникальная. Я убедил его, и, по правде говоря, это было нетрудно, чтобы он сделал ровно наоборот: продал «Антончу» и перенес свои пожитки, соответствующим образом отмыв лицо своего заведения, в «Твинз», расположенный ближе к центру.

Настал момент сделать его соучастником моего почти мистического видения и открыть ему, какой должна быть «Карта полушарий Бильбао».

По окончании своей блестящей речи я ожидал, как он отреагирует.

Пока я говорил, он ни разу не перебил меня, хотя я потратил на изложение своих мыслей по меньшей мере четверть часа. Когда я закончил, он размышлял по крайней мере две минуты, показавшиеся мне вечностью. После этого он, ограничившись улыбкой, ласково стукнул меня кулаком по плечу, отчего плечо онемело, и сказал только:

– Действуйте.

17

Значительный капитал Хосемари и продажа квартиры Хулиана позволили сотворить чудо. Я был официально назначен исполнительным директором и действовал при полном одобрении Асти, который подписывал чеки не глядя, и «Твинз», большое помещение с неумело использованной полезной площадью, превратился в «Карту полушарий Бильбао» за короткий промежуток в четыре месяца; я добился этого, задействовав на переустройстве больше людей, чем было задействовано при строительстве пирамид.

Я не поскупился на качественные материалы: большие зеркала с фасетками по краям, благородные породы дерева – дуб для отделки стен, – обилие латунных украшений, высокие живые растения и теплое, стратегически размещенное освещение.

Хотя душа и просила этого, я запретил себе прибегать к тинтинофильскому merchandising.[76]76
  продвижению товаров (англ.).


[Закрыть] Единственное, что я сделал в этом направлении, и только в качестве личного намека моему двойнику «пьющему без жажды», так это поставил у входа фигуру капитана Хаддока более чем полметра ростом: в одной руке он держал бутылку «Лок Ломонд», а в другой – судовой фонарь. И никаких пиратских штучек: я лично съездил в Брюссель и купил ее в лицензионном магазине.

Кстати, Антончу, сам того не зная, подтвердил свой параллелизм с бумажным капитаном и велел вырезать на скульптуре фразу ad hoc,[77]77
  подходящую к случаю (лат.).


[Закрыть] которой мы обязаны великому Брийа-Саварену:[78]78
  Великий французский кулинар.


[Закрыть]

«Если бы человек довольствовался только водой, мы никогда не смогли бы сказать, что одной из человеческих привилегий является пить, не испытывая жажды».

Конечный результат оказался эстетичным и элегантным и в то же время сдержанным: это было заведение первого класса с британским оттенком – бар для тех, кто всю жизнь прожил в Бильбао и одновременно находящийся вне времени, по ту сторону эфемерной моды.

Асти продал свою конуру в Каско-Вьехо паре жвачных, тем самым освободив меня от них; они никак не умещались внутри моего чистого ресторанного концепта. Мне говорили, что жвачные переименовали бар, теперь он называется таверной «Апачики» и специализируется на закусках из кровяной колбасы из Вильяркайо – единственная уступка Испании – на чисторре,[79]79
  одна из разновидностей баскской колбасы.


[Закрыть] старых сардинах и полунедосоленных кусках копченой колбасы.

Я знаю, что Осакидеца, баскская санитарная служба, дважды его опечатывала.

Я больше никогда туда не возвращался.

Зато Асти взял с собой свою катафалкообразную помощницу-любовницу, это да, но позволил себе дополнить персонал кухни еще одной поварихой ей в помощь – мы привезли ее от плиты ресторана «Хатасо де Ачури».

Прежде чем мы нашли подходящую кандидатуру, поиски были весьма трудоемкими, ведь она должна была быть сочной, любительницей сексуальных домогательств на работе – с последующей капитуляцией – и толстой, как свиная колбаса, к удовольствию Асти.

Впоследствии я подумал, что это, быть может, плохая идея, что, если один и тот же петух-акселерат будет накрывать двух доступных ему жирных куриц, это может стать причиной ссор, но все трое хорошо уживались вместе.

Гоцоне, по прозвищу Огненный Рот, – так звали новую помощницу, – была женщиной практичной. Однажды я слышал – я имел обыкновение шпионить за персоналом, дабы оценить их рвение, – как она рассказывала своей товарке:

– Детка, когда шеф в первый раз вставил в меня этот свой кусок шланга, я думала, что у меня глаза выскочат из орбит. А учитывая, какой торопыга этот человек, – ведь он уже меня оприходовал, – мне пришлось очень поспешить, чтобы выбить из него прибавку к жалованью.

Новая кухня, кстати, была помещением с достаточным количеством квадратных метров, с удобными мраморными поверхностями, с нержавеющей сталью повсюду, кроме того, она была снабжена всеми последними достижениями рынка. Если Асти мог создавать шедевры в своем старом ветхом свинарнике, то здесь он должен был преступить границу возвышенного.

Так оно и было.

Я также лично нанял трех официантов, двух мальчиков и одну девочку, молодых, красивых, опрятных, проворных и с хорошими манерами.

Работа была изнурительной, но очень благодарной. В конце я осознал, что впервые в жизни чувствую себя довольным результатами дела, осуществленного с трудом, не имевшего ничего общего с постоянным доведением до уровня шедевра праздности и удовольствия – а ведь именно только это и было до той поры двигателем моего существования.