Текст книги "Скорпионы в собственном соку"

12

Я не ушел домой. Я до рассвета следовал за Астигаррагой в эту буйную ночь, полную алкоголя и скотского секса в ритме танго.

Встревоженный из-за приступа боли, который он только что пережил, я не посмел оставить его одного, хотя он и уверял меня, что уже чувствует себя отлично. Я спросил его, извинившись за свою неделикатность, что с ним такое приключилось, не болен ли он.

– Ничего особенного, просто газы… Со мной так иногда бывает… – ответил он мне с явной неохотой.

Я подумал, что, судя по тому, как его скрючило, это, видимо, были не простые газы, а иприт времен Первой мировой войны, но не стал настаивать на выяснении.

– Я чудесно себя чувствую; и у меня внезапно прошло опьянение… По предпоследней? Обещаю вам, что отныне я буду стараться хорошо себя вести.

– Где? – Я слабак.

– Здесь недалеко, в баре одной подруги; это местечко покажется вам любопытным.

Мне же показалось тревожным, что мы вдруг почему-то вместо того, чтоб снова спускаться по цивилизованным улицам, пошли вверх по мрачному подъему, сначала по улице Итурриса, потом по улице Сан-Франсиско, идущей параллельно Ла-Панча, историческому китайскому кварталу Бильбао, сегодня превратившемуся в интернациональное гетто внутри гетто обитателей дна.

Уже ступив на улицу Сан-Франсиско, мы прошли мимо бара «Линахе», казавшегося воплощенным содомом: там было полно наркоманов, желтых, негров и арабов, и они опирались на ту же барную стойку, на какой мой друг Пипо Пернера встретил свою судьбу в виде алюминиевой биты.

Мы пробежали значительный отрезок этой улицы, уворачиваясь от многочисленных призраков грустного вида.

Мило все время шел очень осторожно, по возможности прижимаясь к стене.

– Куда мы идем, Антон?

– В ад, Пачо, – ответил он мне с мефистофелевской улыбкой.

Я бы тут же развернулся и пошел обратно, если б не то обстоятельство, что меня безмерно пугала перспектива остаться одному с собакой посреди этой опасной местности.

Мы свернули с улицы Сан-Франсиско на одну из перпендикулярных, ведущих к устью реки, по ней мы и стали спускаться до тех пор, пока не добрались до «любопытного» бара, расположенного на середине склона. Увидев сальную табличку на черной закрытой дверце, которой не хватало только топора, торчащего из досок, я понял, что он имел в виду, говоря об аде.

АДСКАЯ КУХНЯ

Так называлось это логово. Асти позвонил в беззвучный звонок, висевший рядом с дверью. Нам не сразу открыли.

– Пойдем отсюда. Тут закрыто… – сказал я с надеждой.

– Он никогда не закрывается. – Он снова позвонил в звонок.

– Они не позволят нам войти с собакой… – Я с благодарностью посмотрел на Мило.

– Не беспокойтесь, сюда пускают все, что движется.

Дверь открылась на ширину ладони, и в щель высунулось рыло Лона Чейни в роли Квазимодо.

– Давай, засранец, что у тебя есть! Мы хотим пить… – В Антончу снова ожил людоед; благодушие длилось у него меньше, чем у рыбы-шара из Японского моря: она представляет собой вкуснейший деликатес сразу после того, как ее поймали, а через три часа после того, как ее вынут из воды, становится смертельно ядовитой.

Вслед за Квазимодо мы спустились по крутым ступеням, похожим на ступени лондонского Тауэра, ведшим в подвал, где и располагалась «Адская кухня».

Это оказался бар со столь потертой мебелью, чей цвет был столь съеден временем и слоями пыли, лежавшими один над другим, что получалось некое черно-белое пространство, и эффект этот еще больше усиливался благодаря немногочисленным и висевшим далеко друг от друга лампочкам в двадцать пять ватт.

Клиентура состояла из полудюжины посетительниц, одетых в платье, напоминавшее костюмы моряков в увольнении, – просторное и в темных тонах, гармонировавшее с цветовой гаммой заведения.

Все они были одинаково уродливы, даже более чем уроженцы Ондарроа. Хотя плотской любовью можно заниматься и с бедняками, как заявил Конфуций или кто-то из его последователей, проявить ласку к этой шайке было бы титаническим предприятием.

Наивный я.

* * *

Там не было никакой вентиляции. Запах плесени и миллионов разлагающихся микроорганизмов переплетался с плотными и прочными струями табачного дыма, совершенно неподвижными из-за отсутствия воздуха.

Болотной твари это показалось бы домашним очагом.

Музыкальным сопровождением была старая песня Мари Трини, черт бы ее побрал.

– Глаза твои проклятые, кусок козла! Как давно ты ко мне не заглядывал!

Это «ласковое» приветствие произнесла в адрес Асти голосом главы профсоюза дальнобойщиков женщина за барной стойкой, толстуха, которой явно была уготована роль королевы ночи, чудо природы ростом метр восемьдесят с лишним и весившая не менее чем сто двадцать килограммов, одетая в черную рубашку с глубоким вырезом, которая могла бы послужить шатром для цирка «Прайс», при этом воздухом у нее дышала, так сказать, значительная часть пары грудей размером с Эверест и К2, а руки у нее были, как у Геракла, с татуировками, по одной на каждой: «Не забуду мать родную» и герб второго иностранного легиона Гусман де Альфараче.

Я подумал, что здесь, должно быть, в качестве «Книги жалоб и предложений» выступает механическая пила из «Резни в Техасе».

Асти и бывший легионер запрыгнули на стойку, каждый со своей стороны, чтобы слиться в объятии, похожем на встречу двух океанов – Атлантического и Тихого – на мысе Горн; затем они с Асти залепили друг другу поцелуй по всем правилам, который заставил меня покраснеть.

Когда обмен слюнями закончился и башки их разделились, Асти снял пальто с той же ловкостью, как и в день нашего знакомства, когда он хотел накостылять мне, и без дальнейших церемоний стал заниматься армрестлингом с хозяйкой на барной стойке, – их битва привлекла к себе внимание уважаемой публики и породила некое пари сексуального характера, которое я не осмеливаюсь тут воспроизвести.

Через четыре или пять минут ожесточенного соревнования, в ходе которого бицепсы и трицепсы чуть было не взорвались, вены на лбу вздулись, словно при апоплексическом ударе, и каждый из них несколько раз готов был вот-вот сломить противника… Асти проиграл. Ручища бывшего легионера словно бы в замедленной съемке пригибала лапу своего визави до тех пор, пока та не коснулась косточками пальцев дерева.

У благородной дамы победа, по-видимому, возбудила похоть. Под черным хлопком выступили соски размером с заклепки висячего моста в Португалете. Мне стыдно говорить об этом, но в этот момент она представилась мне огромной кровяной колбасой.

Однако самым любопытным в бывшем легионере было то, что ее, как бы это сказать, «странная морфология» венчалась головой с волосами, крашенными в платиновый цвет, которые, кажется, зубами оборвал противник, но с красивым лицом, – отекшим от спиртного, от ожирения и развращенности, но, несмотря ни на что, очень похожим на нежное лицо Шелли Уинтерс во времена «Винчестера-73», когда она еще была хороша.

Ужасная клака приветствовала окончание испытания криками «ура» и свистом. Хаддок и мега-Шелли Уинтерс радостно засмеялись и снова обнялись.

Отдышавшись, побежденный представил мне этого гибрида.

– Пачо, разрешите представить вам мою хорошую подругу Хуану Сватью… Не спрашивай, откуда взялось прозвище Сватья, потому что об этом не знает даже ее подружка. – Асти кивнул головой в сторону Лона Чейни, который стоял в нескольких шагах от нас и с удовольствием наблюдал за пылким проявлением чувств своей возлюбленной.

Я более пристально рассмотрел Лона Чейни: под своего рода бурым саваном, покрывавшим его, вполне могли скрываться некие женские формы, хотя также и тело слонообразного мужчины.

Остаток произошедших там событий, вплоть до знаменательного открытия, я помню весьма смутно. Хотя странна не эта амнезия, а то, что я не умер той ночью.

Мы вместе со Сватьей пили ту же бурду, что пила она, – джин «Лариос» с лимонным «Касом», не знаю сколько: у меня озноб от одной мысли об этом – и нюхали то же, что нюхала она – кокаин, смешанный со спидом и синтетическим мескалином, – явно разбавленный побелкой со стены, учитывая глубину царапин, – который окружил все и всех двойным или тройным нимбом и благодаря которому шум – песни Мари Трини, единственную, кажется, музыку в этой самой настоящей адской кухне, – достигал моего слуха полосами, как бы потоками децибелов.

Самокрутка, свернутая из двух соединенных кусков папиросной бумаги, с нигерийской марихуаной и ливанским гашишем, которая свалила бы с ног Боба Марли, довершила клиническую картину.

Со своей стороны, Лон Чейни курил анашу с шестью ведьмами из «Макбета», которые освежались гадким теплым вином подвалов Делапьер из кувшина, – думаю, я тоже к нему приложился.

Я сохранил из этого крещендо множественной интоксикации только визуальные flashes[59]59
  вспышки (англ.).


[Закрыть] и несколько образов: как, собравшись пойти помочиться, я ошибся дверью и попал в незнакомое место, возможно, служившее складом или мертвецкой, погруженное в потемки, где наткнулся лицом на нечто, схожее с паутиной, и еще на что-то другое, мясистое, неизвестного происхождения – вероятно, этого добра там было много; как Лон Чейни в романтическом бреду пил мочу одной из гарпий; как Асти вытащил у своей приятельницы из декольте огромные груди и с наслаждением их сосал; действительно, соски были как рычаги древнего телевизора; как я наконец попал в уборную, но столкнулся там с двумя нимфами, занятыми половыми органами друг друга, – я не мог больше терпеть и помочился в разбитую раковину, утопив таракана; как еще одна гарпия, голая ниже пояса и волосатая, как медведь, танцевала – под ритм песен Мари Трини! – нечто среднее между балетом и канканом, и сделала grand écart,[60]60
  фигура классического балета, прыжок на большое расстояние.


[Закрыть] который, как в классическом анекдоте, пригвоздил ее к плитам пола, не знавшим уборщицы; как Асти поднимает через голову Лона Чейни и бросает ее за барную стойку; как Мило с возбужденным членом обслуживает одна из свиней; как Асти раздевает толстуху, которая при этом разваливается по стойке, словно волшебная гора после взрыва динамита; как Лону Чейни – жизнь порой преподносит сюрпризы, – который под саваном прятал сиськи, как у собаки, но более чем приемлемый зад, лижет безволосую ягодку наименее уродливая ведьма, у которой в штанах тоже таился сюрприз, а потом он отымел ее в зад, прижав к стене; как возбужденный Асти с леопардовыми трусами на голове, которые походили на цельную шкуру этого животного, залез на толстуху и яростно драл ее не более чем свои канонические шестьдесят секунд, несмотря на величину содержавшегося в нем заряда…

И сочетание ярких чувственных и визуальных образов, подавшее мне великую идею.

Не знаю каким образом, но я в конце концов оказался лежащим на одной из засаленных кушеток, стоявших возле стен, в обществе одной из ведьм. Она разделась. Она была уродлива, но у нее были потрясающие груди, их худоба возбудила мое стенобитное орудие. Более того, будучи подругой Лона Чейни, она обладала задницей – достойной уважения задницей.

И тогда это случилось.

Покуда я сосал ей на славу сделанные соски, эта обезьяна сделала мне классический минет, один из самых лучших в моей жизни, до конца, именно что называется до конца.

Несмотря на то, насколько я был полон алкоголем и наркотиками, процесс эрекции чрезвычайно возбудил меня.

И непосредственно перед тем, как я излился, у меня случился приступ ясновидения: божественное откровение, предназначенное только для моих расширенных зрачков.

Лон Чейни опиралась на барную стойку, спиной ко мне и совсем рядом, – конура была длинная и узкая, словно крысиная задница, – я продолжал лежать на кушетке, примат работал надо мной, лежа сверху. Лон Чейни по-прежнему оставалась нагой; она целовала свою подружку Сватью, которая, как и раньше, пребывала на барной стойке, а Асти лежал на ней, оставив в ней свой член, и храпел со звучностью вулкана Кракатау во время извержения. Я обратил внимание на задницу Лона Чейни: она была идеальна! Красива и идеальна – два белых плотных полушария, которые немедленно напомнили мне о карте полушарий на развороте моего школьного атласа… И покачивающаяся задница примата перед моим лицом представилась мне церковным колоколом, чей звон в конце концов соединил в общий образ двухмерный глобус Земли и крайний бильбаизм, который представляет себе план города исключительно в планетарных масштабах:

Я увидел эти буквы, выполненные в изящной английской каллиграфии, и белый неон на освещенном однородном красном фоне. В сорок два года, в вонючем отхожем месте, в середине оргии ярмарочных уродцев я наконец открыл свою миссию в жизни: организовать «Карту полушарий Бильбао» – лучший бар закусок из всех, когда-либо существовавших на планете.

Счастливый от этого озарения, я кончил. Я кончил с такой силой, что меня ослепил чистейший белый свет. Думаю, это было более чем галлюцинация: это высвободилась энергия от распада пары миллионов нейронов.

Умелая обезьяна сплюнула на пол мою любовную жидкость, весьма негламурно, снова повернула ко мне свою рожу и сказала мне:

– Ты протек, дорогой… Ты кончил по-королевски, спорим?… А теперь давай приди немного в себя, мне тоже нравится, чтоб мне делали приятно…

Я подумал о словах Лоуренса Оливье, сказанных Тони Кертису в «Спартаке», о предпочтениях между устрицами – вечно эти устрицы, черт побери, – и улитками… А также о том, что иногда даже гурман-пурист ест гамбургеры с кетчупом.

Очки для чтения, которые я надел, чтобы хоть немного защитить свои чувствительные глаза от едкого табачного дыма, запотели.

13

19 октября я нажал выключатель, зажигавший неоновый свет – точная перестановка в реальность того, что я вообразил себе той грязной ночью, – над «Картой полушарий Бильбао», и вместе с Асти собирался принимать избранных гостей на инаугурации заведения.

По этому случаю на мне сверкал галстук из серии «Таинственная звезда», с Тинтином и Милу на изумрудно-зеленом фоне: они стояли маленькие перед большим красно-белым шампиньоном.

На мое приглашение откликнулся tutto[61]61
  весь (um.).


[Закрыть] цвет и сливки общества Бильбао.

Весь штаб моих приятелей: Хулито Куррутака и его жена Мерче Чанфрадас, которой я, ликуя из-за успеха вечера, устроил тщательный петтинг сморщенной перчаткой для уборки в безупречной уборной; Крис Кальденьоса, освободившийся наконец от бапкообразной Мочи Барбаканы и встречавшийся теперь с хорошенькой Маручи Фрихитеги; ненавистные Тато Эскарола и Начо Тотела; сестры Кандадо с доньей Панчинетой, их мамой; Тути Ферросо с мужем архитектором Нано Ретамой; владелица галереи Сулема Ломбарда и ее дочь, модель Кука Ферменто; доктор Флетан, престижный оплодотворитель; монсеньор Гравилья и теолог-иезуит Орасио Митосис; консул Каймановых островов, острослоз Франклин Бананарама; Пипа Силуро, местная Луиза Парсонз, запечатлевшая событие в хвалебных выражениях и подходящих фотографиях на страницах «Ла Алькантарилья», своего очень популярного раздела «Жизнь общества» в «Эль Коррео»; патетичный Андер Канаста, претенциозная Чуса Клепсидра, засранец Ибон Тегументо, простак Тони Эспесо, сплетница Инна Катастро, зануда Мамен Ладрильо и длинное так далее.

Не было недостатка и в модных представителях интеллигенции и богемы: художники Эллой Пульпо и Франсис Туба; писатель Трой Ахенхо; скульпторша Чуса Мигранья; киносценарист, обладатель премии «Гойя» Броха Пердон де Габарра и его режиссер, любимец публики Эме-рито Колокон; социолог Чиско Бурлете; актриса Мирта Сантабарбара; художник комиксов Хоанес Палимпсесте и три члена «Эль Экономато», знаменитой вокальной группы Бильбао.

Мир спорта представляли бывший игрок «Атлетик» Бобо Кантера, тяжеловес Чинчорта Гараби и, the last but not the least,[62]62
  последний в списке, но не последний по значимости (англ.).


[Закрыть] Боско Сарабуру, чемпион мира в игре в лягушку[63]63
  Традиционная игра, корнями уходящая в античность: игроки бросают металлические диски в отверстия на поверхности стола, на котором помещена металлическая лягушка. Каждый бросок дает определенное количество очков, побеждает игрок, набравший наибольшее количество. В баскской игре в лягушку попасть надо лягушке в рот.


[Закрыть] всех категорий.

А также неплохая коллекция политиков во главе с мэром Чомином Хулагараем; кроме того, Хосеба Хосу Симауртеги, советник по культуре in pectore,[64]64
  Дословно с латыни – «в душе», «в сердце». Этот термин применяйся к кардиналам, назначаемым Римским Папой: наряду с явными существуют и кардиналы in pectore – тайные, те, чье имя по каким-то причинам сразу не обнародуется.


[Закрыть] в сопровождении своего идеолога, высокомерного Бенито Пириндолы; Кармело Конифера, уважаемый депутат Законодательного собрания Страны Басков; Никанор Дестахо, великая надежда социализма левого толка, и Мария дела Инсоласьон Марсеро дела Балаустрада, наследница испанских правых.

Нас почтил своим присутствием также именитый иностранный гость – Хорди Трисератопс и Тортелл, генеральный директор телерадиовещания Женералитата Каталонии, приехавший посетить Чучи Курду, своего баскского коллегу, также явившегося на инаугурацию, для совместного производства серии телепрограмм в «общих национальных интересах» о Сабино Аране, Гауди, Лопе де Агирре и барабанах Бруча.[65]65
  6 июня 1808 года наполеоновские войска, шедшие усмирять восстание в Каталонии, были встречены отрядом народного ополчения в ущелье Бруч. Ополченцы, которые, кроме всего прочего, превосходно стреляли, били в барабаны, и их звук, отражаясь от стен ущелья, заставил французов думать, что отряд гораздо многочисленнее, чем на самом деле, и что в его составе есть солдаты регулярной армии, и обратиться в бегство.


[Закрыть]

Представительство прежней клиентуры и поваров из Каско-Вьехо, соседей Асти, было тщательно отфильтровано мной и сведено к минимуму: воплощение Сумала-карреги – а не урод-столик для свечей, – и дюжина наименее оборванных. Если б я увидел там, бок о бок со сливками общества, Сватью и ее troupe,[66]66
  войско (фр.).


[Закрыть] в качестве радикального контраста, у меня случилась бы грудная жаба.

Подобную жеребьевку я провел также среди друзей по «Веретенообразному оладью с медом» болвана Хосеми, моего брата, который, в отличие от меня, так и не сумел поднять головы и жил в нищете, за мамин счет.

Таня Трикиносис и Феде Каркава, передовые поэты группы, сочинили в нашу честь произведение «Закуска и хохот», оду для двух голосов и кимвала, попытку исполнения каковой я строго пресек.

Пришел даже дон Леонардо, мой отец, в сопровождении еще одной сногсшибательной сеньоры. Конечно же, он не вернулся домой, но он наконец испытал гордость за труды своего первородного сына и стал меньше меня избегать.

Моя безумная мать также пришла, но с ней случился приступ тревоги: ей на голову надели мешок для мусора, чтобы избежать гипервентиляции, и в нем она казалась приговоренным перед повешением, – завершившийся зрелищным обмороком в тот момент, когда она увидела старика под руку с изысканной гетерой. К счастью, Эпи-фанио и Блас, вкрадчивые психопаты из «Ла-Бильбаины», которых я по почте попросил быть портье на инаугурации, ловко эвакуировали ее из помещения на такси.

В общем, более двух сотен приглашенных наполнили до краев это высокоэстетичное заведение в центре города и были очарованы и покорены кулинарными шедеврами Антончу, который в столь решительный день пустил на них целое состояние.

Ни больше ни меньше шестнадцать закусок, все гениальные и необычные. Чтобы наесться до отвала. Думаю, только обжора, вроде Хулито Куррутаки, был способен попробовать их все.

Разумеется, он включил в свою коллекцию – она была слишком многообразной, чтобы перечислять все, – свои любимые тематические элементы: фуа-гра в двух изысканных вариантах, в желе из мускатного «Каста Дива» – я только некоторое время назад выяснил, что выбор этого сладкого вина был зловещим знаком почтения, – и в пюре из турецкого гороха; устрицы под смелым соусом из шпинатного сока и одно из его изобретательных творений вокруг картофельной запеканки.

Он приготовил два морских тартара[67]67
  Тартар – блюдо из сырого мясного или рыбного фарша под соусом.


[Закрыть] высочайшей свежести: из северной макрели и из морского судака; удивительную фантазию с травами и полевыми цветами на охлажденном отваре белой крапивы; одну из разновидностей «Кровавой Мэри» с сердцевидками; чангурро[68]68
  национальное баскское блюдо, готовится из краба.


[Закрыть] на основе «мартини-драй» – напиток из вермута «Нуайи Пра»; находчивое изобретение из потрохов трески – хоть он это так и называет, на самом деле речь идет о плавательном пузыре рыбы; потрясающий холодец из телячьих ножек с трюфелями; три десерта: необычное мороженое из острой редьки, ни с чем не сравнимый пудинг из голландского трубочного табака и вкуснейшая слойка с корицей, рисом и молоком для самого консервативного нёба.

Все кушанья сопровождались напитками соответствующего уровня: французским шампанским «Рюинар» и «Дётз», чаколи[69]69
  баскское шампанское.


[Закрыть] «Гетария Чомин Эчанис», мадьярской жемчужиной – токаем азу 6 путтонов «Оремус» под фуа-гра, «Альбариньо Вейгарадес», «Винья Педроса» и красными винами «Диминио де Конте», а также великим приорато «Дольс дель Обак» для десертов. Их подавали в изысканных бокалах «Ридель», стоивших столько, что каждый раз, как слышался звон разбитого стекла, у меня начинало колоть под ложечкой.

Мой скромный творческий вклад был представлен шербетом из джин-тоника, который в стратегические моменты помогал очистить нёбо между различными яствами.

Позже я узнал, что моя мать проглотила по крайней мере дюжину рюмок этого шербета, и они, видимо, столкнулись в ее желудке с барбитуратными парами, чем и объясняется ее сильный приступ.

Легко заключить, что банкет стоил целое состояние и еще половину другого, но игра стоила свеч. С того самого дня «Карта полушарий Бильбао» постоянно была полна посетителями и пользовалась неслыханной славой, при этом ее отнюдь не доступные цены вовсе не являлись препятствием для рвения клиентов.

Но между тем памятным вечером инаугурации бара моей мечты и вечером потрясающей задницы Лона Чейни мне пришлось пройти путь, отмеченный некоторыми трудностями, пожать плоды решающего и неожиданного случая и мимоходом заметить пару знаковых моментов, которым, к несчастью, я не оказал должного внимания.