Текст книги "Мой брат – Че"

Свободные как ветер

В тридцатых годах Альта-Грасия была основным курортным городом примерно на двадцать тысяч жителей в центральной провинции Кордова, расположенным у подножия горной цепи Сьеррас-Чикас. Ее чистый и сухой климат считался отличным для лечения легочных заболеваний. Это было тихое место, слишком тихое для моих родителей, для которых там имелась лишь одна точка притяжения: возможность улучшить здоровье Эрнесто и тем самым скрасить его жизнь.

За пятнадцать лет, что там провела моя семья, было десять переездов. Сначала она приехала в отель «Ла-Грута» и прожила там год, потом перебралась на виллу «Чичита», потом – на виллу «Нидия», где сегодня находится Музей Че, потом – на виллу «Карлос Пеллегрини», затем – в шале «Фуэнтес», «Форте» и «Рипамон», чтобы, наконец, снова вернуться на виллу «Нидия». Мы представляли собой бродячий клан, пребывающий в вечном смятении. То есть такими были мои родственники, ибо я сам тогда еще не родился. Каждое жилище семейства Гевара неизбежно превращалось в Капернаум[22]22
  Капернаум, Кафарнаум – древний город, располагавшийся на северо-западном побережье Тивериадского моря, в Галилее, в Израиле. Он упоминается в Новом Завете. Иисус Христос проповедовал там и совершил много чудес. – Прим. пер.


[Закрыть]. Они прибирались лишь в случае прихода гостей. Вилла «Чичита», в частности, находилась в очень плохом состоянии, там были трещины в полу, на стенах и на крыше. Там были очень высокие потолки, и все было плохо изолировано, и это вызывало сквозняки, весело гулявшие по дому. Отопление не работало, и у моих родителей не было денег, чтобы его исправить. К огорчению моего отца, Альта-Грасия не стала местом, благоприятным для ведения бизнеса. Но он все-таки сумел получить контракт на строительство отеля через одного друга, разработал для него проект, а затем бросился прожигать заработанные деньги. Кажется, я даже помню, что потом он занимался полем для игры в гольф. Тем не менее хорошие времена длились всего несколько месяцев.

Зимой все дрожали от холода. Моей матери в один прекрасный день пришла идея купить большую скатерть, ниспадающую до пола, и поместить обогреватель под стол. Это позволяло, по крайней мере, держать в тепле ноги и ступни. Остальная часть дома представляла собой сущий холодильник. Моя мать никогда не жаловалась: она, похоже, легко адаптировалась к любым ситуациям. Имея такие красивые платья в молодости, в настоящее время она одевалась самым скромным образом. В основном она носила брюки и простую блузку, изредка – юбку или платье. Она коротко постригла себе волосы, что в то время было чем-то невероятным для женщины. Когда она проходила мимо, люди шептались: «Селия садится за руль! Селия носит брюки! Селия не ходит на мессу!» Альта-Грасия представляла собой один из тех провинциальных городков, где все друг друга знали и всё постоянно обсуждали. Хотя в юности она и всерьез задумывалась над тем, чтобы стать монашкой, теперь моя мать не обращала внимания на кюре. Мы даже подозревали, что ее антиклерикализм был связан с годами, проведенными в пансионе, с тем фактом, что монахини заставляли ее стоять на коленях на кукурузных зернах и читать «Отче наш» десять тысяч раз подряд. И она выработала в себе глубокое отвращение к церкви после ухода из монастыря и открытия для себя иного мира. Один вид церкви портил ей настроение. Она понимала, что является объектом сплетен, но это ее не заботило. У нас была плохая репутация. Мои родители были известны, как подлинно вседозволяющие либералы, которые все оставляют на усмотрение детей и разрешают им общаться, с кем им хотелось. Потомство Гевара и в самом деле было свободно как ветер. Не было никакого внутрисемейного режима. Кроме того, мои родители относились к девочкам, как к мальчикам: они не видели в этом никакой разницы. Единственное, что они требовали от своих детей, так это уважения и внимания. Важна была семья как таковая. И никого не заботило то, что говорят другие люди, а Эрнесто – даже еще меньше, чем остальных.

Моя мать не была домохозяйкой, ее не беспокоили уборка или приготовление пищи, она не имела об этом ни малейшего понятия. Она без ложного стыда признавала, что управление домашним очагом – это не ее, и иногда сожалела об этом в моменты приступов самокритики. Но это была прекрасная мать для своих пятерых детей (Анна-Мария и я родились соответственно в 1934 и 1943 годах). Ее главным приоритетом было наше образование. И в этом она не жалела усилий. Это было особенно актуально для Эрнесто (и в меньшей степени для меня чуть позже), которого она учила читать, писать и французскому языку. До девяти лет мой брат много раз оставался дома из-за астмы. Моя мать лично давала ему уроки, которые он не имел возможности проходить в школе. И благодаря высокому качеству ее преподавания он не просто догнал, но и перегнал своих сверстников.

Стойкость Селии де ла Серна легендарна. Она не была ни ласковой, ни властной. Получить ласку или комплимент от нее – на это можно было заключать пари. Она выше всего ценила разные научные дисциплины и эрудицию, и она заставляла нас совершенствоваться, учиться, узнавать новое и сомневаться. Она проявляла стойкость к любого рода испытаниям, была по-христиански жертвенной. Она также имела огромные запасы сострадания, великую способность к солидарности, к взаимопониманию. В отличие от моего отца она была очень постоянной. Она могла читать книгу в пятьсот страниц, а он читал только стихи, потому что они короче. Как минимум, он мог просто просмотреть четверть книги, а затем пересказать всю историю, как если бы он прочитал ее от начала до конца.

У нас каждый делал то, что ему нравилось. Мои родители не требовали от нас никакой дисциплины, будучи уверенными, что их дети должны расти в условиях абсолютной свободы мысли и действий. С раннего возраста мы должны были сами решать свои собственные проблемы. Мои родители никогда не пытались найти какие-то решения за нас. Они поощряли изобретательность, будучи убежденными в том, что мы должны жить своим опытом, за свой собственный счет, если потребуется. Они повторяли, что жизнь сама научит нас. Мы не имеем права потерпеть неудачу, проиграть, отречься или пожаловаться. Если один из нас хныкал, они восклицали: «Нытиков в церковь!» Они были чрезвычайно требовательны относительно труда и устремлений. Для нас все было понятно, предельно прозрачно. Мы точно знали, что они от нас ожидают.

* * *

Это был сумасшедший дом: все, все, все из нас спятили, под руководством главного психа – отца. Мы доставали друг друга вопросами, спорили, толкали друг друга на крайности. И нам никогда не надоедало. Напротив, это доставляло нам удовольствие! Мой брат Роберто, например, установил закон, который гласил: «Наклонился – получи». Это означало, что если ты наклонился, чтобы поднять что-то, ты получаешь удар под зад. И никто не смел наклоняться. Если мы видели какой-то предмет на земле, мы сразу же думали о подстроенной ловушке и оставляли его лежать на месте. Однажды, когда наш двоюродный брат гостил у нас, Роберто спрятал небольшой переносной гриль в брюки, прикрыв его длинной рубашкой, а потом специально наклонился, сделав вид, что хочет подобрать что-то. Уважая закон, двоюродный брат едва не сломал себе ногу, пнув его в задницу! Также практиковалась игра в спелые фрукты. Все приятели нашего квартала должны были пройти через это испытание, чтобы быть принятыми в банду Гевары. Нужно было повиснуть на руках на ветке дерева на высоте три-четыре метра и висеть там до полного изнеможения. Как же часто Эрнесто отличался в этой игре! Он мог висеть почти до бесконечности. Он также любил ходить по перилам мостов, смотря вниз. Когда Эрнесто и Роберто дрались, Эрнесто обычно имел преимущество. И не только потому, что он был старше, но и потому, что вел себя словно бешеный. Но Роберто умел использовать слабую точку брата. В отместку он иногда прятал ведро ледяной воды где-то в саду, и потом неожиданно выливал его на голову Эрнесто. Из-за астмы это его парализовывало.

* * *

Будучи еще очень молодым, Эрнесто демонстрировал признаки сильного характера. Тем не менее он оставался застенчивым. Моя тетя Кармен говорила, что он был обязан застенчивостью своей интеллигентности. Эрнесто схватывал все с бешеной скоростью и редко нуждался в объяснениях. Он отличался железной волей, способностью принимать решения и смелостью. Он унаследовал порой противоречивые качества моих родителей: созерцательную сторону и при этом предприимчивость моего отца; решительность и дисциплину моей матери. Это идеальное сочетание позволяло ему идти к своей мечте и преуспевать в своих проектах. Мои родители всегда настаивали на том, чтобы мы заканчивали то, что начали. Но с огромным различием в подходе: моему отцу плевать было на то, как ты достиг своей цели, в то время как моя мать действовала по справедливости, и честность была для нее превыше всего. В связи с этим я хотел бы рассказать две важных истории. Когда я учился в колледже, я сам подписывал свои табели с оценками. Я был далеко не лучшим учеником, и мне не хотелось выслушивать утомительные выговоры. Кроме того, никто не просил у меня отчета – за исключением Эрнесто, который настаивал, чтобы я работал лучше. Однажды мой отец случайно увидел табель и подписал его. На следующий день директриса колледжа вызвала меня и попросила объяснить разницу в двух подписях. Я понес что-то типа того, что мой отец был болен и что его рука просто дрожала. Она позвонила, чтобы проверить. Мой отец прибыл в колледж, и директриса поведала ему о своих подозрениях. Он внимательно выслушал ее с выражением на лице, не оставлявшим никаких сомнений в его серьезности. И что же он сделал потом? Он с важным видом подтвердил мою ложь! А потом он сказал: «Дурак! Ты не мог мне сказать, что сам подписываешь свой табель? И что, трудно было лучше подделывать мою подпись?» Моя мать об этом не узнала: она была бы в ярости. А когда мне было тринадцать лет, меня арестовала полиция. И мой отец отругал меня за то, что я позволил себя поймать, даже не пытаясь узнать причину ареста. Моя мать спрашивала меня, что я предпринял, чтобы найти работу. Это было характерно. А вот моего отца интересовал лишь результат: путь к нему не имел значения. Для моей матери и путь был тоже важен.

Отвага и смелость были еще одними качествами, ценимыми в семье Гевара. И в этом Эрнесто тоже служил примером. Рассказывали, что однажды утром – ему тогда было десять или одиннадцать лет – баран, терроризировавший окрестности, вырвался из своего загона. Эрнесто погнался за ним, поймал за рога и боролся с ним, пока не опрокинул его на землю и не прижал. Он в кровь ободрал себе колени, но, похоже, этого даже не заметил. Он пошел в школу прямо так, как будто ничего не случилось. Все друзья восхищались им. Он завоевал авторитет. И у него не было необходимости отдавать приказы или надувать губы, ибо он отличался врожденной способностью к руководству. И для Роберто было порой весьма трудно иметь такого брата. И с годами это становилось все труднее. Тем не менее Эрнесто не был претенциозным или хвастливым. Он делал все максимально просто и никогда не важничал.

* * *

В нашей семье имела место постоянная смена друзей, которые были из разных слоев общества. Наша дверь была всегда открыта. Мои родители были лишены каких-либо классовых предрассудков. Напротив, они хотели, чтобы их дети чувствовали себя своими со всеми. Так что нашими друзьями были сыновья шахтеров, мальчики, подающие клюшки для гольфа, рабочие, служащие отелей, а позднее – беженцы от гражданской войны в Испании. Моя мать боролась за то, чтобы школа давала бесплатное питание нуждающимся детям (и она достигла своей цели). По выходным она возила всю семью гулять в горы на нашем автомобиле, который мы шутливо называли «Катрамина» (Колымага). Это был старый ржавый и помятый драндулет, что мой отец купил у одного своего друга. У «Катрамины» было только одно сиденье. В дальнейшем у нее останется только одна дверь, а другие будут оторваны! Ну и что. Она же ехала! К тому же это был наш первый и последний автомобиль. Потому что мой отец был таким человеком, у которого все обычно идет в направлении от плохого к худшему. Он начал с хорошего автомобиля, затем перешел на драндулет и, наконец, остался вообще без автомобиля! Он был способен жить и во дворце, и в хижине.

* * *

Многие биографы Че говорили в первую очередь о моей матери и забывали про моего отца, как будто он никогда и не существовал, как если бы мы жили без отца. Это серьезная ошибка! И нужно открыть для себя этого удивительного человека, которого все любили и находили одновременно странным, очаровательным, ярким, живописным, талантливым и даже божественным. Это был заклинатель змей, с невероятной интуицией, наделенный необыкновенной способностью накапливать знания, с удивительным математическим даром. Единственная проблема возникала, когда это был именно ваш отец. Потому что в этой роли он был безответственным, непоследовательным, он редко приводил к чему-то хорошему, имея при этом постоянно новые идеи, новые проекты, которые никогда не доводились до конца. Он был художником, который заставил нас жить в полной нестабильности, он был амбициозным типом, но не упорным, поэтом, который не писал стихи, но вечно искал метафоры, любителем жизни, торговцем всякой всячиной, вечно носившимся на головокружительных скоростях. Он одновременно присутствовал и отсутствовал, это был в большей степени друг, чем отец. Он играл с нами со всеми и при этом не занимался конкретно никем.

Физически он был высоким, довольно красивым и лихим, отличным танцором, атлетом, очень подвижным. Он привлекал к себе женщин. Я даже думаю, что за ним водилось несколько интрижек, пока моя мать наконец-то не выставила его за дверь. Существует семейная история об этом, и она всегда заставляет нас смеяться: в один прекрасный день он гулял с Анной-Марией в Мар-дель-Плата, и они повстречали знакомую ему женщину. Он начал флиртовать с ней. И вдруг моя сестра воскликнула: «Но, папа, ты всегда говоришь всем женщинам одно и то же!» Мой отец был тогда очень удручен!

Он был одарен глубоким интеллектом, даже исключительным, но нам следовало пропускать все, что он говорил, как сквозь сито: ты никогда не знал, преувеличивает он или нет. Он украшал все, моделировал реальность и правду по своему усмотрению, да так тонко, что ты никогда действительно не мог обвинить его во лжи. Хоть он так и не получил архитектурного или инженерного образования, он строил дома, гостиницы, а благодаря его связям у него было удивительное количество друзей. Когда люди называли его «архитектором», он кивал головой в знак подтверждения. Когда они называли его «доктором», он так же согласно кивал. Он называл себя графологом, но при этом никогда не изучал графологию. Но это не мешало ему полностью понимать характер человека, исследуя его почерк.

У него вечно было пусто в карманах. А когда они были полны благодаря какому-то крупному проекту, в котором он принял участие, он спешил потратить заработанные деньги. Тогда он водил нас в лучшие рестораны или в кино. Он для проформы спрашивал нас, какой фильм мы хотели бы посмотреть. Но, в конце концов, он все делал по-своему: он выбирал фильм, засыпал в кресле, а затем разговаривал так, как если бы он видел фильм, и постоянно спорил с нами, с теми, кто его действительно видел! Это бесило Эрнесто. Можно было есть лучшую еду в один вечер, а потом сосать палец в следующие месяцы. Если он появлялся дома с букетом цветов – а такое случалось! – мы все знали, что он истратил последние гроши. А он был одинаково доволен, имея деньги и будучи разорен. В его семье он считался неудачником. Все его братья имели дипломы и сделали карьеры. И хоть он звался Геварой-Линчем, как член семьи, он жил сумасшедшей жизнью и ни с кем не ладил. Это был деклассированный буржуа. Однако это вовсе не означало, что он был революционером, пролетарием или социалистом. Он был как флюгер. Он поворачивался туда, куда дул ветер, словно перо. Он несколько лет был сторонником американцев, потом стал антикоммунистом, а закончил тем, что стал восхищаться Кубой, играл роль отца Че, жившего в кубинском государстве, и пел при этом «Интернационал»! А еще он был противником Перона, противником Франко[23]23
  Франсиско Франко – испанский диктатор в 1939–1975 годах. – Прим. ред.


[Закрыть], прореспубликанцем и даже пытался создать антифашистскую организацию в Кордове. Он поддерживал испанских изгнанников, которые жили в Альта-Грасии и образовали многочисленную колонию. Его невозможно было как-то классифицировать. Он высмеивал все и словно кошка всегда приземлялся на лапы. Рядом с ним и его дети изо дня в день жили сумасшедшей жизнью. У нас было и все, и ничего.

Он шутил без умолку и имел весьма едкое чувство юмора. Наши друзья всегда говорили, что он был самым интересным и дружелюбным человеком в нашей семье. Он всех смешил. Он был проницательным наблюдателем, владел пером и был в состоянии нарисовать за пять минут потрясающую карикатуру. Казалось, что он боится нового. Если появлялось что-то новое, он это нарочно портил. Он был атеистом, но чрезвычайно суеверным – пытаясь скрыть это. Он часто носил жилет поверх рубашки. Он надевал его и снимал по многу раз – якобы он предотвращал несчастье. Его невозможно было заставить размышлять об этом: он сердился и говорил, что это лишает его вдохновения. Если он видел номер 13, он махал руками, как птица, чтобы отогнать проклятие. На лестничной клетке он всегда переступал через 13-ю ступеньку. Однажды я сказал ему, что ничего не будет, если наступить на эту ступеньку: просто 13-я идет после 12-й. Я задал ему такую дилемму, что он замер молча и потом месяц не разговаривал со мной. Точно так же он всегда выходил через то место, через которое вошел. Однажды мы пошли к одной его подруге, а той не оказалось дома, и дверь была заперта. У нас не было ключа, и мы вошли через окно. Когда мы уходили, он вышел через окно. Уйти через дверь было невозможно. Он также был ипохондриком, якобы постоянно находившимся на грани смерти. Он провел всю свою жизнь, жалуясь на мнимые болезни. Если это был не полиомиелит, то что-то другое. Никто не обращал на это внимание. Из-за этого наши друзья думали, что мы черствые и нечувствительные. Иногда они видели, как мой отец вставал и, приложив руку к груди, жаловался на сердечный приступ. И они поражались, что моя мать не вызывает «Скорую помощь». При этом он был в состоянии глупо рисковать, уходя танцевать танго в самые неблагополучные районы.

* * *

Наш дом был наполнен книгами. Мы все были увлечены литературой, философией и культурой. Могло всего не хватать, все вокруг нас могло осыпаться или ломаться, трубы могли быть засоренными и так далее, и никто бы не потревожился. Но нехватка книг – это было немыслимо! У нас имелись французские книги, которые тогда еще не были переведены на испанский язык. Работы Троцкого, к примеру. Мои братья и сестры все были очень старательными. Селия и Эрнесто, в частности, были настоящими машинами для чтения. Они следили за всеми произведениями и приобретали их. Если потом ты хотел прочитать одну из этих книг, можно было поломать себе голову над их заметками на полях. Эрнесто в этом смысле был еще хуже, чем Селия. Создавалось впечатление, что он спорил с автором. Он много читал по-французски. У него была привычка брать книгу в туалет и оставаться там бесконечно долгое время. И тем хуже для тех, кто тоже хотел в туалет! Если его просили выйти, он начинал декламировать Гюстава Флобера, Бодлера или Александра Дюма – на французском, чтобы пораздражать еще больше! Это обычно заканчивалось спорами. Бесконечными диалогами, которые было слышно по всей округе. У нас не говорили, у нас драли глотку. Даже весьма умеренные разговоры неизменно заканчивались раздражением. Мои родители никогда не думали, что они всегда правы. Наоборот. Все было можно и даже нужно обсуждать, спорить. Критическое мышление приветствовалось. Они учили нас никогда слепо не соглашаться с догмами, ничего не принимать на веру. Все проходило через диспуты. Эрнесто был лучшим полемистом семьи, самым умелым с точки зрения мышления, анализа и умения провоцировать. Он всегда выдавал самую глубокую критику, ясную и точную. Он с раннего возраста приучил себя к удивительной дисциплине чтения, пользуясь временем, когда он был прикован к постели своей астмой, для того, чтобы поглощать литературу.

* * *

Воинственность моей матери, вероятно, брала исток в ее собственной семье. Де ла Серна также вели неустанные дебаты. В них глубоко сидел дух протеста. Они осуждали генерала Франко, когда все высокородные аргентинские буржуа были его сторонниками. Но примерно два года, проведенных в Мисьонесе, политика была для моей матери абстрактным понятием. Несправедливость по отношению к mensús пробудила ее политическое сознание. Находясь между антифашистской активностью моего отца и политической деятельностью моей матери, наша семья, безусловно, была очень активной и вовлеченной во все это. Но мои родители никогда не принадлежали к какой-либо политической партии, только к движениям. У нас каждый был свободен думать то, что он хочет, при условии, конечно, что это не фашистские идеи. Наш дом был местом встречи многих личностей. И вот в такой гиперполитизированной семейной атмосфере рос Че.

В 1934 году мой отец оказался вовлечен в войну между Парагваем и Боливией. Когда Боливия при поддержке Соединенных Штатов атаковала своего слабого соседа, чтобы аннексировать часть чужой территории, защитники Парагвая регулярно встречались у нас дома. Позже моя мать рассказала мне, что Эрнесто, которому тогда было всего пять лет, слушал их разговоры с необычайным вниманием для ребенка такого возраста, не пропуская ни единого слова.

Когда наш дядя «Поличо» Итурбуру был отправлен в Испанию, чтобы писать о гражданской войне в качестве корреспондента газеты «Критика», тетя Кармен стала жить у нас. По соображениям безопасности, Поличо присылал свои заметки нам. Моя семья просматривала их, прежде чем передавать в газету, и оказывалась таким образом первой в курсе всех событий. Эрнесто прикрепил к стене в своей комнате огромную карту Испании. Он следил за вооруженным конфликтом и отмечал наступления республиканцев флажками. Ему было девять лет. Были и другие причины, чтобы страстно следить за перипетиями в судьбе испанского народа: врач и республиканский активист Хуан Гонсалес Агилар находился в изгнании в Альта-Грасии, а с ним пребывал полковник и герой битвы при Гвадалахаре Энрике Хурадо. Наши семьи стали очень близки.

Какой бы дом мы ни занимали, пол и стены в нем всегда были покрыты политическими листовками. В сороковых годах, став членом Комитета де Голля, франко-аргентинской организации поддержки Сопротивления, моя мать украсила стену в гостиной портретом этого генерала. Затем она присоединилась к организации «Монтеагудо», участвовала в подпольных встречах и в уличных демонстрациях против генерала Хуана Перона, крича: «Да здравствует свобода, долой Перона!» Когда однажды полицейские попытались утихомирить ее, схватив за руку, она завопила: «Отпустите меня, гестаповцы!» А в 1954 году она с упоением праздновала поражение французов при Дьенбьенфу[24]24
  Битва при Дьенбьенфу – решающее сражение Первой Индокитайской войны 1946–1954 годов между французскими колониальными войсками и войсками Демократической республики Вьетнам. – Прим. ред.


[Закрыть]. Она даже устроила вечеринку у себя дома в Буэнос-Айресе, положив на стол газету «Пари Матч», в которой рассказывалось о катастрофе, постигшей Францию. Подобный контраст поразил меня.

* * *

Годы в Альта-Грасии были хорошим временем, даже с учетом того, что отношения моих родителей начали ухудшаться в то время. Это были отношения в стиле «любовь-ненависть». Я думаю, что моя мать очень любила отца в первые годы их брака. Любовь была необходима, чтобы выйти замуж за такого сумасброда, как мой отец, чтобы потом выносить все его странности! Но она постепенно устала от его выходок. Мой отец начал ее угнетать. Альта-Грасия – это очень провинциальный город. Там не только ничего не происходило, вдобавок это место было убежищем для тяжелобольных. Для любящего ночные похождения porteño[25]25
  Название жителей Буэнос-Айреса.


[Закрыть], вроде отца, это спокойствие выглядело настоящей пыткой. Он проводил бо́льшую часть времени в отеле «Сьеррас», в месте, где собиралась местная мелкая буржуазия. В заведении был прекрасный бассейн, где мы все купались. Эрнесто занялся плаванием и достиг в этом успехов, как моя мать и мой дядя. Чемпион в стиле баттерфляй Карлос Эспехо Перес даже подружился с ним и давал ему бесплатные уроки. Несколько лет спустя, в ходе кубинских событий, плавательные таланты Эрнесто окажутся очень полезными для него, помогая ему пересекать реки Сьерра-Маэстра.

* * *

В розыгрышах или в драках Эрнесто и Роберто были заодно, как воры на ярмарке. Они стояли во главе банды поборников справедливости в коротких штанишках. Мои родители подозревали об этой их деятельности и о том, что они не всегда были паиньками, но они позволяли им все, храня верность своей политике невмешательства. В остальном мои братья не делали ничего особо предосудительного. Они даже имели в своем активе боевой подвиг, который вошел в анналы Альта-Грасии. Электрическая компания (дочернее предприятие швейцарской компании «Эрлиска») резко и самым скандальным образом увеличила свои тарифы. Жители провинции Кордова не привыкли сгибаться перед подобными мерами. Тем не менее, несмотря на их неоднократные протесты, цены не опустились ни на грош. Братья нашли решение. Они обнаружили, что муниципальное постановление предусматривает, что каждая перегоревшая лампочка общественного освещения должна быть заменена в тот же день электрической компанией. Плюс муниципалитет накладывал на компанию штраф в размере десяти долларов за каждую неисправную лампочку. Эрнесто, Роберто и их банда решили перебить все лампочки! Мэр закрыл глаза на происхождение этих нарушений, и электрическая компания в конечном итоге вынуждена была пересмотреть свои тарифы. Эрнесто извлек из этого урок: действие порой является единственным эффективным средством борьбы с несправедливостью.

* * *

Мои родители целиком отдавались болезни Эрнесто. Они по очереди сидели у его постели, читали ему, помогали в выполнении домашних заданий. Мой отец часами учил его игре в шахматы. Эрнесто вскоре превзошел его. Он быстро стал выдающимся игроком. Благодаря климату Альта-Грасии его приступы астмы стали реже. Они также стали менее интенсивными. Мои родители настаивали на том, чтобы он вел нормальную жизнь, заставляя его заниматься спортом. Таким образом, он полюбил гольф и регби, погрузившись в них полностью. Он был не в состоянии делать что-либо наполовину. Эрнесто был настолько ожесточенным на регбийном поле, что друзья окрестили его «fuser», сокращенное от «furibundo[26]26
  Безумный, бешеный.


[Закрыть] Serna» (он использовал имя Гевара-Серна, сам убрав слишком буржуазные частицы). Он не считался самым лучшим игроком, но мяч всегда находился у него. А своим другим прозвищем «Chancho» (Свин) он был обязан своему плоскому носу и тому факту, что он редко ходил в душ после игры. Он даже танцевал – а он был плохим танцором и не имел никакого чувства ритма – не переодеваясь. Мир помнит Эрнесто в его безупречной зеленой униформе, с широким поясом и в берете. Его стиль одежды стал знаковым. Мы в семье над этим всегда смеялись. Эрнесто был самым оборванцем, самым невосприимчивым к моде! Он каждый день носил одну и ту же рубашку из потертого нейлона, наполовину торчащую из брюк, и разные ботинки, купленные на распродаже. У него было такое чувство юмора, что он сам смеялся над своей рубашкой. Он ее называл «еженедельником» из-за того, что менял только раз в неделю. Когда он все же принимал душ, он делал это прямо в рубашке! Он считал, что так она станет чистой. Такая у него была прихоть еще до того, как он принял прозвище «Chancho», и он сам над этим смеялся. До такой степени, что, когда он начал писать статьи для регбийного журнала «Tackle», он подписывался как «Chancho». Мой отец обиделся и рассердился. Ему не нравилось, что его сын высмеивает сам себя, и принимал это как личное оскорбление. С присущим ему юмором Эрнесто начал после этого подписываться как «Chang Cho».

Он не умел использовать свою внешность и, похоже, не подозревал о своей сексуальной привлекательности. Тем не менее девушки собирались вокруг него с самой юности, очевидно, привлеченные его шармом и индивидуальностью. Дело в том, как говорили, что он был чрезвычайно манящим, с большими выразительными глазами, густой черной копной волос и легкой улыбкой. Плюс он был темпераментным, спортивным, ярким и образованным. Todo el paquete! [27]27
  Буквально «вся упаковка сразу», что эквивалентно словам «все вместе», «все в одном флаконе» в русском языке.


[Закрыть] – как принято говорить у аргентинцев. Его друг Альберто Гранадо (старший брат Томаса, один из его лучших друзей в Альта-Грасии), с которым он отправился в знаменитое мотопутешествие, которое даст рождение книги «Путешествие на мотоцикле», расскажет мне много лет спустя, что все без исключения его подруги просили, чтобы он представил их прекрасному Эрнесто. Мой брат переживал свои романтические отношения с той же интенсивностью, что и все остальное. Мне постоянно задают вопросы о любви Эрнесто: «Каким он был с женщинами?» И я всегда отвечаю: «Я знал про его увлечения. Конечно, он любил женщин». Он просто был с некоторыми более сдержанным, чем с другими. «Я перестану быть мужчиной, если не буду любить женщин», – признался он однажды репортеру… Он был джентльмен. Он очень долго и деликатно ухаживал за Алейдой Марч. Он писал ей прекрасные стихи, не торопил ее, просил поправить воротник своей рубашки, когда вел машину, или причесать его, когда у него была сломана рука, но не пытался ее поцеловать. Молодая революционерка была на восемь лет моложе его и считала его зрелым мужчиной.

В автобиографии она написала, что его глаза и особенно то, как он смотрел на людей, соблазняли сразу. Он имел определенную ауру, он был человеком отважным, полным мужественности и поэзии одновременно. Эрнесто влюбился в нее в Сьерра-Маэстра. Настолько, что он сознавался в письме, направленном в 1965 году из Конго, что ему пришлось «вести внутреннюю борьбу, в которой один безупречный революционер выступал против другого». Первым подарком Эрнесто Алейде стали духи «Fleur de rocaille» («Каменный цветок») фирмы «Карон».

* * *

А до Алейды первой большой любовью его юности была Мария дель Кармен Феррейра. В 1950 году между этой красивой девушкой и Эрнесто вспыхнула любовь с первого взгляда. Чичина – таково было ее прозвище – происходила из семьи крупной буржуазии. Она вела безбедную жизнь и жила то в замке Паласио Феррейра, то в estancia «Малагуэнья». Гевара де ла Серна были без гроша, но наше имя еще было в состоянии открыть двери в высший свет. Однако общество богатых буржуа не представляло для нас чего-то особенно привлекательного или лестного, за исключением, может быть, моего отца. В любом случае, для Эрнесто точно. И он как-то даже с неохотой влюбился в девушку из такой семьи, в богатую наследницу, олицетворявшую собой то, что он уже начал ненавидеть. Феррейра были очень состоятельными помещиками да еще и консерваторами.