Текст книги "Несколько дней после конца света"

– Если для наглядности перевести это на ваш язык, то кошки, например, говорили бы «пыво», а не «пиво», – возмущался Анатолий Александрович. – А какой образованный человек станет терпеть такое вопиющие издевательство над своим родным языком?!

– Вы правы, наверное, – задумчиво сказал Рудаки без особой уверенности в голосе и тут же поинтересовался: – А вот интересно, зачем вы тогда лаете или зачем кошки мяукают, если у вас есть язык?

– Ну как зачем? Неужели не понятно? – удивился Анатолий Александрович. – А зачем вы руками разводите? Брови поднимаете, если удивлены? Лай и мяуканье – это то же, что ваши жесты и мимика. У нас ведь рук нет, и мимика невыразительная, – и брезгливо добавил: – Особенно у котов.

Интересным собеседником был Анатолий Александрович, и Рудаки к нему искренне привязались. И вообще, горожанам заговорившие вдруг животные пришлись по душе – после первых обмороков и истерик, которые случались в основном с женщинами, горожане привыкли к тому, что животные говорят на их языке, и для многих говорящие четвероногие стали настоящими друзьями.

ХРОНИКА КАТАСТРОФЫ

ГОВОРЯЩИЕ ЖИВОТНЫЕ

Период конца света был знаменателен еще и тем, что на третий, самый богатый событиями год после катастрофы вдруг заговорили на человеческом языке животные. В основном это были собаки, кошки и лошади, так как других животных в городе почти не было. Сначала говорящие «братья меньшие» вызвали в городе панику.

Появились пророки, предвещавшие немедленный конец света. Священники разных религий грозили прихожанам карами божьими за грехи, ссылаясь на библейскую притчу о Валаамовой ослице. Однако проходило время, и ничего нового не случалось. Люди постепенно привыкли к говорящим животным, а для многих они стали настоящими друзьями. Постепенно возвращались к людям бездомные собаки и кошки, которым удалось тронуть сердца людей рассказами о своей нелегкой судьбе.

Только Гувернер-Майора заговорившие вдруг животные едва не погубили. Гувернер-Майор принимал ежегодный парад Конногвардейского полка св. Архистратига Михаила. Едва он выехал на дворцовую площадь на своем любимом аргамаке и поднял руку, собираясь приветствовать своих гвардейцев, как благородный конь сказал ему внушительным баском:

– Простите, майор, вы не могли бы чуть-чуть сдвинуться назад, а то мне седло холку натирает.

Могущественный властелин Печерского майората потерял сознание и грохнулся на булыжники площади, сильно ударившись затылком. Мало того, и помощь ему тоже оказать смогли не сразу, так как конь счел необходимым извиниться перед подбежавшим адъютантом и тот тоже хлопнулся в обморок.

Все же могучий организм майора Ржевского осилил недуг, и уже меньше чем через месяц Гувернер-Майор подписал указ о присоединении Подольского раввината в качестве автономного национального образования, и Печерский майорат стал называться Объединенным Майоратом.

16. Картошка «фри»

– Операцию называем «Картошка „фри“», в смысле бесплатная картошка, – сказал Штельвельд, излагая компании свою идею.

Идея была вполне безумная, в духе Штельвельда и состояла в том, чтобы обменять книги на картошку у крестьян.

– Народ тянется к знаниям, – продолжал Штельвельд, – и мы отдадим ему, так сказать, излишки.

– А благодарные крестьяне отдадут нам излишки своей картошки. Так что ли? – поинтересовался Иванов.

– Ну да. Именно так.

Если Штельвельд что-нибудь задумал, то остановить его было невозможно – иронию в вопросе Иванова он просто-напросто игнорировал и стал подробно описывать проект.

Транспорт должен был предоставить Переливцев, книги – Ивановы и Рудаки, у которых имелись излишки, унаследованные от родителей, а ехать предполагалось за сто километров к знакомому Штельвельда – сельскому учителю, по его словам, большому книжнику и вообще интеллигенту.

Компания внимала рассказу молча, только Переливцев, узнав, какая судьба предназначается его заслуженной «Волге», в которой он недавно с большими хлопотами вставил стекла, показательно вздохнул.

Молчали же все потому, что в душе отнюдь не возражали против того, чтобы принять участие в этой явно абсурдной затее, – скучно стало жить в городе, давно ничего не случалось, второй месяц кряду небо было затянуто тяжелыми тучами, из которых сыпался то дождь, то мокрый снег, и главное, делать было совершенно нечего и бесконечно тянулись пустые дни.

Рудаки, который, чтобы как-то заполнить пустые дни, стал писать хроники этого странного времени, как-то, сидя с Ивановым за скучной бутылкой ивановского самогона, пожаловался, что писать стало абсолютно не о чем, и предположил, что после катастрофы все они умерли и находятся сейчас в чистилище.

– Мы в третьем круге, где вечный дождь струится, – вздохнул он, глядя в окно, за которым шел нескончаемый дождь.

– Третий круг – это уже ад, старик, – поправил его любивший точность Иванов, но в принципе согласился. – Как в аэропорту, – сказал он, – когда ждешь самолет, а рейс все откладывается и откладывается.

Поэтому все мужчины одобрительно отнеслись к экспедиции, хотя энтузиазм свой старались не демонстрировать в присутствии жен, которые тоже с удовольствием отправились бы с ними, но понимали, что их наверняка не возьмут, и потому объединились в непримиримую оппозицию.

Обсуждали проект Штельвельда у Ивановых, где традиционно собирались теперь каждую условную неделю и уже не в подвале, как раньше, а в просторной ивановской квартире. Обсуждались два важных вопроса: какие книги нужны народу и кто поедет.

Второй вопрос, в связи с его остротой, постановили решить жребием, и тут же встал третий вопрос – об участии в жеребьевке дамской оппозиции. Штельвельд стремление оппозиции к равенству пресек в корне, воззвав к здравому смыслу: мешок с картошкой весил килограммов двадцать. Оппозиция надулась, но согласилась с очевидным.

И тут встал четвертый вопрос – о числе участников экспедиции. Переливцев считал, что, кроме него, должны поехать еще двое – так получалось оптимальное число грузчиков и для картошки место оставалось не только в багажнике. Выходило так, что и этот вопрос решался вроде как сам собой – Переливцев не обсуждался как водитель, а Штельвельд – как автор идеи и знакомый крестьянского просветителя, и оставалось одно свободное место, которое после короткого спора было решено отдать Иванову – признанному лидеру их маленького сообщества, в котором каждый делал вид, будто он сам по себе и никаких лидеров и диктаторов не признает, как и положено свободомыслящему интеллигенту.

Наконец все с удовольствием занялись первым вопросом: какие книги брать – тут уж все были равны и у каждого было свое мнение о том, что народ любит и что ему предложить для самообразования и культурного роста.

Без возражений прошли Пушкин и Гоголь. Гоголь потому, что ехали в почти гоголевские места.

– Там до Миргорода рукой подать, – сказал Штельвельд. Правда, по карте выходило, что Миргород совсем в другом направлении, но Штельвельда это не смутило.

– Врут карты, – сказал он уверенно.

Пушкина поддержали единогласно.

– Пушкин – он и в Африке Пушкин, в Африке особенно, – сказал Рудаки и неожиданно добавил: – И на Украине.

С ним никто не спорил, а Чинчук внес свою лепту в дело ознакомления крестьян с трудами великого русского поэта. Поблескивая новой наградой – серебряной Звездой Давида, которой его наградил Подольский раввинат по случаю объединения с Майоратом, он вытащил из рюкзака «Сказки» Пушкина на русско-украинском языке.

Это было первое академическое издание Института русско-украинского языка в Объединенном Майорате – внушительный том с иллюстрациями. Кот там назывался «кит», а на дубе был «ланцюг».[27]27
  Цепь (укр.).


[Закрыть] Книгу решили подарить крестьянам тоже единогласно.

Без возражений прошли украинские классики: Шевченко, Украинка, Франко и иже с ними. Между Ивановыми и Рудаки даже возник спор по поводу того, чьи книги отдавать, – и те, и другие от классиков были не прочь избавиться. Порешили, что возьмут половину у тех и половину у других.

Добавили немного просветительской литературы – энциклопедию садовода и огородника, на случай если туземцы подзабыли искусство земледелия, и начальный курс английского языка для местных детей. Рудаки попытался сбыть учебник языка суахили, утверждая, что этот язык ничем не хуже английского и расширяет возможности контактов, но его попытка провалилась, а Иванов даже сказал, что этот учебник и для перегонки не годится, так как может придать напитку нежелательный и вредный для северного организма экзотический привкус.

На этом тема была исчерпана, и компания стала расходиться – участникам экспедиции на следующий день надо было очень рано вставать.

Назавтра, заехав предварительно за Штельвельдом и Ивановым, Переливцев подъехал к дому Рудаки, чтобы забрать приготовленные книги, и тут участников экспедиции ожидал сюрприз. Рудаки вынесли книги к машине, и вместе с ними появился пинчер Анатолий Александрович, а чуть позже спустился к машине Урия, который накануне у них заночевал.

И Анатолий Александрович, и Урия стали просить, чтобы их взяли в экспедицию.

– Еще не известно, встретите ли вы там людей – что происходит за пределами города, мы вообще почти не знаем, а вот собак вы там встретите обязательно и без меня договориться с ними не сумеете. «Господа дикие собаки» – народ невоспитанный и агрессивный, – представил свои аргументы Анатолий Александрович, а Урия просто сказал, что подыхает от скуки и готов спать на мешках, а уж таскать мешки готов хоть целые дни.

Рудаки не хотели отпускать пинчера, но ему удалось убедить и их, и участников экспедиции, и вскоре он уже сидел на переднем сиденье рядом с Штельвельдом, а около него Ива положила узелок с его миской и пакет с едой для собак. Урию долго не соглашались брать и взяли только после того, как он пригрозил начать пить «по-черному» и умереть под забором.

– Ладно, пусть едет, – наконец согласился Иванов, возражавший больше других, – не будем брать грех на душу.

– Но учти, – сказал он Урии, – в экспедиции почти сухой закон.

– Не страшно, – бодро ответил Урия, – я сейчас пью мало, и у меня с собой есть.

Он встряхнул своим рюкзаком, и там недвусмысленно забулькало. Иванов только усмехнулся.

Из-за всех этих разговоров и сборов выехали поздно, но дорога была хорошая и где-то через полтора условных часа они уже выехали за город. Людей в городе было мало, изредка еще можно было увидеть прохожего и на окраинах, но за городом уже царило полное безлюдье.

Когда они ехали по окраинам, впервые продемонстрировал свои способности Анатолий Александрович. Из ворот какого-то окруженного забором склада или гаража выскочила и помчалась с громким лаем за машиной стая собак. Анатолий Александрович попросил опустить стекло и коротко тявкнул. Свора немедленно замолчала – собаки уселись на дороге и недоуменно поглядывали то на машину, то друг на друга.

– Что вы им сказали? – спросил Штельвельд Анатолия Александровича.

– Ничего, – ответил тот, – просто я жестом убедил их, что мы едем по своим делам и не представляем для них угрозы, – и добавил: – Но это еще городские, достаточно цивилизованные собаки – дальше будет сложнее.

Поехали дальше. Чем более они удалялись от города, тем хуже становилась дорога. Когда-то это было вполне приличное шоссе, ведущее на юг. Всегда на нем, как помнили путешественники, было оживленное движение. Но это было до катастрофы. Сейчас «землетрусы» и полное отсутствие какого-либо ухода превратили шоссе почти в проселок. Из-за трещин и провалов Переливцеву часто приходилось съезжать на обочину, а один раз они едва вытащили общими усилиями застрявшую в грязи машину. Однако, как утверждал Штельвельд – правда, без особой уверенности в голосе, – до цели путешествия было уже недалеко.

– Вот, кажется, за тем леском надо свернуть налево – там еще водонапорная башня должна быть и мостик такой, – направлял он движение экспедиции, – до темноты будем на месте, у Юхима и заночуем. Так участники экспедиции впервые услышали имя крестьянского просветителя.

Вскоре показалась и упомянутая водонапорная башня, напоминавшая своей опасной кривизной Пизанскую, а вот мостика как раз и не оказалось – речка была, довольно широкая, быстрая и мутная, а от мостика не осталось никаких видимых следов.

– А был ли мостик? – спросил Переливцев, чем явно обидел экспедиционного навигатора.

– Я, самое, с этого мостика рыбу ловил, – заявил Штельвельд, вышел из машины, за ним последовал и Анатолий Александрович, и они стали изучать берег, изредка переговариваясь.

– Давайте поедим пока, – предложил Переливцев, – а то чую я, что придется назад ехать. Эту речку мы не преодолеем – глубина здесь, видно, немалая.

Распаковали и разложили на заднем сиденье бутерброды, Иванов достал бутылку и кружки, и стали ждать, пока вернутся разведчики. Правда, Урия предложил выпить, не дожидаясь, «для согреву», но Иванов был тверд и Урии пришлось примириться с ситуацией. Переливцев, которому как водителю пить не полагалось, потребовал себе бутерброд и стал его задумчиво жевать.

Все наблюдали за разведчиками. А у них там явно завязался какой-то спор – Анатолий Александрович даже хрипловато взлаял пару раз, что было у него признаком волнения или раздражения – воспитанный господин Собчак жестикулировал очень редко. Потом сидящие в машине увидели, как он увернулся от пытавшегося его удержать Штельвельда и бросился в воду. Штельвельд что-то крикнул ему вслед и, махнув рукой, направился к машине, а пинчер, бодро подняв черную головку, быстро поплыл к противоположному берегу, вылез на его пологий склон, отряхнулся и скрылся в кустах.

– Упрямый, как тезка, – возмущался Штельвельд, открывая дверцу, – того из-за упрямства и из губернаторов поперли. Па разведку, видите ли, отправился.

Он сел на свое место, принял от Иванова кружку и бутерброд и сказал:

– Ну что? За удачу.

– Не помешает, – откликнулся Иванов, а Урия просто опрокинул в рот содержимое своей кружки.

Все молча жевали бутерброды, потом Переливцев спросил:

– Есть какие-нибудь признаки моста?

– Странно, ничего не осталось, – ответил несколько смущенно Штельвельд, – а мост-то железобетонный был.

– Не туда ты нас привез, – безапелляционно заявил Урия, но встретив гневный взгляд Штельвельда, тут же пошел на попятную и стал произносить инвективы в адрес украинских ландшафтов, где, дескать, все одинаковое и все села друг на друга похожи, немудрено в таких условиях заблудиться.

– Так что? Назад поедем? – спросил Переливцев, который не любил неопределенных ситуаций.

– Наверное, придется, – согласился с ним Иванов, – дождемся только разведки.

Разведчика пришлось ждать довольно долго. Еще раз выпили и доели бутерброды. Развеселившийся Урия рассказал, как он учит русскому языку Этли. Труднее всего англичанину дается русское склонение. Например, он принялся склонять «мышь», как «дочь» – «мышери», «мышерью», а когда Урия. его поправил, не мог уразуметь, почему так: «дочь» – «дочери», а «ночь» – «ночи».

– Но пить научился, – продолжал свой рассказ Урия, – пьет, почти как русский, скоро и язык выучит, потому что русский без пол-литра выучить нельзя.

Путешественники согласились с этим очевидным тезисом, а тут как раз и вернулся изрядно продрогший разведчик. Его вытерли специально переданной для этой цели Ивой Рудаки попонкой, и, слегка перекусив, он начал свой отчет.

Оказалось, что мост существует, только немного дальше, выглядит прочным, но вот пройдет ли по нему машина, не известно. И вообще не известно, стоит ли заезжать в село, потому что людей там нет – людей выжили «большие птицы».

– В селе живет только одна пожилая госпожа, по-вашему – собака, – поведал пинчер, – она из породы крысоловов, а в старых зерновых амбарах много крыс, так что госпожа живет хорошо, не голодно, а вот людей выжили большие птицы, а некоторых убили. Эти птицы, по словам пожилой госпожи, очень большие и злые, бьют ногой и клювом, а летать не умеют, но бегают зато очень быстро – человек от них убежать не может, только собака.

– Мутанты какие-нибудь, – предположил Урия, – теперь все может быть. Куры могли мутировать.

– Скорее всего, это страусы, – сказал Переливцев, – я слышал, что где-то в этих местах была страусовая ферма.

Эксперимент времен блаженной памяти рыночной экономики. Какой-то фермер на них разбогатеть собирался.

– Все уцелевшие жители перебрались в соседнее село, – продолжал свой отчет пинчер, – и там построили крепость для защиты от больших птиц. И наш народ, собаки, тоже туда перебрался – я читал сообщения от них на нескольких столбах. Большие птицы для господ собак не очень опасны – собаки могут от них спастись бегством, а вот для людей представляют опасность немалую – они сильные, злые, упрямые и бегают быстрее лошади.

В этот момент и раздался первый удар в заднее стекло машины, как раз против головы Урии. Урия втянул голову в плечи и выругался. Потом удары посыпались со всех сторон – одним ударом разбило боковое стекло возле Переливцева, который лихорадочно жал на стартер, пытаясь завести машину. Уже сильно стемнело, и разглядеть нападавших было трудно – видно было, что это большие, ростом с лошадь, животные и что их там много – штук пять, по меньшей мере. Очевидно, это и были те самые «большие птицы», о которых говорил пинчер.

Переливцеву наконец удалось завести машину, и они рванулись вперед, постепенно набирая скорость, но птицы не отставали. То и дело то одна, то другая догоняла машину и била твердым клювом, норовя попасть в стекло. Положение становилось угрожающим – из-за плохой дороги Переливцев боялся ехать быстро, и страусы – уже никто не сомневался, что это были именно страусы, – стали окружать машину.

Две птицы бежали впереди, и Переливцев бешено крутил руль, едва избегая столкновения. Машина вздрагивала от ударов с боков и сзади. Положение усугубил расхрабрившийся после выпивки Урия – он открыл свою дверцу и решил по-хозяйски прикрикнуть на наглую птицу, но тут же получил удар в плечо, и если бы Иванов не втащил его обратно в машину, не известно, к чему привела бы его выходка. Положение путешественников становилось все хуже – страусы начали бить машину ногами, она сотрясалась от ударов и виляла по дороге.

Не известно, чем бы все это закончилось для экспедиции, но тут внезапно раздалось несколько ружейных выстрелов, потом – автоматная очередь. Одна из бежавших впереди машины птиц упала, другая, раненая, закружилась волчком на дороге. Переливцев прибавил скорость, и машина едва не налетела на вдруг возникшие из темноты высокие ворота в крепком бетонном заборе. Из-за этого забора и стреляли. Когда машина подъехала, ворота открылись, и они въехали внутрь. Ворота тут же за ними закрыли, а люди, стоявшие с оружием у забора, сделали еще несколько выстрелов по страусам, но скорее так, для острастки.

Путешественники сидели в машине, постепенно приходя в себя после пережитого приключения. Все молчали, только раненый Урия изредка стонал и ругался себе под нос. Стрелки отошли от забора и стояли вокруг машины, тоже не говоря ни слова. Это были типичные крестьяне с темными угрюмыми лицами, многие носили бороды.

Машина стояла на небольшой площади, дальше угадывались в темноте дома. Вскоре подошли еще люди, и вокруг машины образовалась небольшая толпа. Прибежали собаки и стали лаять на машину. Крестьяне прикрикнули на них, и они замолкли. Анатолий Александрович молчал и даже не «жестикулировал». Видно, это и были те самые нецивилизованные собаки, с которыми трудно найти общий язык. Первым пришел в себя Штельвельд.

– Здорово, мужики! – сказал он, выйдя из машины. – Спасибо, что спасли нас от птичек.

– Здравствуйте, пане, – ответил коренастый мужик с автоматом Калашникова. – З цимы птыцямы шуткуваты не можна – вбъють.

«Вот тебе и русско-украинский язык, так сказать, в натуре», – подумал Иванов, тоже вышел из машины и сказал:

– Здравствуйте. Спасибо за помощь. Тут нашего товарища страус клюнул в руку – надо посмотреть, перелом, может быть.

– Так пишлы в хату, – пригласил крестьянин.

Вышел и Переливцев, поздоровался и стал ходить вокруг «Волги», вздыхая и покачивая головой. За ним выпрыгнул Анатолий Александрович и тут же пустил струйку на колесо. Переливцев поморщился, а пинчер сказал:

– Извините, ради бога, но столбов близко нет, а это вроде моей визитной карточки – надо познакомиться со здешними господами.

Тут же подбежали огромные лохматые собаки и стали обнюхивать колесо. Штельвельд хотел было взять пинчера на руки, но он увернулся и сказал:

– Это лишнее. Они мне ничего не сделают. Я вас найду потом, – и скрылся в толпе вместе с лохматыми волкодавами.

– Просымо до хаты, – повторил крестьянин с автоматом.

Из машины, придерживая раненую руку, выбрался наконец Урия, и картофельная экспедиция поплелась за гостеприимным крестьянином. Местные жители молча уступали им дорогу. Переливцев покрутился немного у машины, собираясь, очевидно, ее запереть, потом посмотрел на выбитые окна, махнул рукой и побежал догонять остальных.

Хата, в которую их привел крестьянин, была просторной и чистой. Посередине был грубо склоченный стол; стоявшая на нем керосиновая лампа отбрасывала по углам глубокие тени. Вторая лампа висела на стене, но она почти не давала света – очевидно, был прикручен фитиль. Вместе с путешественниками в хату зашли трое местных, все с оружием.

Приезжие и сопровождавшие их крестьяне сели на лавки, стоявшие вдоль стен.

Хозяин снял висевшую на стене лампу, увеличил пламя, подошел с ней к Урии и сказал, чтобы тот снял пальто. Закатав Урии рукав свитера, хозяин ощупал и покрутил его руку и сказал, что перелома нет. Урия держался молодцом, даже ругался не сильно. Когда осмотр закончился, он ультимативным тоном потребовал выпивки.

– Правда, давайте выпьем, – согласился Иванов, – досталось нам от птичек, – вытащил из рюкзака большую бутылку самогона и попросил у хозяина стаканы.

Хозяин принес стаканы и большую миску с квашеной капустой и огурцами. Придвинули лавки к столу и Иванов стал разливать самогон по стаканам.

– Ну, – сказал он, подняв свой стакан. – Пьем за хозяев. Спасибо за помощь.

– За хозяев последний тост пьют, – произнес голос у входной двери. – Первый тост должен быть «Со свиданьицем!».

Обернувшись, путешественники увидели высокого мужчину с аккуратной «шкиперской» бородкой, одетого в теплую кожаную куртку и джинсы, заправленные в высокие солдатские ботинки, в руках он держал карабин. На голове у вошедшего была черная бейсбольная кепка с вензелем Нью-Йорка – точно такую носил Урия – и вообще вид у него был отнюдь не крестьянский. Больше всего он напоминал охотника с рекламной картинки.

– Здоров, Георгич! – сказал «охотник» и аккуратно поставил карабин к стенке. – Что ж ты наших птичек пугаешь?

– Юхим! Здорово!

Штельвельд вскочил, едва не опрокинув лавку. Они обнялись, долго хлопали друг друга по спинам, потом подошли к столу, и Штельвельд, сияя, провозгласил:

– Юхим – крестьянский вождь и просветитель! На него вся надежда в нашем предприятии.

– Какой я вождь, – Юхим погладил бородку и сел на лавку рядом со Штельвельдом, – у нас тут вождей нет, у нас тут фратрия.

– Что тут у вас? – переспросил Урия, успевший уже опорожнить свой стакан.

– Фратрия, – повторил просветитель, – то есть большая семья. Все мы родственники тут, – он стал представлять сидевших за столом: – Вот Иван, кум мой, а это сват Петро, а вот тот шурин, Николай. Ты, Георгич, своих товарищей представь, и за знакомство выпьем.

Штельвельд представил участников экспедиции, и выпили за знакомство. Потом выпили за счастливое избавление от опасности. Все присутствующие утверждали, что страусы обязательно убили бы их, если бы не помощь из крепости.

– Тут недавно якись йихалы на «гранд чероки». Думалы, що джип – це як танк. Вытяглы их и вбылы. Мы пизно прыихалы, – сказал один из членов фратрии – путешественники еще не разобрались, где Иван, а где Петро или Николай.

Штельвельд рассказал о целях экспедиции. Юхим замысел одобрил и заверил, что с картошкой проблем не будет – зато будут большие проблемы с возвратом в город.

– Птички вас не выпустят, – сказал он.

Путешественники растерянно переглянулись. Похоже, крестьянский вождь был прав: без помощи жителей крепости в город им не вернуться.

Увидев растерянные лица гостей, просветитель подмигнул своим родственникам и предложил:

– А вы у нас оставайтесь, еды у нас хватает, боевые единицы нужны, да и скучно тут у нас стало, а вы люди новые, образованные – доктора, профессора – расскажете, глядишь, что-нибудь новое. А если не хотите оставаться, – продолжил он уже серьезно, – то есть у меня один план, рискованный, правда. Я позже расскажу. Сейчас давайте книги перенесем в дом – опять дождь пошел, – и машину надо в гараж загнать.

Действительно, пока они были в доме, пошел холодный дождь со снегом. Машина сиротливо стояла посреди площади, и вокруг, казалось, не было ни души. Но только они приблизились к машине, от ворот к ним подошел человек в плащ-палатке и с охотничьим ружьем.

– Ну как, Федир? Все тихо? – спросил его Юхим.

– Тихо, – ответил сторож и опять пошел на свой пост.

– Вы что, круглые сутки дежурите? – спросил Иванов. – Они ночью тоже могут напасть?

– Круглосуточные посты по периметру крепости – только так и можно выжить, – в голосе просветителя чувствовалась решимость. – Эти твари очень хитрые, мы несколько раз от них едва отбились.

– Не понимаю, – сказал Иванов. – Почему бы вам просто их всех не уничтожить. Вот сегодня двоих пристрелили. Сколько их там всего – ну, пусть даже сотня. Перестрелять всех, и дело с концом!

– Долго рассказывать, – просветитель покачал головой. – Тут много всего. Потом расскажу, а сейчас давайте машину к дому подгоним и книги перенесем, – он сел рядом с Переливцевым, – мы тихонько поедем, а вы за нами идите.