Текст книги "Вы же не чужой"

Глава 20

Дедушка собирается поехать в Шахдад. Он хочет продать долю наследства матери, перешедшую моему отцу, и на эти деньги содержать моего отца и меня. У него самого денег нет.

Дедушка берет меня с собой. После полудня мы отправляемся в путь. Дедушка грузит на мула постельные принадлежности и сажает меня впереди. Постель у меня под ногами мягкая, и хотя седло жесткое, но не доставляет мне поначалу неудобства. Обычно на вьючном седле ехать долго трудно и неудобно, и в итоге после многочасовой поездки седло натирает мне бедра и ступни.

Я еду на родину моей матери в ее дом и финиковый сад в Шахдад, расположенный в 45 км от Сирча. Закат застает нас в дороге. По обе стороны от нас горы: высокие, безводные, каменистые, кое-где покрытые песками.

Годами в этих горах шли дожди. В этих местах бывают сели, сильные ливневые дожди. Горы все в дырах, больших и маленьких. Поэтому эти горы называют «изъеденными молью», хотя я не знаю почему: то ли из-за дыр, то ли по какой-то другой причине. Мы недалеко отъехали от Сирча.

– Дедушка, почему эти горы так выглядят? – спрашиваю я.

– Как именно?

– Все в дырах.

– Их называют «изъеденные молью».

– А разве моль ест горы?

– Может быть, и ест.

– Мы едем к моей маме?

– Твоей матери уже нет в живых. Остались только дом и финиковая роща.

– Как случилось, что мама умерла?

– Она заболела. Мы все испробовали, но не смог ли ее вылечить. Тебе было шесть месяцев, когда твоя мать ушла в мир иной. Мы тебя вырастили.

– А почему мама не вышла замуж в этом самом Шахдаде?

– Так, не вышла. Такая ей выпала судьба, стать женой твоего отца. Вот и все. Не спрашивай больше об этом.

Вместе с нами едут несколько человек, среди них г-н Мошрафи. Им всем надоели мои расспросы.

– Насрулла-хан, не разговаривай так много со своим внуком. Мы тоже люди, поговори с нами. Спой что-нибудь. Ты умеешь петь?

Наступила ночь, ночь среди гор, подступающих к дороге с обеих сторон. Горы – черные, с изрезанными вершинами. Я думаю, что горы похожи на зубы огромного великана, который раскрыл пасть, и мы едем внутри этой пасти. Копыта мулов тонут в песке, ударяются о большие и маленькие камни и постукивают. Слышится, как мулы фыркают при ходьбе. Вся дорога – это спуски и подъемы. Вышел месяц. Большие звезды ярко светят. Они рассеялись по всему небу, здесь и там собираются в кучки и цепочки.

Я поднял голову и смотрю на небо. Дедушка поет. Мы едем по долине, в конце которой я приеду к своей маме. Голос дедушки отдается эхом в горах. Он поет:

– Сегодня я считаю звезды. Не приходи ко мне, сегодня я болею. Не приходи ко мне, любовь моя. Сегодня все мои враги меня подстерегают.

У меня заболела шея, потому что я долго смотрел вверх.

– Дедушка, у меня болит шея.

– Не смотри на небо.

Я опускаю голову и смотрю перед собой. Передо мной светлый путь. Я вижу дорогу между ушей мула. Передо мной белые камни в лунном свете.

Понемногу меня укачивает, веки набухают, и меня клонит ко сну. Я стараюсь не заснуть. Дедушка рассказывает интересные, но страшные истории.

– Я как-то один ехал в Шахдад. Была такая же ночь, как сегодня. Было облачно. Я был один. Еду на лошади и вдруг вижу, что какой-то высокий незнакомец едет впереди меня. Он был очень, очень высокий. Я окликнул его: «Кто ты?» Он засмеялся и, подтрунивая надо мной, спросил: «Кто ты?» Эхо разнесло эти слова. Куда бы я ни ехал, он возвращался. Куда бы я ни посмотрел, я видел этого незнакомца. Я навел на него ружье, выстрелил и промахнулся. Может, я и попал, но человек не упал. Я сильно испугался. Я умолял его не беспокоить меня. Мои слова на него не действовали. Что бы я ни говорил, он повторял мои слова. Я пустил коня во весь опор, чтобы его обскакать. Не смог. Он всегда оказывался впереди меня. Я до утра с ним тягался. У меня пересохло во рту, и я не мог дышать. Когда рассвело, я увидел, что край повязки, которая была у меня на голове, отвязался и свис. Он висел прямо у меня перед глазами. Этот край головной повязки и был тем высоким человеком, который везде мерещился мне впереди.

Рассвело. Мы миновали горы и едем через пустыню, где находится Шахдад. Видны уже деревья Шахдада. Шахдад похож на большой сад, затерявшийся в пустыне. По мере продвижения вперед сердце у меня бьется все чаще. Я уже ясно вижу финиковые пальмы. Там родилась моя мама. Сердце бьется все сильнее. Я хочу взлететь и быстрее оказаться в доме и в роще моей матери. Мы подъезжаем к ручью, по обе стороны которого растут финиковые пальмы. Этот ручей – как нить, завязанная вокруг Шахдада. Ручей несет воду в Шахдад. Мне на память приходит бумажный змей. Шахдад, словно большой зеленый бумажный змей, лежит посреди безводной, бескрайней пустыни, а ручей словно нить, связывающая его с землей. Я не могу насмотреться на пальмы, большие и маленькие деревья и апельсины под пальмами. Я раньше часто пробовал финики с родины матери, но никогда до этого не видел финиковых пальм. Я хочу спрыгнуть с мула и дотронуться до стволов пальм. Стволы пальм обрезаны уступами. Дедушка мне не разрешает сойти. Мошрафи из-за нас еле дышит.

– Насрулла-хан, зачем ты взял с собой этого мальчишку? Такой бедовый и непослушный!

Мы едем по улицам Шахдада. Вдоль улиц тянутся высокие потрескавшиеся стены из глиняного кирпича, сверху которых свисают сухие ветки финиковых пальм и колючки. Из-за стен я вижу пальмы, которые я раньше вообще не видел, а также верхушки мандариновых зарослей.

– Дедушка, а где же дом моей мамы? Когда же мы уже приедем?

Мы проезжаем мимо высокой старой крепости из сырцового кирпича. Я очень пристально смотрю на крепость, и у меня начинает болеть шея. Я очень хочу знать, что находится за этими высокими и полуразвалившимися стенами. Я уже готов опять начать задавать свои многочисленные вопросы, но в это время мы останавливаемся около дома.

– Слезай, вот дом твоей матери.

Я готов спрыгнуть с мула на землю, и в это время Мошрафи берет меня под мышки, приподнимает и ставит на землю. Дверь дома полуоткрыта. Я вбегаю во двор и не знаю, куда дальше идти. Я бросаю взгляд на два маленьких глиняных домика и стою в нерешительности посреди двора. Словно я жду, что мама появится из одного из этих домиков, и я брошусь в ее объятия. Но вместо этого я слышу старческий голос.

– Кто ты, что ты хочешь, мальчик?

Из сада перед двором выходит маленький старичок в войлочной шапке и с серпом в руках.

– Я Хушу, сын Фатимы.

Старичок молчит, смотрит на меня и медленно говорит:

– Да простит Бог грехи Фатимы. Ты память о ней. Как ты вырос!

С улицы доносятся голоса дедушки и Мошрафи, которые разговаривают и прощаются. Я бегу к пальмам и обнимаю дерево. Твердый, плотный и грубый ствол пальмы превращается в объятия мамы. Я прислоняюсь лицом к толстому стволу финиковой пальмы. У меня короткие руки, и я не могу полностью обхватить ствол. Я кручусь и кручусь вокруг пальмы, целую ее, поднимаю голову и смотрю на ветки и листья дерева. Чувствуется легкое дуновение ветра, который раскачивает ветки пальмы. Мне кажется, что ветер развевает волосы моей матери. Темно-рыжий воробей чирикает и щелкает и перелетает с ветки на ветку.

Мне представляется, что мама разговаривает со мной соловьиным языком. На ветках пальмы сухие, прилепившиеся к листьям финики. Я хочу взобраться на пальму. На пальме есть ступени, образовавшиеся от срезанных веток. Я снимаю обувь и с трудом поднимаюсь на несколько ступеней.

Раздается голос дедушки:

– Не лезь, упадешь!

Старичок спрашивает:

– Почему этот мальчик так делает?

– Он сын Казема.

Все знают Казема и его сына. Я не могу подняться выше, но хочется залезть и дотянуться до фиников и соловья. Дедушка берет меня под мышки и снимает с дерева. Я сижу на траве под пальмой и слушаю шум верхушек деревьев, растрепанных, словно волосы; слушаю шум листьев пальмы и пение соловья. Старик готовит мне чай. Он стелет циновку и коврик во дворе. Дедушка сидит на матраце и опирается на подушку. Он закуривает папиросу. Старик насыпает траву мулу. Дедушка смотрит на меня. Я не могу забыть пальму и соловья.

Темно-рыжих соловьев, живущих в финиковых рощах, называют «щелкающие соловьи».

Старик приносит на тарелке финики. Дедушка зовет меня:

– Хушу, иди, поешь финики твоей матери.

Я не иду. Я уже сам нашел финик под деревом. Я сдуваю с него пыль и кладу в рот. Какой он сладкий! Похоже на поцелуй матери. Финик тает у меня во рту.

За домом моей матери расположен сад, который отошел в наследство моему отцу. Мой дедушка хочет продать этот сад некоему Зугани.

Я этого Зугани знаю. Он летом приезжал в Сирч. В траурные дни Ашуры, проводимые в честь имама Хусейна, Зугани играет роль мученика Абу Фазля во время религиозной мистерии. Глаза у него светятся, и у него желтая борода. Когда Шомар, роль которого играет кузнец Мохаммад Хосейн, отрубает Абу Фазлю руку во время спектакля, зрители, мужчины и женщины, вскрикивают от ужаса и рыдают. Я смотрю на Зугани и его невредимую руку, которую ему вроде бы отрубили.

Мы идем по саду за домом. Я вижу несколько невысоких финиковых пальм, одного роста со мной. Я могу дотронуться рукой до их веток и листьев. Я говорю себе: «Эти деревья – символ детства моей матери».

Тети моей матери обнимают меня и целуют. У матери не было сестер и братьев. Вместо них у нее были тети. Когда тети моей матери бывают со мной наедине, они плохо отзываются о семье моего отца.

– Они убили твою мать. Били ее, когда она была больна. Не отвезли ее к доктору, чтобы она умерла. Силой выдали замуж за Казема, который был придурковатый и неумеха, и никто не хотел идти за него замуж.

Я не мог поверить тому, что они говорили. Бабушка говаривала: «Мы сделали для твоей матери все, что могли. Она была не жилец на этом свете».

Мы пробыли в Шахдаде два дня. На второй день после обеда мы собрали свои вещи и отправились в обратный путь в Сирч.

Я сидел на муле впереди дедушки. За спиной остался Шахдад. Дедушка был широк в плечах, и как я ни вертел головой, из-за его спины я не мог видеть исчезавший из вида Шахдад. Передо мной были высокие пустынные горы, возвышавшиеся на краю пустыни. Над горами были облака. Я с трудом поворачивал голову и видел из-под руки дедушки, как мы удалялись от Шахдада и покидали финиковую рощу моей матери. Мы покидали Шахдад, финики из которого я ел каждый год и всегда мечтал увидеть дом и финиковую рощу моей матери.

В хурджине у дедушки были финики, апельсины, мандарины, но мне было не до них. Меня одолевали другие мысли, которые мне внушили в Шахдаде. Раньше мне никто не говорил, что дедушка, бабушка и дядя плохо относились к моей матери, не отвезли ее к врачу в город, когда ей было плохо, и что они нарочно ее убили. Мои тетушки и дядюшки, двоюродные братья и сестры из Шахдада своими рассказами так на меня подействовали, что я стал смотреть другими глазами на моих дедушку и бабушку. Родственники матери настроили меня против них. Они говорили:

– Жители Сирча в основном трусы, драчуны и злодеи.

Дедушка оставил меня с моими родственниками, и они своими речами пытались очернить жителей Сирча.

Я спрашиваю у дедушки:

– Вы убили мою маму, чтобы завладеть ее деньгами, домом и отнять у нее жизнь?

Дедушка начинает злиться. Он догадался, что родственники мамы настроили меня против него. Он нервно бросает:

– Не дури! Родственники твоей матери любят всех ругать и вечно злобствуют.

Мне эти слова дедушки очень не понравились. Когда мы были в Шахдаде, меня все обнимали, плакали от сострадания ко мне. Я был дитя их дочери. Они давали мне апельсины, лимоны и финики, баловали меня. Одна из тетушек моей матери дала мне целых два тумана денег. Я не заметил, чтобы в Шахдаде кто-то с кем-то бранился или кого-то ругал. Как моя бабушка, которая лечила больных, могла не вылечить мою мать, которая, бедняжка, была ее единственной гостьей из Шахдада и женой их сына? А мой дедушка все деньги тратил на прием гостей и не был ни скрягой, ни злодеем.

Наступила ночь, плохая ночь. Мул шел в гору. Его ноги утопали в песке и камне, он фыркал, напрягался и тащил дедушку, меня, хурджин и наши пожитки. Мне чудилось, что родственники отца и матери, жители Сирча и Шахдада, схватили меня за руки и тянут каждый в свою сторону.

Когда дедушка получил деньги от Зугали за сад моей матери, он купил на базаре в Шахдаде шапку с длинной красной кисточкой, которая иногда лезла мне в глаза. Я вспомнил рассказ дедушки о том, как ниточка с его платка свисала у него перед носом, а он думал, что какой-то длинный человек высотой с гору ехал впереди него. Я оторвал ниточку от кисточки и прикрепил перед своими глазами, чтобы тоже увидеть этого высокого человека.

Глава 21

Зендриши, Зенд Борода, говорит дедушке:

– Насрулла-хан, отдай Хушу мне, я его воспитаю.

У Зендриши длинная черно-рыжая борода. При нем всегда длинные желтые и красные четки с боль шими камнями, и он соперничает с другими стариками деревни, с моим дедом и с г-ном Дежанди. У него нет детей. Он состарился и на пенсии. У него два сада – один в Сирче, а другой в Шахдаде. Летом, когда в Шахдаде жарко, он уезжает в Сирч. Он целыми днями сидит у дверей лавки Дежанди и разговаривает с дедушкой и другими стариками.

Вечером дедушка говорит бабушке:

– Зенд хочет взять Хушу себе, воспитывать и отправить в школу.

Дедушка говорит тихо, чтобы мой отец не услышал. Отец спит в углу комнаты, под простыней, и разговаривает громко сам с собой во сне.

Бабушка говорит:

– Он не прав. Мы уж сами, чего бы это нам ни стоило, отправим мальчика в школу. Его дядья помогут мальчику. Да и народ начнет судачить.

Я начинаю думать о собственных садах, доме, будущей жизни и спрашиваю у деда:

– Дед, если я стану сыном Зенда, перейдут ли мне в наследство его сады и дом?

Дедушка в ответ восклицает:

– Этот ребенок уже сейчас думает об имуществе, хозяином которого он станет.

– Я не думаю, что это случится, – говорит бабушка.

Бабушка приготовила суп с помидорами. Я не люблю помидоры. Я обиделся и с утра ушел из дома. Ушел к Зенду Бороде. Он сидел вместе со своей женой Иран-ханум, и они ели гранат:

– Я пришел, чтобы стать вашим сыном. Дома они всегда дают мне помидоры.

Затем я посмотрел на их сад, смерил взглядом его размеры, высоту деревьев, величину дома.

Иран-ханум рассмеялась и говорит:

– Добро пожаловать! Сначала вытри нос, вымой лицо и руки. Мне не нужен сопливый и грязный мальчик.

Я пошел, вымыл руки и лицо и вытер нос.

Иран-ханум поставила передо мной миску с простоквашей и дала кусок хлеба. Она посмотрела на меня и вздохнула.

Я ем простоквашу и смотрю на дверь, стены и обстановку дома и думаю, что это все мое. После их смерти все достанется мне. Иран-ханум спрашивает:

– Когда ты пойдешь в школу?

– В этом году я иду в школу.

Зенд рубит персиковое дерево. Я рассердился и кричу:

– Что ты делаешь?

Он отвечает: «Дерево это не дает плодов, и его тень мешает расти другим деревьям». Дерево упало, на нем было гнездо.

Глава 22

Открылась новая, только что отстроенная школа. Сегодня первый день работы школы и мой первый день, когда я пошел в школу. В школе четыре класса. Старшие дети и их родители принесли столы, скамейки и другую мебель и вещи из «дома Мансура», где располагалась прежняя школа. Два школьных помещения – это классы. В двух других разместились преподавательская и канцелярия. Двор школы – это не двор, а сама пустыня, полная ям, колючек и камней. С одной стороны школы нет стены, а с другой – глиняная стена сада Машаллы. Большое дерево из сада Машаллы через стену выходит к школе. Инжир уже поспел, и дети рвут его и едят.

Не помню уже, кто записал меня в школу. Думаю, это был дедушка, которого сейчас нет – он уехал в город, к дяде Асадулле.

Старшие дети и их родители с лопатами и кирками работают в саду: они выкапывают большие камни и выносят их на носилках со двора. Небольшие холмики они сравнивают кирками, засыпают землей канавы, выдергивают колючки и выносят наружу. Я знаю всех детей, большинство из них – мои родственники. Всего учеников 35 человек. Это Саадулла, Джелаль, Али Ага Мансури, Ирадж Хушманд, Табахи, Таги-заде, Багер Немати и другие. Нас, учеников первого и второго классов, сначала усадили рядами на землю. Я помню, что потом мы собирали небольшие камни в подол своих рубах и заполняли ими ров около школы. Мы также выкорчевывали колючки и травы перекати-поле.

Утром бабушка надела на меня новую рубашку. У меня тетрадь в сорок листов и карандаш. Я боюсь испачкать рубашку. У нас два учителя. Один из них директор. У него в руках указка, и он все время говорит: «Быстро, быстро! Вытащи этот камень! Убери эту кучу земли! Соберите мелкие камни!».

Я впервые увидел волейбольную сетку в этой школе. Мальчишки установили по обе стороны двора школы деревянные столбы и натянули между ними сетку. Вокруг двора школы разбили несколько зеленых участков. Каждый участок отдали под присмотр нескольких детей, чтобы они принесли из дома цветы и маленькие деревья и кусты. Дети должны были принести из дома семена цветов и удобрения. Было решено, что те, чей садик взойдет быстрее всех и будет лучше всех, получат награду.

Мы с Багером Немати получили садик рядом с лестницей, ведущей в классы. У отца Багера Немати был хороший сад, цветы и были удобрения. Отец Багера был хорошим плотником, и он сделал табличку для нашего садика, на которой написал наши имена. Мы установили табличку в нашем саду. Наш садик стал самым лучшим. Я получил первую премию за самый красивый садик в школе. Мне и Багеру перед строем школьников вручили в подарок по карандашу, и дети хлопали в ладоши в нашу честь. Я побежал домой и показал карандаш бабушке. При этом был и мой отец. Когда он увидел карандаш, то забрал его себе. На первой странице моего учебника написано: «Это книга Хушанга Моради». В первом классе моим учителем был г-н Рауфи. Он был простым рабочим в школе, человеком вежливым, знал грамоту и приходил к нам в класс вместо учителя. Он был глуховат, и мы вынуждены были кричать, чтобы он нас услышал.

В тот день отец чувствовал себя хорошо. Каждый раз, когда ему становилось лучше, он хорошо говорил, реже повышал голос, реже разговаривал сам с собой. Он садился на солнышке и читал книгу, старые газеты и журналы, оставленные дядей Касемом. Во время чтения он неожиданно поднимал голову вверх и смотрел на солнце, пока не начинал чихать. После нескольких чиханий ему становилось плохо, и он начинал с кем-то разговаривать. Он разговаривал с кем-то, кого мы не видели, но он видел. Он даже делал в беседе паузы, чтобы расслышать то, что говорил его невидимый собеседник. Он отвечал своему собеседнику.

– Казем, с кем ты разговариваешь?

– Ни с кем, ни с кем.

Иногда он ругался со своим собеседником, поднимал руки к небу и ругался, как будто бьет собеседника. «…Это тебя не касается… я хочу… дерьма объелся… ты не прав… не приду… не приду… оставь меня в покое… что ты ко мне привязался… сумасшедший».

Я хотел увидеть того, с кем отец разговаривал и ругался. Я становился у него за спиной и смотрел в ту сторону, куда смотрел и он. Но я никого не видел. Но отец ощущал присутствие собеседника и видел его.

– Папа, кто это был? С кем это ты ругаешься?

– Ни с кем. Иди, играй! Иди, читай свою книгу, делай свои уроки!

Большей частью он с понурой головой приходил на школьный двор, становился около волейбольной сетки и поворачивался лицом к солнцу. Он открывал рот, и казалось, он хотел проглотить солнечный диск. Учитель и ученики смотрели на него через окно.

– Пришел сумасшедший Казем. Учитель, скажите его сыну, чтобы он вывел его со двора. Сейчас он начнет чихать.

Раздавалось громкое чихание отца во дворе школы. Он громко чихает, так что его голос слышен в конце сада Машаллы, у подножья высокой чинары около его двора. Все уже привыкли к его чиханию. Дети в классе считают: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11. Сейчас ему станет плохо.

Я выбегаю из класса и бегу к отцу:

– Отец, пойдем домой. Я хочу учиться. Почему ты мне мешаешь? Здесь же школа.

– Ну и учись себе. Тебе же никто не возбраняет.

Он разговаривает сам с собой и идет к колонке с водой, расположенной рядом во дворе школы. Он все пьет и пьет воду. Ему нечем заняться. Все его дела – это ходить за мной по пятам. Мне стыдно перед учениками, мне стыдно перед учителем. На занятиях я сажусь рядом с дверью и, когда вижу голову отца, без разрешения выбегаю из класса и прошу его уйти домой. Дети называют меня «сын сумасшедшего Казема». Я стал объектом их шуток и проказ. Мне не нравится ходить в школу.

Я выхожу из школы вслед за отцом. Я беру учебник, тетрадь и ручку и выхожу из школы. Я иду и сажусь в дупло большой чинары возле ручья. Внутри дерева темное дупло. Оно словно маленькая комната, покрытая сухими листьями. Я сажусь на листья и наблюдаю за рекой, коровами, овцами и людьми, которые идут по берегу реки или перепрыгивают по камням.

Я смотрю на все это и рисую. Я рисую раков и лягушек. Сколько бы они ни искали меня, они меня не найдут. Бабушка будет волноваться. Дядюшка Эбрам и его дети тоже ищут меня. Наконец меня находит мой старший молочный брат – сын Эбрама Мальмалу. Он взваливает меня на спину и относит домой. Я иду к нему домой и вместе с Ахмадом играю в их саду.

Сад дядюшки Эбрама находился у подножья горы. В нем росли всякие фрукты и ягоды: абрикосы, персики, орехи, виноград и инжир. Инжир в саду созревал раньше, чем в долине у реки.

В саду у Эбрама был хлев для скотины. Я, Ахмаду и Кашангу днем заходили в хлев. Мы брали высокую тростниковую палку и били по потолку и балкам и сбивали летучих мышей. Когда мы били концом палки по стропилам, то летучие мыши падали сквозь темные балки из своих гнезд на землю. Мы нарушали их дневной сон. Они просыпались, бились о стены, двери и вылетали наружу. Там они натыкались на стволы и ветки деревьев и падали на землю. При дневном ярком свете они были слепыми. Мы налетали и хватали их. Мы силой раскрывали их тучные крылья. Какие же они были длинные, эти крылья!

Я смотрю в открытые глаза летучих мышей, которыми они ничего не видят. Я кладу руку им на грудь и слышу, как у них от страха трепещет сердце. Они не шевелятся. Я смотрю на черные жилы у них на крыльях. Летучая мышь – это кусок темного дрожащего и трепещущего мяса. У нее маленькая голова и то ли клюв, то ли рот. Я связываю ей ниткой концы крыльев, концы веревки привязываю к веткам и вешаю на них летучую мышь. Она начинает биться изо всех сил. Она дрыгает ногами. У нее острые когти. Они царапают мне руки. Когда мышь вцепляется мне в руку, Кашангу кричит: «Хушу, береги голову! Мышь может клюнуть тебя в лицо, в глаза».

Мышь, напуганная, бьющаяся и шальная от бессонницы, освобождает крылья от веревок, падает и теряется в траве.

Сад прилепился к горе. Мы с Ахмаду идем в горы, чтобы в долине и под порослью найти ежей и зайцев. Мы высматриваем в траве и под камнями, прилепившимися к горам, свою добычу и напеваем стишок:

– Ребята, спешите быстрее ко мне. Нашел я добычу в гнезде.

Мы много знаем о проклятии и мести птиц и животных. Я хорошо помню о кошке, которая мне отомстила.

К нам в дом приходила чужая кошка, бродячая кошка. Очень она нас доставала. Ела наших цыплят. Уронила фарфоровую миску с подоконника и разбила ее. Бабушка сказала: «Хушу! Поймай ее. Посади в мешок, отнеси в верхнюю деревню и выпусти там. Чтобы она не вернулась сюда снова».

Мы с Ахмаду с огромным трудом поймали эту кошку и посадили в мешок. Не буду говорить, как сильно она нас поцарапала и покусала.

Наконец я несколько раз ударил ее по голове и посадил в мешок. Я завязал мешок, отнес кошку в верхнюю деревню и отпустил под старым сгоревшим деревом. На следующий день она вновь объявилась. Я снова поймал ее. Отнес за деревню и отпустил там. Прошел еще день, и она снова пришла. Я позвал Ахмаду. Бабушки не было дома. Мы посадили кошку под деревянную корзину. Я вытащил хвост кошки из-под корзины и потом отрезал его. Хвост дрожал у меня в руках. Кошка была еще жива. Из раны у нее текла кровь. Мы отпустили кошку, и она удрала без хвоста. Она отбегала на некоторое расстояние, останавливалась и смотрела назад, на меня и на хвост, оставшийся у меня в руке, и мяукала. Мы побежали вслед за ней. Я повторял: «Иди, возьми свой хвост!» Она убежала и больше не появлялась.