Текст книги "Крылья безумия"

– Я не нахожу эту шутку очень смешной, – сказал Питер.

– Вы понимаете, что я имею в виду, Стайлс? – спросил Уидмарк. – Если вы знаете того, кто нажимает кнопку, у вас всегда есть преимущество.

Питер стоял не шелохнувшись, пристально глядя на крупного человека за письменным столом. Эта интерлюдия с пистолетом наверняка была не чем иным, как хорошо продуманным спектаклем. И все-таки Питер спрашивал себя, не заключено ли какой-то доли истины в том утверждении Уидмарка, что, поменяйся они местами, тот, ни секунды не колеблясь, пустил бы в ход свой пистолет. Чарли Биллоуз предупреждал его. Фанатизм ни перед чем не остановится. Вы можете высмеивать армию генерала и подобные экстремистские группы, расположившиеся по всей стране, но сам этот человек был вовсе не смешон.

– А теперь, когда мы закончили с вашим псевдореалистическим фарсом, – сказал Питер, – нельзя ли перейти к тому, ради чего мы сюда пришли? Вы собирались дать свое истолкование истории с Минафи.

Уидмарк стряхнул пепел длинной сигары и какое-то время сидел, уставившись на тлеющий конец.

– Я не уверен, что мы не прошли той стадии, на которой можно добиться чего-то, призывая вас к здравомыслию, Стайлс. Вы уже привержены тому образу мыслей, который медленно, но верно разрушает наш мир.

– Наш?

Уидмарк сделал нетерпеливый жест своей крупной ладонью:

– Там, в розарии у Дома Круглого стола, вы сказали, что вас тронуло представление «Звук и свет». Так вот, мистер Стайлс, это была история храбрых людей, которые сражались за свободу, справедливость и добропорядочное общество. Вы растрогались, но ваш способ защищать это бесценное достояние, переданное нам нашими праотцами, состоит в том, чтобы встречать расползающуюся отраву социализма словами и символическими жестами. Вы позволили открыть двери клетки, и дикие звери коммунизма вцепились в наши глотки. Мы ведем войну во Вьетнаме не ради победы, а чтобы удержать этот ничего не значащий клочок земли. Мы позволяем накладывать вето на свои решения и помыкать собой в Организации Объединенных Наций. Если мы не обернемся и не начнем биться за победу, Стайлс, мы превратимся в рабов коммунистического монстра.

– Вопрос в том, как мы будем биться за победу, – сказал Питер. – Будет ли победа что-то значить, если для ее достижения пожертвуют всеми нашими идеалами – самими свободами, за которые сражались люди из Дома Круглого стола? Давайте перестанем произносить друг перед другом речи. События вокруг Минафи начались с акции, которую ваш совет попечителей предпринял в университете. Вы отказали одному из профессоров в праве на инакомыслие.

Уидмарк крепко стукнул кулаком по письменному столу. В первый раз в серо-зеленых глазах сверкнул огонь.

– Этот человек… этот профессор сделал публичные заявления, смысл которых в том, что он приветствовал бы поражение Америки во Вьетнаме. По существу, он бы приветствовал гибель тысяч американских парней на поле боя. Он поощрял тех, кто сжигал свои призывные повестки, кто отказывался от несения военной службы по религиозным или каким-то иным соображениям. Он высмеивал долг, честь и страну. Неужели вы считаете, что такому человеку можно позволить распространять это евангелие государственной измены в огромном университете?

– Я считаю, что ему нужно позволить выражать свое мнение. Я считаю, что у нашей молодежи есть право самостоятельно принимать решения, выслушав все аргументы всех сторон по данному вопросу. Если мы не доверяем нашей молодежи в поисках истины, мы уже мертвы.

– Вот в чем суть наших разногласий, мистер Стайлс, – сказал генерал. Его голос походил на раскаты грома. – Мы учим младенца истине. Мы растолковываем ему разницу между правильным и неправильным. Мы учим его десяти заповедям. Эти истины не меняются, по мере того как он становится старше. Но вы говорите, что, когда он достигает студенческого возраста, он волен отбросить эти основополагающие понятия и слушать проповедников зла. А мы с вами – Боже ты мой! – должны в качестве налогоплательщиков оплачивать вражескую пропаганду в виде жалованья профессорам-коммунистам. Истина это истина! Пока вы тратите время на философские диспуты, враг уже зашел в ворота. Время для задушевных разговоров уже исчерпано. Настало время схлестнуться с врагом лицом к лицу. Если наше правительство, в которое просочились либералы с промытыми мозгами, не способно понять, что то, с чем мы столкнулись сегодня, это вопрос жизни и смерти и отсрочки не будет ни у одной из сторон, значит, те из нас, кто видит истину таковой, какова она есть, и опасность таковой, какова она есть, должны брать дело в свои собственные руки.

– И потому вы подстраиваете смерть такого человека, как Сэм Минафи, – сказал Питер, стараясь не повышать голоса.

– Его смерть никем не была подстроена.

– Город был наводнен дополнительными полицейскими подразделениями и сотнями ваших молодчиков из АИА, готовых открыть пальбу при малейшем поводе, который им, кстати, так и не предоставили.

– Мы собрали наши силы, чтобы обезопасить себя от любого непредвиденного обстоятельства, – возразил Уидмарк. – Эта толпа пришла сюда, чтобы посмеяться над нами, позубоскалить над тем, за что мы стоим здесь, в Уинфилде. Было вполне вероятно, что их доведут до такого состояния ума, которое выльется в уничтожение имущества, возможно, в осквернение исторического монумента истинной демократии, за которую наши предки сражались и умирали. У нас было право на то, чтобы подготовиться к защите нашего города, нашего наследия, наших жизней от такой толпы. Чокнутый парень взял дело в свои собственные руки. Вероятно, этот страдалец, которого пресса назвала недоумком, был мудрее нас. Мудрее, чем были вы несколько минут назад, мистер Стайлс. У него была винтовка, и он пустил ее в ход против врага, не дожидаясь публичной провокации. Мы ждали провокации двадцать пять лет назад в Перл-Харборе. Это едва не погубило нас. Скорее всего, этот парень инстинктивно был прав. Необязательно дожидаться открытых действий, когда знаете, кто враг.

– Так значит, вы одобряете убийство Сэма Минафи, – сказал Питер очень спокойно.

– В принципе да, – сказал Уидмарк. – Фактически – нет. Я не одобряю его по тактическим соображениям. Благодаря вам и вам подобным из этого устроили настоящую свистопляску. Смерть Минафи была не настолько полезна, чтобы ее оправдать. Теперь начнется рыдание по нему. Мы подвергнемся оскорбительным атакам со стороны таких людей, как жена Минафи и вы, сэр, и сотен других. Минафи не был настолько важен.

– Ты бесчувственный сукин сын, – сказал Питер.

Генерал сидел, не шевелясь, в своем кресле, матовые глаза сузились, неотрывно глядя на Питера.

– У меня такое предчувствие, что вы еще доставите нам хлопот, мистер Стайлс, – сказал он. – Я в некотором долгу перед вами за обходительность, проявленную вами по отношению к Эйприл сегодня вечером. Я сполна отдаю сейчас этот долг, предупреждая вас. Слова – это ваше оружие. Мы же не станем дискутировать с вами, сэр. Если вы заставите нас форсировать события, то обнаружите, что наше оружие – более примитивное по своей концепции и разящее наповал. Спокойной ночи, мистер Стайлс.

«И не надейтесь, что коварный удар нанесут не в спину…» – говорил Чарли Биллоуз. Пока Питер отворачивался от генерала и выходил из кабинета в мрачный холл, он чувствовал, как легкий холодок пробегает вдоль позвоночника. Было что-то невероятное в этой короткой встрече с Уидмарком.

Ему начинало казаться, что возможно практически все. Все это замечательно – рассуждать про «экстремистов» и мысленно их высмеивать, но заключенный в Уидмарке потенциал насилия вызывал страх. Высокопоставленные люди, возможно, отмахнутся от генерала как от полоумного, но, прежде чем с этим человеком и его сторонниками будет покончено, они могут собрать бессмысленную жатву крови и человеческих жизней. Они были заряжены, взведены и нацелены на каждого, кто стоял у них на пути. Питеру представлялось, что на нем нарисованы отчетливо видные мишени, спереди и сзади.

Он протянул руку к парадной двери, когда кто-то окликнул его по имени. Он повернулся и увидел женщину, быстро идущую к нему по выложенному каменными плитами полу. Она была довольно высокая, прямая, с раскованной, уверенной походкой. Даже неискушенный мужской глаз мог разглядеть, что бездна усилий, денег и вкуса употреблены на то, чтобы создать эту женщину. Летнее ситцевое платье, обманчиво простенькое, не было снято с вешалки для готовой одежды. Черные туфли-лодочки на высоких каблуках тоже были изготовлены на заказ. Подкрашенные глаза и ярко-красный рот были произведениями искусства. Инстинктивно Питер понял, что это Эмма Поттер Уидмарк, ангел Дома Круглого стола и мать Эйприл Поттер. Занятный вопрос промелькнул в голове у Питера, пока она шла к нему, протянув руку. За холеной внешностью, делавшей Эмму Поттер Уидмарк в высшей степени привлекательной для ее возраста особой, угадывалась очень сильная и энергичная личность. Кто выживет при лобовом столкновении между этой женщиной и властолюбивым мужем?

– Вы поссорились с генералом, мистер Стайлс, – сказала она. – Мне знакомы эти симптомы. – Ее рукопожатие было крепким, но быстрым. Голос – хрипловатым. От чрезмерного количества сигарет или неумеренного количества выпивки? – Я – Эмма Поттер. Эмма Поттер Уидмарк.

– Я в этом не сомневался, – сказал Питер. – Да, ваш муж и я расходимся практически во всем. Надеюсь, ваша дочь благополучно добралась домой.

– Я ждала, чтобы поблагодарить вас за это, – сказала она.

– Меня не за что благодарить. Я собирался отвести ее домой, когда появился генерал.

– Думаю, вы имеете право получить объяснение, – сказала Эмма Уидмарк.

– Нет, разве что вы хотите его дать. Ваш муж сказал, что у Эйприл нервное расстройство. Что вчерашнее насилие снова вывело ее из равновесия.

Эмма Уидмарк повернулась к одному из кресел с высокими спинками возле огромного каменного очага. Она села в него, ее голова откинулась назад. Она походила на очень современную королеву на очень современном троне.

– У вас не найдется сигареты, мистер Стайлс? – спросила она.

– Извините, я курю трубку. Наверное, я мог бы найти ее для вас?

– В этом нет необходимости, – сказала она. Очень проницательные серые глаза изучали Питера пристально, вдумчиво. – Конечно, я знаю кто вы такой, мистер Стайлс, и почему вы здесь. Мне хотелось бы думать, что Эйприл не будет фигурировать в материале, который вы наверняка напишите об Уинфилде и вчерашней трагедии.

– Я не представляю, каким образом она могла бы фигурировать в этом материале, – сказал Питер.

– Вы ведь будете перемывать косточки всем Уидмаркам, мистер Стайлс, нравится нам это или нет. В этом и заключается репортерская деятельность. Но я хотела бы напомнить вам, что Эйприл – не Уидмарк. Она – моя дочь от первого брака.

– Я это знал.

На какой-то момент тщательно подкрашенные веки накрыли серые глаза, как будто Эмма Уидмарк вдумчиво оглядывалась в прошлое.

– Мой первый муж был очень мягким человеком, – сказала она в следующий момент. – Он совершенно не умел конфликтовать. Он не был отходчивым. Когда его обижали, рана навсегда оставалась открытой. Он умер от таких ран, и некоторые из них, боюсь, нанесла я. Эйприл, к несчастью для нее, похожа на отца. Одно тяжелое разочарование лишило ее способности вести повседневную борьбу за жизнь.

Питер наблюдал за ней, стараясь воздержаться от комментариев.

– Я рассказываю вам об этом по секрету, мистер Стайлс, потому что хочу, чтобы вы разобрались в том, что произошло сегодня вечером. – Ее губы дрогнули в слабой, горькой усмешке. – Когда вас обнимает, страстно целует совершенно незнакомый человек, тут требуется объяснение. Я порой думаю, что в нормальном мире, то есть в таком, где мы действовали бы, повинуясь таким вот порывам, не оскверняя их словами, мы были бы счастливее.

– В вас говорит писательница, но не мать, – не удержался Питер.

– Совершенно верно, мистер Стайлс. Три года назад Эйприл влюбилась в молодого человека, который приехал в Уинфилд на лето. Ей было семнадцать, ему двадцать два – он только-только закончил университет. Тони Редмонд – Энтони Редмонд.

Он был чудесным парнем. Он нравился мне. А Эйприл просто была безумно в него влюблена. Боюсь, она почерпнула некоторые свои романтические представления из романов своей матери. Казалось, у Тони вполне серьезные намерения. Он пару лет занимался аспирантской работой, а потом заговорил о женитьбе. Было почти больно наблюдать за счастьем Эйприл.

В конце того лета я уехала дней на десять – с лекционным туром. Под конец первой недели я получила телеграмму от генерала, где говорилось, что Эйприл серьезно больна. Я вылетела домой с западного побережья. – Один уголок красного рта слегка дернулся. – Я застала Эйприл с сильным жаром и в бреду. Мой муж рассказал мне, чем это было вызвано. Тони Редмонд бросил ее – исчез, не объяснив ни слова. Только короткая записка, где всего лишь говорилось: «Прощай навеки». Мой муж пытался его разыскать, но Тони как в воду канул. Он так и не вернулся и, очевидно, никогда не вернется. Долгие месяцы Эйприл жила в мире, полностью сотканном из фантазий. Она восприняла историю, которую вы слышали в программе «Звук и свет», как свою собственную. Она жила в другом времени, другом мире, постоянно ища свою утраченную любовь. Война увела этого возлюбленного-революционера у его Эйприл. Это было легче принять, чем необъясненное исчезновение Тони. Когда она ускользала из-под нашего надзора, она подходила к любому, кого заставала в Доме Круглого стола, – как подошла к вам сегодня вечером. Наконец, длительный курс психотерапии снова вернул ее в настоящее. Я не уверена, что это было лучше, потому что теперь она живет с отторжением, которого не в состоянии вынести.

Но у меня была надежда, что когда-нибудь появится кто-то другой. Вчера мы с ней стояли на балконе над парадным входом в Дом Круглого стола, когда застрелили Сэма Минафи. Я слышала, как она вскрикнула, – посмотрела на нее и увидела, что она снова ушла в себя, обратно в спасительную нереальность.

– А тайна Тони Редмонда? – спросил Питер, когда она замолчала.

– Я потратила уйму денег, пытаясь выйти на его след, – ответила Эмма Уидмарк. – Никого из его семьи нет в живых. Друзья рассказали мне, что он решил, поддавшись минутному настроению, уехать в Европу – чуть ли не навсегда. Никто не мог – или не желал – сказать мне, где его найти. Я пыталась найти какие-то зацепки через государственный департамент. У генерала там есть друзья. Мы пару раз нападали на его след, но он всегда опережал нас. А потом он был зачислен в списки пропавших без вести при пожаре грузового судна в Средиземном море. Погиб ли он или воспользовался ситуацией как средством, чтобы навсегда замести свои следы, я не знаю.

– Эйприл знает, что он, вероятно, мертв?

– Да, но поскольку в этом нет полной уверенности, она цепляется за один шанс из миллиона, чтобы убедить себя, что он может вернуться.

– Мне жаль, – сказал Питер. – Жаль ее, жаль вас.

С левой стороны открылась дверь кабинета и появился генерал Уидмарк. Он подошел к ним, снова вооруженный терновой тростью, извлеченной из орудийной гильзы за дверью. Его лицо потемнело от гнева. У Питера появилось ощущение, что он вот-вот подвергнется внезапному нападению. Но гнев генерала был обращен не на него.

– В городе черт знает что творится, – сказал он своей жене. – Только что звонил Бен Лорч. Какая-то шпана вломилась в местный мотель и забила человека насмерть. Как назло, он был одним из друзей Минафи. Бен считает, что это может вызвать нежелательную реакцию со стороны законодательного собрания штата. Эти ублюдки рады подловить нас на чем-нибудь таком. – Серо-зеленые глаза обратились на Питера. – Интересно, а вы знали этого человека, Стайлс? Его звали Биллоуз, Чарльз Биллоуз.

Часть вторая

Глава 1

Было около десяти часов, когда белый «ягуар» Питера затормозил перед «Уинфилд-Армс». В городе было тихо. Люди, жившие в красивых белых домах вдоль тенистой главной улицы, заперли свои двери и повернулись спиной к правде жизни.

У Питера было такое чувство, что он живет в кошмаре. Генерал не мог быть реальным. Эмма Поттер Уидмарк была не реальным человеком, а персонажем одной из своих книг.

Девушка, вцепившаяся в него в розарии Дома Круглого стола, находилась за тысячи миль от реальности. Наконец, весть о том, что Чарли Биллоуз мертв, просто не могла соответствовать действительности.

Наверняка все это выдумка, подобно представлению «Звук и свет», хитроумно сконструированному, совершенно неправдоподобному.

И все-таки дело обстояло именно так.

Портье у регистрационной конторки в «Уинфилд-Армс» держал ключ для Питера наготове, когда тот пересек вестибюль.

Из бара доносились звуки плавной музыки и приглушенные голоса, перемежающиеся взрывами беззаботного смеха.

Питер проигнорировал ключ.

– Как я понимаю, в городе разыгралась новая трагедия, – сказал он. – В каком-то мотеле. Вы можете сказать мне, где он находится?

– Примерно в миле езды отсюда по шоссе номер четыре, – объяснил портье. – Это человек, с которым вы выпивали сегодня после обеда, не так ли?

– Так мне сообщили, – сказал Питер.

– Поедете на юг по Главной улице и свернете направо на первом перекрестке, – сказал портье.

Мотель «Ор-Хилл» был островком активности в сонном поселке. Это было ультрасовременное сооружение, не гармонировавшее с общим старинным обликом Уинфилда, выстроенное в форме подковы. Полдюжины машин полиции штата были припаркованы на переднем дворе. Карета «Скорой помощи» была подогнана задним ходом к одному из боксов для постояльцев. Повсюду сверкали огни. Когда Питер заехал во двор, из темноты, помахивая фонариком, вышел полицейский. Питер остановился, и он подошел сбоку к машине.

– Вы постоялец? – спросил полицейский.

– Нет.

– Тогда проезжайте, – махнул он фонариком.

Питер полез во внутренний карман пиджака за бумажником и достал карточку представителя прессы.

– Когда капитан Уоллас будет готов, он сделает заявление, – объяснил страж порядка. Он продолжал смотреть на карточку представителя прессы, хмуря брови. – Питер Стайлс, – сказал он. – Вы друг покойного, не так ли?

– Я его знаю.

– Думаю, капитан хотел бы с вами переговорить, – сказал полицейский. – Поставьте машину рядом с каретой «Скорой помощи».

Питер припарковал «ягуар» и вышел. Полицейский шел рядом с ним. Он первым прошел к двери бокса и открыл его. Внутри царил разгром. Мебель была разбросана, стул сломан. Голая электрическая лампочка освещала место происшествия, остатки стеклянного абажура валялись на полу чуть поодаль. Тело было прикрыто куском брезента. Чувствовался слабый, тошнотворно-приторный запах крови.

Капитан Уоллас совещался с Фрэнком Грэдуэллом, окружным прокурором. Фотограф укладывал свое оборудование в черный кожаный чемоданчик. Уоллас повернул голову:

– Ну что там еще, Макадам?

– Это Питер Стайлс, – доложил полицейский Макадам.

Уоллас и Грэдуэлл с интересом посмотрели на Питера.

– А мы вас ищем, Стайлс, – сказал Грэдуэлл. – Нам дали понять, что вы знали Чарльза Биллоуза, выпивали с ним в «Армс» сегодня после обеда. Где вы были?

– В гостях у генерала Уидмарка, – ответил Питер.

Уоллас и Грэдуэлл обменялись быстрыми взглядами.

– Нам нужно провести официальное опознание, – сказал Уоллас. – Вы не против того, чтобы взглянуть на него?

Полицейский капитан не стал дожидаться ответа. Он наклонился и стянул брезентовое покрывало. Насильственная смерть не была чем-то новым для Питера. На полях сражений в Корее, во Вьетнаме и на протяжении своей репортерской деятельности он научился смотреть на трупы без эмоций.

Живой человек перестал существовать, и осталась только бесполезная оболочка.

– Это Чарльз Биллоуз, – сказал он.

– Вы не подскажете, как связаться с его семьей? – спросил Уоллас.

– Нет. Сегодня, после обеда, я повстречался с ним в первый раз, – сказал Питер. – Я почти ничего о нем не знаю, кроме того, что он преподавал политологию в университете. Тамошние власти смогут предоставить вам данные на него.

– Вы знаете, что он делал в Уинфилде? – спросил Грэдуэлл. Его глаза расплывались за толстыми линзами.

– Мы знаем, что он был другом Минафи, человека, которого застрелили здесь вчера, – сказал Уоллас. – Он отвез миссис Минафи домой. Мы с ним перебросились парой слов. Вы знаете, почему он вернулся в Уинфилд?

– Вероятно, по той же самой причине, по которой и я здесь нахожусь, – сказал Питер.

Лицо Уолласа помрачнело:

– Это по какой же?

– Из любопытства.

– Вы – писатель, – сказал Грэдуэлл. – Вы собираете материал. Биллоуз не был писателем.

– А чтобы собирать материал, обязательно нужно быть писателем? – спросил Питер. – Когда материал – о хорошем друге?

– Вы были другом Минафи? – спросил Уоллас.

– Близким другом, – сказал Питер. – Что здесь произошло? Мне хотелось бы разобраться. Как друг Минафи, я хотел бы знать, что происходит с друзьями Минафи в вашем тихом маленьком городке, капитан.

– Мы точно не знаем, – быстро проговорил Грэдуэлл. Он, казалось, почуял, что капитана Уолласа можно довести до того состояния, когда он ляпнет сгоряча что-нибудь лишнее. Очевидно, точка кипения у капитана располагалась довольно низко. – В мотеле нет никого, кто контролировал бы приход и уход. Соседний бокс тоже пустовал. Владелец находился в центральной секции. Он услышал какой-то переполох – звон бьющегося стекла и такой звук, как будто кто-то крушит мебель. Он выскочил на улицу с фонариком как раз в тот момент, когда от фасада этого бокса отъезжала машина. Темного цвета, а какая именно, он затрудняется сказать. Он видел ее только сзади. Он то ли не смог разглядеть номерного знака, то ли не обратил внимания. Он пришел сюда, чтобы выяснить, что происходит, и застал Биллоуза мертвым. И вызвал нас.

– От чего наступила смерть? – спросил Питер. – Насколько я понимаю, никаких выстрелов не было.

– Нет. Доктор не нашел ничего, кроме того, что ему размозжили голову. Вероятно, какой-то дубинкой. Мы думаем, что Биллоуз воспользовался стулом, чтобы защититься. Он, должно быть, сам нанес несколько ощутимых ударов, прежде чем они сбили его с ног.

– Там было больше одного человека?

– Мы не знаем.

– Вы сказали «они» – перед тем, как «они» сбили его с ног, вы сказали.

Грэдуэлл пожал плечами.

– У меня складывается такое впечатление, – нехотя сказал он.

– А отпечатки пальцев?

– Ничего, что могло бы помочь.

– Мы думаем, что это была неудачная попытка ограбления, – сказал Уоллас.

Питер неожиданно для себя рассмеялся.

– Да неужели? – сказал он. – А разве что-нибудь пропало? Деньги? Вещи исчезли?

– Никаких особенных вещей у него с собой не было, – сказал Грэдуэлл. – Маленький дорожный рюкзачок. Двадцать три доллара и кое-какая мелочь в его карманах. Мы думаем, что это затевалось как ограбление по принципу «пан или пропал». Он оказал такое сопротивление, что им пришлось обратиться в бегство.

– После того, как они его убили.

– Да, – сказал Грэдуэлл.

– У вас есть версия получше? – спросил Уоллас, сдвинув брови.

– Я мог бы сделать полдюжины более удачных догадок, – сказал Питер. – Для начала я бы сказал: вы можете смело полагаться на тот факт, что это не делалось на авось. Кто-то пришел сюда, чтобы добраться до него, – и добрался.

– У него не было знакомых здесь, в городе, – сказал Грэдуэлл. – Никто из уинфилдских не знал его до вчерашнего дня.

– Мне это известно.

– Тогда нет никаких причин, по которым кто-то в городе пошел бы его убивать, – сказал Уоллас. – Здесь его никто не знал. Так что возможно кто-то проследовал за ним сюда от его собственной вотчины и убил его.

– Для вас это было бы как нельзя лучше, – сказал Питер.

– К чему это вы клоните, мистер Стайлс? – спросил Грэдуэлл.

– Как бы вы ни старались, – сказал Питер, – вы не можете отскрести этот город дочиста от того, что произошло здесь вчера. Меня интересует, что случилось в действительности. Биллоуза тоже это интересовало. У меня такое чувство, что мне не следует ни к кому поворачиваться спиной.

– Если вы считаете, что вам требуется защита, так попросите о ней! – вскинулся Уоллас, повысив голос.

– Да, но кого попросить? – сказал Питер.

– Если вы что-то затеваете против городских правоохранительных органов, то вам лучше проявить осмотрительность, – предупредил Уоллас.

– У вас что-то на уме, мистер Стайлс, – сказал Грэдуэлл с некоторым нажимом.

– У меня на уме этот город, – с горечью сказал Питер. – Три убийства за менее чем двадцать четыре часа делают его интересным городом.

– Три убийства! – взорвался Уоллас. – Минафи и этот Биллоуз. Кто еще?

– Молодой Смит, – сказал Питер.

– Это не было убийство! – сказал Уоллас. – Его забила толпа после того, как он застрелил Минафи. Это нельзя называть убийством.

– А я называю, – сказал Питер. – И Биллоуз тоже называл.

– Я понимаю ход ваших мыслей, – отозвался Грэдуэлл. – Конечно же вы заблуждаетесь, но я вас понимаю.

– Вы пытаетесь доказать, к своему удовлетворению, что молодого Смита убили не для того, чтобы помешать ему рассказать, где он почерпнул идею застрелить Сэма Минафи? – спросил Питер.

– До какого же сумасшествия вы способны дойти, ей-богу! – буркнул Уоллас.

– Проведя некоторое время в Уинфилде, я решил, что сумасшествию нет пределов, капитан, – сказал Питер.

– Я уважаю вас, мистер Стайлс, – сказал Грэдуэлл. – Я знаю вашу работу и вашу репутацию. Меня удивляет, что вы пытаетесь буквально из ничего состряпать дело против АИА.

– А это мертвое тело тоже соткано из воздуха, мистер Грэдуэлл? – поинтересовался Питер. – Убедите меня, что это случайное ограбление, и, может быть, я передумаю. Могу я что-нибудь еще для вас сделать?

– Просто не споткнитесь! – сказал Уоллас.

– Не рассчитывайте на это, – сказал Питер. – Мне не терпится сделать Уинфилд знаменитым.

Гнев – изнурительная вещь. Не гнев побуждал Питера дразнить полицейского капитана и окружного прокурора, но в процессе этого напряженного разговора гнев кипел и клокотал в его душе. Через пять минут спора с этими двумя Чарли Биллоуз, сравнительно малознакомый Питеру человек, стал для него предметом борьбы, наряду с Сэмом Минафи. Но эти два предмета борьбы различались между собой. Сэм был мертв, потому что персонифицировал точку зрения, которая вызывала истерическую злобу у полоумного убийцы. Озлобление старательно подогревалось, в этом Питер был уверен, но оно не было направлено на Сэма как такового. Если бы вчера днем кто-то другой взошел по ступенькам парадного входа в Дом Круглого стола, чтобы произнести речь, протестуя против увольнения левого университетского профессора, он тоже сделался бы мишенью Олдена Смита. Но зверская расправа с Чарли Биллоузом была все-таки, определенно, чем-то другим.

Чарли Биллоуза специально выследили и убили. Питеру казалось маловероятным, что это было просто перенесением ненависти на идеи, носителем которых являлся Сэм Минафи.

Казалось маловероятным, чтобы два-три разгоряченных члена АИА, выпивая в местном баре, сказали: «Еще один участник этого марша протеста до сих пор в городе. Пойдем завалим его». У Питера сложилось впечатление, что в Армии за исконную Америку существовала железная дисциплина, введенная генералом Уидмарком. После убийства Сэма наверняка была отдана команда затаиться. Генерал Уидмарк ясно дал понять, что убийство Сэма ему было совсем ни к чему.

«Герой стоит у меня на пути, – сказал он. В его голосе звучала неподдельная тревога, когда он сообщил своей жене и Питеру о гибели Чарли. – …Нежелательная реакция со стороны законодательного собрания штата».

Это второе убийство наверняка привлечет повышенное внимание к Уинфилду извне. Генерала не радовала ни та ни другая смерть.

Проблема генерала, думал Питер, пока медленно ехал обратно к «Уинфилд-Армс», в том, что основополагающие компоненты его организации – фанатизм, ненависть, страх и истерия. Вы играете на всем этом, чтобы сколотить армию из своих приверженцев. Что касается армии как таковой, то вы можете править железной рукой, что касается отдельно взятых людей, которых доводят до определенного душевного состояния, то вы не можете остановить вспышки насилия. В относительно нормальной атмосфере хорошие друзья могут дойти чуть ли не до драки в ходе политической дискуссии. В атмосфере, созданной генералом, крайности насилия были абсолютно в порядке вещей.

В течение последних нескольких часов в голове у Питера вызревал образ какого-то человека из АИА, забавлявшегося тем, что он взбалтывал в Олдене Смите ненависть, уже выкристаллизовавшуюся в нем под воздействием пьяницы отца и гулящей матери.

Было, наверное, какое-то извращенное удовольствие в том, чтобы довести парня до состояния, в котором совершают убийство. Но когда это произошло, архитектору этого преступления пришлось защищать себя. Если бы умный газетчик или честный полицейский пробился бы к парню, то человеку, ответственному за это, угрожала бы опасность не только со стороны сил правопорядка, но и со стороны самого генерала Уидмарка.

Ставки генерала в этой игре были слишком уж высоки, чтобы подвергаться риску из-за ничем не оправданного насилия в неподходящее время.

Тот факт, что никто не был арестован, даже допрошен в связи в убийством Смита, предполагал услужливую слепоту со стороны местных властей. Весь город хотел предать забвению этот аспект дела. Редактор местной газеты выдвинул свою версию, но не желал печатать о ней ни слова.

Чарли Биллоуз разделял эти соображения. Он находился в Уинфилде, потому что считал: где-то в городе он, возможно, увидит лицо, которое он помнил, – лицо человека, который стоял рядом со Смитом в толпе, когда застрелили Сэма. Когда они расстались после выпивки, у Биллоуза не было никакой зацепки, даже смутных воспоминаний о лице. Что произошло, пока Питер совершал экскурсию к Дому Круглого стола, смотрел и слушал представление «Звук и свет» и проводил время с семьей Уидмарков? Чарли, должно быть, пошел искать лицо, которое он не мог вспомнить. Куда он мог пойти? Он мог лишь попытать счастья в нескольких пристойных питейных заведениях в городе, в полудюжине закусочных. Его бы не впустили в местный загородный клуб или в мужской клуб на Главной улице. Он мог, конечно, отреагировать на лицо, которое увидел на улице. Что потом? Неужели Чарли был настолько неблагоразумен, чтобы схлестнуться с этим человеком там же, не сходя с места? А может, они просто встретились взглядами, и этот человек понял, что его узнали, и, в свою очередь, узнал Чарли?

Можно гадать всю ночь напролет и не прийти ни к какому ответу. По тому, что Чарли предостерегал Питера, было совершенно ясно, что сам он осознавал опасность. Если бы он увидел то лицо, которое искал, вряд ли он выдал бы себя и стал действовать столь опрометчиво. Осталось бы проделать элементарную сыскную работу, работу того рода, которой хорошему репортеру приходится заниматься каждый день своей жизни. Было начало шестого, когда Питер расстался с Чарли в баре при «Армс». Нападение на Чарли в мотеле произошло около девяти часов. Где он был между пятью и девятью? Где обедал? С кем разговаривал? Существовал ничтожный шанс, что станут известны какие-то обстоятельства, которые позволят прийти к очевидным умозаключениям.