Текст книги "Блаженны кроткие… Священномученик Сергий Лебедев, последний духовник Московского Новодевичьего монастыря. Жизненный путь, проповеди, письма из ссылки"

Амвросиевская (Ирининская) церковь Новодевичьего монастыря. Вход в трапезную часть. 1920-е годы

ГА РФ

Амвросиевская церковь. Иконостас

ГА РФ

Амвросиевская церковь. Интерьер трапезной

ГА РФ

Амвросиевская церковь. Интерьер. Иконостас трапезной

ГА РФ

Амвросиевская больничная церковь. Современный вид

ГА РФ

11 июня член Президиума ВЦИК Смидович направил в Президиум Моссовета сообщение о том, что Президиум ВЦИК принял к сведению постановление Президиума Моссовета о ликвидации отправления культа в Донском, Новодевичьем и Симоновом монастырях и оставил просьбу верующих о пересмотре постановления без удовлетворения. Верующим было предложено «удовлетворять свои религиозные потребности в церкви так называемых Семи Вселенских соборов[111]111
  В ряде других источников храм называется церковью «Седьмого Вселенского Собора».


[Закрыть], находящейся на расстоянии одной четверти километра от Новодевичьего монастыря»[112]112
  ЦАГМ. Ф. 1215. Оп. 3. Д. 109. Л. 40.


[Закрыть].

Церковь Святых отцов VII Вселенского Собора (Седьмовселенская)

Фотоархив ПСТГУ

9 августа 1929 года община церкви Семи Вселенских соборов приняла «предметы культа» Амвросиевской церкви, и 12 августа последний храм Новодевичьего монастыря был закрыт.

Но в феврале следующего года была закрыта и Седьмовселенская церковь. 18 апреля 1930 года монастырская община обратилась во ВЦИК СССР с заявлением о предоставлении ей свободного соборного храма бывшего Новодевичьего монастыря, либо двух малых надвратных церквей для совершения богослужения монастырским духовенством. Они писали: «Район нашего прихода, окружностью в 10 верст, с православным населением бедняцким и рабочим в 60 000 остался без храма. Ближайшие к нашему району храмы находятся на значительном расстоянии и переполнены своими прихожанами, почему мы терпим большие затруднения в удовлетворении наших религиозных нужд»[113]113
  ГА РФ. Ф. 1235. Оп. 64. Д. 477. Л.180.


[Закрыть]. На ходатайстве общины Заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит Сергий (Страгородский) написал от своего имени: «Присоединяюсь к настоящему ходатайству и прошу обратить внимание на законные нужды столь многочисленного прихода»[114]114
  ТАРФ. Ф. 1235. Оп. 64. Д. 477. Л. 180.


[Закрыть]. Ответа не последовало. 29 апреля того же года община вновь обратилась с таким же заявлением к члену Президиума ВЦИК П. Г. Смидовичу. Видимо, верующие не знали содержания принятых постановлений, которые исключали возможность восстановления богослужений. Ни одна церковь возвращена не была.

Священник Вячеслав Занков. Тюремная фотография

Из материалов следственного дела 1937 г.

Отец Сергий получил место при церкви Живоначальной Троицы в Зубове, на Пречистенке. В конце 1920-х годов здесь служили два протоиерея: Петр Петрович Нечаев и Вячеслав Сергеевич Занков[115]115
  Священномученик, причислен к лику новомучеников и исповедников Российских Юбилейным Архиерейским Собором 2000 года.


[Закрыть], определенный в этот храм в 1920 году, при своем иерейском рукоположении.

Отношения между клириками Троицкой церкви сложились самые благожелательные.

Об отце Вячеславе отец Сергий писал родным из ссылки: «В прошлом я немало видел от него доброго, [вплоть] до инициативы, ему принадлежащей, выделять мне полную священническую долю включительно»[116]116
  Письмо от 17 июня 1932 года.


[Закрыть].

Очередным шагом властей в притеснении Церкви было введение налогов на храм такого размера, что выплата их оказывалась практически невозможной. Невнесение налога служило предлогом для закрытия церкви. В конце 1930 или начале 1931 года отцу Сергию также прислали предписание внести непомерно большой налог. Анна Детинкина пошла по всем адресам духовных чад и деньги собрала; сделала конверт, запечатала его, положила в черную варежку и чуть ли не в последний день уплаты постучала в окно дома отца Сергия и бросила конверт, засунутый в варежку, в открытую форточку. После этого отец Сергий называл ее Хитринкиной. «Какой-то трубочист подкинул мне конверт», – говорил он[117]117
  По воспоминаниям инокини Серафимы (Кавелиной).


[Закрыть].

К началу 1930-х годов опасно и трудно стало посещать храмы. «Была введена “скользящая пятидневка”… за прихожанами велась усиленная слежка, спрашивали в храмах: “Откуда вы? Почему не пошли в храм около дома?” Отнимались или тихонько уносились сумки, портфели (в поисках информации). <…>

Церковь Живоначальной Троицы в Зубове, 1920-е годы

mosday.ru

Лужнецкий проезд. Дом отца Сергия

Архив Е. Б. Долинской

Нагнетавшаяся властями ненависть к верующим достигала невероятной степени… известен, к примеру, такой случай: выходит молодая девушка из ворот дома, осеняет себя крестным знамением. Навстречу ей идет женщина средних лет. Она на мгновение останавливается и плюет в лицо девушке со словами: “Вот тебе за твоего Бога!”»[118]118
  Подобедова О. И. Письмо мученика Патриарху Сергию // Умолкнувшие колокола. Новомученики Российские. Жизнеописание. М., 2002. С. 29.


[Закрыть].

Карта окрестностей Новодевичьего монастыря до переименования Царицынских улиц

Частный архив

Современная карта окрестностей Новодевичьего монастыря после переименования улиц

Но серенький «домик-крошка в три окошка»[119]119
  По воспоминаниям Е. Б. Долинской, так ласково называли дом отца Сергия его духовные чада. Наименование это могло быть навеяно образом известного в те годы романса «Домик-крошечка»: «Одиноко стоит домик-крошечка, он на всех глядит в три окошечка».


[Закрыть] по-прежнему оставался тем кровом, под которым неизменно находили теплый прием и духовную помощь верные члены Церкви – чада отца Сергия: монахини Новодевичьего монастыря, сотрудники клиник Девичьего поля и все обращавшиеся к священнику за помощью. Как духовное сердце Новодевичьего прихода, он получил название Девичка.

В 1924 году, при переименовании Царицынских улиц дому отца Сергия был присвоен новый адрес, с которым он и остался в памяти большинства его посетителей. Поскольку поблизости находились университетские клиники, Царицынские улицы были названы в честь выдающегося хирурга и ученого Николая Ивановича Пирогова (1810–1881) Пироговскими. Лужнецкий проезд, проходящий вдоль стены Новодевичьего монастыря, был продолжением Малой Царицынской улицы, с 1924 года ставшей соответственно Малой Пироговской. Дом отца Сергия, находившийся в конце Малой Царицынской улицы (№ 73), оказался не в конце Малой Пироговской (она короче Малой Царицынской), а в начале Лужнецкого проезда и получил № 5.

К 1930 году, или несколько ранее, вполне определилась мера нестроений и разрухи в церковной жизни, произведенных проведением в жизнь Декларации митрополита Сергия (Страгородского). Ситуация усугубилась после опубликования 16 февраля 1930 года в газете «Известия ЦИК» № 46 «Интервью с главой Патриаршей Православной Церкви в СССР Заместителем Патриаршего Местоблюстителя митрополитом Сергием (Страгородским) и его Синодом», в котором официально было заявлено о том, что гонений на веру в СССР нет, что в тюрьмах и ссылках люди находятся не за религию, а за контрреволюцию и храмы закрываются самими верующими или по требованиям рабочих. Всех взволновала эта «вопиющая неправда о положении Церкви»[120]120
  Слова епископа Романовского Вениамина (Воскресенского) из его письма диакону Александру Николаевичу Шувалову от 2 марта 1930 года. // Архив ДКНБ по Западно-Казахстанской обл. Д. 3260. Т. 9.


[Закрыть]. В церковных кругах усилилось недоверие к церковной иерархии, возглавляемой Заместителем Патриаршего Местоблюстителя.

ОГПУ могло пожинать плоды. Церковные разделения создали желаемую почву для проведения новых массовых арестов. Аппаратом ОГПУ и начальником 6-го отделения секретного отдела ОГПУ Е. А. Тучковым был разработан миф о существовании тайной всесоюзной контрреволюционной организации – «Истинно Православная Церковь» (ИПЦ), которой приписывалась антисоветская агитация в целях подготовки свержения советской власти. Утверждалось, что организация эта состоит из ячеек – приходов церквей, настоятели которых получают сверху указания о необходимых действиях от своих епископов и в соответствии с ними руководят мирянами. В рамках такой схемы верующие, оказавшиеся в заключении, заведомо считались виновными в антисоветской агитации. На вопрос о причастности к «Истинно Православной Церкви», не зная, что за этим стоит, священнослужители и миряне, не разделявшие соглашательскую церковную политику, на допросах подтверждали свою принадлежность к истинно Православной Церкви и потому подпадали под осуждение по 58 статье Уголовного Кодекса РСФСР.

Сотрудники 6-го отделения Секретного отдела ОГПУ. Е. А. Тучков сидит второй справа

Русская Православная Церковь XX век. М., 2008

Тучков стал не только организатором, но и непосредственным участником оперативных и следственных дел общегосударственного масштаба по раскрытию «организации церковников», результатом которых стали многочисленные расстрелы священнослужителей. Размах репрессий был огромным: «на протяжении последних двух лет органами ОГПУ проведена большая работа по вскрытию и разгрому всесоюзной контрреволюционная монархической организации церковников “ИПЦ”. В итоге этой работы почти повсеместно выявлены и ликвидированы филиалы и ячейки этой организации с общим количеством участников около 4000 человек»[121]121
  Из обвинительного заключения по делу Звездинского Серафима Ивановича и др. (ЦА ФСБ РФ. Д. Р-39811.Л. 271).


[Закрыть].

Арестовывали и вполне лояльных к позиции митрополита Сергия священнослужителей, если обнаруживался какой-либо «криминал», в особенности популярность среди верующих. Так оказался в Бутырской тюрьме и отец Сергий. Он был арестован 14 апреля 1931 года, во вторник Светлой седмицы. Основанием для ареста, несомненно, была известность священника, его большой авторитет среди широкого круга москвичей, а подходящим поводом послужила публикация его фотографии в газете «Нью-Йорк Таймс». Были все основания считать, что о ее появлении был своевременно сделан донос соседями Лебедевых[122]122
  В последние месяцы ссылки отец Сергий писал, как о хорошо известной вещи, членам своей семьи: «От чего-нибудь и меня, и вас Господь охраняет, задерживая меня здесь. Трудно было бы сохранить свое “инкогнито” и полный затвор по приезде… Ведь не напрасно стали бы трудиться и соседи, и великое множество подобных им, кому обязан я своей разлукой с вами (выделено мной – И. М.). Ведь нужен же им материал, обеспечивающий их существование» (Письмо от 30 октября 1933 года).


[Закрыть]. На фотографии запечатлен священник, идущий по двору Новодевичьего монастыря и благословляющий прихожан, и внизу подпись: «Знаменитый отец Сергий Лебедев, один из священников, честно выполнявших свой долг…» Но такой очевидный «компромат» не был использован в обвинительном заключении, вероятно, за недостаточностью для осуждения. Утверждалось наличие в деле материалов, «изобличающих» проведение священником антисоветской агитации – универсальное обвинение, предъявляемое всем заключенным. Вместе с отцом Сергием были арестованы близко знакомые ему священники: протоиерей Федор Николаевич Алексинский, служивший в Знаменской церкви на Каретной улице, и протоиерей Георгий Яковлевич Извеков, духовный композитор, оба впоследствии приняли мученическую кончину и причислены к лику святых[123]123
  Постановлением Священного Синода Русской Православной Церкви протоиерей Феодор Алексинский причислен к лику святых новомучеников Российских 12 марта 2002 года, протоиерей Георгий Извеков – 24 декабря 2004 года.


[Закрыть]; Михаил Федорович Разумов, служивший псаломщиком при Трифоновском храме; Константин Петрович Скворцов, служивший в Ризоположенской церкви; Сергей Евгеньевич Тихомиров, служивший при церкви святых апостолов Петра и Павла на Преображенке, Алексей Леонтьевич Соболев, служивший при Всехсвятской церкви на Варварской площади[124]124
  Современная площадь Ногина.


[Закрыть], и другие.

На допросе, состоявшемся в день ареста, отец Сергий должен был дать следствию ответ о своей церковной ориентации и о том, каким путем его фотография оказалась за границей (уж не шпион ли он?). Его показания были очень кратки: «В каноническом общении состою с митрополитом Сергием и считаю его законным иерархом. Никакой антисоветской агитацией не занимался и собраний нелегальных не устраивал. В 1929 году мой портрет появился с какой-то статьей в иностранной газете. Я совершенно никакого участия в этом не принимал и факта не знал, когда меня засняли»[125]125
  ЦА ФСБ РФ.Д. Р-1086.Л. 110.


[Закрыть].

Великий Устюг

Частный архив

30 апреля 1931 года Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ СССР отец Сергий, в составе группы из тридцати девяти человек, был осужден по обвинению в «активной антисоветской деятельности, выражающейся в организации нелегальных “сестричеств” и “братств”, оказании помощи ссыльному духовенству»[126]126
  ЦА ФСБ РФ. Д. Р-1086. Л. 335.


[Закрыть]. По статье 58 пункт 10 УК РСФСР он был приговорен к трем годам ссылки в Северный край.

9 мая 1931 года протоиерей Сергий был отправлен этапом на место ссылки – в город Великий Устюг. Туда же прислали других ссыльных московских иереев, в том числе отца Федора Николаевича Алексинского.

Из-за множества переселенцев свободного жилья в городе почти не было, его приходилось искать с большим трудом. Отец Сергий поселился вместе с молодым священником Алексием Соболевым, в ноябре они жили на Пролетарской улице. Летом в Устюг ненадолго приезжала Екатерина Павловна – повидать брата, узнать, как он устроился: в чужом городе первой тяжелой заботой становилась организация быта, обеспечивавшего хотя бы самые необходимые нужды и самые скромные потребности. Вследствие неполноты сохранившихся писем осталось неизвестным, в какой мере удавалось отцу Сергию на первых порах решать проблемы жизнеустройства, кто принимал в нем участие. Лишь гораздо позже, описывая жизнь в Устюге, он с благодарностью упомянул о помощи «блаженной памяти Поли с мечтательными глазами», стиравшей его белье, и «ее старицы, следившей за каждым дефектом, вроде оторванной пуговицы»[127]127
  Письмо от 29 февраля (13 марта) 1932 года.


[Закрыть]. Кто были эти добрые женщины, осталось неизвестным.

На Рождество и новогодние праздники 1932 года к брату вновь приехала Екатерина Павловна. Отец Сергий, оберегая, не посвящал ее в свои трудности, и она нашла, что «Сережа чувствует себя вполне исправно, ни на что не жалуется, настроение у него мирное и хорошее, вид у него такой же, как был в Москве…»[128]128
  Письмо Екатерины Павловны родным из Великого Устюга 4 января 1932 года.


[Закрыть].

В действительности пребывание в Устюге для ссыльного священника было очень сложным. Он постоянно чувствовал наблюдение за своей жизнью: «Как показывает дело, – писал отец Сергий родным, – самое правильное – воздерживаться от всякого рода визитов и даже неосторожных прогулок, особенно без нужды, по городу. Даже небезопасно лишний раз показываться на рынке… Не очень рекомендуется нашему брату бывать и в церкви по праздничным дням. Придется делать это в будни, а в праздник ограничиваться домашней молитвой, с прочитыванием положенного в церкви. Так или иначе, но приходится применяться и приспосабливаться к обстоятельствам»[129]129
  Письмо от 10 ноября 1931 года.


[Закрыть].

Кроме всего этого, отец Сергий не имел даже теплой и подходящей одежды для жизни и зимовки на севере. Понадобилось время, чтобы родные и его духовные дети соорудили необходимые вещи: перешили из старого пальто, подшили чьи-то валенки, нашли в кругу знакомых подходящие брюки и другую необходимую одежду, так что Екатерина Павловна с удовлетворением сообщала: «Он стал такой аккуратный и складный мужчина. Очень хорошо сшила ему шубу, вышло длинное, сукно, как новое, сидит очень складно, нигде не ведет, и воротник очень приличен»[130]130
  Письмо Екатерины Павловны Лебедевой родным из Великого Устюга 10 января 1932 года.


[Закрыть].

Еще до приезда сестры у отца Сергия и всех священников, отбывавших ссылку в Устюге, забрали документы под предлогом замены на новые. А вскоре после ее отъезда, 20-го или 21 января, их неожиданно арестовали и отправили в одну из устюжских тюрем. Потребовались немалые усилия друзей, чтобы найти заключенных, собрать и отправить им передачи. Арестованных священников, несмотря на зимнее время, поселили в бараке – «на карантин». Они подлежали удалению из города и распределению на работы (в основном на лесоповал). По счастью, отца Сергия на работы не отправили, его содержание в тюрьме завершилось 27-го или 28 января освобождением с требованием немедленного, в ближайшую ночь, выезда из Устюга в другое – неизвестное – место. Так что переезд на «новую квартиру» власти устроили сами. Вместе с ним пересылали и отца Алексия Соболева. Этапом в мороз по дороге Великий Устюг – Никольское прошли 100 верст «при неимоверных по трудности условиях, при питании в течение восемнадцати суток по триста грамм хлеба и двух кружках воды» в день.

В письме от 20 февраля 1932 года отец Сергий описал родным это переселение: «Колоссально много стоила переправка и ликвидация устюжского жития. Разбойники ямщики, учитывая срочность и безвыходность положения отца Алексия, прямо ограбили его, заломив небывалую цену. Иного исхода не было, как только согласиться дать им содрать с себя последнюю шкуру. У того и другого из нас образовалась такая масса вещей, что не было никакой возможности все увезти на одном возу, на небольших санках. Потребовался другой воз и другой человек, который бы смотрел за вещами, и с которым не так жутко было бы пускаться в длинный неведомый путь в ночное время. Опять же пришлось потратить лишнее при ликвидации. У меня не была оплачена квартира, да пришлось вперед заплатить за хранение моих вещей на новой квартире отца Алексия, так как все мои вещи в беспорядочную груду были свалены моими любезными хозяйками на другой же день моего ареста в чулан с крысами, и на другой день они поспешили уже отметить меня и покончить со мной все счеты. Перевозка и ликвидация и разные другие расходы, например, по части разузнавания моего местопребывания и передач в тюрьму и прочее, все это вырвало из моего бюджета грандиозную сумму в размере с лишком триста рублей. Не обошлось дело и без недочета по части имущества моего. Ввиду экстренности отъезда, неспокойного и неуверенного настроения по части меня и моего нового пребывания, ввиду массы разнообразных мнений у того и другого, ввиду пьяного состояния ямщиков и окружающей их своры пьяных друзей, самочинно распоряжавшихся укладкой и упаковкой багажа, исчезли у нас два места. <…>

Лишиться такой огромной суммы денег, да потерять еще столько нужных и дорогих вещей. Но здесь же вспомнил я Иова и его слова: “Господь все это мне дал, Господь же и взял. Пусть будет благословенно Его имя отныне и до века”[131]131
  Ср. Иов. 1,21.


[Закрыть]. Со всем приходится примиряться в жизни. Все у людей гибнет во мгновение в наши тяжкие времена».

Этап был очень тяжел, в особенности для отца Сергия, из-за болезни сердца «по нездоровью навсегда» освобожденного от воинской повинности[132]132
  ΓΑΡΦ. Ф. 10035. Д. П-56688. Л. 107.


[Закрыть], и надолго подорвал его некрепкое здоровье. Спустя даже три месяца он чувствовал, что «восемнадцать суток голодовки дают себя знать»[133]133
  Письмо от 4 марта 1932 года.


[Закрыть]. «Слабость сердца, по временам, дает себя знать и чувствовать, в особенности в бурю и непогоду. Да иначе, конечно, и не может быть после таких пертурбаций, как знаменитая прогулка при полном воздержании от пищи и отдыха»[134]134
  Письмо от 13 марта 1932 года.


[Закрыть].

Kарта. Путь этапа от Великого Устюга до Kичменгского Городка

Архив Е. Б. Долинской

Около 15 февраля этап прибыл в поселок Кичменгский Городок. Отца Сергия определили на жительство в село Макарово, находящееся в пяти километрах от Городка. Село было большое, с двумя церквами. Жилье нашлось лишь на окраине, во втором доме от конца, самом убогом. Более благополучные хозяева в свои дома не пускали. «С виду неказиста и убога наша хата, хозяйкой которой является первая в деревне беднячка Аксинья, – писал батюшка домой. – Все покосилось в разные стороны; от ежедневного освещения лучиной все прокоптилось и почернело. Нужда и бедность смотрят во все глаза из разных углов и щелей владения Аксиньи. <…>

Пожаловаться ни на что не могу, разве только на блох, которые водятся на полатях, где мы располагаемся на ночлег. <…>

Вместо лучины освещаемся керосином, которым не без труда пришлось раздобыться на деревне».

Постоянное пребывание в избе «с ее блохами, тараканами и клопами», конечно, тяготило отца Сергия. Но и в такой жизни видел он светлые стороны: «Все это внешнее убожество с избытком покрывается высокою, духовною красотою этого простого, но милого, необычайно скромного и приветливого человека. Она – единственная работница во всем доме. С утра до позднего вечера она в непрерывных тяжелых трудах, и все это с улыбочкой, без тени какого-либо неудовольствия или раздражения. Нам она старается услужить, как только она может. Когда угодно, в любую минуту дня и ночи поставит самовар, все приберет, изготовит, как умеет, все, чего мы ни попросим. Словом, у нее мы чувствуем себя в родной обстановке. Здесь дух наш получил полную свободу от устюжского плена и пребывания в золотой клетке на (Пролетарской) улице. Молитва у нас общая. Хозяева очень дорожат этим и принимают в ней самое живое и горячее участие. Сначала почитаем, тот и другой, а в конце и попоем. Условия жизни и обстановка вполне позволяют сделать это. Для занятий своих в течение дня мы оборудовали отдельную комнату. Отец Алексий наладил в ней железную печку, вставили рамы, перенесли мы в нее свою святыню, вещи, книги и начали свое мирное житие с молебна и ежедневного чтения Слова Божия. Кроме железной, имеется и русская печь в этой же комнате. И эту печь протапливаем каждый день, так что день вполне можно проводить там, чтобы заниматься своим делом». Новый быт как-то налаживался, и, несмотря на его существенные изъяны, отец Сергий мог только «восхвалять и от всей души возблагодарить Господа»[135]135
  Письмо от 20 февраля 1932 года.


[Закрыть], видя во всех испытаниях и обстоятельствах проявление воли Божией и в каждом облегчении – помощь Божию.

Устройство более-менее приемлемых условий существования несколько скрашивало, смягчало тяготу изгнания, но, конечно, не избавляло от нее. Ссылка всегда оставалась болезненно переносившимся лишением свободы, изоляцией от близких и друзей, парализацией всякой деятельности. В ответ на беспокойство родных о состоянии его здоровья отец Сергий писал: «Не забудьте, друзья, моих внутренних переживаний в связи с разлукой с вами всеми в течение года; устранения от дела, самого любимого и дорогого, которому отдана была вся буквально жизнь, пребывания в условиях, заставляющих со многим мириться и желать лучшего, – и вы поймете, почему и худеет, и порой тоскует человек. <…> Что же я могу поделать со своим сердцем, следующим закону – как аукнется, так и откликнется? <…> Стараюсь держать себя в руках, не распускаться, в молитве черпать силы. Но все же и этого бывает недостаточно для полноты прекрасного самочувствия. Там, в глубине, остается осадок, подтачивающий силы и здоровье сверх всякого вашего желания. Одна надежда на Господа…»

Безнадежие было чуждо мирному и кроткому духу отца Сергия. Следуя наставлениям святых отцов-отшельников, он противостоял ему ежедневной многократной молитвой и трудом, а вынужденную оторванность от жизни преодолевал постоянной внутренней обращенностью к родным и друзьям: «Письмописание считаю своим рукоделием… занимающим у меня почти ежедневно известную часть дня и вечера… Благодаря этому я в курсе всех переживаний, и ваших, и друзей своих, да и есть на что тратить время, чтобы избежать праздности»[136]136
  Письмо от 22 марта 1932 года.


[Закрыть]. С родными отец Сергий был связан глубокой и нежной любовью: «Каждый ваш вздох, каждую слезку вашу я живо чувствую на расстоянии, – писал он домой, – и реагирую на все это далеко не безразлично». «Без слез не мог извлекать [из посылки] ни одного предмета, тем более читать письма нашей бесценной мамочки… самое ценное в посылке – иконки с благословением родительницы и святые просфоры»[137]137
  Письмо от 4 марта 1932 года.


[Закрыть].

Отец Сергий в ссылке. Рисунок сына

Архив Е. Б. Долинской

К числу своих друзей отец Сергий относил близко знакомых ему московских священнослужителей и поддерживал с ними регулярную переписку. Он писал родственникам почившего настоятеля церквей Новодевичьего монастыря протоиерея Николая Антушева, священникам церкви Троицы в Зубове, священникам, осужденным по одному делу с ним, находившимся в других местах, чаще всего отцу Феодору Алексинскому; кроме того, писал всем, присылавшим посылки или письма, всем, помогавшим ему в Москве; духовным чадам, нуждавшимся в поддержке… И скольким еще просил передать свою благодарность, благословение, поздравление с праздником или именинами. В ответ получал «до двадцати писем от родных, друзей и знакомых, преисполненных самых лучших чувств любви, внимания и ласки»[138]138
  Письмо от 10 мая 1932 года.


[Закрыть]. «С письмами, да ежедневным занятием Словом Божиим и духовно-нравственным чтением, – писал отец Сергий, – совершенно не видишь свободного времени»[139]139
  Письмо от 13 марта 1932 года.


[Закрыть] и «остается лишь всей душой благодарить Господа за все Его милости и молить Его за вас и всех благодетелей своих и твердо верить в Его Промысл, бодрствующий надо мною»[140]140
  Письмо от 21 января 1933 года.


[Закрыть].

Для ссыльных священников и монахинь, знакомых и незнакомых прежде, расселенных в одном районе, утешением и моральной поддержкой были взаимное общение и возможная помощь друг другу. Сохраняя сосредоточенный образ жизни, отец Сергий не стремился постоянно покидать свою келию, но в дни больших праздников также навещал старых и новых друзей и сам принимал гостей. Глубокая твердая вера, мудрость, неизменно мирное душевное устроение снискали ему в кругу местных и ссыльных жителей окрестных деревень доверие и симпатию. За время ссылки он даже приобрел нескольких духовных детей.

О самом батюшке приняли на себя попечение ссыльные монахини Амвросия[141]141
  Монахиня Шамординского монастыря Амвросия (Оберучева), одна из первых в России женщин-врачей, в 1932 году также находилась в ссылке в Кичменгском Городке. Оставила воспоминания, названные ею «Очерки из многолетней жизни одной старушки, которую не по заслугам Господь не оставлял Своею милостью и которая считала себя счастливой всегда, даже среди самых тяжелых страданий» (см. второе издание – «История одной старушки…» М., 2005). – Примен. А. Г. Воробьевой.


[Закрыть], устроившаяся врачом в больнице Кичменгского Городка, и Алексия, работавшая там прачкой. Алексия наблюдала за бельем, а Амвросия помогала советами по части здоровья.

Постами общение и «письмописание» прекращались. Отец Сергий говел и молился дома. Вместе с отцом Алексием совершал он всенощные бдения, служил панихиды: «У нас имелись почти все богослужебные книги под руками, и мы имели полную возможность справить все положенное по уставу церковному у себя дома. И Господь помог все совершить без всякой помехи, в самой мирной обстановке»[142]142
  Письмо от 22 марта 1932 года.


[Закрыть].

В Городке оказались две действующие церкви. Отец Сергий был обрадован: церкви «обе православные и имеют в полной силе мелодичный звон. Подходишь ко храму, и тебя встречает радостный перезвон, возвещающий о начале службы»[143]143
  Письмо от 20 февраля 1932 года.


[Закрыть]. В Федоровской церкви служил священник Александр Андреевич Волков, в другой – священник Авраамий Сергеевич Петропавловский и ссыльный протоиерей Василий Васильевич Петух. Они не только искренне расположились к отцу Сергию, но отец Авраамий просил его быть крестным отцом своей четвертой, младшей дочки. И батюшка трогательно начал заботиться о ней. «Когда будете снаряжать мне пасхальную посылочку, – писал он родным, – измыслите что-нибудь для моей крестницы, очень милой годовалой девчушки отца Авраамия. Не найдется ли где-либо приличного крестика для нее и какого-либо лоскуточка материи для изготовления ей платьица»[144]144
  Письмо от 11 марта 1933 года.


[Закрыть].

Из двух церквей отец Сергий чаще посещал Федоровскую, любил молиться в ней, считал как бы «своей». После Успения он писал домой: «…Β самый праздник, в пять часов утра пошел в церковь и безболезненно простоял там до двенадцати часов утреню и литургию с молебном, и причащался в алтаре Святых Таин, предварительно сам исповедовавшись и исповедав кое-кого из своих духовных детей. Народу было очень мало, но служили очень хорошо, так что впечатление получилось самое благоприятное»[145]145
  Письмо от 1 сентября 1933 года.


[Закрыть].

«К нам все относятся сочувственно и с уважением. Почему-то думают, что мы будем служить или, по крайней мере, попоем на клиросе. Хоть нужда в этом здесь и очень большая, так как пение еще ниже устюжского, хоть и очень хотелось бы тряхнуть стариной и отверзть свои уста для восхваления Господа, но по вполне понятным основаниям[146]146
  Сослужение ссыльного священника могло принести большие неприятности как ему самому, так и настоятелю храма, вплоть до ареста. Местные жители, дружившие со ссыльными, считались властями неблагонадежными и подвергались репрессиям при первой возможности.


[Закрыть] мы воздерживаемся. Зайдем в алтарь, приложимся к Престолу Божию, вынем просфорку и затем отправляемся на место в ряду других богомольцев»[147]147
  Письмо от 20 февраля 1932 года.


[Закрыть].

Положение ссыльного предполагало не только многоразличные ограничения деятельности, передвижения, общения, но и, сверх того, постоянную возможность дальнейшего утяжеления условий его жизни. Сама высылка на чужбину, без средств существования, в условия трудные и непривычные, к которым надо было как-то приспособиться, уже тяжела, особенно для людей пожилых, слабого здоровья. И далеко не всем удавалось выжить и возвратиться домой. Отец Сергий вспоминал о том чувстве беспомощного одиночества, которое подступило к сердцу при виде печального конца жизни кого-то из ссыльных: «Одна перспектива быть брошенным без отпевания в общую яму на чужой стороне, как это проделано было на днях с одним из наших собратий, заставляет мечтать и желать возвращения на родину»[148]148
  Письмо от 3 мая 1933 года.


[Закрыть].

К тому же выжить в ссылке можно было только при наличии денег: за жилье надо платить и за питание тоже. При отсутствии средств существования человек оказывался без крова и пищи. Сосланные миряне стремились устроиться на работу, для священника это было невозможно. Немало было случаев гибели в лесах священнослужителей, пухнувших от голода, питавшихся корой и травой. Отца Сергия спасала не прекращавшаяся помощь родных и духовных детей.

Но бывали обстоятельства, когда и деньги не очень помогали жизнеобеспечению, поскольку чем дальше от городов, тем сложнее становилось достать продукты. Ситуацию в Макарове отец Сергий описал подробно: «Продовольственный вопрос стоит здесь очень остро. Деревня колхозная, у всех всего в обрез, и каждый следит друг за другом, чтобы не было продажи и спекуляции. До сего времени не можем раздобыться картофелем. Обещали привезти, но пока еще только обещают. На хлеб получили паевые книжки, по триста грамм на день на человека, дали денег на муку, которую можно здесь достать. В этом отношении здесь покойно и достаточно. Во всем же другом скудно. Молока и молочных продуктов пока еще не могли достать»[149]149
  Письмо от 20 февраля 1932 года.


[Закрыть].

Жизнь отца Сергия в далекой северной деревне стала подвигом не только его терпения, кротости, преданности воле Божией, но и всей семьи, лишившейся основного кормильца, но поднявшей все заботы о поддержании его существования. К этому времени Мария Павловна с дочерьми жили только на зарплату

Прасковьи, которая работала счетоводом во 2-м МГУ. Прасковья была больна астмой и часто чувствовала себя очень плохо, но оставить работу не могла. Отец Сергий переживал за нее, но, видя безвыходность положения, писал ей: «Как ни прискорбно, а все же неумолимая жизнь требует держаться на каком-либо месте до последней возможности…»[150]150
  Письмо от 21 января 1933 года.


[Закрыть].

В 1932-м или 1933 году в связи с личными трудностями к матери и сестрам переселился их старший брат Николай Павлович, но это не внесло облегчения в условия их жизни[151]151
  Письмо Прасковьи Павловны отцу Сергию без даты.


[Закрыть]. Борис Сергеевич со своей семьей, Натальей и маленькой Еленой, по-прежнему жил на Петровке в маленькой комнате 22 квартиры дома № 20 и работал чертежником в Наркомпочтеле. После высылки отца он не мог оставить пожилых и больных тетушек и бабушку, часто ночевал в «Девичке».

В то время, когда отец Сергий находился в ссылке, в его дом на Лужнецкий проезд стала настойчиво наведываться строительная комиссия, требуя немедленного ремонта крыши («она как решето», – писала брату Прасковья Павловна) и печей, под угрозой выселения. Средств на ремонт в семье не было, кое-какие материалы они нашли, покрывать крышу начали, но работа прервалась: все помощники и близкие друзья оказались в тюрьмах, и перспектива сестрам и старенькой матери оказаться на улице была очень реальной.

В таких обстоятельствах, ограничивая себя, родные регулярно собирали сами и с помощью духовных детей батюшки деньги, присылали их и посылки с необходимыми вещами и продуктами. Отец Сергий тяготился тем, что не он поддерживал семью, а семья вынуждена содержать его. «Я в ссылке еще не до конца изжил свою совесть и не дошел до крайней степени бесстыдности, – писал он со скорбью. – Бога ради, дорогие, не подумайте, что со спокойною душою мирюсь я с порядком вещей, в силу которого я воссел на ваши плечи и вот уже два года искушаю ваше терпение по части своего снабжения и необходимых подкреплений. Видит Бог, как тяжело сознание своей беспомощности в данном случае и необходимости вам приходить мне на помощь»[152]152
  Письмо от 15 марта 1933 года.


[Закрыть]. Отец Сергий благодарил каждого, принимавшего участие в сборе посылки, и отдельно за каждый положенный в нее предмет; просил не присылать лишнего, избыточного, сокрушался о материальных затруднениях, в которые невольно ввел семью: «За присланные деньги сердечно благодарю всех позаботившихся обо мне, бездельнике и безработном, севшем на чужие плечи в то время, когда еще сам мог поработать»[153]153
  Письмо от 13 августа 1932 года.


[Закрыть].