Текст книги "Пуговицы"

Глава 12

Томаш заставил меня написать Бэзилу, что я к нему не приду, после чего проводил до дома, поднялся на этаж и, забрав у меня ключи, сам открыл дверь. Я не приглашала. Но он вошел, включил свет, огляделся. Быстро разулся и, не снимая куртку, прошел по-деловому по всей квартире. Заглянул в ванную и в туалет.

– Никого нет.

– Я же говорила.

– Тогда в чем дело? – Он шутливо развел руками. – Ну да, бардак. Но это же поправимо?

– Наверное, поправимо. Только не сейчас.

– В таком случае я остаюсь! – Он снял куртку и повесил ее на вешалку. – Где твои родители?

– Неважно.

– Нет, важно, я же о себе рассказал.

Он остановился посереди комнаты, осматриваясь.

– Мама в Италии, отец фиг знает где. Ориентировочно в Москве.

– Они в разводе?

– Ага.

– И давно?

– Семь лет.

– Ты видишься с ними?

– Зачем? Мне от этого ни горячо, ни холодно. Они для меня никто.

– Печально слышать.

– Слушай, чего пристал? Я на эти темы не разговариваю! – Я подошла сзади, и он тут же обернулся.

– Хочешь, помогу тебе убраться?

– Ни в коем случае! – Я откинула ногой упаковку из-под лампочки. – Здесь нельзя ничего трогать.

– Почему?

– Это наша война с Кощеем, и, если я уберусь, получится, что сдалась.

Томаш иронично покачал головой.

– Такое чувство, что ты уже проиграла.

– Чего это?

– Ты же живешь в этом сраче, а не он.

– Это мое дело.

Пожав плечами, он остановился у шкафа с книгами:

– Читаешь?

– Ненавижу их. Хочу выбросить, но Кощей не дает.

– За что же ты их ненавидишь? – Он улыбался так, будто разговаривал с Дашей.

– От них пыль, аллергия и жить тошно.

– Это еще почему?

– Моя бабка до того, как стала директрисой, была училкой литературы и заставляла все это читать, а потом пересказывать.

– И ты все читала?

– Почти все. Пока не сожгла в раковине Чехова.

– Серьезно? Ты сожгла Чехова?!

– Ага. – Я, смеясь, вспомнила потрясенное лицо Яги. – Сожгла и развеяла прах его рассказов с балкона. Теперь ни одну книгу, кроме учебника, в руки не возьму.

– А я люблю книги, но читаю электронные, особенно когда ездить приходится много.

– По работе?

Томаш кивнул.

– Тебе там хорошо платят?

– Тысяч двадцать, иногда тридцать выходит. Но это неполный день и по сменному графику.

Мы переместились в комнату Кощея. Слава с любопытством взял в руки газету, рассматривая, как будто никогда в жизни газет не видел.

– Интересно, а девушки бывают разносчиками пиццы? – Я забрала у него газету.

– Обычно нет. Это же небезопасно. Никогда не знаешь, куда занесет: на стройку, на пьянку или к нарикам. Могут отнять заказ или всю наличку.

– С тобой такое было?

– Только раз. Заказ забрали и не заплатили, но я сам виноват. Приехал на вечеринку, а там веселье полным ходом. Они на меня налетели и стали требовать, чтобы я с ними выпил, иначе не заплатят. Я выпил, ну, и как-то все понеслось кувырком, около часа пытался найти того, кто заказывал пиццу. Телефон, с которого делали заказ, оказался заблокирован, а мне еще ехать нужно было – в общем, офис потребовал, чтобы я ехал на другой адрес. А потом до кучи оштрафовали на стоимость той пиццы и за задержку по второму адресу. Но я всего год работаю. Ребята разные страшные истории рассказывают.

Вернувшись в свою комнату, я уселась на диван, половину которого занимала моя скатанная постель.

– А у тебя случайно на примете больше нет никакой работы?

– Мне кажется, тебе не нужно этим заморачиваться. – Томаш остановился надо мной. – Извини, но я заметил, что последнее время у тебя с учебой большие проблемы.

– Что? – Шок восьмидесятого уровня. – Ты заметил мою учебу?

– Я вообще наблюдательный. Ты очень много пропускаешь с начала года. Тебе нужно перестать прогуливать и начать заниматься. Ты завалила контрольную по математике. А в прошлом году была лучше меня.

Уж чего-чего, а интереса к своей успеваемости я ожидала меньше всего.

– Мне нужны деньги. Дед болеет. Вся его пенсия и зарплата на больницу и лекарства пойдут. За квартиру еще платить нужно.

Договорить я не успела, потому что раздался звонок в дверь. Как я и предполагала, за ней оказался Бэзил. Не желая его пускать, я босиком выскочила на площадку.

– Что за дела, Микки? – Бэзил тут же шагнул навстречу, намереваясь войти. – У меня из-за тебя второй раз свидание обламывается. Как это называется?

Ежик на его коротко остриженной голове и лицо были покрытыми мелкими капельками дождя.

– Пожалуйста, давай поговорим завтра, – тихо попросила я, но он сделал вид, что не понял, и заговорил еще громче:

– Кому из нас срочно были нужны деньги?

– Привет, – неожиданно раздался за спиной голос.

Я обернулась. Томаш заботливо кинул мне под ноги тапочки. И где он их только нашел?

– Привет! – Бэзил остолбенел. – Ты должна была предупредить.

– Интересно как, если ты не сказал, что придешь?

Мне пришлось посторониться, чтобы впустить его. Окажись на месте Томаша кто-то другой, не из нашей школы, чужой и незнакомый, Бэзил пожелал бы ему удачи и свалил. Но тут был вопрос принципа.

Он обошел нас и, свернув сразу в комнату, уселся в кресло, закинув ногу на ногу в грязных ботинках. Я стояла, а Томаш взял стул и, не отрывая от Бэзила мрачного взгляда, сел напротив.

– Слушайте, ребят, давайте только без выяснений, – ко мне вернулся голос. – Ну вот, правда, сейчас не до этого.

– Да я все понимаю… – Бэзил противно подмигнул и полез в карман куртки. – Совсем не хотел мешать твоему расследованию. Просто принес кое-что, что ты просила.

Он демонстративно, одну за другой выложил на стол четыре пятитысячные купюры.

– Круто! Спасибо! – Я потянулась к деньгам, но Томаш опередил меня.

Схватил купюры, зажал их в кулаке, будто собирался швырнуть в Бэзила, и вернул смятыми.

– Не нужно. Забери обратно!

– Что?! – Я была потрясена. – С какой стати ты влезаешь? Что значит «не нужно»? Это вообще тебя не касается.

– Теперь касается. – Томаш снова превратился в манекен. – Я найду тебе деньги.

– Эй, – я потрясла его за плечо, – они уже нашлись.

– Тебе не нужно их брать у него.

– Что я пропустил? – Бэзил удивленно, но все еще довольно миролюбиво улыбался, глядя на нас.

– Объясни ему. – Томаш махнул в сторону Бэзила.

– Что объяснить? Я сама ни черта не понимаю.

– Микки теперь со мной, и от тебя ей ничего не нужно, – в резкой форме объявил Слава Бэзилу, затем повернулся ко мне: – Я принесу тебе деньги.

Мы с Бэзилом недоверчиво переглянулись и неожиданно оба расхохотались.

– Это так мило, – сквозь смех проговорила я.

Бэзил сделал вид, будто вытирает слезы.

– Ты такой джентльмен, Слава. Рыцарь, блин! – И, передразнивая, добавил: – Клянусь, я принесу тебе эти деньги.

В глазах Томаша вспыхнул гнев, но лицо по-прежнему оставалось невозмутимым.

– Если ты со мной, – сказал он мне, – ты не должна их брать.

Встал и вышел в коридор.

– Считаешь, что теперь имеешь право мне указывать, что делать? – Я выбежала за ним. – И почему ты решил за меня? Все-все.

– Просто это некрасиво. – Он нагнулся, чтобы зашнуровать ботинки. – И унизительно для меня.

– Ты случайно не заболел?

– Пожалуйста, не бери у него деньги.

– Вася их принес, чтобы помочь. Что в этом унизительного?

– Я тебе помогу. Не завтра, но в ближайшие дни! – Он выпрямился и снял куртку с вешалки.

– Не смеши, где ты возьмешь деньги? У вас с Дашей съемная квартира. И… и другие расходы. Глупо приплетать к этому еще и меня.

– Решать тебе. – Он сам открыл дверь и ушел с курткой в руках.

Я вернулась в комнату, Бэзил сидел в той же небрежной позе.

– Прикол, конечно. Это был тот же Томаш, что учится с нами в одном классе? Точно? Я впечатлен. Чем ты его околдовала?

– Да фиг знает! – Я тоже была потрясена.

– На кой черт он тебе тогда сдался? Или это часть расследования? – Бэзил смотрел с любопытством.

– Слушай, Вась, я, кажется, ни разу не пыталась лезть в твою личную жизнь.

– Короче, бери! – Он протянул мятые деньги. – Отдашь, когда сможешь. Мама сказала, что, если понадобится, она даст еще.

Я задумалась:

– Можно я пока не возьму? Пусть они у тебя полежат несколько дней.

– Впервые вижу, чтобы ты прогибалась под кого-то! – Его взгляд сделался злым.

– Я не прогибаюсь! Просто хочу посмотреть, что будет.

Бэзил поднялся и, одарив меня презрительной ухмылкой, объявил:

– В таком случае я тоже пошел.

Поведение Славы поразило меня до глубины души. Только я никак не могла определиться, хорошо или плохо. «Это некрасиво» – удивительное заявление из прошлого века. Типа он весь такой высокоморальный и правильный. Так почему тогда сам связался с Надей, у которой на лбу было написано, что мораль – это не про нее?

Когда она покупала ему шмотки, он тоже говорил ей, что это некрасиво? Какие у них вообще были отношения? Я впервые серьезно задумалась об этом.

В школе Бэзил рассказал Филу о сцене, устроенной Томашем, и они долго и зло над этим ржали. Уговора молчать у нас не было, так что я тоже посмеялась и даже немного подыграла им. Томаш не писал. Непонятно, обиделся ли он или, как обычно, держится на расстоянии. Я решила дождаться конца учебного дня, а потом поговорить. Но на физике, когда училка объясняла, как делать лабораторную, он неожиданно перебрался ко мне за парту и, провокационно близко наклонившись, быстро зашептал на ухо:

– Извини. Я не должен был говорить тебе, что делать. Просто зависеть от кого-то очень неприятно. По себе знаю.

– Значит, это ты вроде как обо мне думал? – Машинально я положила руку ему на шею. – И тот командный тон, и ультиматум. Это все мне показалось?

– Я извинился.

– Извинение должно стереть мне память?

Он взял под партой меня за руку, продев пальцы сквозь мои, крепко сжал. Я затаила дыхание.

– Иванова! – воскликнула училка. – Томаш! Мы вам не мешаем?

Резко расцепив руки, мы выпрямили спины.

– Вы уже совсем? – Возмущенно сверкая глазами, она подскочила к нашей парте. – Ну, я не знаю.

– А что такое? – Я поправила волосы. – Что мы сделали?

– Я, по-вашему, слепая? У меня все амперметры зашкалили! – Она широко взмахнула рукой. – Слава, иди раздай всем приборы, а потом садись на свое место.

– Маше будет сложно одной все успеть, – спокойно ответил Томаш.

– А где Ткаченко?

– Я с Красновым, – крикнула ей Лиза.

Физичка оглядела их с Филом и, покачав головой, тяжело вздохнула.

– Ладно, оставайтесь. Только не отвлекайтесь, пожалуйста.

– Сейчас мы будем наверстывать все твои пропуски и пробелы, – деловым тоном сообщил Томаш.

– Ты решил взяться за мою учебу? – Мне стало смешно.

Он поднялся, чтобы идти за приборами, но задержался и посмотрел на меня сверху вниз.

– Я вообще решил взяться за тебя.

Если бы я и хотела притормозить, то вряд ли уже смогла бы. Слишком долго я этого ждала и надеялась, что все будет именно так. В первом классе, еще до того как меня «накрыла» новая жизнь, у меня была подруга Леночка. Мы с ней сидели за одной партой, гуляли во дворе, ходили друг к другу в гости, собирали кукол Братц, строили для них домики и сочиняли кукольные сказки, которые в семь лет кажутся очень важными и почти настоящими. Мы договорились, что попросим родителей подарить нам на Новый год мальчиков Братц. Я хотела Кевина, а Леночка Дилана. И никаких сомнений в том, что так и случится, не было. Наши родители принадлежали к той категории предков, которые выполняют любые пожелания своих детей, хвастаясь потом друг перед другом. Однако наступил Новый год, я вместе с кучей других подарков радостно заполучила своего Кевина, а вот Леночке куклу не подарили. Вместо этого она получила клубного щенка лабрадора, которого она и назвала Диланом. Страшно расстроившись, я потребовала объяснить, что произошло. Леночка совершенно спокойно ответила, что всегда хотела щенка и давно просила его у родителей. Накануне Нового года она закатила истерику, объявив, что, кроме щенка, ей не нужны никакие подарки.

Больше Братц ее не интересовали. Она так сильно мечтала о щенке, что остальное перестало иметь для нее значение. С утра до вечера Леночка талдычила только про щенка и занималась только им. Пес был классный: добрый, ласковый и веселый, но мне играть с ним она не давала. Я решила, что Леночка очень глупая и ограниченная, и на этом наша дружба закончилась.

Однако теперь, вспоминая о Леночке и щенке, я очень хорошо понимала ее. Чувства обладания и, определенно, победы не шли ни в какое сравнение с опьянением от сбывшегося долгожданного желания. Говорить о любви было бы слишком, но в тот момент, кроме Томаша, мне не нужен был никто.

Я ходила к нему в гости еще несколько раз, мы играли с Дашей в «Джаст Дэнс», она учила меня печь яблоки и заваривать травяной чай. Томаш готовил блинчики с шоколадом, а я развлекала их своими историями. О том, как в шестом классе нас возили на Бабаевскую шоколадную фабрику и я сбежала, пробравшись в цех по изготовлению ирисок, а весь класс ждал меня внизу на проходной. Классная и сопровождающие родители были в панике, администрация фабрики тоже, зато я узнала, что такое ириски, и запомнила это на всю жизнь.

А еще как мы с Бэзилом и Филом во время культпохода в театр на «Синюю птицу» пролезли в гримерку, познакомились с актером, игравшим Душу Хлеба, и тот водил нас по закулисью и показывал, как там у них все устроено. Потом, правда, ему досталось не меньше, чем нам, а нас троих вообще не хотели больше никуда брать, но пришла моя бабушка, объявила, что педагоги не имеют права притеснять личности детей, и нас простили.

И как в девятом на спор пытались остаться на ночь в «Икее», спрятавшись в шкафах. Но нас выловили охранники и сдали в полицию, а после за нами, как всегда, приехала мама Бэзила и всех отмазала.

Даша слушала с интересом. То смеялась, то по-взрослому качала головой: «Ну ты и хулиганка. Бедная твоя бабушка». Я ответила, что в свое время моя бабушка была директором школы и удивить ее могло разве что инопланетное вторжение. И что «бедной», в том смысле, который имела в виду Даша, она точно не была. Слава ничего не рассказывал, просто улыбался и слушал, сообщив лишь, что единственными хулиганскими поступками, которыми он может похвастаться, были наклейка от жвачки в лифте и разбитый декоративный фонарь, на который он налетел в парке, катаясь на роликах. Такие уютные домашние вечера, каких на моей памяти никогда и не было. Слава и Даша хоть и жили одни, но были настоящей дружной семьей.

Приглашать Славу к себе после всей этой милоты я стеснялась, хотя он с каждым днем напрашивался все настойчивее. Постоянное присутствие Даши сковывало нас обоих, но моя квартира подходила только для того, чтобы мерзнуть, свернувшись калачиком на диване, слушать, лежа в темноте, как гудит стройка за окном, или смотреть дорамы в полном одиночестве. В ее стенах не было света даже при включенном электричестве. И чем дольше я находилась в ней одна, тем сильнее она напоминала царство тьмы. Бардак копился, дело медленно шло к зиме.

Глава 13

Рекламный проспект пансионата для пожилых людей «Пуговицы» обнаружился субботним утром под ковром со стороны дивана, где раньше стояла кровать Яги. Скорее всего, он свалился с тумбочки, и его запинали туда еще при ее жизни.

На первой страничке проспекта счастливо держались за руки показывающие в улыбке ровные белые зубы старики. На всех остальных описывалось, какие райские блага ждут каждого пенсионера, пожелавшего провести остаток жизни в «Пуговицах». Сзади был указан адрес и телефон этого подмосковного эдема, а чуть ниже синими чернилами почерком Яги был подписано: «Лидия Михайловна».

«Пуговицы» – уж очень необычное для дома престарелых и потому запоминающееся название. Я вспомнила Надин бейдж. Зачем Яге понадобился дом престарелых? Сама она никогда туда не поехала бы. Яга ненавидела все общественные учреждения, начиная со школы и поликлиники и заканчивая музеями. Женечка утверждал, что совпадений не бывает и все, что кажется на первый взгляд случайным стечением обстоятельств, на самом деле имеет непосредственную и очень важную связь. Не придумав лучшего, я позвонила Томашу. Судя по отдаленному гулу машин и звукам улицы, он бежал с очередным заказом.

– Ты случайно не знаешь, Надя правда работала в доме престарелых?

– Работала. А тебе зачем?

– А она работала до того, как пришла в школу, или совмещала?

– До школы.

– А что она там делала?

– Микки, извини. Я уже дошел по адресу. Давай я тебе завтра расскажу. Сегодня до ночи работаю. Это же не срочно?

– Нет, конечно.

Но на самом деле срочно. Казалось, если я сейчас же не объясню себе, почему Яга и Надя оказались связаны одним домом престарелых, которых в Московской области сотни, то взорвусь от любопытства. Бэзил ответил только на второй мой звонок.

– У меня тут такое! – выпалила я в надежде сразу заинтересовать, но он не обрадовался.

– Давай потом, к нам Антон приехал.

– Но, Вася, это важно.

– Надеюсь, никто не умирает?

– Нет, но…

– Тогда потом.

– Мне нужно с кем-то поговорить.

– Помирись с Лизой.

На часах было пять, в больницу звонить не воспрещалось.

– Что тебе? – спросил Кощей, ответив на звонок. – Разбудила, зараза!

– Я нашла под ковром рекламу дома престарелых.

– Собралась сдать меня?

– Яга была против такого. Зачем ей понадобился дом престарелых?

– У меня приступ, между прочим, был. Я ничего не помню. Ты позвонила матери?

Чашка крепкого кофе натощак хоть и убивает желудок, но мозги пробуждает моментально. Все свои бумаги – счета за квартиру, рецепты, больничные, рабочие записи и блокноты – Кощей держал в двух нижних ящичках архивного шкафа. В отличие от его комнаты в них царил идеальный порядок. Все чеки по оплате подколоты скрепками и подписаны, папки датированы и пронумерованы, рабочие отчеты и выписки из дел рассортированы по пластиковым файлам. Основное, конечно, хранилось в офисе их конторы, но текучку, как Кощей это называл, он приносил и домой. Иногда мог весь свой выходной день провисеть на телефоне, обзванивая больницы или полицейские участки.

Я вытащила ящик целиком, поставила на пол и склонилась над ним. Достала все папки и бестолково перебрала одну за одной. Просто записи о каких-то людях. Имена, которые мне ничего не говорили. Места проживания, телефоны, номера банковских карт и машин, фамилии родственников, адреса почты и страничек в соцсетях, паспорта, визы, свидетельства о браке и смерти. Просто какая-то общая информация, сбором которой Кощей занимался на работе. Чтобы что-то найти, нужно понимать, что ищешь, а я совершенно терялась в догадках.

Папка, которую я искала, оказалась самой тоненькой и неприметной. Прозрачный файл – договор проживания, оформленный на имя Яги с первого марта. Насколько я помнила, Яга действительно ездила в санаторий лечиться. Но тогда ни о каком доме престарелых речи не шло. Ее не было от силы пару недель. Потом она вернулась и больше никуда не уезжала.

Вооружившись этой информацией, я предприняла новую попытку.

– Тамара Андреевна, здравствуйте! Это Маша. Вам удобно разговаривать?

– Да, я слушаю. – Голос директрисы звучал подомашнему расслабленно.

– Вы с моей бабушкой так хорошо дружили… Я сейчас разбираю ее вещи и нашла проспект дома престарелых. Вы случайно не знаете, что это могло значить? Неужели она обдумывала такой вариант? От этой мысли мне немного грустно, неужели ей было плохо с нами?

– Что ты, Машенька, – после некоторого молчания ласково проговорила Тамара Андреевна, – конечно, ей было хорошо с вами. Возможно, в поликлинике этот проспект дали. Они постоянно пытаются насильно впихнуть разную дурацкую рекламу.

– Но она же туда потом поехала.

– Куда поехала?

– В «Пуговицы» эти. Зачем? Там же, наверное, дорого…

– Я не знала.

– Помните, она в санаторий ездила?

– Санаторий помню, а дом престарелых нет. Скорее всего, это и есть объяснение. Санаторий-профилакторий на базе пансионата для пожилых людей. Она просто ездила лечиться. У нее ведь был повышенный сахар.

– Но вы же знаете, что Надежда Эдуардовна там работала? В «Пуговицах». Думаете, совпадение?

– Машенька, я уже и не помню, где Надя работала.

– Моя бабушка не любила ее, да? Это из-за дядьки Васи Степина Антона? Вы мне можете рассказать, что там на самом деле у них случилось?

– Сейчас точно не могу. – Голос ее сделался сухим. – И не думаю, что стоит ворошить прошлое. Ни Ольги Викторовны, ни Нади уже нет в живых, к чему эти разговоры?

– Но мы-то живы!

– Маша, прошу, займись своей успеваемостью. Мне неприятно это говорить, но сейчас, когда твоей бабушки нет в живых, заступаться за тебя некому.

Разговор с директрисой получился дурацкий. Она разозлилась. Я это почувствовала, но не успела уловить, в какой именно момент. Если бы мне было не семнадцать, она и не подумала бы так отфутболивать меня, попрекая успеваемостью.

Я тоже разозлилась. Ходила по квартире, как тигр в клетке, в трусах и халате нараспашку, совсем не чувствуя холода и не зная, чем себя занять, чтобы избавиться от назойливого любопытства. Пока вдруг, остановившись напротив зеркала, не заметила, как за последние месяцы уменьшилась моя грудь, а ребра стали некрасиво выпирать. Обычно люди радуются, когда худеют, но для меня это дурной знак. Очередной признак моего социального упадка. Я все ждала, что жизнь вот-вот начнется, а она лишь катилась по наклонной.

– Пожалуйста, можно мне встретиться с твоим дядькой? – елейным голосом попросила я в ответ на ворчливый отклик Бэзила.

– С ума сошла? Зачем?

– Просто поговорить.

– Знаю я твое поговорить, – пробурчал он. – Прицепишься как банный лист. Нет, нельзя.

– Если не разрешишь, я скажу твоей маме, что ты гей.

– Это что еще за фигня?

– Просто разреши зайти в гости. Я ничего плохого не сделаю. Честно! Только спрошу его про Ягу. Про Ягу можно?

– Ты же против шантажа.

– Но ты-то не против.

– У нас семейный обед.

– Я после обеда зайду. Минут на десять.

– Ты невыносимая, Микки.

– Я знаю. Спасибо. Во сколько заканчивается обед?

Когда я пришла, они только приступили к чаю, и я еще не успела разуться, как Бэзил, сунув мне в рот шоколадную зефирину, объявил Антону, что я пришла поговорить. Мы с Антоном были немного знакомы, и он просил обращаться к нему на «ты». Бэзил отвел нас в свою комнату, и они, открыв окно, стали курить в лоджии. Антон был рослым и мужественным, с красивым профилем и колким, как у Бэзила, взглядом. Неудивительно, что Надя влюбилась в него. От людей вроде Антона и Томаша за версту веет надежностью. Но, пожалуй, это единственное, что их объединяло. Одет Антон был небрежно: мятая футболка, заношенные джинсы, общался в приблатненной манере, которую так старательно копировал его племянник.

– Я хотела спросить про Надю.

Бэзил сразу дал понять, что времени у меня немного, так что терять его ради приличия на ненужные вступления не хотелось. Антон выпустил дым и поморщился.

– Сорокину?

– Ты же знаешь, что ее убили?

– И че? – откликнулся Антон довольно агрессивно. – Ко мне какие вопросы? Я свое отсидел. И больше эту падлу никогда в жизни не видел.

– Нет-нет, я просто хотела узнать, какая она была в школе. И не было ли у нее конфликта с Ольгой Викторовной?

– С директрисой, что ли?

– Ну да.

– Надя твоя – тварь последняя. И мне плевать, что она сдохла, пусть с того света слышит.

Бэзил покосился на меня, типа: «Я предупреждал», и Антон, перехватив его взгляд, немного смягчился:

– Она всегда была странная. На всю голову отбитая. Три года за мной по пятам ходила. Фотки свои с обнаженкой присылала. У меня тогда девчонок полно было, и эта Надя-чекане никаким боком мне не сдалась. А потом в одиннадцатом у меня переклинило. – Растопырив пальцы, Антон покрутил ладонью у виска. – Ну, в смысле, что я хотел с ней по-доброму. Думал, если это осчастливит ее, то почему бы не помутить с ней немного? Она же не страшная девка, задница, сиськи – все на месте. Мы с ней месяц встречались от силы. А потом я сказал ей: «Извини, подруга, гуляй». У меня просто до фига разных знакомых было, а у Нади на ревности крыша отъезжала. Истерики закатывала. То меня убить грозилась, то себя, то кого-нибудь из девчонок. В общем, послал я ее окончательно, а она побежала мамке своей шизанутой нажаловалась, они вдвоем заяву накатали. И все. Крантец! Как докажешь, что ты не верблюд? Она в полиции рыдала и синяки показывала, а я ее пальцем ни разу не тронул. Хотя, если бы знал, как потом обернется, убил бы сразу, чтоб хоть не зря срок мотать.

– А учителя что? Классная и директриса?

– Ну, Тамара сразу на ее сторону встала, стерва: «какой ужас», «бедная девочка», «психологическая травма», «насилие» и полный воз этой хренотени. А директрису уважаю. Она быстро просекла, что да как. Пыталась помочь мне. В суд ходила. Говорила, что Наде мозгоправ нужен. Да какой там уже психолог! Поздняк метаться. Если бы у меня других приводов не было, может, и проканало бы, но все до кучи приплели: и драки, и кражу жвачки, и порчу школьного имущества…

– Значит, Ольга Викторовна Надю не любила?

– Какое любила? Ее из-за той истории из школы поперли. Кажется. Но это не точно.

– А ты случайно ничего не знаешь про дом престарелых «Пуговицы»?

– Что? – Антон нахмурился. – Почему я должен про это знать?

– Ну, мало ли, вдруг кто-то упоминал.

– Нет, не знаю. Все! Перекур окончен. – Пульнув щелчком окурок с балкона, он ушел.

– Довольна? – в голосе Бэзила прозвучала издевка. – Узнала все, что хотела?

– Не все, но кое-что.

Мы смотрели друг на друга так, будто что-то осталось недосказанным. Не знаю, о чем думал в тот момент Бэзил, но я свои мысли озвучила прямо:

– Слушай, Бэзил, так ты меня все-таки любишь?

– Понятное дело, люблю, – отозвался он с подозрением. – Что-то не так?

– Нет, не любишь. По-настоящему не любишь. Ты не думай, это не претензия. Просто факт. Я знаю, что не любишь так, как любят кого-то близкого и дорогого. Не любишь, и это даже хорошо, потому что я тебя тоже так не люблю.

– Ты чего? – Его скепсис сменился удивлением.

– Просто не хочу больше делать вид, что мы вместе, потому что это глупый фарс и показуха.

– Ну, хватит уже! – Он дружески обхватил меня за плечи и потряс. – Я же принес тебе деньги, договорился с Антоном, а то, что тема Нади меня достала, так это не обсуждается.

– Я не могу играть в то, что я с тобой, если на самом деле не с тобой.

– А… Все ясно. – Он отпустил меня и отвернулся к раскрытому окну. – Решила кинуть меня ради Надиного питомца.

– Мы с тобой не встречаемся, Вася, поэтому и кинуть я тебя не могу.

– Это неважно.

– Ты ничего не слышал из того, что я говорила.

– Я все слышал, но ничего, блин, не понял.

– В этом-то и вся проблема.

– Микки, – он посмотрел исподлобья, – тебе стоит хорошенько подумать, кого ты выбираешь…

– Почему обязательно нужно выбирать? – Старый триггер вспыхнул красной сигнальной лампочкой. – Почему я все время должна выбирать? Да, мне нравится Томаш, да, у нас отношения, но и ты мой друг. Я не хочу ссориться ни с кем из вас. Почему так нельзя, а? Почему человек не может просто жить и радоваться? Почему ему постоянно нужно ставить подножки, как будто у него и так все зашибись как хорошо?!

Психанув, я попрощалась с родными Бэзила и ушла. Успела дойти почти до дома, когда от него пришло сообщение: «Потому что в жизни всегда приходится выбирать».

Бэзил никогда не мог видеть дальше очевидного.

«Привет, – тут же на ходу я набрала сообщение Лизе. – Что делаешь?» – «Ничего». – «Ты в ТЦ?» – «Где же еще мне быть?» – «Хочешь, приходи ко мне. У меня дед в больнице. Можно с ночевкой». – «Серьезно? А что случилось?» – «Ничего не случилось. Просто помириться хочу».

Лиза примчалась ко мне через двадцать минут после нашей переписки. Влетела в квартиру и сразу бросилась на шею.

– Я очень по тебе скучала.

– Я тоже, – призналась я.

Она притащила с собой большую картошку фри и коробку наггетсов. Мы устроились в комнате на диване, и я ей сразу все выложила: и про дом престарелых, и про Антона, и про Бэзила, и про Томаша. Лиза слушала, удивленно хлопая глазами, и молчала, поедая картошку. Когда я наконец закончила, она поинтересовалась:

– А ты не спрашивала его про нее?

– Томаша про Надю? – догадалась я. – Не хочу и боюсь. А вдруг узнаю то, что мне не понравится?

– Плохое нужно узнавать сразу, – рассудительно сказала она. – Я бы на твоем месте не верила Томашу и ничего лишнего не рассказывала. Ты извини, но вообще очень странно, что он вдруг так резко с тобой замутил. Не было ничего, не было, и тут – бац! Может, ему просто от тебя что-то нужно?

– Я удалила запись при нем.

– И ее нигде не осталось?

– Только у тебя.

– Видишь, у него нет гарантий, что ее не существует, значит, лучше держать тебя поблизости, под наблюдением.

– Да нет, Томаш не такой. Это он со стороны мутный, а узнаешь ближе – совсем другой человек.

– Ну-ну! На это и расчет. Я знаю таких, как Серж, который перед матерью на задних лапках пляшет, а за ее спиной при первой же возможности меня зажимает, и она всему верит, что он плетет. Всему! Знаю, что тебе неприятно это слышать, но осторожность никогда не помешает. И Бэзилу тоже не верь. Он дружит до тех пор, пока ему выгодно, какими бы лозунгами он ни прикрывался. И вообще, я на твоем месте поговорила бы с девочкой.

– С Дашей? Думаешь, он рассказывал ей про Надю?

– Думаю, что дети разнюхивают гораздо больше, чем им нужно знать. А если она на самом деле такая, как ты рассказываешь, то ей наверняка захочется с тобой этим поделиться. Главное, чтобы брата рядом не было.

Хитрить Лиза умела. Я до такого не додумалась.

– Спасибо за совет. Я попробую.

– А ты можешь для меня тоже кое-что сделать? – Она оживленно заерзала.

– Выкладывай.

– Можешь написать этому Леше, а то я сама не могу?

– Леше? – Я сначала не поняла, о ком речь. – Твоему блогеру? А как же Фил?

– Ты так говоришь, будто он уже согласился и у меня есть выбор, – смущенно хихикнула Лиза.

– Что написать?

– Да что угодно. Просто чтобы познакомиться.

– Давай телефон.

Следующие два часа мы разглядывали фотки Леши и придумывали, что написать. Выглядел он до отвращения симпатичным и счастливым. Как будто вся его жизнь – молодежный сериал с кучей друзей, девчонок, вечеринок, домашней «эстетикой» в духе Фила, солнечным летним расслабоном, дуракавалянием и захватывающими дух урбанистическими видами, словно мы живем не в одной и той же московской серости, а в совершенно разных городах или, может, даже на разных планетах. В какой-то мере я Лизу понимала: со дна нашего тэцэшного однообразия это выглядело жутко соблазнительно.

Помнится, был такой старый-престарый музыкальный клип, где девушка сидит в кафе и смотрит комиксы, а потом вдруг эти комиксы оживают и парень, главный герой, забирает ее в свой нарисованный мир. Я тоже очень хотела, чтобы за мной пришел нарисованный парень и забрал отсюда.

Лиза жутко нервничала и после того, как я все же отправила довольно невнятное сообщение о том, что мне, а точнее Лизе, нравится его страничка, потребовала его удалить, потом попросила восстановить, после чего еще раза три мы удаляли и восстанавливали сообщение, меняя местами слова и дописывая или убирая превосходные степени. Столь увлекательное занятие прервал звонок в домофон. Из трубки послышался плохо различимый приглушенный голос: «Доставка пиццы», и я предположила, что это Бэзил решил помириться.