Текст книги "Суфии"

– Нет, я только хочу взять с собой тонну капусты.

– Какой капусты?

– Еды, которая потребуется мне на другом острове.

– Но там есть еда и получше.

– Я не понимаю, о чем вы говорите. Я не могу быть уверенным в этом и должен захватить свою капусту.

– Но вы не сможете плыть с целой тонной капусты.

– Тогда я останусь дома. Вы называете капусту грузом, а для меня это насущная пища.

– Допустим, что капуста не более чем аллегория, и мы под этим подразумеваем «предположения» или «разрушительные идеи».

– Лучше я пойду со своей капустой к тому инструктору, который понимает, что мне нужно.

Эта книга рассказывает о некоторых пловцах и строителях кораблей, а также о некоторых из тех, кто пытался с большим или меньшим успехом следовать им.

Легенда эта еще не окончена, потому что на острове до сих пор живут люди.

Выражая свои идеи, суфии пользуются различными способами их шифровки. Если переставить буквы в первоначальном названии общества «El-Аг», мы получим слово «Real» – Реальное. Может быть, вы также заметили, что слово «Please» – услаждать, которое было в ходу у революционеров для обозначения их идеологии, с помощью такой же перестановки слогов можно преобразовать в слово «Asleep» – Спящий.

Подоплека
1. Путешественники и виноград

Есть три формы культуры:

мирская культура, или простое накопление информации,

религиозная культура, или исполнение правил,

и культура избранных – саморазвитие.

Мастер Худжвири. Раскрытие скрытого за завесой

В одной из басен Эзопа рассказывается о маленьком кроте, который пришел к своей матери и сказал ей, что может видеть. Как всем известно, кроты традиционно не обладают зрением. Мать малыша решила проверить его. Она положила перед ним кусок ладана и спросила, что это такое.

– Камень, – ответил маленький крот.

– Ты не только остался слепым, но и утратил чувство обоняния, – сказала мать.

Эзоп, которого суфии почитают практическим учителем древней традиции мудрости, обретаемой посредством сознательного развития ума, тела и восприятий, не проявил особой оригинальности в этой басне, если иметь в виду ее поверхностную мораль. Не очень глубокий смысл некоторых его басен (достаточно банальная мораль) был отмечен многими исследователями.

Мы можем, однако, проанализировать эту басню и понять, что она означает в действительности, если знаем кое-что о суфийской традиции и ее методе сокрытия смыслов в литературных произведениях.

Слово «крот» (хулд — от корня ХЛД) пишется по-арабски так же, как и слово халад, что, в зависимости от контекста, может означать «вечность», «рай», «мысль», «ум» или «душа». Поскольку в арабском письме употребляются только согласные буквы, вне контекста невозможно сказать, какое слово имелось в виду. Если бы это слово было использовано в поэтическом произведении, написанном на одном из семитских языков и впоследствии было переведено на греческий теми, кто не понимает его двойного значения, игра слов была бы потеряна.

Почему были избраны именно камень и ладан? Потому что суфийская традиция гласит, что «Моисей (руководитель своего народа) предал камню благоухание мускуса» (Хаким Санаи, «Окруженный стеной сад Истины»).

«Моисей» олицетворяет собой направляющую мысль, преобразующую неодушевленное и инертное (камень) в нечто «благоуханное, как мускус», а это уже символизирует нечто наделенное жизнью.

Теперь наша история показывает следующий смысл: «мать» мысли (ее источник, матрица, существенная характеристика) предъявляет мысли или же уму «ладан» (трудный для восприятия опыт). Так как человек (крот) сосредоточивается на «зрении» (пытается развивать свои способности не в том порядке), он теряет возможность пользоваться и присущими ему способностями.

Суфии считают, что вместо того, чтобы определенным образом сосредоточиться на своем внутреннем мире и добиваться успехов в развитии, человек направляет свой поиск вовне и устремляется вслед за иллюзиями (неправильно развитыми метафизическими системами), фактически приносящими ему вред.

Каковы внутренние потенциальные возможности «крота»? Мы можем ознакомиться со всей группой арабских слов, имеющих отношение к корню ХАД, о котором мы сейчас говорим:

Халад (ХаЛаД) = вечно пребывающее, продолжительное.

Халлад (ХаЛЛаД) = увековечивать что-либо.

ПОДОПЛЕКА: 1. ПУТЕШЕСТВЕННИКИ И ВИНОГРАД

Ахлад (АХЛаД) = наклоняться вперед, быть полностью преданным (другу).

Хулд (ХуЛД) = вечность, рай, продолжительность.

Хулд (ХуЛД) = крот, полевая мышь, жаворонок.

Халад (ХаЛаД) = мысль, ум, душа.

Аль-Хуалид = (АЛЬ-ХУАЛиД) = горы, скалы, подпорки (для кувшина).

С точки зрения суфия данная группа слов, сконцентрированная вокруг основного корня, содержит в себе важные для развития человека понятия. Эти слова можно назвать чуть ли не картой суфизма. По счастливому совпадению, слово «крот» может служить в качестве символа ума или мысли. Тот же самый ум заключает в себе вечность, непрерывность, опору. Суфизм связан с увековечиванием человеческого сознания через его источник в уме. Преданность в отношениях с другими людьми является весьма существенным качеством для выполнения этой задачи.

Итак, эта эзоповская басня учит нас не только тому, что «шарлатана разоблачить несложно», как склонны думать комментаторы. Нет нужды отрицать, что такую функцию она могла выполнять веками, но поскольку в ней используются слова: ладан и крот, которые согласно суфийской традиции могут иметь скрытый смысл, это дает нам ключ к ее пониманию. Рассматривая в этом свете большое количество литературного и философского материала, мы неизбежно вспомним слова Руми, который, подобно Эзопу, был великим баснописцем Малой Азии. Он говорит, что сам канал может и не пить, но он доносит воду до жаждущих. Те, кто отнесется с интересом к подобной интерпретации кротового символизма, смогут очень ясно почувствовать, что непринужденная, законсервированная на века мудрость Эзопа сумела сохранить для нас питательное вещество, которое мы в ней сейчас находим.

Руми, живший спустя почти две тысячи лет после Эзопа, сказал: «Сказка, придуманная или возникшая иным образом, высвечивает истину».

Нет необходимости особо углубляться в арабский язык как таковой – подлинный источник семитской версии, откуда и происходит эта басня Эзопа. Он полезен нам только как инструмент, ибо, как показали филологи, этот язык сохраняет в тесной связи, сгруппированные согласно первобытным образцам, слова, значения которых претерпели значительные изменения в других семитских языках.

И на Западе, и на Востоке можно найти множество примеров подобной кристаллизации учения в литературе, ритуалах и народных поверьях. Многие такие явления считаются несерьезными, например, шутки, приписываемые Насреддину, Джо Миллеру и другим, они ценятся ради самого очевидного их смысла. Или взять хотя бы Омара Хайяма: чтобы заставить читателя мыслить яснее, этот поэт низводил жизнь до абсурда, что было упущено в анализе большинства его стихов, в результате их автора объявили пессимистом. Другим подобным примером является Платон: его материалы, с суфийской точки зрения, предназначались для того, чтобы показать ограниченность формальной логики и то, с какой легкостью люди делают неправильные выводы, исследователи же приписали этот недостаток самому Платону, полагая, что его рассуждения ошибочны. В некоторых случаях, как это произошло с Эзопом, тот или иной канал все еще несет воду, хотя его и не считают каналом. А бывает и так, что, опираясь на различные логические обоснования, люди придерживаются бессмысленных верований и ритуалов до тех пор, пока те не утрачивают всякую реальную динамику и могут представлять интерес только как антиквариат. Вот что сказал об этом великий суфийский поэт Джами: «Сухое облако, лишенное воды, не способно пролиться дождем». И все же, такие культы, являющиеся всего лишь подделками под тщательно продуманную символику, основанную на поэтических аналогиях, продолжают серьезно изучаться. Одни люди полагают, что подобные образования содержат в себе какие-то метафизические или магические истины, другие придают им некую самостоятельную историческую ценность.

В тех случаях, когда культы и человеческие объединения преследуют некую цель, которая первоначально была выражена сочетанием определенных ключевых слов, чтобы служить своего рода картой путешествия, необходимо знать, что именно этот фактор лежит в основе их образования, если мы хотим понять эти культы или даже просто проследить их историю. Арабскому языку, в силу его математической структуры, а также потому, что в средние века он был избран в качестве основы для передачи особого знания Востоку и Западу, придается огромная важность в таком исследовании.

Опять-таки, благодаря почти алгебраическому методу образования слов из трехбуквенных корней, арабский язык отличается очень большой простотой, совершенно неожиданной для тех, кто с ним незнаком. Во многих случаях мы имеем дело только с отдельными словами (группами согласных), а не с грамматикой или синтаксисом и даже не с арабскими буквами, т. к. для наших целей все это можно вполне удовлетворительно передать средствами латинского алфавита. Мы заменяем одну букву другой. В большинстве случаев мы видоизменяем ее, чтобы показать, какой была первоначальная буква. В сущности, это настоящее искусство, к которому часто прибегали в тех странах Востока, где был распространен арабский алфавит и вслед за ним суфийское знание, причем этим способом пользовались и те люди, которые не обладали глубокими познаниями самого арабского языка. Затем обнаружилось, что арабский язык могли использовать в качестве кода определенные люди на Востоке и на латинском Западе в средние века.[2]2
  См. примечание «Языки».


[Закрыть]

Взаимоотношения родительницы и ребенка (крота и его матери), согласно суфийскому символизму, указывают на подготовку к обретению совершенного «видения», а также на высшую форму взаимосвязи между суфием и совершенным «видением» объективной истины. Для суфия религиозное воплощение или демонстрационная модель подобных взаимоотношений является всего лишь грубым или вторичным методом передачи некоего события, пережитого отдельным индивидуумом или группой – т. е. религиозного опыта, указующего путь к самореализации.

«Достигший совершенства суфий – велик и возвышен; он чист. С помощью любви, работы и гармонии он добился высшего мастерства. Все секреты ему открываются, всё его существо проникнуто волшебным блеском. Он Руководитель и Странник, идущий Путем беспредельной красоты, любви, знаний, могущества, завершенности; он Страж древней Мудрости, Первопроходец к высшим тайнам, возлюбленный друг, само бытие которого опьяняет нас, придавая новый смысл человеческому духу».

Вышеприведенное описание суфия принадлежит современному писателю, который не относится к их числу, хотя и провел какое-то время с теми, кто следует Путем Любви.

Духовно не преображенному человеку кажется, что суфий изменчив, но для тех, кто обладает внутренним восприятием, он остается одним и тем же, ибо сущность его неизменна. Один из ученых Кашмира, веками бывшего одним из центров суфийского учения, еще в XVII в. проделал работу, которую сегодня можно было бы назвать обзором наиболее общих особенностей, присущих суфийским мистикам. Речь идет о Сираджеддине, который объездил не только все соседние страны, но побывал также на Яве, в Китае и Сахаре, встречаясь с суфиями и записывая их устное наследие. Он пишет:

«Суфий – это совершенный человек. Когда он говорит: «Среди роз будь розой, среди шипов будь шипом», – речь идет не обязательно о поведении в обществе. Суфии – это поэты и влюбленные. В зависимости от того, в какой почве произрастает их учение, они могут быть солдатами, должностными лицами или врачами. Глазам стороннего наблюдателя они могут показаться магами, мистиками или же мастерами какого-то непостижимого или бессмысленного ремесла. Бели вы считаете их святыми, их святость окажет на вас самое благотворное влияние, если же вы сотрудничаете с ними как их коллега, вы сможете получить пользу от общения с ними. Мир для них – инструмент, посредством которого они шлифуют и полируют человечество. Отождествляясь с процессом непрерывного творения, они и сами становятся создателями совершенных людей. Некоторые из них разговаривают, другие молчат, третьи, как кажется, беспрерывно двигаются, четвертые остаются на одном месте, занимаясь обучением. Для того чтобы понять суфиев, необходимо использовать интуитивные способности, которые в обычном состоянии подавляются их дружественным врагом – логическим умом. Пока вы не научитесь понимать нелогичность и скрытый в ней смысл, избегайте суфиев или пользуйтесь только их ограниченными, понятными и самоочевидными услугами».[3]3
  Safarnama of Sirajudin Abbasi, 1649.


[Закрыть]

Суфия, суфиев невозможно описать отдельной группой слов или понятий. С помощью движущейся многомерной картинки – можно попытаться это сделать. Руми, один из величайших мистических мастеров, описывает суфия так:

Пьян без вина; сыт без еды; смятенный, лишенный сна и пищи; король в нищенском рубище; сокровище в руинах; не от воздуха, не от земли; не от огня, не от воды; море, у которого нет берегов. Он владеет сотнями лун, сотнями небес и солнц. Его мудрость не от книг, а от истины.[4]4
  Специалист по суфизму преподобный каноник Селл, кажется, считает, что «некнижная мудрость», на которую ссылается Руми в своем стихотворении, имеет отношение к теологии. В примечании к этому отрывку он пишет: «Одни только книжные знания не сделают вас теологом».(Dr. Sell, Sufism, Christ. Lit. Soc., 1910, p. 63.) Он находит Руми трудным автором, говоря, что только очень терпеливый исследователь мог бы найти эзотерический смысл в произведениях этого поэта (Ibid., p. 69).


[Закрыть]

Он человек религии? Нет, гораздо, гораздо выше: «Он за пределами атеизма и религии – что для него заслуги и грехи? Он скрыт – ищите его!»

Эти известные слова, взятые из «Дивана» Шамса Табризи, написанного в XIII в., говорят нам о том, что суфий скрыт, и скрыт более глубоко, чем последователи любой другой тайной школы. Тем не менее тысячи отдельных суфиев пользовались широкой известностью на всем Востоке. Суфийские общины можно встретить в арабских странах, в Турции, Иране, Афганистане, Индии, Малайзии.

Чем настойчивее пытались пытливые западные ученые проникнуть в тайны суфиев, тем более сложной представлялась им эта задача. Своими трудами они только захламили область мистицизма, востоковедение и, в частности, арабистику, а также историю, философию и даже мейнстрим обычной литературы. Как гласит суфийское высказывание: «Тайна себя охраняет, обнаружить ее можно только в духе и практике Работы».

Этим, наверное, и объясняется то, что, возможно, самым крупным из живущих авторитетов в области суфизма является один известный профессор археологии. Заслужить этот авторитет ему помогло не профессорское звание, а то, что он сам – суфий.

Обычные люди на востоке представляют себе суфиев примерно так же, как западные люди – всех восточных мистиков. Их считают обладателями сверхъестественных способностей, наследниками тайн, дошедших до них из глубины веков и символизирующих собой мудрость и неподвластность времени. Суфий способен читать мысли, мгновенно переноситься из одного места в другое, он постоянно поддерживает связь с потусторонним миром.

Суфиям приписывают обладание тайным могуществом, и нередко можно встретить людей, которые расскажут вам, например, как какой-то суфий излечил их с помощью одного только взгляда или каким-либо другим, необъяснимым способом.[5]5
  См. примечание «Сознание».


[Закрыть] Считается, что суфии всегда преуспевают в избранных ими профессиях: множество людей служит тому доказательством. По общему мнению, суфии ошибаются гораздо реже, чем другие, и ко всему имеют особый подход. Правильность их действий обычно подтверждается дальнейшими событиями, что приписывают их способности определенным образом предвидеть будущее. Сами суфии верят, что они принимают участие в высших формах эволюции человечества.

Несмотря на то, что народные верования, связанные с почитанием святых, распространены повсюду на Среднем Востоке, им далеко до популярности легенд и традиций, имеющих отношение к суфийским мастерам, которых почитали последователи всех религий. Суфийские старцы могли ходить по воде, рассказывать о событиях, происходивших в далеких странах, жить истинно реальной жизнью и многое, многое другое. О неком мастере, например, сообщают, что стоило ему начать говорить, как его слушатели впадали в состояние мистического экстаза и приобретали особые магические силы. Где бы ни появлялись суфии, мистики других школ, уже и сами весьма выдающиеся мастера, становились – иногда даже без единого слова – их учениками.

В материальном мире превосходство суфиев связано с их работой и творчеством, которые снискали себе всеобщее уважение благодаря достижениям отдельных суфийских деятелей. Широко распространено мнение, что философские и научные открытия, сделанные суфиями, стали возможны благодаря их экстраординарным способностям. Обычные теологи или интеллектуалы, не склонные считать суфиев особой духовной элитой, которая связанна с высшими формами сознания, испытывают некоторую неловкость, когда вынуждены признавать, что в одних странах суфии являются национальными героями, а в других – основоположниками национальной литературы. Предполагается, что от двадцати до сорока миллионов человек являются членами суфийских школ или их филиалов, причем число суфиев постоянно возрастает.

Суфием может оказаться ваш сосед, человек, живущий напротив вас, богач или бедняк, порой – затворник.

Исследовать реальность суфизма исключительно извне не представляется возможным, поскольку суфизм предполагает непосредственное участие, подготовку и опыт. Несмотря на то, что суфии написали огромное количество книг, все они написаны применительно к различным обстоятельствам, кажутся противоречащими друг другу и не могут быть понятыми непосвященными, или же имеют скрытый смысл. Чаще всего посторонние исследователи изучают их весьма поверхностно.

Попытки раскрыть суфизм посредством изучения суфийских произведений, написанных для Востока, также наталкиваются на определенные трудности, на что не раз сетовали ученые, в том числе и профессор Николсон, приложивший немало трудов, чтобы понять и сделать доступной Западу суфийскую мысль. Публикуя отрывки из некоторых суфийских произведений, он признает, что «очень большое количество этих произведений обладают совершенно особыми и уникальными свойствами, так что их подлинный смысл открывается лишь тем, у кого есть ключ к шифру, в то время как непосвященные либо понимают только их буквальный смысл, либо вообще ничего не понимают».[6]6
  R. A. Nicholson. Tales of Mystic Meaning, London, 1931, p. 171.


[Закрыть]

Книга, подобная этой, «сама себя проектирует» суфийским способом, из чего следует, что в ее основе по определению лежат не общепринятые, а суфийские образцы. Природа содержащейся в ней информации и ее изложения весьма специфична, соответственно, к ней не применимы известные критерии. В подаче материалов был использован метод «рассеивания», поскольку воздействие считается эффективным в силу множественности его проявлений.

В обычной жизни некоторые формы понимания становятся доступными благодаря опыту. Человеческий ум является тем, чем является, отчасти вследствие влияний, которым он подвергается, а также своей способности использовать эти влияния. Взаимодействие между влиянием и умом определяет собой качество личности. В суфизме этот естественный физический и ментальный процесс используется сознательно. Как следствие, человек ощущает, что он достигает более эффективных результатов: приход «мудрости», вместо того чтобы быть вопросом времени, возраста и случая, становится неизбежным. В качестве иллюстрации этого процесса суфии приводят в пример дикаря, поедающего все, что попало, и человека, умеющего различать, который ест лишь полезную и одновременно вкусную пищу.

По всем перечисленным выше причинам было бы совершенно бессмысленно пытаться излагать суть суфийского мышления и деятельности в обычной упрощенной манере или в форме дискурса. Абсурдность таких попыток подытожена в суфийской поговорке: «послать поцелуй через посредника». Суфизм может быть естественным, являясь в то же время частью высшей формы человеческого развития, причем сознательного развития. В обществах, где он не действовал в этой продвинутой форме, адекватного средства для его представления обычно не существует. С другой стороны, почва для такого представления (частично литературного, частично описательного, частично наглядного и т. д.) уже подготовлена в других областях знания.

Люди с метафизическим складом ума, и в особенности те, кто чувствует себя вполне комфортно в мистической области или предрасположены к «внутреннему восприятию», не имеют никаких преимуществ перед остальными, когда дело касается принятия суфизма. Их субъективность, особенно если она связана с ощущением собственной уникальности, подхваченной как вирус от других людей, может на самом деле оказаться проявлением серьезной неспособности.

Упрошенного суфизма не существует, более того, он исчезает из поля сознания тех неустойчивых людей, которые могут быть уверены в том, что им удастся понять его, постичь «духовное» с помощью того, что на поверку оказывается их собственной претензией на внутреннее восприятие. Несмотря на всю крикливость таких людей (а они часто оказываются именно такими), едва ли они вообще существуют для суфиев.

Те, кто говорит: «Все это невозможно описать, но я чувствую, что вы имеете в виду», едва ли смогут получить от суфизма какую-то пользу. Суфии работают и прилагают усилия к тому, чтобы пробудить определенную область сознания, полагаясь при этом не на удачу, а на особые методы. Суфизм не имеет ничего общего с воздушными замками, взаимными восторгами или безжизненными обобщениями. Когда исчезает «острота», исчезает суфийский элемент ситуации, и наоборот. Суфизм отнюдь не адресован какому-то особому сегменту общества, ибо такого отдельного сегмента попросту не существует, он апеллирует к определенной способности, скрытой в людях. Там, где эта способность не активирована, нет суфизма. Он содержит в себе и «суровую» и «мягкую» реальность, разлад и гармонию, яркий свет пробуждения и мягкую, убаюкивающую темноту засыпания.

Этот центральный момент хорошо выражен в суфийской поэзии, которая очень часто отличается техническим совершенством, иногда кажется просто человеческой, а иногда – совершенно иной. Поколения заурядных лингвистов потратили целые жизни, анализируя это уникальное явление с помощью различных методов в контексте поэтического «разнообразия качеств». Один суфийский поэт так прокомментировал эти попытки:

О кот, привыкший к скисшим сливкам; знаток всех оттенков горечи! Ты принадлежишь к сообществу тех, кто пришел к единому мнению в отношении йогурта. Ты в равной степени ненавидишь сыр, масло и парное молоко. Ты говоришь, что ты не торговец сыром? Но, поистине, тот, кто торгует им, ближе к тебе, чем твоя яремная вена.

А вот еще один отрывок от того же автора, в котором странным образом отзывается эхо современной критики глянцевой литературы.

А не попытаться ли нам написать совершенную картину или соткать отличный ковер? После этого мы можем собраться и всю ночь чесать языками, обсуждая, где каждый из нас отклонился от совершенства. Как здорово! Один и тот же метод для завершенного человека и для ребенка, занятого поиском смеси, которая придаст совершенство его пирогу, слепленному из грязи.

Всякий, кто пробовал фирменные, но не слишком твердые, асептические сыры, продаваемые в современных супермаркетах, по крайней мере разделит чувства поэта относительно еды, если не сумеет вынести из его слов нечто большее.

Хилали, которому однажды бросили обвинение в том, что он «мечом разрубает нитки», сказал: «А может быть, мне лучше попробовать утопить верблюда в меду?»

У суфиев есть свои подражатели, которые пытаются нажиться на их славе. Некоторые из этих имитаторов написали свои собственные книги, еще больше увеличив замешательство непосвященных.

Вполне возможно, что в значительной мере дух суфизма может быть передан через литературные произведения, если принять, что суфизм необходимо практиковать непрерывно и сверяться с опытом других людей. Это зависит не только от влияния художественных форм, но и от влияния жизни на жизнь.

В соответствии с одним из определений, суфизм есть человеческая жизнь. Оккультные и метафизические силы – это чаще всего побочные явления, они могут сыграть свою роль в становлении суфия, если не задействованы в стяжании личной значимости или собственного удовлетворения. Попытки стать суфием ради личного могущества, как его обычно понимают, не увенчаются успехом, это – аксиома. Только поиск истины имеет силу, тогда как желание мудрости является мотивом для поиска. Метод состоит в ассимиляции [уподоблении искомому], а не в изучении.

Наблюдая за суфиями с помощью средств, которые, по сути, являются производными от суфийских техник, нам придется направить свое внимание на многие вещи, которые поначалу будут весьма важными, но впоследствии утратят свое прежнее значение. Проиллюстрировать эту технику наглядным примером несложно. Ребенок учится читать, овладевая азбукой. Когда он уже умеет читать слова, он сохраняет знание отдельных букв, но слова читает целиком. Если бы он по-прежнему концентрировался на буквах, он парализовал бы свою способность к чтению, и то, что было полезным на более ранней стадии, превратилось бы в серьезное препятствие. И буквы, и слова теперь занимают соответствующие их важности места в разворачивающейся перспективе. Таков суфийский метод.

Осуществить этот процесс легче, чем может показаться, подобно тому, как сделать какую-то вещь порой легче, чем описать ее.

Попытаюсь дать читателю некоторое представление о суфиях, участвующих в очередной встрече учебного кружка (халки), представляющего собой базовый сегмент суфийской организации, саму сердцевину активного суфизма. Группа искателей, привлеченная к обучающему мастеру, посещает вечерние собрания, проводимые им по четвергам. Первая часть встречи менее формальна, она отводится вопросам искателей и приему в ученики новых членов.

В тот вечер, о котором пойдет мой рассказ, один из новичков спросил у нашего учителя, Аги, существует ли общее для всех людей стремление к мистическим переживаниям.

– На этот вопрос можно ответить одним словом, – сказал Ага. Оно заключает в себе описание всего того, что мы делаем, и суммирует наш образ мышления. Это слово поможет вам постичь подлинный смысл нашего существования, а также причину, почему человечество во все времена сопровождают раздоры. Это слово – «Ангуризюминабстафил». Затем Ага пояснил свои слова с помощью традиционной суфийской истории.

Четыре человека – перс, турок, араб и грек – остановились на деревенской улице и стали что-то с жаром обсуждать. Они вместе путешествовали, стремясь достичь некоего отдаленного места, но в настоящий момент у них разгорелся спор о том, как потратить ту единственную монету, которая у них осталась.

– Я хочу купить ангур, – сказал перс.

– Я хочу изюм, – сказал турок.

– А я хочу инаб, – сказал араб.

– Нет! – заявил грек, – Мы купим стафил.

Мимо проходил другой странник, знавший много языков. Он сказал: «Дайте эту монету мне, и я постараюсь удовлетворить желание каждого из вас». Сначала они не хотели ему верить, но в конце концов отдали монету. Человек отправился в лавку и купил четыре маленькие кисти винограда.

– Вот мой ангур, – сказал перс.

– Это как раз то, что я называю изюмом, – сказал турок.

– Вы принесли мне инаб, – сказал араб.

– Нет! – воскликнул грек. – На моем языке это называется стафил.

Они разделили виноград между собой, и каждый понял, что их разногласия возникли только потому, что они не понимали друг друга.

– Путешественники, – продолжал Ага, – это обычные люди. Человек их рассудивший – суфий. Люди чувствуют, что они чего-то хотят, ибо у каждого есть внутренняя нужда. Они могут по-разному называть ее, но это одна и та же вещь. Те, кто считает ее религией, не только дают ей разные названия, но и развивают разные идеи по поводу того, чем она является. Те, кто считает это честолюбием, пытаются разными способами определить его пределы. И только когда появляется лингвист, знающий, что именно они имеют в виду, они могут прекратить споры и начать есть виноград.

Далее Ага сказал, что группа путешественников, которую он описал, более продвинута, чем основная масса людей в том смысле, что они, по крайней мере, имели какие-то позитивные идеи относительно своей цели, хотя и не могли их выразить. Чаще всего люди находятся на более ранней стадии развития, чем им кажется. Человек хочет чего-то, но не знает, чего именно, хотя и может думать, что знает об этом.

Суфийский образ мыслей в особенности актуален сегодня, в мире массовых коммуникаций, где людей пытаются заставить желать определенные вещи, или испытывать нужду в них, внушают им верить в то или другое и, вследствие этого, совершать действия угодные их манипуляторам.

Суфий говорит о вине – конечном продукте винограда – и его тайном потенциале как о средстве достижения состояния «опьянения». Виноград считается исходной формой вина. Таким образом, под виноградом подразумевается обычная религия, в то время как вино представляет собой реальную сущность этих ягод. Четверых путешественников следует считать представителями четырех религий. Суфий показывает им, что основа их религий фактически одна и та же. Однако он не предлагает им вина, сути, являющейся внутренним учением, его еще надо произвести и использовать в мистицизме, т. е. на более высокой стадии, чем обычная организованная религия. Это следующий шаг. Но роль суфия как слуги человечества состоит в том, что хотя сам он оперирует на более высоком уровне, последователям формальной религии он помогает, по мере сил, осознать принципиальную идентичность всех религий. Он, конечно, мог бы поговорить и о достоинствах вина, но путешественники хотели винограда и получили его. Согласно суфиям, когда утихают споры вокруг тривиальных вопросов, появляется возможность передать людям великое учение. Между тем, первый вводный урок был дан этой историей.

В неизмененном человеке общее для всех тяготение к мистицизму никогда не станет ясным настолько, чтобы он мог осознать, что это такое.

Руми в своей версии этой истории («Маснави», книга 11) намекает на суфийскую систему подготовки, когда говорит о том, что виноградные кисти, сжатые вместе под прессом, могут дать только один сок – вино суфизма.

Суфии часто начинают с нерелигиозных позиций.[7]7
  «Слова нельзя использовать для описания религиозной истины, разве что в виде аналогий». (Хаким Санаи. «Окруженный стеной сад Истины».)


[Закрыть] Они говорят, что ответ следует искать в человеческом разуме. Разум необходимо освободить, чтобы с помощью самопознания в нем проснулась интуиция, которая приведет его к завершенности. Иной путь, путь тренировки, только подавляет и сдерживает интуицию. Несуфийские системы превращают человечество в обусловленное животное, одновременно внушая ему, что оно свободно в выборе образа действий и мышления, и само творит свою жизнь.