Текст книги "Суфии"

Еще один смысл этой истории в том, что ученик (теленок) может развиться в индивидуума (бык), весьма отличного от того, каким его ожидали увидеть. Время не повернуть вспять, те, кто полагается на спекулятивные теории, не могут полагаться на суфизм.

Отсутствие интуиции у большинства людей почти лишает человечество надежды и многие насреддиновские анекдоты подчеркивают этот факт.

В истории о мешке с рисом Насреддин играет роль обычного, лишенного чувствительности дервиша:

Однажды Насреддин повздорил с настоятелем монастыря, в котором проходил послушание. Вскоре после этого обнаружилась пропажа целого мешка с рисом. Настоятель приказал всем послушникам выстроиться в шеренгу на монастырском дворе. Когда они все построились, он объявил им, что вора выдадут зернышки риса, застрявшие в бороде.

«Это старый трюк, рассчитанный на то, что виновник непроизвольно коснется своей бороды», – подумал настоящий вор, неподвижно застыв на мете.

Насреддин же, со своей стороны подумал: «Настоятель решил со мной расквитаться. Наверное, он украдкой вкрапил в мою бороду несколько рисовых зерен». И Насреддин, как можно незаметнее попытался очистить бороду от риса.

Только его пальцы коснулись бороды, как он обнаружил себя в центре всеобщего внимания.

«Я знал, что рано или поздно, он отыграется на мне», – сказал Насреддин.

То, что некоторые люди часто принимают за чутье, на самом деле является продуктом неврозов и воображения.

Скептическое отношение к метафизике не ограничивается одним только западным миром. На Востоке нередко можно встретить людей, которые считают, что метафизические школы лишают человека автономности, или даже, в каком-то смысле, его обкрадывают. Суфии таких людей игнорируют, поскольку они не достигли стадии осознания того, что тирания Старого Негодяя, поработившая человечество, куда хуже любого угнетения, которому предположительно могли бы подвергнуть человека в мистической школе. Вот очень короткий анекдот на эту тему:

– У нас в доме воры, – прошептала среди ночи жена Насреддина.

– Ни звука! – прошептал он в ответ. – У нас нечего красть, а если повезет, то они еще и оставят что-нибудь.

Насреддин, взломщик многих пустых домов, всегда что-то оставляет после себя, если бы только «ограбленные» могли это осознать!

В суфизме необходимы практические методы обучения. Это частично связано с тем, что суфизм представляет собой активную деятельность, а частично с тем, что люди, хотя и признают те истины, о которых им говорят, реальность этих истин не проникает в них глубже дискурсивного уровня.

Однажды Насреддин чинил крышу своего дома, как вдруг какой-то человек на улице попросил его спуститься вниз. Спустившись с крыши, Мулла спросил, что ему нужно.

– Немного денег, – сказал незнакомец.

– Что же вы сразу не сказали, когда я был на крыше? – спросил Мулла.

– Мне стыдно было попрошайничать, – ответил человек.

Тогда Мулла попросил его подняться с ним на крышу, и когда они вдвоем оказались там, он снова принялся перекладывать черепицу. Человек кашлянул, чтобы о себе напомнить, и Мулла, не отрываясь от работы, сказал: «У меня нет для вас денег».

– Зачем же вы меня сюда привели, разве нельзя было сказать сразу?

– Как бы вы тогда компенсировали мне то, что по вашему соизволению я спустился к вам вниз?

Суфии мгновенно постигают многие вещи, недоступные обычному человеку. Для объяснения некоторых удивительных дел суфийских посвященных, совершаемых с помощью сверхъестественных сил, используются аллегории, но для суфия все эти силы не более удивительны, чем обычные чувства для обычного человека. Описать, как это все работает, невозможно, но можно привести грубую аналогию:

«Когда Насреддина обвинили в том, что он заснул на важной встрече у падишаха, он сказал: «Человечество спит. Сон мудреца – это сила, а “бодрствование” обычного человека почти никому не приносит пользы».

Падишах был раздражен столь высокопарным пустословием.

На следующий день, когда Насреддин снова заснул после хорошего обеда, падишах велел вынести его в соседнюю комнату. Перед тем как распустить совет, падишах приказал принести обратно спящего Насреддина.

– Ты опять заснул, – сказал падишах.

– Нет, я бодрствовал настолько, насколько мне это было нужно.

– Тогда расскажи нам, что здесь случилось, пока тебя не было в этой комнате.

К всеобщему удивлению, мулла повторил длинную, со многими подробностями историю, которую рассказывал монарх на встрече двора.

– Но как тебе удалось это сделать, Насреддин?

– Очень просто, – сказал мулла. – По выражению лица Вашего Величества я понял, что вы собираетесь в очередной раз поведать нам старую историю, которую я уже заучил наизусть, и решил поспать во время рассказа».

В следующей истории Насреддин и его жена предстают перед нами как обычная супружеская пара, они не понимают друг друга из-за того, что обычное общение между людьми несовершенно и лишено искренности. Коммуникация между суфиями относится к совершенно другому порядку вещей. Далее, попытки использовать грубость и лживость обычных форм коммуникации в мистических целях не могут увенчаться успехом. Суфии, по крайней мере, комбинируют различные методы коммуникации для того, чтобы создать принципиально иную сигнальную систему.

Однажды жена, рассердившись за что-то на Муллу, подала на стол кипящий суп, не предупредив его, что он очень горячий. Но поскольку женщина и сама была голодна, она первая зачерпнула суп ложкой и сделала большой глоток. От боли из глаз ее тотчас брызнули слезы, но она не промолвила ни слова, надеясь, что ее муж тоже обожжется.

– Что случилось, дорогая? – спросил Насреддин.

– Я вспомнила свою бедную старую маму. Когда она была жива, ей очень нравился этот суп.

Тут Насреддин тоже зачерпнул полную ложку обжигающего супа и одним залпом осушил ее. По щекам его потекли слезы.

– Ты плачешь, Насреддин? – участливо спросила супруга.

– Да, я плачу при мысли о том, что твоя бедная старая мама умерла, оставив тебя в царстве живых.

С точки зрения реальности, которая и есть суфийская реальность, другие метафизические системы обладают рядом серьезных недостатков, о которых стоит упомянуть. Любые попытки мистика описать словами свой опыт, всегда являются почти бесполезным искажением фактов. Более того, последователи таких мистиков способны ретранслировать это искажение так убедительно, что многим оно может показаться глубоким знанием, хотя все это нисколько не способствует просветлению. Для суфия мистицизм заключается не в том, чтобы отправиться куда-нибудь, достичь озарения и затем попытаться каким-то образом это выразить. Суфии считают, что мистицизм связан с самой сущностью человека и способствует установлению контакта между всем человечеством в целом и высшими измерениями понимания.

Все эти моменты и некоторые другие нашли отражение в одном из насреддиновских анекдотов:

Мулла вернулся из столицы империи в свою деревню, и крестьяне собрались, чтобы послушать рассказы о его приключениях.

– Сейчас я лишь хочу сказать, что со мной разговаривал сам падишах, – торжественно объявил Насреддин.

У собравшихся селян так и раскрылись рты от изумления. Уроженец их деревни разговаривал с самим падишахом! Для неотесанных крестьян это была настоящая сенсация. Люди стали поспешно расходиться, чтобы разнести новость по всей округе. Когда все уже разошлись, самый несмышленый из слушателей, все еще переваривавший слова Насреддина, спросил: «А что именно сказал тебе падишах?»

– Падишах, к твоему сведению, брат, совершенно ясно, чтобы услышал каждый, сказал мне: «Прочь с дороги!»

Простофилю ответ Насреддина более чем удовлетворил, его сердце забилось от радости, только что собственными ушами он услыхал живые слова самого падишаха! И собственными глазами увидел человека, которому эти слова были адресованы!

Эта история и сейчас находится в обращении в числе самых популярных фольклорных рассказов о Насреддине, ее поверхностная мораль направлена против людей, похваляющихся громкими связями. Но ее суфийский смысл крайне важен для подготовки ума дервиша к переживаниям, которые заменяют собой подобные шаблонные ассоциации.

Более чем интересно наблюдать за воздействием насреддиновских историй на самых разных людей. Люди, предпочитающие получать от жизни обыкновенные, простые эмоции, склонны видеть в этих историях их наиболее очевидный смысл и настаивают, что это всего лишь шутки. К подобным людям относятся составители или читатели маленьких брошюр, начиненных поверхностными остротами, именно эта публика испытывает некоторую неловкость, когда им рассказывают метафизические или «обескураживающие» истории. Насреддин сам отвечает таким людям в одном из своих самых коротких анекдотов:

– Правда ли, что в твоих шутках много скрытого смысла, Насреддин?

– Нет.

– Почему же?

– Потому что я ни разу в жизни еще не говорил правду и вряд ли смогу это сделать когда-либо.

Обычный человек, с глубокомысленным видом может заявить, что юмор на самом деле относится к серьезным вещам, и каждая шутка несет в себе философское послание. Но такая система посланий далека от Насреддина. Циничный юморист может предположить, что Насреддин подобен древнегреческому философу, выставляющему напоказ абсурдность наших мыслей и действий. Это тоже не роль Насреддина, потому что общее воздействие его историй намного глубже. Так как его истории неким образом связаны друг с другом и с той формой реальности, которой обучает суфий, весь этот цикл представляет собой часть контекста сознательного развития индивидуума, которое невозможно корректно связать с шутками обычного юмориста или вспышками сатирических настроений формального мыслителя.

Когда насреддиновская история читается и усваивается, кое-что происходит. Именно такое осознание происходящего и целостности является осью суфизма.

В ответ на вопрос: «Какие методы лишены суфизма»? – Ходжа Анис сказал: «Без целостности – нет суфизма; без бытия и становления – нет суфизма; без взаимосвязи – нет суфизма».

Слова могут передать лишь часть этой истины. Более эффективно, но тоже частично, ее передает взаимодействие слов и реакций слушателя. Суфийский опыт, однако, приходит, когда включается механизм, лишающий слова действенности, а это происходит при «совместной работе» ученика и мастера.

Насреддин однажды проиллюстрировал этот момент в своей знаменитой «китайской» истории: он прибыл в Китай и собрал вокруг себя учеников, которых начал готовить к озарению. Те из них, кто достигал просветления, немедленно прекращали посещать его лекции.

Группа его неразвитых последователей из Персии, желавших получить дополнительную порцию озаряющего учения, отправилась в Китай, где они надеялись продолжить свое обучение у мастера.

Насреддин их принял после первой лекции. Один из них спросил:

– Мулла, почему твои лекции посвящены тайным словам, которые мы (в отличие от китайцев) можем понимать? Это «намидонам» и «хичмалюмнист»! По-персидски они попросту означают «я не знаю» и «никто не знает».

– А что бы вы мне предложили взамен, врать до умопомрачения? – спросил Насреддин.

Для приблизительного обозначения суфийских тайн, которые, на самом деле, можно только пережить, но невозможно облечь в слова, суфии используют технические термины. До тех пор, пока искатель не готов к «схватыванию» таких переживаний, его удерживают от ошибочных попыток исследовать их интеллектуально самим использованием этих терминов. Являясь по сути своей результатом сознательной специализации, суфизм установил, что коротких путей к озарению не существует. Это отнюдь не означает, что путь к озарению будет обязательно долгим по времени, но это значит, что суфий не должен уклоняться от Пути.

Чтобы выразить эту идею, Насреддин в одном анекдоте берет на себя роль человека, который пошел коротким путем:

Одним прекрасным утром мулла возвращался домой. Вдруг ему пришло в голову, что можно сократить путь, свернув с пыльной дороги, и пройти оставшееся расстояние лесом.

– О день всех дней, день счастливых поисков! – воскликнул мулла, сворачивая в чащу.

Не успел он сделать и нескольких шагов, как провалился в замаскированную волчью яму.

– И все же хорошо, что я пошел коротким путем, – подумал мулла, лежа на дне ямы. – Если уж посреди такой красоты могло такое случиться, на пыльной и ужасно скучной дороге могло бы произойти что-то куда более страшное.

Примерно в такой же ситуации люди однажды увидели, как Насреддин обыскивает пустое гнездо.

– Что ты делаешь, мулла?

– Ищу яйца.

– В прошлогоднем гнезде не может быть яиц.

– Не надо быть таким самоуверенным, – сказал Насреддин, – вот если бы ты был птицей и захотел спрятать свои яйца, разве стал бы ты строить новое гнездо на глазах у всего света?

Эта история обнаруживается и в «Дон Кихоте». Тот факт, что в ней высвечивается по крайней мере два противоположных смысла, может отпугнуть формалиста, мыслящего штампами, но дервишу она помогает понять двойственный характер бытия, скрытого за пеленой обусловленного человеческого мышления. Следовательно, то, что интеллектуалу может показаться в этом рассказе бессмыслицей, становится силой для людей с интуитивным восприятием.

Контакт между суфиями осуществляется иногда посредством знаков. Методы подобной коммуникации не просто неизвестны большинству людей, привыкшему к обычным формам контакта, люди, скорее всего, отнесутся к ним как к бессмыслице. Это, конечно, не предотвращает попытки шаблонно мыслящих исследователей обнаружить смысл кажущейся бессмыслицы. В конечном итоге такие люди все понимают неправильно, хотя это, возможно, их удовлетворяет.

Однажды Насреддина остановил на улице другой мистик, который указал рукой на небо. Он хотел сказать: «Существует только одна истина, которая все собой покрывает».

А Насреддина в тот раз сопровождал один ученый, занимавшийся поисками логического обоснования суфизма. Он тут же подумал про себя:

– Этот странный субъект, должно быть, душевнобольной. Надеюсь, Насреддин примет какие-нибудь меры предосторожности.

Насреддин, сохранявший абсолютное спокойствие, порылся в своем мешке и вытащил оттуда кусок веревки.

– Отлично, мы сможем схватить и связать сумасшедшего, если он начнет буйствовать, – подумал ученый.

В действительности же действия Насреддина подразумевали собой следующее: «Обычно люди пытаются забраться на “небо”, используя для этого такие неподходящие средства, как эта веревка».

Сумасшедший рассмеялся и пошел своей дорогой.

– Хорошая работа, – сказал ученый Насреддину, – мы спасены от него.

От этой истории берет свое начало персидская поговорка «Вопрос о небе, а ответ о веревке», которую часто используют не принадлежащие к суфиям клирики или интеллектуалы, но они вкладывают в нее совсем иной смысл, чем тот, что она имела первоначально.

Знание без усилий не приходит – это общепризнанный факт, но смехотворные методы, использующиеся для того, чтобы совершить усилие, и нелепость самих этих усилий на самом деле только мешают приобрести знания тем людям, которые пытаются переносить методы изучения из одной области в другую.

Йогурт делают, добавляя небольшое количество старого йогурта в большое количество молока Через некоторое время действие микроорганизмов старого йогурта превращает все молоко в новый йогурт.

Однажды друзья увидели, что Насреддин стоит на коленях около пруда. Он выливал в воду йогурт из небольшого сосуда. Один из них спросил:

– Что ты хочешь сделать, Насреддин?

– Я хочу сделать много йогурта.

– У тебя не получится сделать йогурт таким способом!

– Я знаю, а вдруг все-таки получится!

Почти каждый готов посмеяться над глупостью невежественного муллы. Некоторые люди считают, что развлекательная ценность многих форм юмора объясняется тем, что тот, кто потешается над дураком, самого себя таким не считает. И все же миллионы людей, которым не придет в голову делать йогурт из воды, пытаются проникнуть в тайны эзотерического мышления с помощью таких же бесполезных методов.

Один из рассказов, приписываемых мулле Насреддину, проводит четкую грань между мистическими поисками как таковыми и формами деятельности, основанными на менее важных этических или догматических принципах:

Китайский мудрец, фигурирующий в следующей истории, озвучивает известный принцип, адресуя его Насреддину: «Каждый человек должен вести себя так, как он хотел бы, чтобы вели себя другие люди. Сердце твое должно желать другим того же, чего оно желает себе».

Это не парафраз христианского Золотого правила, хотя смысл этих слов аналогичен смыслу правила. Фактически это цитата из Конфуция.

Мулла ему ответил: «Это замечание удивит тех, кто даст себе труд подумать, что то, что человек обычно желает себе, в конечном итоге оказывается столь же нежелательным для него, как и то, чего он мог бы пожелать своему врагу, не говоря уже о друге.

То, чего он должен в своем сердце желать другим, не совпадает с его пожеланиями для себя. На самом же деле ему следует и себе, и другим желать то, что предназначено всем людям. Люди узнают это только с познанием внутренней истины».

Другая версия того же ответа очень кратко сформулирована в следующей басне: «Одна птица ела ядовитые ягоды, не причинявшие ей никакого вреда. Однажды, собрав этих ягод, она великодушно решила отказаться от собственного обеда и накормила ягодами свою подружку лошадь».

Другой суфийский мастер Амини из Самарканда, как и Руми до него, кратко прокомментировал этот вопрос следующим образом: «Один человек пожелал, чтобы другой убил его. Будучи хорошим человеком и следуя этой логике, он должен пожелать и другим того же, что пожелал себе. Добрые люди, конечно, хотят для других то, что хотели бы получить для себя, но это может быть последней вещью, которая им необходима».

Суфизм настойчиво подчеркивает первоочередное значение реальности, которая должна превалировать над всеми соображениями этического порядка, часто оторванными от действительности. Этическим нормам обычно приписывают некую универсальность, хотя даже их беглое рассмотрение может показать, что они ею не обладают.

При этом к насреддиновским историям нельзя относиться как к философской системе, намеренно созданной для того, чтобы убедить людей отбросить их собственные убеждения и принять ее заповеди. Вследствие самой его структуры суфизм невозможно проповедовать. Здесь и речи быть не может о дискредитации других систем, чтобы предлагать вместо них иные, более истинные. Так как суфийское учение может быть только частично выражено словами, оно никогда не будет бороться против философских систем на их собственных условиях. Попытки подобного рода потребовали бы приведение суфизма в соответствие с искусственно произведенными категориями, что совершенно немыслимо. К метафизике, по ее собственному определению, невозможно подойти таким путем, поэтому суфизм полагается на смешанные воздействия – «рассеяние» импульсов. Будущий суфий может быть подготовлен или частично просветлен Насреддином, но для того чтобы «созреть», он должен принять участие в практической работе и получить пользу от физического присутствия мастера и других суфиев. Пытаться найти этому замену – все равно что «целоваться через посредника», как гласит народная поговорка. Это, конечно, тоже поцелуй, но не тот, который ожидается в таких случаях.

Если суфизм считается методом, с помощью которого предписания религиозных учителей могут найти свое истинное выражение, то возникает вопрос: есть ли источник, из которого исходят истинные инструкции, позволяющие будущему суфию выбрать себе предназначенного ему инструктора, и если такой источник существует, то, как его найти.

Подлинный учитель не в состоянии помешать появлению и развитию псевдомистических школ, которые вербуют учеников и навсегда остаются фальшивыми копиями настоящего учения. Если смотреть на вещи объективно, то эта проблема усугубляется еще и тем, что новичок едва ли сможет отличить истинную школу от ложной. Суфийская поговорка гласит: «фальшивое золото обязано своим существованием настоящему золоту». Как же в таком случае тот, кто не обучен этому, сможет отличить настоящее от фальшивого?

Дело в том, что начинающего от полной нечувствительности спасает то, что у него есть рудиментарная способность реагировать на настоящее «золото». Учитель, чувствующий эту врожденную способность в ученике, сможет использовать ее как аппарат для восприятия его сигналов. Правда, на ранних стадиях учитель должен будет организовать подачу сигналов таким образом, чтобы деформированный и малоэффективный аппарат воспринимающего мог уловить их. Комбинация этих двух элементов обеспечивает основу для организации рабочего формата.

На этой стадии учителю приходится подолгу топтаться на месте. Некоторые насреддиновские истории, обладающие не только развлекательной ценностью, подчеркивают наличие кажущейся дисгармонии в отношениях ученика и учителя во время подготовительного периода:

Однажды к Насреддину пришли несколько потенциальных учеников и попросили его прочитать им лекцию. «Хорошо, – сказал он, – следуйте за мной в лекционный зал».

Повинуясь приказу, все выстроились в цепочку перед Насреддином, после чего он взобрался на своего осла задом наперед и процессия тронулась в путь. Сначала молодые люди были несколько смущены этим обстоятельством, но потом, вспомнив, что они не должны подвергать сомнению даже самые невероятные поступки учителя, какое-то время послушно шли за ним. Вскоре, однако, всем стало снова не по себе от насмешек прохожих в их адрес.

Почувствовав их неловкость, мулла остановился и посмотрел на них. Самый смелый из них подошел к Насреддину.

– Мулла, сказал он, – нам не совсем ясно, почему ты сидишь на осле задом наперед?

– Все очень просто, – сказал Насреддин. – Видите ли, если бы вы шли впереди меня, то это было бы неуважением ко мне, а если бы я ехал спиной к вам, то это было бы неуважением к вам. Так что я выбрал единственно возможный компромисс.

Для человека, обладающего острым восприятием совершенно очевидно, что эта и другие насреддиновские истории многомерны. Общий эффект переживания этих историй одновременно на нескольких уровнях, пробуждает врожденную способность к пониманию всеобъемлющим, более объективным способом, чем это возможно для обычного, кропотливого, но неэффективного мышления. К примеру, суфий одновременно видит в такой истории определенные идеи и связь с иными сферами бытия, которые не только ориентируют его на пути, но и обеспечивают полезной информацией. Обычный мыслитель лишь очень отдаленно (mutatis mutandis) может ухватить различные перспективы, рассматривая их по отдельности. Начнем с того, что, сидя задом наперед, Насреддин способен наблюдать за своими учениками. Он не обращает внимания на то, что могут подумать о нем другие люди, в то время как неразвитые ученики все еще небезразличны к общественному (и плохо сформированному) мнению. Далее, хотя Насреддин сидит задом наперед, он все же едет верхом, а они – нет. Пренебрегая условностями, и даже выставляя себя при этом в смешном виде, Насреддин тем самым подчеркивает, что он отличается от обычного человека. Так как он уже проходил этот путь, ему не надо смотреть вперед, чтобы видеть, куда он едет. Кроме того, в этом положении, противоречащем установленным нормам, он может сохранять свое равновесие, а также обучать посредством действий и самого своего бытия, а не просто с помощью слов.

Подобные соображения, перенесенные в область метафизики и соответствующим образом прочувствованные, обеспечивают общее и вместе с тем сложное воздействие насреддиновских историй на развивающегося мистика.

Хитроумие Насреддина, служащее тому, чтобы выпутаться из сетей Старого Негодяя, путешествует из одной истории в другую. Его кажущаяся ненормальность обозначает отличительную черту суфия, действия которого могут быть необъяснимыми и выглядеть, как безумие для стороннего наблюдателя. Во всех своих историях Насреддин подчеркивает суфийский тезис о том, что за все надо платить, иначе ничего нельзя будет приобрести. Это означает, что чем-нибудь придется пожертвовать, например, деньгами или привычными способами делать те или иные вещи. Последний пункт особенно важен, потому что суфийский поиск прекращается, если сферы, через которые он проходит, уже заняты элементами, препятствующими его продолжению.

В конечном итоге всегда оказывается, что с Насреддина и взять-то нечего. Это свидетельствует о том, что хотя утрата чего-либо на ранней стадии суфийского пути кажется «платой», на самом деле искатель вообще ни за что не платит. То есть он не платит ничем, что, так сказать, имеет реальную ценность.

Суфийское отношение к деньгам является особым, полностью отличаясь от поверхностных, философских или теологических предположений будто бы деньги это причина всех бед и будто бы вера, в некотором смысле, противостоит деньгам.

Однажды Насреддин попросил денег у одного богатого человека.

– Зачем они тебе?

– Чтобы купить слона.

– Но если у тебя нет денег, ты не сможешь прокормить его.

– Я ведь просил денег, а не советов!

Эта история связана со слоном в темноте. Деньги нужны Насреддину для «работы». Насреддин осознает, что богач не в состоянии отказаться от некоторых своих идей, чтобы увидеть, как на самом деле деньги будут использованы, он потребует правдоподобную схему расходов. Насреддин пользуется суфийским словом «слон» для того, чтобы выделить эту идею. Естественно, что богатый человек всего этого не понимает.

Насреддин во всех историях беден, а бедняками (факирами) суфии называют людей, принадлежащих к их числу. Доставая деньги и затем распоряжаясь ими, он применяет методы, непостижимые для мыслителя-формалиста.

Как-то раз жена начала упрекать муллу за его бедность.

– Если ты религиозный человек, – сказала она, – ты должен помолиться, чтобы тебе были ниспосланы деньги. Раз религия – твое занятие, ты, как и все, должен получать за это деньги.

– Хорошо, я так и сделаю, – сказал Насреддин.

Он вышел в сад и изо всех сил закричал: «О, Господь! Все эти годы я служил тебе безо всякого вознаграждения. Теперь моя жена говорит, что мне следует заплатить. Могу ли я поэтому получить, притом сразу, сто золотых за свою службу?»

В этот момент скряга, живший рядом с Насреддином, находился на крыше своего дома, где он пересчитывал свои сокровища. Желая посмеяться над Насреддином, он кинул ему сверху кошелек, в котором было ровно сто золотых динаров.

– Спасибо, – сказал Насреддин и поспешил в дом. Там он показал деньги жене, на которую их вид произвел большое впечатление.

– Прости меня, – сказала она, – я никогда по-настоящему не верила, что ты святой, но теперь я в этом убедилась.

В течение последующих дней сосед наблюдал, как в дом муллы доставляют всевозможные дорогие вещи, и его начало одолевать беспокойство.

Он подошел к дверям Насреддина и постучал.

– Знай, друг, что я святой, – сказал мулла, открыв дверь. – Чего ты хочешь?

– Я хочу вернуть назад свои деньги, это я кинул тебе кошелек, а не Бог.

– Ты мог быть только исполнителем, но золото я попросил у Бога, а не у тебя.

Скряга вышел из себя.

– Сейчас мы отправимся к судье и там разберемся, что к чему.

Насреддин согласился. Когда они вышли на улицу, он сказал скупцу:

– Я одет в лохмотья, и если судья увидит меня в таком виде, внешняя разница между нами может склонить его на твою сторону.

– Хорошо, – проворчал скупец, – надевай мой халат, а я надену твой.

Пройдя несколько шагов, Насреддин сказал:

– Ты едешь верхом, а я иду пешком. Если мы так и придем в суд, судья подумает, что дело надо решать в твою пользу.

– Я и так знаю, кто выиграет дело, независимо от внешнего вида. Садись на моего коня!

Насреддин сел в седло, а сосед пошел сзади. Когда подошла их очередь, скряга все рассказал судье.

– А ты что ответишь на это обвинение? – спросил судья Насреддина.

– Ваша честь, этот человек скуп, кроме того, он постоянно страдает от галлюцинаций. Он просто вообразил, что деньги дал мне именно он. В действительности же они были посланы свыше, но ему померещилось, что это его деньги.

– Как ты можешь доказать это? – спросил судья.

– Нет ничего проще. Его сумасшествие проявляется в том, что он считает, будто все принадлежит ему, тогда как на самом деле это совсем не так. Вот, например, спросите его, кому принадлежит этот халат…

Насреддин замолчал, указывая на свой новый халат.

– Это мой халат, – заорал скряга.

– А теперь спросите его, на чьем коне я приехал сюда в суд, – продолжал Насреддин.

– Ты приехал на моем коне, – завопил истец.

– Вопрос исчерпан, – сказал судья.

Суфии считают, что деньги играют активную роль во взаимоотношениях людей друг с другом и с их окружением. Поскольку обычное восприятие реальности является недальновидным, неудивительно, что люди так же недальновидно используют свои деньги. Насреддиновская шутка о лягушках поясняет некоторые положения этого тезиса.

Прохожий увидел, что Насреддин кидает деньги в пруд, и спросил его, зачем он это делает.

«Я ехал верхом на осле, – сказал мулла, – как вдруг он споткнулся и стал соскальзывать с покатого берега прямо в пруд, теряя равновесие и почти падая.

Казалось, что от падения нас уже ничто не может спасти. Вдруг лягушки в пруду начали квакать. Это испугало осла, он встал на дыбы и таким образом спасся. Так разве лягушкам ничего не причитается за то, что они спасли нам жизнь?»

На первый взгляд эта шутка выставляет Насреддина глупцом, но при более глубоком ее прочтении, мы увидим, что она отражает отношение суфия к деньгам. Лягушки олицетворяют собой людей, которые не могут использовать их. Насреддин вознаграждает их, следуя общему правилу, гласящему, что хорошее дело вознаграждается. Тот факт, что лягушки заквакали случайно, требует отдельного рассмотрения. По крайней мере, в некотором смысле их не в чем упрекнуть, чего не скажешь об обычных людях в подобных ситуациях. Скорее всего, они и не помышляли о том, что смогут воспользоваться деньгами. Эта шутка используется также, чтобы показать, как «мечут бисер перед свиньями», в ответ на вопросы тех, кто спрашивает суфиев, почему они не делают свои знания и мудрость доступными для всех и каждого. И в особенности для тех людей, которые (подобно лягушкам) проявили к ним свою доброту и то, что они считают пониманием.

Для того чтобы охватить более широкие аспекты суфийского мышления и встать на путь, начинающийся за пределами паутины, которой Старый Негодяй опутал человечество, необходимо посетить иные измерения, высвечиваемые Насреддином.

Даже если Насреддин и похож на китайскую шкатулку, где каждая коробочка содержит другую коробочку меньших размеров, то он, по крайней мере, предлагает много простых способов вхождения в незнакомую систему мышления. Ознакомление с опытом Насреддина позволяет отомкнуть многие двери к пониманию еще более непонятных суфийских текстов и вообще суфийской практики. Способность извлекать пользу из насреддиновских историй возрастает по мере обострения способности к восприятию. Эти истории подготавливают то, что суфии называют «ударом» – сознательным воздействием на новичка, которое оперирует особым образом и настраивает ум на участие в суфийском предприятии.