Текст книги "Суфии"

Принимая во внимание его питательную ценность, насреддиновский удар можно назвать кокосовым орехом. Это название происходит от следующей суфийской притчи:

«Обезьяна, сидевшая на вершине дерева, бросила кокосовым орехом в голодного суфия и попала ему в ногу. Суфий поднял его, выпил молоко, съел мякоть, а из скорлупы сделал себе чашу».

В некотором смысле эти воздействия выполняют функцию настоящего удара, о чем говорится в одном из самых лаконичных насреддиновских рассказов:

Насреддин вручил сыну кувшин, приказал ему принести воды из ручья и залепил ему затрещину.

– Это чтобы ты не разбил его! – крикнул он.

– Как можно бить того, кто не сделал ничего плохого? – спросил какой-то человек.

– А ты, наверное, хочешь, чтобы я ударил его после того, как он разобьет кувшин, когда и вода и кувшин пропадут, – ответил Насреддин. – С помощью моего метода мальчик все запомнит, а сосуд и его содержимое останутся целыми.

Так как суфизм является всеобъемлющей работой, учиться, подобно мальчику, должен не только искатель. Как и кувшин с водой, работа подчиняется своим правилам, весьма отличным от привычных методов искусства и науки.

Никто не сможет идти суфийским путем, не имея к этому способности. В отсутствие потенциала слишком велика вероятность того, что искатель ошибется и не сможет принести кувшин с водой в целости и сохранности.

Некоторые насреддиновские истории переделаны в афоризмы. Вот примеры таких афоризмов:

«В действительности это не так».

«Правда – это то, что я никогда не говорю».

«Я отвечаю не на все вопросы, а только на те, которые тайно задают друг другу всезнайки».

«Если ваш осел позволит кому-нибудь украсть вашу одежду, украдите его седло».

«Образец есть образец, но никто не купит мой дом, если я покажу кирпич от него».

«Люди требуют дать им попробовать мой старинный уксус, но если бы я всем давал пробовать его, он не стал бы сорокалетним, не правда ли?»

«Для того, чтобы сберечь деньги, я заставлял своего осла ходить голодным. К несчастью, этот опыт был прерван смертью осла. Это случилось как раз перед тем, как он совсем было отвык от еды».

«Люди продают говорящих попугаев за большие деньги и никогда не останавливаются, чтобы подумать о том, какую ценность представлял бы думающий попугай».

Шейх Саади из Шираза

Тот, кто спит на Пути, теряет либо шапку, либо голову.

Низами. Сокровищница тайн

Перу Саади из Шираза (1184–1291) принадлежат две книги – «Гулистан» («Розовый сад») и «Бустан» («Фруктовый сад»). Эти два классических суфийских произведения служили, и по сей день служат сборниками морально-этических наставлений для миллионов людей в Индии, Персии, Пакистане, Афганистане и Центральной Азии. Саади время от времени странствовал как дервиш, был взят в плен крестоносцами, которые заставили его копать рвы, пока за него не заплатили выкуп, посещал учебные центры Востока и создал непревзойденные прозаические и поэтические произведения. Образование он получил в прославленном колледже Багдада, который основал Низам, близкий друг Хайяма, служивший визирем при дворе иранского Шаха. Саади был членом суфийского ордена Накш-банди, поддерживал тесную связь с шейхом Шахбудином Сухраварди, основателем школы Сухраварди, а так же со «Столпом Века» и одним из величайших суфиев всех времен Наджмуддином Куброй.

Влияние Саади на европейскую литературу признается весьма значительным, что стало уже общепризнанным фактом. Он принадлежит к группе авторов, чьи произведения заметно обогатили Gesta Котапогит, источник многих западных легенд и аллегорий. Исследователи обнаружили многочисленные следы влияния Саади на национальную литературу разных стран, в частности немецкую. Непосредственные переводы его собственных работ впервые появились в Европе в XVII веке. Но, как и в случае с большинством суфийских работ, внутренний смысл произведений Саади едва ли возможно уловить через его литературных интерпретаторов. Типичный комментарий одного из современных критиков подтверждает это со всей ясностью, хотя скорее характеризует ум самого комментатора, а не точку зрения Саади. Этот критик написал: «Судя по его темпераменту, весьма сомнительно, что он был суфием. Дидактика в его писаниях подавляет мистику».

В действительности же назидательные сказки, стихи и аналогии, приводимые Саади, многофункциональны. Конечно, их наиболее доступный, обычный смысл способствует, прежде всего, установлению определенных этических норм, но профессор Кодрингтон – пожалуй, единственный среди европейских исследователей – сумел заглянуть глубже:

«Аллегории “Гулистана” характерны для суфиев. Они не могут открывать свои секреты тем, кто не готов к их правильному восприятию или толкованию, поэтому для передачи тайн посвященным была разработана специальная терминология. Когда мысль невозможно было передать словами, применялись специальные фразы или аллегории».

Не только на Западе люди ожидают, что эзотерическое знание им преподнесут на тарелочке. Саади подчеркивает это в одном из своих рассказов.

В компании благочестивых спутников Саади ехал в Хызжаз. Возле оазиса Бени Хиляль какой-то мальчик запел, да так проникновенно, что верблюд человека, глумившегося над мистицизмом, стал танцевать, после чего убежал в пустыню.

– Я заметил этому человеку, – сказал Шейх: – «Песня подействовала даже на животное, но вас она оставила равнодушным».[28]28
  Этот и другие отрывки взяты из перевода Аги Омара Али Шаха (рукопись).


[Закрыть]

Его учение о самоисследовании относится не только к обычной потребности практиковать то, что сам проповедуешь. На суфийском пути необходимо заниматься самоисследованием особого рода. Эта практика предшествует стадии, на которой человек начинает понимать наставления учителя. Саади говорит:

«Если вы сами не будете порицать себя, то не сможете принять порицаний от других».

Сила механистического преклонения перед уединенной жизнью столь велика, что кандидату в суфии прежде всего необходимо указать, в какой именно форме необходимо практиковать уединение. «Быть связанным по рукам и ногам друзьями лучше, чем прохлаждаться в саду с чужими», – замечает Саади. Уход от мира требуется лишь при особых обстоятельствах. Анахореты, которые были всего лишь профессиональными одержимыми, у всех создали впечатление, что мистики всю свою жизнь должны проводить в горах или в пустыне. Люди приняли одну нить за весь ковер.

Фактор времени и места в суфийских упражнениях – еще один важный пункт, который подчеркивает Саади. Обычные интеллектуалы едва ли смогут поверить, что качество и эффективность мышления меняются в зависимости от обстоятельств. Им свойственно назначать встречи в произвольно выбранное время и в любом удобном для них месте, вести ученые беседы при любых обстоятельствах, не обращая внимания на точку зрения суфиев о том, что человеческому уму только «по случаю» удается выбраться из механистической системы, которой он служит.

Этот принцип, всем известный в виде расхожего выражения: «всему свое время и место», Саади в своей типичной манере освещает в «Гулистане». Тридцать шестая история в главе об обычаях дервишей выглядит простым наставлением в области морали или этикета. Когда ее, однако, рассказывают и интерпретируют в суфийской атмосфере, раскрываются дополнительные смыслы.

Один дервиш зашел в дом щедрого человека и обнаружил там общество писателей, обменивавшихся всевозможными любезностями. Воздух буквально сгустился от интеллектуальных упражнений. Кто-то пригласил его принять участие в беседе. «Мой слабый ум способен только на одно двустишие», – сказал дервиш. Все стали просить его высказаться. Дервиш сказал:

«Мучаясь от голода, я смотрю на стол, как холостяк смотрит на дверь женской бани».

Смысл этого двустишия не только в том, что настало время для еды, и пора заканчивать беседы, оно так же выражает идею, что интеллектуальная болтовня является только фоном для реального понимания.

Далее, как повествует история, хозяин сразу же сказал, что мясо скоро будет готово. «Для голодного человека простой хлеб и есть мясо», – ответил дервиш.

В рассказах и стихах «Гулистана» Саади часто упрекает тех, кто спешит как можно быстрее начать учиться, не понимая того, что грубое состояние человека является препятствием на пути изучения суфизма. «Как может спящий разбудить спящего?» – задает Саади известный суфийский вопрос. Если верно, что дела человека должны соответствовать его словам, то тем более верно, что наблюдатель должен уметь оценивать эти дела. Большинство людей этого не умеет. «Собрание мудрецов напоминает базар торговцев одеждой. Не заплатив денег, вы ничего не сможете унести с этого базара. А из собрания мудрецов вы сможете вынести только то, на что у вас хватит способностей».[29]29
  «Многие «ученые» люди разрушены собственным невежеством так же, как и изучением бесполезных вещей». (Суфий Хадрат Ахмед ибн-Махсуд).


[Закрыть]

Эгоистичность претендентов в ученики, их озабоченность собственным развитием и интересами составляет предмет, которому суфии уделяют особое внимание. Необходимо уравновесить личные желания с потребностями всего сообщества. В той части своей книги, которая касается этой проблемы, Саади подчеркивает связь суфиев с «Братьями чистоты», которая осталась почти незамеченной сторонними наблюдателями. «Братьями чистоты» называло себя сообщество ученых, подготовивших и анонимно опубликовавших энциклопедию, содержавшую все доступные в те времена виды научного знания. Это было сделано ими для развития культуры, а не из желания увеличить свой собственный авторитет. «Братья» были тайным обществом, и поэтому о них мало что известно, но так как слово «чистота» в арабском языке ассоциируется со словом «суфий», суфийских учителей часто спрашивали о них. Вот что пишет Саади об этом таинственном братстве в сорок третьем рассказе своей книги:

«Одного мудреца спросили о “Братьях чистоты”. Он сказал: “Даже самый ничтожный из них ставит желания своих товарищей выше своих собственных”. Как сказано мудрыми: “Человек, занятый лишь собой, не может быть ни братом, ни родственником”».

Благодаря авторитету «Гулистана», считающемуся сводом моральных установлений для обязательного чтения всеми молодыми людьми, была заложена основа, способствующая развитию суфийского потенциала в умах подрастающего поколения. Молодые люди увлечено читают и наслаждаются мыслями и стихами Саади, потому что он писал в очень увлекательной манере. Позднее, когда некоторые из них приходят в суфийские школы, чтобы продолжить свое образование, им раскрывают внутренний смысл его рассказов, поскольку необходимый фундамент у них уже имеется. Подобный подготовительный материал практически отсутствует в других культурах.

Преждевременно раскрытые тайны, – а в суфизме есть некоторые тайны, которые можно узнать в отрыве от всего учения, – способны принести больше вреда, чем пользы. Неподготовленный человек может неправильно распорядиться силой, хранителями которой являются суфии. Саади говорит об этом в рассказе, который на первый взгляд кажется всего лишь расширенным вариантом избитой поговорки:

У одного человека была некрасивая дочь. Он выдал ее замуж за слепца, потому что никто другой на ней все равно не женился бы. Впоследствии один врач предложил вернуть слепому зрение, но отец жены не согласился на это, опасаясь, что прозрев, этот человек разведется с его дочерью. В заключение Саади делает вывод: «Когда ты женат на некрасивой женщине, тебе лучше всего быть слепым».

Щедрость и широта взглядов – два других важных фактора, которые, если ими энергично и правильно пользоваться, подготавливают кандидата к восприятию суфизма. Когда говорят: «Ничто не дается даром», – имеют в виду нечто большее, чем просто буквальный смысл самой этой фразы. То, как что-то дают, что именно дают, влияние самого этого акта на человека – таковы факторы, определяющие собой прогресс суфия. Существует тесная взаимосвязь между понятиями настойчивости и мужества, с одной стороны, и великодушия, или широты взглядов – с другой. В других системах, где внутреннее понимание механизма развития оставляет желать много лучшего, ученики будут размышлять обо всем в терминах борьбы. Они думают, что ничего не смогут получить без борьбы, и их поощряют думать таким образом.

Саади заостряет внимание на этой проблеме в одном из своих небольших афоризмов: один человек, рассказывает он, пришел к мудрецу и спросил его, что лучше: доблесть или щедрость. Мудрец сказал: «Щедрому не обязательно быть доблестным». Это один из важнейших аспектов суфийской подготовки. Необходимо также отметить, что форма, в которой происходит обучение, дает Саади прекрасную возможность устами мудреца указать, что на вопросы, поставленные «или-или», не обязательно отвечать, пользуясь этим же принципом.

В главе, посвященной преимуществам удовлетворенности, Саади прячет суфийское учение в нескольких историях, которые на первый взгляд адресованы тем, кто не соблюдает положенный в обществе этикет. Несколько дервишей, доведенных до крайней степени голода, решили принять еду от злого человека, известного своей щедростью. Саади обращается к ним в известном стихотворении:

 
Лев не станет есть собачье дерьмо,
Даже если умрет с голода в своем логове.
Отдайте свои тела голоду,
Но не просите у зла покровительства.
 

Способ передачи этого рассказа и контекст, которым он окружен, говорят суфию о том, что Саади предостерегает дервишей от увлечения любым другим привлекательным учением, кроме того, которому искатель следует, когда его суфийская преданность проходит период испытаний.

Настоящий суфий обладает определенными внутренними качествами, ценность которых не может уменьшиться под влиянием контактов с более низкими людьми. Саади удалось придать этой теме особую привлекательность в одном из своих отточенных нравоучительных рассказов, показывающих, в чем заключается настоящее достоинство:

Король с несколькими придворными охотился в дикой местности, когда внезапно резко похолодало. Он объявил, что ночь они проведут в лачуге крестьянина. Придворные стали его отговаривать, утверждая, что достоинство монарха пострадает, если он переночует в таком месте. Крестьянин же заметил:

«Достоинство его величества не пострадает от этого, зато, если я буду удостоен такой чести, мое достоинство значительно увеличится». За это крестьянин был награжден почетной одеждой.

Фаридуддин Аттар, Химик

Обезьяна увидела вишню сквозь прозрачное стекло бутылки и подумала, что сможет достать ее. Просунув руку в горлышко, она схватила вишню, и попыталась вытащить руку с зажатой в кулаке вишней, но как ни старалась, не смогла этого сделать. Вдруг появился охотник, который устроил эту ловушку. Обезьяна, с рукой, застрявшей в бутылке, не могла бежать, и была поймана. «По крайней мере, вишня – в моей руке», – подумала она.

В этот момент охотник ударил ее по локтю, обезьяний кулак разжался, и рука высвободилась из бутылки. Теперь охотник обладал и вишней, и бутылкой, и обезьяной.

Книга Аму-Дарьи

«Отказываться от чего-либо только потому, что другие неправильно использовали это, может быть верхом тщеславия. Суфийскую истину невозможно свести к правилам и уставам, формулам и ритуалам, но частично она присутствует во всех этих вещах».

Эти слова приписывают Фаридуддину Химику, великому посвященному и писателю, а также суфийскому организатору. Он умер более чем за сто лет до рождения Чосера, в произведениях которого можно найти ссылки на суфизм Аттара. Более чем через сто лет после его смерти был основан Орден подвязки, при этом обнаружилось такое разительное сходство с более ранним по времени орденом Аттара, что это вряд ли можно считать простым совпадением.

Фаридуддин родился в окрестностях любимого Хайямом Нишапура. Отец завещал ему аптеку, откуда и происходит его суфийский псевдоним «Аттар» – Химик. О жизни Аттара ходит огромное количество легенд. Некоторые из них связывают Аттара с чудесами, другие содержат его учения. Он написал для суфиев сто сорок работ, важнейшей из которых, несомненно, является «Парламент птиц» – предшественница «Пути паломника». Являясь одновременно произведением суфийской и персидской литературы, «Парламент» в сюжетном плане воспроизводит ранее разработанную в литературе тему духовных поисков и описывает прохождение через суфийские переживания. Смысл этого произведения раскрывается только после пробуждения ума.

Историю обращения Аттара, на которую ссылаются суфии, когда хотят подчеркнуть, что материальное должно быть уравновешенно метафизическим, приводит Даулат-Шах в своем классическом произведении «Воспоминания о поэтах». Ее воспринимают как аллегорию, а не как историческое описание. Как-то раз Аттар сидел в своей лавке, окруженный многочисленными и разнообразными товарами. Вдруг у дверей появился странствующий суфий и стал пристально смотреть на него полными слез глазами. Фаридуддин приказал ему уйти. «Мне это нетрудно, – сказал путешественник, – у меня ничего нет, кроме этой рубахи. А вот как уйдешь ты со своими дорогими товарами? Ты бы лучше озаботился своим собственным уходом и приготовился к пути!»

Это так подействовало на Аттара, что он бросил свою лавку и свое ремесло и удалился в суфийскую общину, где какое-то время провел в религиозном служении под руководством шейха Рухнуддина. Хотя большое значение придается его аскетическим практикам, сам он подчеркивал важность тела, и даже высказался по этому поводу так: «Тело не отличается от души, будучи ее частью, а вместе они – часть единого Целого». Его учения воплотились не только в поэтических произведениях, но и в традиционных ритуалах, которые суфии считают их составной частью. В этой сфере суфийская поэзия, учение и «работа» (амаль) совпадают, но речь об этом пойдет позже.

Аттар был одним из лучших знатоков биографий ранних исторических суфиев, его единственное прозаическое произведение «Воспоминания о друзьях» (или «Сказания о святых») посвящено их жизнеописанию. Во время своих путешествий в Мекку и другие места, уже после того, как он покинул круг Рухнуддина, он решил составить коллекцию этих биографических портретов.

Молодой Джалалуддин Руми посетил Аттара, когда тот был уже на склоне лет, и получил от него в подарок одну из его книг. Позднее, именно Руми сделал более известными в публичном пространстве аспекты суфийского знания, связанные с инициациями, которые разрабатывал Аттар. Он называл Аттара своей душой: «Аттар обошел семь городов любви, а мы прошлись только по одной улице».

Смерть Аттара, как и вся его жизнь, была воплощением его учения. Последний его поступок был специально спланирован им для того, чтобы заставить человека думать самостоятельно. Когда орды Чингисхана завоевали Персию в 1220 году и Аттар попал в плен, ему было уже сто десять лет. Один из монголов сказал: «Не убивайте этого старика, я выкуплю его за тысячу серебряных монет». Аттар посоветовал своему поработителю повременить, так как другой человек якобы даст за него еще больше. Чуть позже кто-то предложил за него всего лишь охапку сена. Аттар сказал: «Отдай меня за это сено, потому что большего я и не стою». За это взбешенный монгол убил его.

Как показали труды Гарсина де Тасси, романтические произведения Аттара на тему поисков очень напоминают «Роман о Розе» и, без сомнения, относятся к числу суфийских произведений романтического характера, предшествовавших появлению в Европе подобного же течения. Маджрити из Кордовы написал романтическое произведение, ставшее первым из целого их ряда, посвященного той же суфийской теме. Вероятнее всего, что они пришли в Европу через Испанию и южную Францию, а не через Сирию, где суфийские произведения этого жанра также были очень распространены. Западные ученые, придерживающиеся того мнения, что легенду о Граале привезли с собой крестоносцы, опираются только на сирийские источники. Впрочем, надо отметить, что Сирия и Андалусия были тесно связаны между собой. Превращение «к» в «г» (Караэль Мукаддас [Святое повествование] превратился в Гараэль Мугаддас), свойственно испано-мавританскому диалекту арабского языка, а не сирийскому. Де Тасси отмечает, что в «Романе о Розе» прослеживаются аналогии с произведениями «О птицах и цветах», и в еще большей степени – с «Парламентом птиц» Аттара – оба этих источника представляли два течения суфийской литературы. Конечно, источник, послуживший основой для прославленного в Европе «Романа о Розе», нам сегодня недоступен, но есть все же основание полагать, что некая версия прототипа существовала в устном виде и передавалась в суфийских кругах, широко распространенных в Испании.

Индийское романтическое произведение «Роза Бакавали» во многом проясняет значение живой системы образов, которой пользовались суфии. Сам «Парламент птиц», помимо отдельных указаний на него у Чосера и других авторов, был полностью переведен на французский язык и издан в Аьеже в 1653 году. Аатинский перевод появился в 1678 году.

В существующем по сей день ордене Хызра (Хызр, он же св. Георгий, является святым покровителем суфиев и их тайным руководителем, которого иногда отождествляют с пророком Ильей) используются отрывки из «Мантик ут-Таир» («Парламента птиц») Аттара. Вот часть церемонии посвящения:

Спросили у моря, почему оно оделось в голубое, цвет скорби, и почему оно разволновалось, будто пламя вскипятило его. Ответило море, что голубое говорит о горечи разлуки с Любимым, а «огонь Любви довел меня до кипения». Желтый цвет, как объясняется в посвятительной декламации, – это цвет золота, что указывает на алхимию Совершенного Человека, который очищается до тех пор, пока сам не становится золотом. Одежда посвященного состоит из суфийской голубой мантии с капюшоном, окантованной желтой полосой. В сочетании эти два цвета дают зеленый – цвет посвящения и жизни, истины и бессмертия. «Парламент» был написан за сто семьдесят лет до образования таинственного Ордена Подвязки, который первоначально назывался Орденом св. Георгия.

Суфийский орден, который, как считается, Аттар основал и, по-видимому, сам же и развил, несомненно, под держивает традицию его способов концентрации. Этот орден многим напоминает другие суфийские ордена (тарикаты) и практикует упражнения, рассчитанные на то, чтобы их участники достигали и поддерживали гармонию со всем сотворенным. В «Парламенте птиц» описаны стадии развития суфия, через которые разные люди проходят в разной последовательности.

Удод (суфий) собирает птиц, олицетворяющих собой человечество, и предлагает им отправиться на поиски их таинственного Короля. Имя его Симург, и живет он на горе Каф. Сначала все птицы были взволнованы предложением обрести Короля, но потом каждая из них под разными предлогами стала отказываться от личного участия в этих поисках. Выслушав доводы каждой, удод рассказал притчу, показывающую бесполезность предпочтения того, что уже имеется или могло бы быть, тому, что должно быть. Вся поэма насыщена суфийскими образами, и правильное понимание этого произведения требует его детального изучения. На ее страницах можно встретить рассказы о перстне Соломона, о природе скрытого руководителя Хызра, анекдоты о древних мудрецах.

В конце концов удод говорит птицам, что в процессе поисков им придется пересечь семь долин. Первая из них называется Долиной Поисков. Здесь путешественнику угрожают всевозможные опасности, он должен отказаться от своих желаний. Затем следует Долина Любви. Это безграничная область, где искатель полностью поглощен стремлением найти Возлюбленного. Затем идет Долина Интуитивного Знания, в которой сердце непосредственно воспринимает свет Истины и начинает познавать Бога. В Долине Отрешенности путешественник освобождается от желаний и зависимостей.

В разговор удода с соловьем Аттар вкладывает мысль о никчемности экзальтированных мистиков, стремящихся к романтике ради романтики и возбуждающих себя страстным желанием. Такие люди погружаются в экстатические переживания и разрывают все связи с реальной жизнью.

«Тут выступил вперед пылкий соловей, снедаемый жаром страсти. В каждой его трели заиграли всевозможные смыслы великих тайн. Он так красноречиво говорил об этих тайнах, что остальные птицы умолкли.

– Я знаю тайны любви, – провозгласил соловей. – Всю ночь напролет я призываю любимую. Я сам обучаю тайнам; жалоба флейты и плач лютни звучат в моей песне. Это я привожу в движение Розу и заставляю волноваться сердца влюбленных. Я непрерывно раскрываю новые тайны, но каждая из них, подобно морским волнам, накатывается на меня новой печалью. Каждый, кто слышит меня, теряет разум от восторга, которого он раньше никогда не знал. Когда Роза надолго покидает меня, я постоянно плачу… Когда же она снова возвращается в этот мир Летом, я открываю свое сердце для радости. Не каждый знает тайны мои, но Роза их знает. Я думаю только о Розе; ничего я не желаю, кроме рубиновой Розы.

– Найти Симурга выше моих сил – соловью достаточно любви Розы. Только для меня она расцветает… Разве может соловей хоть одну ночь прожить без Возлюбленной?

– О беспечный, ты пленен внешностью! – воскликнул Удод. – Откажись от удовольствий, которые сулят тебе соблазнительные формы! Лицо ее похитило твой разум и изранило сердце шипами изменчивости. Она похитила тебя у самого тебя. Какой бы красивой ни была Роза, красота ее продлится лишь несколько дней. Ищущий совершенства отшатнулся бы с презрением от подобного непостоянства. Если ее улыбка и пробуждает твое желание, то только для того, чтобы печаль от расставания с ней непрестанно тебя терзала. Каждую Весну она потешается над тобой, оставаясь безучастной к твоей боли. Откажись и от Розы, и от красного цвета, несчастный!»

Комментируя этот отрывок, один учитель отмечает, что здесь Аттар имеет в виду не только экзальтированных мистиков, чей мистицизм ограничивается только экстатическим состоянием, но и подобных им людей. Такие люди часто испытывают вспышки несовершенной любви, оказывающей на них большое воздействие, но эти вспышки не могут возродить и преобразовать их до такой степени, чтобы сама их сущность претерпела изменения: «Очистить может только огонь любви, приноравливающий свой пламень к объекту обжига. Он сжигает основу и добела раскаляет ядро. Металл отделяется от породы и появляется Совершенный Человек, изменившийся настолько, что каждый аспект его жизни становится облагороженным. Преобразившись, он не становится другим, скорее обретает завершенность, отчего люди и считают его могущественным. Каждая струна его души очищается и поднимается на новую ступень совершенства, берет все более и более высокие ноты, звучит все точнее и проникновеннее, пробуждая в людях особое расположение, такого человека больше любят и больше ненавидят. Испытав свою судьбу, свое предназначение, он обретает бесконечную уверенность и признание, становясь совершенно равнодушным к тому, что его волновало прежде, когда он преследовал лишь тень открывшейся ему теперь сущности. Какими бы возвышенными ни казались ему его прежние переживания, они меркнут в сравнении с обретенной реальностью его измененного состояния».

Учитель (Адил Алими) предупреждает о том, что подобные перспективы вдохновят далеко не каждого. «Им не поверит материалист, против них выступит теолог, на них не обратит внимания мечтатель, их будет сторониться поверхностный мыслитель, отвергнет экзальтированный мистик, охотно примет, но неправильно поймет теоретик и подражатель суфиев. – Но, – продолжает он, – мы должны помнить о кодам ба кодам (шаг за шагом): Прежде чем насладиться пятой чашей, необходимо выпить первые четыре, каждая из которых восхитительна».

Искатель приходит к осознанию того, что вещи, независимо от того, новые они или старые, не имеют значения. То, что было уже изучено, теряет свою ценность. Путешественник все переживает заново. Он постигает разницу между традиционализмом, например, и реальностью, тенью которого тот является.

Пятая долина называется Долиной Объединения. Здесь Искатель осознает единство тех вещей и идей, которые раньше казались ему различными.

В Долине Изумления путешественник испытывает замешательство, и в тоже время находит любовь. Он начинает понимать знание не так, как прежде. Нечто, называемое любовью, заменяет собой знание.

Седьмая и последняя долина называется Долиной Смерти. В этой долине Искатель постигает тайну того, как отдельная «капля может быть поглощена океаном, оставаясь в то же время значимой. Так он находит свое “место”».

Аттар – это псевдоним поэта, означающий в переводе Химик или Парфюмер. Большинство историков считает, что он избрал это имя потому, что его отец владел аптекой, но суфийская традиция гласит, что в этом слове скрыт тайный смысл. Применив обычный способ расшифровки с помощью системы Абджад, известной почти любому человеку, знающему арабский или персидский языки, мы можем заменить буквы слова «Аттар» следующими цифрами:

А (айн) = 70

Та =9

Та =9

Алиф = 1

Ра = 200

Эти буквы необходимо привести в определенный порядок в соответствии с правилами семитской орфографии, как показано выше. Хисаб эль-Джамаль (обычный способ перестановки букв и цифр) является простейшей формой употребления системы Абджад, применявшейся во многих поэтических псевдонимах. При этом необходимо, прежде всего, сложить числовые значения букв (70 + 9 + 9 + 1+ 200), что дает в сумме число 289. Для получения нового «скрытого» трехбуквенного арабского корня следует (опять же в соответствии с обычными методами) разложить сумму на десятки, сотни и единицы:

289 = 200 + 80 + 9

Эти цифры соответствуют следующим буквам:

200 = Р; 80 = Ф;9=Т

Теперь необходимо найти по словарю те слова, которые соответствуют какой-либо комбинации из этих трех букв. Арабские словари составляются по корневой системе (обычно трехбуквенной), поэтому сделать это будет нетрудно.

Из трех полученных букв можно составить только такие корни: РФТ, РТФ, ФРТ, ФТР и ТФР.

Единственным корнем, значения которого связаны с религией, внутренними реалиями или инициациями, является ФТР.

Слово «Аттар» в зашифрованном виде передает концепцию ФТР, которая является указанием на учение Фаридуддина Аттара.

Аттар был одним из величайших суфийских учителей. Прежде чем рассматривать значения арабского корня ФТР, мы может кратко упомянуть об идеях Аттара. Суфизм – это образ мысли, представленный Аттаром и его последователями (включая и его ученика Руми) в религиозном формате. Такое мышление связано с ростом и органическим развитием человечества. Его достижение уподобляют наступлению дня после ночи, преломлению куска хлеба после долгого поста, интенсивной физической и ментальной деятельности, непреднамеренной, поскольку она является откликом на интуитивные импульсы.

Содержатся ли в корне ФТР нижеследующие значения: 1) религиозные ассоциации; 2) указания на связи между христианством и исламом (суфии называют себя не только мусульманами, но и эзотерическими христианами); 3) идея быстроты или непреднамеренного действия; 4) смиренность, дервишество; 5) сильное воздействие (идей или движений, которыми пользуются в дервишеских школах для подготовки суфиев); 6) «виноград» – суфийский поэтический термин, описывающий внутренний опыт; 7) нечто, пробивающееся из недр природы?