Текст книги "Афоня или путешествие тверского купца Никитина до Древа желаний. Сказка для взрослых"

Афоня или путешествие тверского купца Никитина до Древа желаний
Сказка для взрослых
Игорь Буторин

© Игорь Буторин, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Книга первая

Афоня

Тверь и в шестнадцатом веке была не самым лучшим русским городом. Поэтому в тендере на столицу Руси и выиграла Москва, хотя тоже слыла в народе тем еще местом. А Тверь, даром, что была в средневековые времена торговым центром, перевалочной купеческой базой, одним словом, была своеобразной оптовкой, но во всем остальном – темень тьмущая и полная антисанитария.

Жил в Твери купец, звали его Афанасий Никитин, а попросту Афоня. Дело купеческое досталось ему по наследству от отца. Батя его недавно преставился и кроме своего торгового дела оставил сыну заботу о своем втором совсем больном отпрыске Емельяне, да еще и всякий хлам на чердаке большого родового дома.

Афоня сразу после похорон родителя, взялся было за торговлю, да вот с ней-то у него все никак не ладилось. То купит, какого овоща-фрукта заморского, а тот сгниет на складе, потому что наш народ русский вначале не очень-то падок на экзотику. Ну, например, сколько понадобилось времени царю Петру I насильно кормить русака картошкой, чтобы он – народ российский, расчухал сей овощ и превратил его в национальное достояние, а потом и вторым хлебом назначил? А Афоня, конечно же, до Петра не дотягивал ни по широте натуры, ни по происхождению своему далеко нецарскому. Потому его экзотика и гнила на складах, вводя молодого купца в пустые растраты.

От этих всех коммерческих неудач, Афоня сильно пить начал. Понятно дело, при нашей успеши в питие, никаких денег не хватит, а потому наследство начало медленно, но верно таять. А купцы—конкуренты, они, что волки лютые, только и ждут, когда чужое дело можно будет у спившегося коллеги отобрать, да к своему присовокупить.

Вот и у нашего Афонии был такой визави. Скотина отменная, даром что бывший компаньон афониного отца, да, его же единоутробный брат, а нашему герою, соответственно родной дядя – Калистрат. Он-то и наливал Афоне с самого раннего утра хмельного напитку, якобы для поправки пошатнувшегося здоровья, а сам – хитрющий гад, к своей выгоде стремился.

Он, Калистрат этот, был младше афониного отца, а значит, по тогдашним правилам все дело досталось в наследство старшему из братьев, а младшему вообще не светили никакие родовые наследства. Быть может, поэтому мучил Калистрата комплекс неполноценности младшего брата, да так мучил, что он постоянно придумывал всякие каверзы, чтобы наследное дело у старшого, то есть у отца Афони получается, отобрать. Напридумывал целую кучу подлостей, если их собрать вместе, то, пожалуй, целый бы учебник по пакостям получился. Ну, до учебника дело не дошло, да и решительности тож не хватило, одним словом, пока Калистрат придумывал гадости и портил себе карму, афонин батя и сыновей нарожал и вырастил их, да и помер себе. Однако на планы коварного Калистрата это никак не повлияло, а лишь больше раззадорило, ведь это не брата в могилу сводить, а всего-то племяша объегорить, две большие разницы получается, если измерять подлость в муках и укорах совести.

Так однажды стал Калистрат приставать к наследнику никитинской торговой империи, мол, племяш, вижу, совсем ты с торговлей запарился, пора тебе немного отвлечься и проветрить свои мозги. Вон, говорит: «И батя твой, покойничек, успокой Господь его душу грешную, брат мой однокровный, оставил тебе неиспользованную путевку с открытой датой в круиз по Волге-матушке через море Иранское до Дербента, на дегустацию тамошних коньяков и вин». Обещался при этих словах дядя Афоне, что за торговлишкой во время его отсутствия, присмотрит, так что дело родительское не пропадет и не загнется.

Понятное дело, что Калистрат не о здоровье племянниковом заботился, а новую подлянку готовил. Но понятно это только нам, а не простодырому Афоне.

Путевка в круиз и впрямь была и даже стояла в серванте на видном месте в рамочке. Как оказалось, с обратной стороны той путевки был конвертик прикреплен тайный. Не знал о его существовании никто, ни сыновья, ни Калистрат, ни судебные приставы.

Раскрыл конвертик Афоня и увидел там старинную карту с маршрутом не только до дербентских винных погребов, а гораздо дальше – за три моря в сказочную страну Индостан.

И записочка к карте приложена, написанная на старославянском языке неизвестной рукой с напутствием потомкам. А в напутствии том такие слова: «Потомки! Если вы открыли этот конверт, то читайте мой наказ. А он таков – отправляйтесь за три моря в сказочный Индостан. Там растет волшебное Древо желаний. Оно выполнит сокровенное ваше желание и тогда будет вам счастье. Никита, сын храброго берсерка Ингваря и красавицы Ульяны Путятичны из кривлян».

Была еще и приписочка уже рукой афониного отца: «Афонька, если записку читаешь, то я уверен, что ты уже за три моря лыжи свои навострил. Любишь ты по свету шляться, лишь бы дома ничего не делать. Не осуждаю, раз ты таким уродился, только тогда завещаю тебе обязательно спросить у Древа, выздоровления для твоего младшего брата Емельяна, который мается слабостью членов и кривостью скелета. Однако дело наше торговое не бросай, а то, знаю я тебя, малахольного… Карту запомни, а, то отберут лиходеи и тебя умертвят из-за нее, а так хоть живым останешься, а когда вернешься домой, то по памяти нарисуешь новую схему маршрута и потомкам нашим оставь, пусть и у них в будущем все хорошо будет и счастливо. Целую, тятя».

Оно и действительно младший брат Афанасия – Емеля, был малый болезный и слабый во всех членах. Скрутил его еще в младенческом возрасте недуг людям неизвестный. Будь на месте афониного отца грек какой македонский, он бы Емелю с обрыва на камни бросил, есть у них у греков такой порядок, чтобы уродов не растить и генофонд не портить. Но тож греки-македоны. А Емеле повезло родиться на Руси Великой, где совсем другие нравы. Добрые что ли. Никого тут, вот так просто, с обрыва не бросают, а тем более дитя малое. Кому ж охота потом всю жизнь маяться с клеймом детоубийцы? Не по-божески как-то. Это традиция царская – сыновей за предательство кончать во гневе, а простой народ он добрый и скорее простит, чем отомстит. И если уж родился ребеночек уродцем, значит, на то была воля Божья – и только он – Всевышний и решает, кому жить, а кому помереть. Вот такой национальный эгрегор.

Любил Афоня своего брата, и как узнал, что у Древа желаний можно здоровье для брательника спросить, так сразу засобирался в дорогу, карту запомнил во всех подробностях, затем свернул ее аккуратненько и спрятал манускрипт в подполье, а потом уж и выправил себе путевку в круиз по Волге до Дербентских берегов.

Ну, и чтобы, значит, не скучно было совершать путешествие к винным погребам Кавказа, а далее в Индостан, купил Афоня на ярмарке и с собой взял медвежонка со странным именем Зигмунд. Откуда у русского медведя такое иноземное имя никто точно не знал, но мишка был толковый и даже философствующий, потому ни размягчения мозгов и уж тем более томления духа, ни у кого его странное имя не вызывало. Терпелив русский человек к чужим недостаткам.

Карла

Не терял времени даром и дядя нашего героя. Понятное дело отправлял он племянничка за тридевять земель не из соображений заботы о родственнике. Нужны были Калистрату активы никитинского торгового дела. Когда затея с поездкой сладилась, стал он думать, как бы сделать так, чтобы Афоня из странствий не воротился.

По тем хоть и темным временам, а все ж порядок уголовный и наказания за душегубства, какие-никакие уже были, то есть могли и на плаху свесть, и кости переломать, и даже башку отрубить нафиг.

Опять же с другой стороны, размышлял Калистрат, вот так просто, за здорово живешь, лишнего попутчика на торговое судно не пристроишь, там все места заранее уже куплены. А с третьей стороны, имелся у Калистрата человечишко специальный для таких деликатных поручений. Был у него в доме холоп, уродец, карла. Карла, как карла – ростом невелик, весь какой-то сморщенный, бороденка густая и злой на весь белый свет, как Черномор. Это ж и понятно, если уродился человек лилипутом, то жизнь ущербная из тебя из-за твоего роста малого сама сделает человеконенавистника.

Однако у нашего карлы, кстати, имени его никто не знал и все окружающие, так и называли его – Карла, история была не так проста, как может показаться на первый взгляд. К Калистрату он пришел сам и буквально упросил его взять себя холопом в хозяйский дом. Калистрат тогда подумал, что просто мелкий человечишко ищет к какому надежному хозяину присоседиться, чтобы не обижали. Да и Карла оказался на удивление проворным малым – на ярмарке тырил деньги у зазевавшейся публики, вынюхивал и высматривал все, что могло пригодиться или угрожать хозяину, и потом ему же все разведанные аккуратно докладывал. Одним словом прижился он.

Со временем стал Калистрат давать ему разные поручения. Узнает, что какой купец собирается приобрести партию товару, так наш Карла наведается к нему в дом накануне сделки и украдет всю наличность, как бы она не была надежно спрятана, и кто бы ни был на ее охрану поставлен. Карла всегда находил неохраняемые тропки и умел разгадывать любые нычки. Сколько пакостей для прибытку своему хозяину наделал Карла никто не знал. Хоть и подозревали люди, что то или иное преступление не обошлось без его участия, но доказать никогда ничего не получалось. Через это стали опасаться, как самого Калистрата, так в еще большей степени его верного Карлу.

Видели Карлу и накануне смерти афониного отца, крутился он в доме. Что хотел или что искал было непонятно. Да и не до него было, когда хозяин при смерти. Хотя некоторые даже поговаривали, что имел он прямое отношение к вдруг пошатнувшемуся здоровью брата своего хозяина и его скоропостижной смерти.

Вот его-то и решил отправить Калистрат вдогонку Афоне для того, чтобы тот придумал, как извести молодого путешественника, чтобы потом его дядя, принял уже без всяких оговорок все торговое дело Никитиных под свое единоличное крыло.

Не ожидал Калистрат, что новое поручение – извести Афоню вызовет у Карлы такое воодушевление и, даже можно сказать, творческий подъем. Только услышал, сразу схватил свой саквояжик и устремился на пристань, даже денег на проездные билеты не взял, не говоря уже о командировочных.

Ну, оставим пока до поры до времени подлых людишек. Про них рассказ будет впереди. Нам интереснее рассказывать о нашем главном герое Афанасии.

Начало путешествия

Как положено на заре погрузились на судно. Афоня с Зигмундом на носу присели, чтобы вдаль светлую смотреть и вести философские разговоры за жизнь. Так и отчалили по Волге-матушке на юг.

Вначале путешествие шло ровно. Наши герои осматривали попадающиеся достопримечательности. На зеленых стоянках, пикники устраивали, песни пели. Зигмунд оказался не по годам приятным собеседником, но большим спорщиком и афонины постулаты подвергал всяческим сомнениям. Попытался, было Афоня рассказать про Ивана Грозного и его покорение Казани, так Зигмунд сразу заметил, что война та была гражданская, так как русский и татарин, что близнецы-братья, триста лет жили рядом и в зависимости от батальной удачи женами менялись. И так за время войн и набегов кровушка двух этнических групп перемешалась, что сей коктейль и есть единая общность – российский народ.

– А вера наша православная, как же? – ехидно возражал Афоня.

– Это все игры проповедников, – замечал Зигмунд. – Бог то он един, а слово его на землю принесли разные посланники: Иоанн, Иисус, Магомет и Будда. И каждый из них слово Господне передавал в устной форме, вот и закрались разночтения из-за вольностей в интерпретациях и переводах. Тем более что посты, монашество и прочие культовые ритуалы есть во всех религиях и если разнятся эти веры, то не очень-то принципиально.

Так за разговорами друзья-попутчики миновали спорную тысячелетнюю Казань с ее нефтяными качалками, бандитским Тольятти, где испокон веку делали никчемные тачки-телеги. Как и миновали вечные татарские угрозы про отделение, самоопределение и суверенитет.

Пограничники

Встали, как-то на зеленую стоянку около рва глубокого, что рядом с берегом великой русской реки проходил. Ну, как положено, то да сё, разложились, кто рыбачить пошел, кто по грибы-ягоды. А Афоня со своим другом косолапым достопримечательности отправились осматривать. Тут Зигмунд и спрашивает: «А какого, собственно, рядна, здесь кто-то ирригационные работы затеял, эвон какой рвище прокопал и вообще интересно – когда, воду в сей канал запускать намечено и куда та вода волжская пойдет, к какому городу, али народу? Уж не очередной ли великий проект по развороту рек наметился?» Жутко любопытный медведь попался.

Только было, Афоня рот открыл, пояснения дать, как вдали послышался конский топот, и по рву пыль заклубилась. А вскоре и три всадника различимы стали. Мерно так и чинно двигались они по дну этого канала. Лица у всех серьезные, озабоченные. Брови в кучку к переносице, спины ровные. Ни дать, ни взять – едет рать!

Афоня заулыбался, шапкой машет – сразу видно радуется.

– Здорово, – орет. – Братья пограничники! Айда к нам хлебосолить!

Старшой из витязей ладонью от солнца закрылся, обстановку оценил и скомандовал: «Привал».

И даже Зигмунду от всего увиденного стало понятно, что это первые русские пограничники: Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович.

Илья оказался не сильно казистым мужичком, этакий кубик ходячий. Откуда ни глянь – со всех сторон квадрат получается, да и ростом невелик. Никитич тот посимпатичнее, но, судя по лицу, большой любитель пображничать. Леша же, был молод, гламурен, и сразу поинтересовался, обнажая свои жизненные приоритеты:

– А что, девки на судне есть?

На что Зигмунд тут же ответил, что бабы на корабле к несчастью, а у Леши его увлечения безудержным сексом берут свои истоки из его босоногого детства, где он явно подсматривал за девками в бане, для чего делал дырочку меж бревен помывочной.

Леха, от таких непрозрачных намеков на ранний онанизм, обиделся и начал грозно натягивать тетиву своего лука, да в медведя целиться, намереваясь попасть тому явно не в бровь.

Спас положение Афоня, который достал четверть самогона выгнанного перед путешествием из свеклы урожая позапрошлого года. И только после первой стопки промеж знакомцев потек неторопливый дружеский разговор.

– Я за девками, – заметил Леша, – не подглядывал. Просто, я, как есть человек молодой и неженатый, по штатному расписанию противоположным полом интересоваться должон. Это вон Ильюхе, бабы не к чему, у него вся мужеская сила в силу физическую ушла, потому что нефиг анаболики без меры жрать.

– Во-первых, – добродушно заметил Муромец. – Анаболики я не жрал, а потреблял согласно схеме наращивания мышечной массы. Нужна она мне была не для выступлений на ярмарочном подиуме, а для достойного отпора супостатам. Вот, к примеру, будь я, как ты щуплый и астеничный, то от одного лишь посвиста Соловья-разбойника улетел бы в тридесятое царство. А так, он хоть засвистись, мне его буря в пустыне, что вечерний ветерок. Подошел и в глаз дал безобразнику, отчего тот упал, вместе с забором и заткнулся… навсегда. Потом сказывали, что наш Соловушка сначала к турмалайцам подался шороху на Севере наводить, но ему там холодно стало, а может, и накостылял кто-то болезному. Щас, поговаривают, этот пенсионер беззубый, стал русским доном Корлеоном и осел где-то в низовьях Волги, если встретите от меня ему привет. А что до мужеской силы, так это из-за застоя крови в тазу, у меня это от долгого сидения приключилось. Ведь за тридцать лет и три года не один гемморой высидеть можно. Вот и сконфузилась сия обидная патология у моего, говоря по-научному, нефритового стержня.

– А скажите, господа, – ввязался в разговор Зигмунд. – А что здесь за канал такой организовался, и кто ведет ирригацию?

– Вот тундра, – ответствовал Добрыня, хватив чарку первача. – Ну, какой ирригатор будет копать канал вокруг отечества. Мы что немчура, али хохлы какие, вокруг замков рвы копать. Нет, брат, это считай у нас, как трудовая книжка или послужной список пограничника. Мы втроем не первое столетие рубежи отечества охраняем, вот сей ров, копыта наших коней и вытоптали.

– А расширяться не пробовали, в смысле там маршрут изменить, да отполовинить для родины часть степей, али гор каких у сопредельных басурман и викингов?

– Ну, во-первых, мы мирные люди, но наш…

– Илья! Надоели твои аллегории про паровоз. Если ты себя и считаешь бронепоездом, то для меня это обидное сравнение, – оттопырил губу Алеша Попович.

– Алеша, ты не бронепоезд, ты скорее на швейную машинки фирмы «Зингер» похож. Вдоль границы наплодил Алексеевичей. А мои левые политические пристрастия я никогда не скрывал, и скрывать не буду, так как остановка у нас в коммуне.

К этому моменту, изрядно ослабевший от частого употребления медовухи организм Никитича размяк, и он в полголоса сам с собой вел рассказ, не обращая ровным счетом никакого внимания на то, слушают его или он рассказывает свои истории в безграничный космос. И действительно, кроме, космоса, четверти с самогоном и интеллигентного слушателя – медведя Зигмунда, на богатыря никто внимания и не обращал.

– Да какой там отполовинить. Лень нам. А тут колея уже набитая и державе спокойно. Царь-то он специально отлучил нас от столичных центров. Ведь от нашего неуемного характера и удали молодецкой натерпелась земля русская. Я бывалыча бочонок медовухи или сбитня с утра скушаю, да и пошел гонять печенегов. Ну, а потом, после баталии, на поле брани лет десять ничего не растет. Народ ропщет, говорит, что моя защита хуже набегов басурман, от них разорение на один сезон, а от моих маневров на десятилетия.

– Где ступил сапог солдата, – поддержал откровения мишка. – Там десять лет ничего расти не сможет – дембельская народная мудрость.

– Ага. А Лешка, тоже молодец, начал засматриваться сначала на цареву дочку, а апосля того, как случился с ней, так и на царицу позариться не преминул. А Илюху, так того вообще, легче убить, чем прокормить. Жрет то он не только анаболики. Такое, как он, национальное достояние своим неуемным аппетитом может разорить любую процветающую державу, даже с самой устойчивой экономикой. Вот царь и принял судьбоносное решение, назначил Илюшу прапорщиком пограничных войск. Вручил ему именную булаву, ну а нас произвел в боевые единицы его погранотряда.

– Теперь Илюха, очень вери импотэнт, – решил поумничать Попович.

– Я тебе Лешка, за то, что дразнишься импотентом, башку когда-нибудь именной булавой прошибу! – добродушно парировал Илья.

Алеша, продолжая обрабатывать ногти пилкой, заметил, что «импотэнт», никакого отношения к его Ильюшиной половой слабости не имеет, и в переводе с аглицкого означает «очень важный».

– Вот сколько лет ты, Илюша, пограничишь, а так ни одного иностранного языка не изучил, – резюмировал богатырь-любовник. – Бестолочь, ты. Это же надо, каким чувством юмора обладать, чтобы тебя из-за фамилии к хазарскому племени отнести. Ведь среди хазар таких тугодумов отродясь не бывало. Хотя, быть может, и в хазарской семье не без урода…

– А позвольте поинтересоваться, – не унимался Зигмунд, которому явно импонировал разговорчивый сержант погранвойск Добрыня Никитич. – А почему вашего отряда не было, когда крымский хан войною пошел?

– Ты понимаешь, косматый, тут какая коллизия приключается. Мы же, как Мельмот-скиталец, хотя, глядя на Илюшу и его фамилию, уместнее было бы сравнить нас с Вечным жидом – все время в движении. А басурмане, они же только с виду лоховитые, а на самом деле с мозгами у них все в полном порядке. Вот пока мы на Севере грозим шведу, они, падлы, нас с юга жмут.

– Так бросили бы кулачищами махать да материться на остров Буян и прямиком бы на юг, хану задницу надирать.

– Не-ет, брат. Нельзя нам через державу сломя голову нестися. Ежелив наших коней да в полный аллюр пустить, да еще и наискосок через державу, а не по рву пограничному, то все, пиши – пропало, отечество. Все сметем на своем пути, потому как ворога не любим и в войне мы очень азартные, причем считаем, что в баталии все методы хороши. Но от такого массированного наступления, ясное дело, пострадает не одна пара-тройка русских городов. Потому как в наступлении, мы не останавливаемся перед преградами, а мужественно их преодолеваем, то есть, на пролом значиться прём. Было дело, даже мальчишка немецкий нашу тактику изучал, все в тетрадочку записывал, но потом в свое отечество умотал. Гудерианом мальца звали. Обещал вернуться, но, что-то не нравится мне его намерения. Но царь-батюшка разумеет все по-своему, он ведь экономист и привык все считать на логарифмической линейке. Так вот от нашего такого напора, по его ведомости получается, гораздо больший урон, чем от локальных конфликтов. А ведь мы, если бы разогнались от северного моря-океяна, то уже бы через месяц в Индийском безбрежном море сапоги мыли, да персиянок щупали.

– А что, хорошо там, в Индиях-то? – вдруг заинтересовался беседой Афоня.

– А кто ее знает? Мы там не бывали, не дает царь-батюшка плечо развернуть, да форсаж включить. Вот и крутим вдоль границы эту карусель. Надоело. А ты, куда медведЯ повез?

– Да, я до Дербента. У меня круиз с дегустацией в тех краях, все согласно турпутевки. А медведь, это типа товарищ и совесть моя косолапая.

– Слушай, привези мне дагестанского коньячку, – загоношился Добрыня.

– А мне шемаханскую девицу, – подхватил Попович. – Если окажется, хороша собой, может и женюсь на неруси, остепенюся, детей чернявеньких нарожаю цельный взвод…

– А мне, цветочек аленький, – сказал сентиментальный Илья Муромец и густо покраснел. – Для гербария надо.

– Не, мужики, давайте на берегу договоримся. Ну, пойла ихнего дербентского положим мне не трудно прихватить в качестве сувенира. Цветочек аленький с какой-нибудь клумбы для Муромца сорвать тоже большого труда не составит. А вот бабу эту шемаханскую, извините, как я ее силком через все кордоны гнать буду?

Но Алеша, даром, что поповий сын, айда канючить. Одним словом, сошлись на том, что девицу Афоня должен будет выменять по бартерной сделке на жеребца, что от кобылы Алешкиной. На том и порешили.

На жеребчике, во избежание проблем с таможней, краской написали «карго» и распрощались по-дружески. Илья даже всплакнул скупой мужской слезой. Правда, истерику закатывать не стал и в вой не пустился, видать постеснялся боевых единиц своего погранотряда, сентиментальный он.

А та скупая слеза, запутавшись в бороде богатыря, еще долго блестела на солнце, и блики эти не одну версту маячили Афоне с Зигмундом, бодро удалявшимся на быстрых волнах Волги-матушки в южном направлении.