Текст книги "Афоня или путешествие тверского купца Никитина до Древа желаний. Сказка для взрослых"

Первый половой опыт Афони

Когда Афоня с красоткой оказались в каюте капитана, Гюля, сразу скинула с себя газовую накидку и осталась в одних лишь стрингах. От такого поворота дела, наш герой сильно разволновался и начал нервно ерзать, пряча глаза. Девица же наоборот развалилась на синдбадовой кровати и томно прикрыла глазки.

– А какие, я извиняюсь, правила в этой игре? – решил исправить неловкость Афанасий.

– Все очень просто: вот три наперстка, и всего один шарик. – Гульчатай начала ловко вращать наперстки и перекатывать между ними шарик. – Кручу верчу, запутать хочу… Под каким наперстком шарик?

– Под этим, – наугад выпалил Афоня.

– Оба-на, – кафтан долой. Шарик вот здесь. – Гюльчатай ловко сдернула зипун с обалдевшего Афанасия.

– Кручу, верчу… – Одним словом буквально через пять минут наш герой уже сидел в одних портках, скукожившись, как птица на дожде.

– А сейчас, под каким наперстком шарик? – соблазнительно изогнулась обольстительница. – Ух, ты, угадал. Снимать мне кроме плавок нечего, но игра есть игра. – Гуля подняла ноги вверх, одно ловкое и явно отработанное движение и трусики спикировали в дальний угол каюты.

Наш герой закрыл глаза рукой. В это время его портки предательски оттопырились. Афоня молниеносно прикрыл причинное место руками. Девица же наоборот, впилась своим взглядом в бугорок на афонином исподнем, однако руки ее все также ловко накручивали наперстки, перекатывая шарик из одного в другой, голос стал прерывистым и томным.

– Кручу, ох, верчу… Где, где мой шарик? Афонюшка, ну же, ну… Не угадал. Снимай же порки, мой родной… мой богатырь… я проиграла…

– А как же Синд…

– Будет твоим братом… молочным.

Афоня вышел на палубу, когда горизонт уже полыхал пламенем зари. Таким же пламенем пылали щеки молодца и не только щеки. Не меньший пожар с непривычки буйствовал в штанах, однако это уже был уверенный пожар утомившегося от любви мужчины.

– Оприходовал? – раздался с капитанского мостика голос Синдбада. – Да не переживай, я не ревную. Надоела она мне, поверишь, уже пятый угол от нее ищу. А она прицепилась, а как отвадить, ума не приложу. Вот думаю, может сейчас ворваться да сцену ревности закатить, мол, я все видел, изменщица коварная, и как ваш Стенька за борт ее швырануть, вот и весь развод. Как тебе планчик? А?

Афоня смущенно пожал плечами.

– А с другой стороны, – продолжил соображать вслух капитан. – Она же царских кровей, стерва. И папашка ее очень влиятельный на Востоке политик, визирь по-нашему. Она же явно ему сказала, что со мной в круиз по морю ушла. Да и корабль этот я у ее отца в аренду взял, чтобы подвиги совершать. Вернись я без нее, мне допрос с пристрастием и башку долой, за киднепинг. Афоня, да расслабься ты! Даже не представляешь, как ты мне облегчишь жизнь, если примешь на себя половой удар этой похотливой сучки. Я не в обиде, я даже очень этому рад, так как затрахала она меня, чувствую последние мужские силы она из меня выпьет. А тебе, как туристу, эта экзотика очень даже путешествие украсит и будет о чем поведать в отчете за командировку.

– Да-а, чудно как-то все у вас. У нас бы за такое обоим бошки срубили за прелюбодеяние и разврат.

– Не хвылюйся, у нас на Востоке давние половые традиции и никаких предрассудков. Причем чем дальше на Восток, тем свободнее нравы. Вот ты в Индию идешь, ух, а там, все двадцать четыре часа одна камасутра, причем на каждом повороте и под каждым кустом. Оттого и плодятся, эти индусы, как кролики. Да так расплодились, что уже самим жрать нечего и население больше миллиарду. Так что твои с Гулей половые маневры воспринимай, как репетицию или тренировку перед большим индийским сексуальным приключением.

В этот момент на палубу вышел Зигмунд. Выглядел мишка, скажем прямо, так себе. Весь какой-то помятый, постоянно зевающий и, что самое подозрительное, неразговорчивый. Когда же его начали расспрашивать, из-за чего его так заколбасило, тот просто и твердо ответил: «Все! Пора на боковую. На Руси зима наступила, медведям спать пора… аривидерчи, до весны». И гордо покинул палубу.

На третий день путешествия медведь вообще не вышел на палубу, он мирно спал в трюме, по-детски причмокивая, пуская слюни и подскуливая.

Гульчатай, была без ума от нового русского любовника, и при всяком удобном и неудобном случае затягивала Афанасия в постель, вернее туда, где ее неуемная похоть требовала дьявольского соития, которого ей хотелось постоянно. Половые упражнения любовники-затейники проделывали, и на грот-мачте в корзине впередсмотрящего, и на камбузе среди посуды и пищевых отходов, и распластавшись на штурвале во время ночной вахты. Афоня не сопротивлялся, даже наоборот, оказался хорошим учеником и быстро освоил все премудрости любовных утех и даже придумывал все новые и новые оригинальные идеи для половых маневров. Сохранять же его боевую готовность помогала чудодейственная микстура Соловья-разбойника.

Синдбад же, избавившийся от обязанности услаждать ненасытную красавицу, немного прибавил в весе, повеселел, всерьез занялся, заброшенной было службой и даже начал устраивать учения для команды.

Через неделю морского путешествия на горизонте показался парус. Парус, как парус – плотная ткань на реях, вот только, он как-то сразу не понравился ни Синдбаду, ни его команде. Если бы его увидел Афоня, быть может, и ему бы не понравился этот самый парус, да и у Зигмунда на счет этого паруса могло бы быть свое очень даже оригинальное или энциклопедическое мнение.

Но медведь впал в спячку и ничего не видел и не слышал. Афоня же был занят Гульчатай, которой было глубоко наплевать на все паруса вместе взятые, так как она вообще выбрала себе другой, половой, а не морской образ жизни, поэтому для нее парус был простой тряпкой, появившейся на горизонте. Да и как вообще она могла что-то увидеть на горизонте, когда она постоянно смотрела только в потолок и по углам кубрика, где придавалась любовным утехам с распечатавшим свой половой талант бывшим девственником Афоней. Кроме этого она вдруг начала что-то чувствовать (кроме половой привязанности и страсти) к этому неутомимому русскому путешественнику из далекой Рассеи. Даже более того, она собиралась в ближайшее время серьезно поговорить с Афанасием о своих нежданно обрушившихся на ее красивую головку чувствах.

Пираты Персидского моря

А тем временем парус стремительно приближался к кораблю наших путешественников. Синдбад, на всякий случай, достал свой верный ятаган, матросы тоже вытянули из рундуков ножи, топоры и прочие пистоли. На Аллаха надейся, а порох держи сухим, так примерно гласит старинная восточная морская мудрость.

Предчувствия моряков начали оправдываться после того, как стали просматриваться все части догонявшего их корабля. Настроение у путешественников и вовсе испортилось, когда на грот-мачте в корзине впередсмотрящего они увидели не матроса, а его голую жопу.

– Если бы Зигмунд сейчас не спал, – заметил Афоня, вышедший на палубу подышать свежим воздухом, – то он бы мигом разгадал, что означает эта жопа на мачте. – Интересно, кому это понадобилось срать с такой высоты на голову команде?

– Жопа на мачте, – сурово парировал Синдбад. – То и означает, что она всем нам недвусмысленно угрожает. Это и без твоего ученого медведя ясно.

Только успел капитан промолвить эти слова, как рядом с бортом звонко шипя, в воду плюхнулось раскаленное ядро.

– Ё ханы-бады! – вдруг донеслось с нападающей шхуны и всем стало ясно, что корабль Синдбада атакован пиратами Персидского моря.

– К повороту, нах! – опомнился капитан Синдбад. – Левый борт основной калибр заряжай, ля!

На корабле началась предбоевая суета. Матросы ругались матом, сталкивались лбами, спотыкались о канаты и готовились отбивать абордаж. Комендоры уже успели перепачкаться больше обычного и с грохотом катали ядра на своей палубе. Боцман покраснел от натуги, насвистывая в свою дудку новую песню «Наверх вы товарищи, все по местам…».

Синдбад разминался на мостике со своим ятаганом. Гульчатай, свесившись через борт, плевала в сторону пиратской шхуны и грозила пиратам своим кулачком, а Афоня вытянул из трюма огромную кувалду и теперь усиленно плевал на свои ладони.

– Синдбад, – вдруг позвал капитана русский путешественник. – Ты сразу-то их не бей, сначала надо что-нибудь обидное сказать, потолкаться, а уж потом можно и в лоб заеперить.

– Афоня, – огрызнулся капитан. – Отвянь ты, нах, со своими правилами честной драки! Видишь же, какая сучья свадьба намечается. Я им потом что-нибудь обидное скажу и потолкаюсь, мля! Орудие, товсь! Пли, нах!

Из-под палубы шваркнуло, и в сторону пиратов устремилось ответное ядро. И… О чудо! Снаряд мягко влетел на палубу шхуны и с той же скоростью устремился в обратном направлении, клонясь на пороховую палубу синдбадова корабля.

– Поворачивай! Поворачивай, нах! – заголосила вся команда, ошарашенная таким поведением снаряда. Рулевой так закрутил руль, что корабль круто лег на скулу.

– Откренивай! – командовал Синдбад, и матросы, поползли на вздыбившийся борт. Гульчатай от такого поворота событий, пролетев через палубу, запросто могла бы разбить свою прелестную головку о грот-мачту, но там расшаперив ноги, в полном недоумении сидел Афоня. Его пах и смягчил скольжение девушки. Увидев у себя между ног голову любовницы, Афоня, морщась и с трудом поднимаясь, сухо и по-деловому произнес:

– Апосля с тобой миньетить будем, родная. Вот выполним боевую задачу, и сделаешь миньет по полной программе.

Сказал и пошел в гальюн…, видно, как-то по-особому готовиться к бою. В голове же девушки, так и остался без ответа вопрос: какое отношение имеет миньет к выполнению боевой задачи? А, быть может, и не было в гулиной головке такого вопроса, а просто случилось сотрясения мозга. Кто теперь это узнает…

Когда, облегчившись, Афоня вышел на палубу, бой был уже в самом разгаре. Кроме мата и крови в воздухе витал запах рукопашной, то есть откровенно воняло говном. Сначала Афоня подумал, что наносит именно от него, но потом понял, что воняет от всех участников баталии. Оценив ситуацию, наш путешественник увидел, что три пирата уже прижали Синдбада к румпелю и вот-вот, пригвоздят его китайское желтое тулово к штурвалу, как кичевую репродукцию в деревенской хате.

Наш русский путешественник не любил, когда даже фирменные офорты висят на стенах, уж, не говоря о румпеле, поэтому он маханул своей кувалдой и… все трое супостата упали вместе с перилами капитанского мостика в воду.

– Брэк! – вдруг гаркнули одновременно Синдбад и капитан пиратов. Бой сразу прекратился, каждый достал по коврику и углубился в молитву, сопровождая ее поклонами и обращениями ко Всевышнему. Муэдзин тоже нашелся. На синдбадовом корабле его функции выполнял кок, а у пиратов, из корзины на грот-мачте голосил какой-то кудесник в колпаке и халате со звездами. Афоня за компанию, тоже сложил пальцы щепотью и троекратно наложил на себя крестное знамение.

Пока матросы и пираты молились, Афоня услышал шепот Гульчатай, которая его тихо звала из капитанской каюты.

– Я же тебе сказал, – огрызнулся было путешественник. – Апосля с тобой Гуля…

– Нет, милый, я не про это, – сделав круглые глаза, продолжала увлекать любовника девушка. – Вон видишь здоровяка на баке? Так вот, я его узнала. Это злой джинн Каура. Это он развернул наше ядро и пустил его обратно. Если одолеем его, то кирдык пиратам.

– Ща я ему башку проломлю, – с пол оборота разгорячился Афоня.

– Сейчас нельзя. Молитва – дело святое.

– Это для кого как! Хотя я человек толерантный, пущай перед смертью помолится.

– У него башка не главное! Ему надо яйцо разбить.

– Какое?

– В смысле?

– У мужиков обычно два яйца. Одно левое, второе – правое. Вот я и спрашиваю, ему какое яйцо расхреначить?

– А-а, ты в этом смысле. Не переживай, долго метиться не придется. Он однояйцевый. Какой ты все-таки у меня неграмотный… Джинны рождаются парами, то есть однояйцевыми близнецами. Причем один из них злой демон, а второй – добрый ангел. Это для мировой гармонии добра и зла. Когда зло вселяется в мужскую сущность, а джинн, она как раз и есть, то эта сущность становится злодеем. Если же зло входит в женщину, то получается – злоба и нет ничего хуже женской злобы, потому что у злодея все зло в яйце, которое можно отнять, то злобу у женщины отнять невозможно, она или есть или ее нет и это на всю женскую жизнь. Ну, не придумали еще способа борьбы с женской злобой. А с джиннами и того проще – однояйцевые они… близнецы.

– Понял. Жили такие два близнеца в Англии. Одного звали доктор Джекилл, а второго мистер Хайд. Ох, и накуролесили эти оба-двое. Да и у нас на Руси одно время Гога с Магогой сильно барагозили.

– Не перебивай, а то намаз скоро кончится. От людей джинны отличаются не только повышенной тупостью и живучестью, но и тем, что у каждого джина близнеца только по одному яйцу. Вот именно в этих яйцах вся их сила. Если одного из братьев убьют, в смысле кастрируют, то по закону второго заточают в кувшин и бросают на морское дно, для сохранения мирового паритета добра и зла. Одним словом, надо тебе, когда очередное месилово начнется, разбить Кауре яйцо, а то мы так до вечернего намаза баталию не закончим. Понял?

– Ты меня на понял-понял не бери, понял… а! – огрызнулся Афоня и стал бочком пробираться к джинну Кауре.

Молитва закончилась так же неожиданно, как дорога в пропасть. Наш герой к этому времени уже пробрался на бак и теперь стоял перед джинном, опершись на свою кувалду.

– Я тебя ни о чем больше спрашивать не буду, – по старинной русской традиции, начинать драку с разговоров, растягивая сомнительное удовольствие мордобоя, загундосил Афоня. – Ты, нахрена наше же ядро в нас же и пульнул, джинновская свинячия собака? У вас, что своих ядер нет что ли? Зачем нашим же в нас припечатал?

– Их нихт фиршнейн… – обалдел от переговоров джинн.

– Вставай с колен, ферфлюхте швайне хунд, сразу поймешь. Щас я из тебя Робертино Лоретти буду делать.

Джин опомнился довольно быстро. Он понял главное – на него залупился гяур, не принимавший участие в первой части боя. Апологет зла взвился свечей. И в тот момент, когда он уже занес над афониной головой свой огромный ятаган, тот вдруг схватил его за мошонку, оттянул ее на полметра и, перекрутив, намотал на руку. Джин с открытым ртом и выпученными глазами безмолвно замер на полувздохе.

– Гуля, принеси-ка мне что-нибудь острое, – скомандовал Афоня. Девушка ужом прошмыгнула через гущу боя и подала любовнику маникюрный набор. – А ничего по-уверенней нету?

– Режь ими, я их недавно наточила.

– …издец!!! – пронесся сорвавшийся на фальцет крик, и в ладони Афони оказалась мошонка джинна с одним яйцом.

После этого бой закончился быстро и, как-то сам собой. Пираты, увидев, что их идеологический вождь деморализован и корчится на палубе, вдруг поняли весь сакральный смысл произнесенного им клича «издец!» и от безысходности они в панике стали бросаться в море, еще раз, на деле демонстрируя, что может в истории значить одна единственная личность, пусть даже и потусторонняя. Тем более что капитан пиратов был всего лишь зиц-лидером, а настоящим их вождем или попросту серым кардиналом был сам Каура. Оскопленный джинн как-то весь сдулся. Гуля загнала его ногтем в кувшин из-под оливкового масла и брезгливо швырнула на борт. Одним злодеем в мире стало меньше и вселенная вздохнула попутным ветром.

Через пять минут два корабля уже мирно качались на волнах борт-в-борт, а о баталии напоминали лишь матерящиеся матросы синдбадового экипажа.

– Не хило ты его уделал, – кивнул на джинна капитан. – Научишь приемчику.

– Легко, – гордо ответил Афоня. – Что с пиратской шхуной делать будем?

– Грабить будем, – пожал плечами Синдбад. – Матросы, становись! Отдаю шхуну на разграбление. Звездочета-муэдзина ко мне в каюту на допрос. Женщины грабить проходят первыми, далее согласно штатному расписанию. Кока не обижать, помните – он вас кормит. Меня тоже обижать не советую – я вас кормлю и дрючу, потому, уважение должно быть и ко мне! Мою долю, по трудовому договору сдавать боцману, у него же будет приемочная ведомость и акт выполненных работ, не забыть расписаться и означить кто и сколько супостатов угондошил в честном поединке. А сейчас оправиться и можно приступать к грабежу.

В каюте капитана собрались Синдбад, Афоня, Гульчатай и пленный звездочет—муэдзин.

– Ну, рассказывай! – начал допрос капитан. – Кто ты, откуда и какую бурсу кудесников закончил? Короче твое чародейское звание, если имеется?

– Я, второй магистр восьмого круга магов Ближнего и Дальнего Востока, имею черный пояс по каратэ до, шестой разряд колдовства на кофейной гуще и ученик великого графа Калиостро по части черной магии, мастер спорта международного класса по шахматам и в подкидного дурака. Член профсоюза магов и колдунов с пятого года от Рождества Христова.

– Как попал на пиратский корабль?

– Был нанят для купли-продажи души капитана в пользу диавола, причем по их обоюдному на то пожеланию. Короче, должен был выступить в роли нотариуса или по-простому – стряпчего.

– Афонь, из всего того, что тут наворотил этот колдун, я думаю надо его скормить акулам. Все согласны или будем голосовать? Тем более что развелось этих нотариусов, что вшей у дворового пса.

– Я согласная на все! – томно молвила Гульчатай, похотливо прижимаясь к Афанасию и вспоминая о его обещании на счет миньета после боевого задания.

– Откуда у вас на Востоке столько жестокости к ближнему? Нотариус, конечно, как и адвокат, профессия таксебешная, спорить не буду, но ведь не от хорошей же жизни порядочные люди идут защищать права всякой нечисти и прочего криминалитета.

– Ой, Афонюшка, – закатила глаза Гюльчатай. – Ну, ты как вчерась народился. Ага, прям все они с голодухи и нищеты в адвокаты записываются. Ясен пень, за длинной таньгой они в юристы подаются. Очень выгодная по финансовой части эта вся юриспруденция. Опять же самые большие взятки берут именно адвокаты-нотариусы, тем более что с них всегда взятки-гладки. Так что не жалей ты этого горемыку. Это он прибедняется, а на самом деле пираты его наняли на случай, если попадутся на крупном гоп-стопе, да уйти вовремя не смогут. Вот тогда, на суде этот лицемер должен был их права отстаивать, а по-простому от тюряги или вышки отмазать.

– Да он, вроде, с виду смирный, может, оставим болезного? Пусть плывет с нами, человек он, судя по всему, ученый. А что за длинной деньгой подался, так ведь слаб человек до денежек. Опять же, когда Зигмунд проснется, будет ему с кем за жизнь потолковать.

– Все эти колдуны и маги, большие затейники на счет сыпануть в борщ какого-нибудь яду, – заметила Гуля. – Никто не разберет, что у них на уме, даже сами они не знают, когда говорят правду, а когда врут. Так что имейте в виду, я с ним столоваться не буду.

– Издержки профессии, – выдохнул пленник, почувствовавший, что гнев победителей уже миновал и ему оставят жизнь, а значит надежду… на побег.

– Ладно, запрем его пока в трюме, пусть с медведем поотдыхает. Зигмунда он все равно не сможет отравить – тот во сне ничего не жрет и не пьет, а в ближайшем порту под видом талисмана загоним его по спекцене какому-нибудь купцу.

– Спасибо, брат-Синдбад! Уважил! – расчувствовался Афоня. – А я тебе за это хочешь яйцо Кауры подарю, будешь всем показывать, да к автобиографии будет, что приложить в качестве доказательства очередного подвига.

– За подарок отдельное мерси! – зарделся капитан-герой. – Лучше я джиннову мошонку на шее вместо амулета носить буду, типа медали или ордена.

На том и порешили, а на горизонте уже маячил индийский берег.

Конец первой части

Книга вторая
Прощание

Афоня стоял вместе с Синдбадом на баке и всматривался в приближающийся индийский берег. У обоих на душе было как-то скверно. Быть может, сплин навалился от вдруг осознанной усталости морского путешествия. Хотя, нет, похоже, их тяготило скорое расставание. Синдбад успел полюбить своего русского друга, такого, как ему казалось, не приспособленного для жизни на Востоке. Афоня же грустил от того, что сейчас оборвется последняя нить, которая еще связывала его с родиной – ведь посуху до Руси не доберешься, а хороший парень – Синдбад, которого он тоже по-дружески полюбил, засобирался домой, вокруг Индостана в свой любимый Китай.

– Афонь, – спросил мореход, – а на кой тебя в Индию-то потянуло?

– Спроси меня об этом кто другой, так я бы ответил, что по торговой части, – разоткровенничался тверчанин. – Но тебе скажу честно. Досталась мне в наследство фамильная карта с маршрутом до Древа желаний. А произрастает то дерево исключительно в Индостане.

– И что ты у него хочешь попросить?

– Есть у меня братан в Твери, калека он, инвалид детства. С малолетства его точит недуг неизвестный. Весь скособоченный и болезный. Почитай после смерти нашего батюшки никого роднее его у меня на белом свете и не осталось. Вот я и решил, что это волшебное дерево сможет вернуть ему здоровье.

– Благородно, – задумчиво промолвил Синдбад.

– Хочешь, я и для тебя чего попрошу? – совсем поплыл Афоня.

– Вот если б лет несколько назад, до того времени, как я сбежал из Китая, я бы попросил дерево это маленько подправило внешность моей законной китайской жены Джиао. А сейчас, когда я уже, невзирая ни на какие внешние данные, и так собрался домой к супруге, так думаю, ничего мне и не надо от волшебного растения.

И мореход рассказал Афоне, что сам он не местный, то есть не перс и не индус. Да это и без разъяснений было понятно, достаточно было взглянуть на его косоглазую физиономию и желтушечный цвет лица.

Синдбад был родом из Китая. Если верить его рассказам, то там, в далеком Китае его ждет жена Джиао и пятеро ребятишек – два мальчика и две девочки, а вот какого пола был пятый ребенок, он не знал – ушел в море, когда дитя было еще в чреве матери. Капитан в приливе дружеских чувств, откровенно поведал русскому путешественнику, как он стал Синдбадом-мореходом.