Текст книги "Афоня или путешествие тверского купца Никитина до Древа желаний. Сказка для взрослых"

Персия

Персия во все времена была богатой страной. Все торговые пути, за исключением разве что из варяг в греки, проходили через нее. Богатейшие караваны сновали здесь в Европу и обратно. Персидский залив был тесен – торговые суда, словно мухи по кухне в осеннюю пору, шныряли по его глади вдоль и поперек. В общем, и в то время это была благополучная и богатая страна.

Жизнь здесь бурлила, как в мартене металл. Базарная суета царила буквально на каждом шагу. Все продавали, покупали и неистово торговались.

В первом же городе у Афони попытались сторговать Зигмунда. Причем торговцу из посудной лавки, а это именно ему приглянулся русский медведь, косолапый был не нужен. Ему просто было скучно, и он решил развлечься, то есть поторговаться. В его лавку с утра еще не зашел ни один покупатель, а тут – турист с медведём.

Афоня хлопал глазами и не особенно-то понимал, что хочет от него этот немытый перс. А торговец выносил и показывал путешественнику золото, самоцветы, выводил восточных красоток и даже старого ишака. В конце концов, приволок за хвост дохлую змею.

Зигмунд же, в отличие от простодырого Афонии, сразу понял, почему этот человек тычет в него пальцем, цокает языком и таращит глаза. Косолапый сразу сообразил, что его пытаются банально купить. После того, как медведь объяснил Афоне, в чем смысл этого вернисажа и демонстрации прелестей наложниц, русский купец в начале решил было зарядить назойливому персу в ухо, мол, друзей не продаем. Но миролюбивый по своей сущности мишка, выволок закипающего друга на улицу.

Другой персидский продавец, уже с невольничьего рынка, предлагал обменять весь свой бизнес на коня. Он тоже получил отворот поворот… Намыкавшись по торговым рядам, и устав от неприличных предложений друзья наконец-то вернулись в свой караван-сарай и спокойно выдохнули.

Караван-сарай, в котором остановился шелковый караван, держал старый перс Мустафа. Это был пузатый человек, с жидкой бородкой и с умиротворенностью старого сытого кота.

Мустафа пригласил своих необычных постояльцев к себе в комнату и долго расспрашивал русских путешественников о том, где они уже побывали и что видели. Рассказы он тщательно записывал. Когда же досужий Зигмунд поинтересовался, зачем это он все записывает и не строчит ли он донос, тот ответил, что собирается потом издать книжку о великих путешественниках, а одну их глав посвятит Афоне и его друзьям.

Узнав об этом, Афоня спросил – не знает ли тот, где находится Шамахань?

– Ай, дарагой, сиди и слушай, что я тебе расскажу, начал свое повествование Мустафа. – Живет в богатейшем и красивейшем городе Востока Багдаде замечательный мореход Синдбад. Много путешествовал этот авантюрист и беспутник. И во всяком путешествии он совершал какой-нибудь подвиг. То золота где-нибудь натырит, то красотку соблазнит. Одним словом настоящий такой моряк. Детей наплодил, почитай в каждом порту по дюжине наберется. После своих странствий, он всегда приходил к старому Мустафе и, сидя на твоем месте, все рассказывал, а Мустафа все аккуратно записывал. Так вот я ни разу от него, а он, поверь, избороздил весь свет, не слышал о такой стране, как Шамахань. А тебе, какой интерес с этой твоей Шамахани?

– Да, за ихей царевной я туда тулюсь. Пообещал по-пьянке Алеше Поповичу, привезть эту царицу ему в невесты.

– В мире всего две замечательные страны, где есть все. Кроме красивейшего и богатейшего города Багдада, это – Индия и Греция. Если ты собрался в Грецию, то туда надо ехать через Швецию. Именно так гласит старинная восточная мудрость. Причем считается, что это самая короткая дорога. Если же, свет моих очей, Афоня-ибн-Никитин ага, ты идешь в Индию, то ты на правильном пути. Я с тобой пошлю своего внука Маленького Мука, он и проводит тебя в порт к моему другу Синдбаду. Уж он-то тебя быстро домчит по морским волнам прямо в Индию.

На том и порешили.

Маленький Мук

Внук Мустафы Маленький Мук, оказался откровенным раздолбаем и вором. По дороге в порт он пинал всех встречных кошек, воровал с лотков фрукты и постоянно, не понятно зачем, примерял на свои грязные ноги туфли с загнутыми носами. После того, как путешественники уже в двадцатый раз остановились у очередного обувного бутика, Зигмунд не выдержал и интеллигентно поинтересовался у маленького хулигана:

– Молодой человек, а какого, собственно, рожна, вы не пропускаете ни одной обувной лавки?

– Вай, гяурский зверь, вчера мне приснился сон. Пришел ко мне джинн. Такой мерзкий с лица, противный, серой воняет, из носа волосы точат, как раз на тебя похож…

– У меня из носа волосы не точат, – было возмутился косолапый, но малец, не обращая на него никакого внимания, продолжал.

– В общем, урод безрогий. Вот он мне и говорит: «Хочешь стать богатым и уважаемым? Тогда найди среди обуви на базаре пару чувяков, по-вашему, по-гяурски, башмаков значит. Так вот эту волшебную пару ты сразу узнаешь, как только наденешь. И именно они сделают, тебя – недоноска, первейшим в мире скороходом. В них тебе будет суждено стать первейшим в мире почтальоном. Тебе тогда покрыть пару-тройку тысяч миль, будет, что в кустах поссать. Если найдешь, то бонусом от меня получишь еще и ковер-самолет для доставки верблюдов и прочего карго-негабарита. Короче откроешь свой бизнес и сможешь легко подняться на поставках товара из Арабских эмиратов на Север». Вот я и решил, что не надо откладывать дело в долгий ящик, все равно идем через базар, заодно и чувяки поищу. А за Синдбада не переживайте, успеем мы к нему на корабль до отплытия, он ведь вечно долго грузится, да и команда вся с бодуна маяться, так что они не сильно торопятся.

– Вот смотрю я на тебя, – закатив глаза, изрек Зигмунд. – Хоть ты и нерусь, а мыслишь, как самый настоящий русский мужик – чтобы делать, лишь бы ничего не делать, но всех наколоть. Весь расчет на ожидание какого-нибудь волшебного счастья, которое вот так неожиданно обрушится на голову, как птичье говно. Так многие и ждут всю жизнь этого счастья небесного, нихера не делают, лишь в лотереях участвуют, да в финансовых пирамидах счастья ловят, а в промежутках водку глыкают и от лени пухнут.

В этот момент Маленький Мук громко пукнул и исчез, только пыль заклубилась на повороте улицы.

– Ишь ты, говнюк, – обалдел мишка. – Нашел-таки свои башмаки-скороходы. А нам-то, где теперь искать этого Синдбада?

Однако наши путешественники все же нашли морской порт. Да и искать особенно не пришлось, где воняет тухлой рыбой, слышны удары бичей и противно скрипит такелаж вперемежку с матом, там и есть порт.

А Маленького Мука вообще никто больше не видел. Одни утверждали, что он стал со временем вечным Жидом, и до сих пор, как неприкаянный, бродит в своих башмаках-скороходах по белу свету. Другие говорят, что восточный малец прокладывает лыжню для зимних олимпийских игр в городе Сочи, чем и зарабатывает на жизнь, так как стал в этом деле непревзойденным профессионалом. А третьи поговаривали, будто амбиции у пацана были настолько велики, что он вознамерился открыть Америку и лично познакомиться с тамошним царем Кесаткоатлем. Но толи не справился с управлением башмаками, толи, еще по каким таинственным обстоятельствам, но он точно сгинул в районе Бермудских островов. Именно последняя версия выглядит наиболее достоверной, потому что в те времена люди еще не знали, что на Бермудах находится мировая жопа, где может сгинуть не только шустрый мальчонка, но и более крупные летательные и плавательные объекты.

Баба на корабле к п***децу

Синдбад стоял на корме корабля, щурил свои и без того узкие китайские глаза и грязно матерился, когда боцман доложил капитану, что его спрашивает какой-то гяур с медведем и жеребцом. Кэп по привычке переспросил:

– Кто, кто, нах?

– Гяур, медведь, жеребец, – отрапортовал боцман.

– Гяура в трюм к рабам, шкуру медведя ко мне в каюту на пол, жеребца продать по сходной цене, нах!

Афоня и его друзья уже знакомые с кавказским гостеприимством Базая и Дурая, на предложение матросов сдаться без боя не согласились и устроили на пирсе кровавую драку. В самый разгул мордобоя, когда половина команды уже валялась со свернутыми носами и выбитыми челюстями и всеобщее мочилово стало приближаться к логической в таких ситуациях поножовщине, до слуха Синдбада долетел обрывок фразы «…да, разе..ь мустафарову и маленькогомукову мать во все промежутки…». Капитан напряг мозговые извилины и гаркнул:

– Стоять, нах! Всем, ля!

– Ты, чью это, гярская морда, мать собрался обесчестить в извращенной форме?

– Мустафы, друга твоего, – бесстрашно закатился Афоня.

– За что это, ишачья ты какашка?

– За то, что к тебе извергу направил, а ты оказался не великий мореход, а китайская морда и авторитарное мудило! Зигмунд, прикрывай спину, я щас этому мореману череп проламывать буду!

– Стоять, сказал, нах! А за каким циклопом он тебя ко мне направил?

– Сказал, что ты до Индостана подбросишь, так как все одно порожняком по морю гоняешь, переключатель на свою жопу ищешь. Внука своего в провожатые дал, но тот ртуть беспринципная, слинял в неизвестном направлении в своих башмаках-скороходах.

– Маладец, Маленький Мук! Давно пора было свинтить из отчего дома. А то так никогда мужчиной не стал бы. А вы заходите, гости дарагие. Друг моего друга Мустафы – мой друг!

– Да у вас тут на Востоке любой гость, хоть даже и с охранной визой или дипломатическим паспортом, все одно, хуже татарина.

– Кто такой татарина? Не знаю. Мустафу знаю. Маленького Мука, тоже знаю – говнистый пацан. Заходи в каюту, не хвылюйся, никто тебя теперь не обидит, я сказал, нах! Знаешь сколько в Багдаде воров и прочих деклассированных элементов? А в порту их в тысячу раз больше. Если эту шушеру не продавать в рабство и не убивать, то любой город может превратиться в воровскую столицу мира. Вот я и прореживаю воровскую прослойку общества. Все отребье вывожу за море и продаю в рабство. Пусть безобразят в других державах. Так что я в определенном смысле не только этнический, но и нравственный санитар и ассенизатор Персии.

– Известный санитарный принцип, – отдышавшись после драки, снова начал умничать медведь. – Сгребать все говно со свое улицы, и вываливать на соседнюю или всех деклассированных элементов за сто первую версту вывозить, чтобы глаза не мозолили.

Во время этой дружеской беседы в каюту поскребся боцман. После потасовки с нашими путешественниками, выглядел он уже не очень браво. Оба глаза заплыли, ухо было надорвано медвежьим когтем, а нога в колене и вовсе не сгибалась.

– Кэп, там эта… твоя Гюльчатай приперл…, извиняюсь, пришла. Орет дурниной, что ты ее вчерась обещал на корабле покатать.

– Баба на борту к несчастью, – снова встрял Зигмунд.

– Пошли ее нах! – отмахнулся мореход.

– Это кого послать нах?! – прозвучал не предвещающий ничего хорошего женский голос. В каюту вошла восточная красавица. Синдбад сразу опрокинулся лицом. Теперь весь его вид, а особенно глаза напоминали собачьи, причем именно так обычно выглядит взгляд четвероногого друга человека в момент, когда он гадит на дорогой ковер, причем в присутствии хозяина.

Позади разгневанной красотки, держась за пах, и с расцарапанным в кровь лицом, со следами зубов на носу стоял матрос с совершенно тупым от вероломства красотки выражением лица. Синдбад промямлил:

– Нет, нет, дорогая, это мы про другое…

– Отдать швартовы, нах! – голосом, не терпящим возражений, скомандовала Гюльчатай. – Мой сундук с нарядами и парфюмерией поставить сюда! Где моя собачка, нах! Всех на рее за яйца подвешу!

Боцман обреченно засвистел в свою дудку.

Морское путешествие

Афанасия вместе с Зигмундом поселили в кубрик, а жеребца отправили в трюм, чтобы не маялся морской болезнью и не мешал матросам. Гюльчатай скрылась с капитаном в его каюте. О том, что им есть чем заняться наедине, было слышно в течение всего выхода в открытое море – из капитанова отсека по переменке были слышны то синдбадов рев, то гюльчатаевы стоны.

Когда же морской ветер наполнил паруса, на палубе в весьма потрепанном виде появился присмиревший и уставший Синдбад. Он сел на корме, спиной к ходу и, покачивая головой и тихо матерясь, что-то долго рассматривал у себя между ног. Потом приказал принести ему чудодейственный бальзам и еще полчаса тщательно смазывал себе промежность. Только после всех этих гигиенических манипуляций, капитан пришел в себя и приступил к выполнению своих капитанских обязанностей.

Медведь Зигмунд с большим состраданием наблюдавший поведение Синдбада, чтобы хоть как-то поддержать мужчину изнахраченного любвеобильной нимфоманкой, выцарапал когтем на бизань-мачте сакраментальное: «все бабы – суки», после чего отправился поделиться своими мыслями с Афоней.

– Скажи, друг Афоня, – начал беседу медведь. – Вот я что-то не припомню, чтобы ты, когда-нибудь рассказывал про девок или про любовь свою первую. Ты что же это противоположным полом вообще не интересуешься?

– Почему же, – возразил путешественник. – Как и все нормальные пацаны дрочу иногда.

– А бабы у тебя живой никогда не было?

– А может, я за нею в Индию и подался, – устыдился своей девственности путешественник.

– Ну, тогда тебе крупно повезло, потому что я самый главный для тебя в этом деле советчик. И проницательность моя границ не знает, так что я тебе быстро вторую половину среди бесерменских красоток подберу. Ты только обещай, что будешь моего совета слушаться.

– Заметано.

В это момент, слегка покачиваясь, на палубу выпросталась Гюльчатай. На ней кроме газа были надеты лишь трусики, аккуратно заправленные между ягодиц, толи заботливой рукой самой модницы, толи бесстыжей дланью Синдбада.

– А ничего девка у капитана, – констатировал Зигмунд.

– Ага, только сильно визгливая, видно давно ей в репу никто не въезжал, – неожиданно огрызнулся Афоня, из чего медведь сделал вывод, что его товарищу Гюльчатай очень даже понравилась.

Гюльчатай, словно услышала разговор наших друзей, аппетитно оттопырив попку, начала плевать за борт в резвящихся дельфинов. День клонился к закату. От красного цвета солнца или от округлых ягодиц прелестницы команда с высоким напряжением в штанах драила палубу.

Не до красот было только капитану, его одинаково тошнило, как от моря с закатным солнцем, так и от попки Гюльчатай. Друзья подошли к Синдбаду и, прочувствовав его настроение, постарались рассказом развеять его тоску.

* * *

Сказка Зигмунда для разгона тоски у Синдбада – морехода.

Жил на Дону один шалопай. Звали его Стенька Разин. Авантюрист, каких еще поискать. Он хоть и шалопай, но казак-то был добрый. То войска ведет крымского хана тиранить, то объявит войну османам. Погулял он по Дону всласть. Потом решил на Волгу податься, с калмыками силой померяться.

И не то чтобы ему калмыки были на лицо неприятны, или пахло от них дурно, просто скучно ему стало, да и дорога на Персию через калмыков ему показалась короче. А тут боярин один возьми да с его старшим братом полайся. Не понравилась боярину Долгорукому казачья вольница. Да так поссорился, что взял да казнил Стенькиного брата Ивана.

Очень такое боярское поведение не понравилось Степану. Жутко он рассердился на всех бояр, что ни с кем не разговаривал три дня и три ночи. Потом тризну по брату три недели справлял и сильно бражничал. Допился до чертей, вернее до того, что однажды поутру вдруг почувствовал себя спасителем отечества. Тут же объявил, что все дьяки и воеводы – враги отечества и главное враги царя. Запустил слух, что с ним вместе супротиву бояр и дьяков выступают: цесаревич Алексей Алексеевич и патриарх Никон, которого он вызволил из ссылки. Оно откудова же неграмотному донскому казаку знать, что цесаревич давно, как помре и нету его уже на белом свете.

И пошел он устраивать кровавый пир на Волге. Всех воевод и дьяков вешал, а торговые караваны нещадно грабил.

Голытьба местная его, что характерно, одобрила. А что ей, голытьбе, ей лишь бы не работать. В одном месте стенькиной дружиной даже баба руководила – беглая монашка Аленка Арзамасская. Та вообще лютая была. Когда Долгоруков, наслышавшийся об европейской инквизиции, все же захватил ее в плен, то объявил ведьмой и спалил на костре. Но к тому времени вся приволжская перхоть – марийцы, чуваши, мордва и прочая переметнулась к Стеньке. Не прошло и месяца, как гуживанила вся Волга.

В ту пору, рубака Стенька Разин побратался с калмыками и предпринял рейд в Персию. Там он полонил персидскую княжну, а папашу ее, предварительно изрубил в гуляш. Княжна эта была девка, надо тебе сказать, очень красивая. Ну, к примеру, что твоя Гюльчатай. Но больно визгливая и вздорная оказалась, как если б у нее климакс приближался.

Ну, Стенька ей все прихоти попервости прощал, так как в постели той восточной красавице не было равных на всем белом свете. Даже говаривали, что ведет она свой род от известной фольклористки Шехеризады. Ну, да это не важно, важно, что баба она была по характеру своему очень противная.

Плыли они однажды со Стенькой по Волге. Все чин-чинарем, то зеленую стоянку устроят с песнями, выпивкой и танцами, то какого дьяка четвертуют. Одним словом, весело путешествовали.

А, надо заметить, что у Разина вместо огнива была зажигалка «Зиппо», ее ему подарил один заезжий индеец. Звали того индейца, толи Монтигомо Ясен Перец, толи Чингачгук Кокакол. Как попал он к нам на Волгу, никто не знает, только прослужил он у Сеньки пару-тройку месяцев военным наблюдателем и поехал к себе в Америку отстаивать независимость тамошних местных жителей. А на память о себе подарил нашему казаку зажигалку.

Очень эта зажигалка нравилась Стеньке, он даже спать с ней ложился. Бывало, зажжет ее ночью и любуется на пламя. Или посередь сечи на поле боя достанет зажигалочку, чиркнет ею на ветру, а она, шельма, раз и зажжется, никакой ураган ей не страшен. Все сразу бросают убивать друг друга и, айда, приставать к Стеньке, кто дай прикурить, а кто дай посмотреть. Но он ее никому в руки не давал. «Зажигалка, – говорит. – Одного хозяина должна знать. А вы своими ручищами ее запоганите, она обидится и перестанет гореть». Одним словом, очень Стенька ценил этот подарок. Даже более того, стал атаман считать эту зажигалку талисманом своих побед и вольной жизни.

Так вот, плывут они с персидской княжной по Волге. Решил Стенька после утех с княжной перекурить. Шасть по карманам – нету «Зиппы». Он аж в лице переминимши. «Где, – говорит, – моя зажигалка „Зиппо“?» Обыскали всю ладью – нету индейского подарка-талисмана.

И вдруг, эта княжна, таким тихим и нежным голосочком говорит: «Это такая блестящая коробочка? Так я ей орехи колола, а потом в речку вместе со скорлупками и выкинула, не эфесом же мне твой сабли орехи колоть, да и тяжелая она, сабля эта, а коробочка в аккурат в руку ложится».

Что тут было!

В оконцове Степан взял девку за тулово и швырнул вслед за дорогой его сердцу зажигалкой. Княжна, как водится, нормы ГТО не сдавала, и плавать, соответственно не умела, значит, потонула быстро, как и американская зажигалка «Зиппо».

После этого случая дела с войной у Стеньки пошли очень плохо. Плюнул он, в конце концов, на эту войну и ушел к себе на Дон. А там с горя от утраты индейского подарка-талисмана сильно запил. И так надоел станичникам своими пьянками и драками, что сдали его местные атаманы царскому карателю Долгорукому. Тот отвез Разина и второго его брата Фрола в Москву, где их и четвертовали за любовь к американской свободе и отсутствие патриотизма.

Только и успел Стенька перед смертью сказать: «Простите люди добрые, но без зажигалки „Зиппо“ мне тут делать нечего».

Мораль сей сказки в том, что – неча иностранный опыт бездумно пересаживать на русскую землю. Все одно найдется бесермен или бесерменка, которая этот опыт выбросит или потеряет к едреней фене и все пойдет по старому, потому как у русских есть собственная гордость.

* * *

– Ну, за зажигалку иностранного производства, – призадумавшись, молвил Синдбад. – Я, быть может, Гулю тоже в море вышвырнул бы, не задумываясь. Так ведь, нету у меня ценного подарка, да и Гуля пока еще по моим нычкам не лазит.

– А я тебе, – парировал мишка, – не как инструкцию эту сказку предлагаю. А так просто, для развития кругозора и в качестве обмена культурным наследием.

По ту пору над морем уже зажглись звезды, пахло йодом и давно не стираными шальварами моряков. Гульчатай вновь вышла на палубу, и вдруг, ласково обняла Синдбада, затем, осмотрев помутневшим взглядом всю компанию, предложила: – А давайте сыграем в наперстки… на раздевание.

Синдбад, сослался на то, что ему заступать на капитанскую вахту, нервно встал и побежал на мостик. Зигмунд, сказал, что не играет в азартные игры с незнакомыми барышнями, тем более что снимать ему кроме шкуры нечего. И только один Афанасий навскидку не смог придумать для собственной персоны отмазочной причины, поэтому был вынужден отправиться с царевной в кубрик капитана играть в пока еще неизвестную на Руси игру – наперстки.