Текст книги "Афоня или путешествие тверского купца Никитина до Древа желаний. Сказка для взрослых"

Как Синдбад стал морским скитальцем

Здесь надо заметить, что настоящее имя морехода было Синь Бод Жигин. Это уже шастая по морю для простоты транскрипции китайский вариант имени усох до сокращенного – Синдбад.

В начале своей карьеры Синдбад служил матросом на торговой джонке купца Юань Джо. Ишачил на парусах, потом на кормиле и дослужился до боцмана. Должности и корабельные обязанности у него менялись, зато неизменной была, любовь к морю, выпивке и женщинам.

Когда в порту он сходил на берег, то отправлялся прямиком в самый развеселый квартал города и там педантично и самозабвенно куражился, пока не кончались все заработанные деньги. Потом оборванный опустошенный и побитый он возвращался на борт и уже с чувством выполненного на берегу долга, ждал отплытия судна. В это время он походил на больную собаку, которая чутко прислушивается к своему организму, чтобы понять – пора помирать или еще нет. Помирать явно было еще не пора.

После выхода в море он преображался. Порой складывалось впечатление, что море лечило его от всех сухопутных страстей. Именно среди волн ему было хорошо, и он твердо знал, что, когда и как надо делать. И если вся команда при приближении шторма прощалась с жизнью, то Синдбад стоял на мостике уверенный в себе, твердо понимая, что еще нет такой бури, которой он не смог бы противостоять.

Его будущий тесть был знатным вельможей, при дворе императора из рода Цзун. Кроме этого он был первостатейная сволочь и главный придворный интриган. От этой природной его гнусности характера и от количества подлян, коих он намастрячил разным людям, Бог наказал его дочкой. Дочка его, если быть честным до конца, была еще та красавица. Ну, не удалась она ликом… да и фигуркой тоже, мягко говоря, не удалась. Это и понятно, Бог наказывает подлецов через из потомство.

Слегка была его дочь кривоватая и ногу одну подволакивала. Как по иронии судьбы родители дали ей при рождении имя Джиао, что означает – изящная и прекрасная. Так вот, она была полной противоположностью своего имени. Когда же пришло время искать жениха, то таковых не обнаружилось. То есть они были, но вот только свататься к ней, ни по доброй воле, ни по принуждению, никто не хотел.

И вот однажды, отважный мореплаватель и боцман, в ту пору еще носивший имя Синь Бод Жигин, а не Синдбад, как сейчас, барагозил в одном из портов на берегах Желтого моря. Деньги у него уже кончились и, когда сей факт, стал очевиден даже владельцу заведения, то два шаолиньских монаха, за еду служившие здесь вышибалами, выкинули пропойцу на мостовую.

Вообще-то слово «мостовая» никак не подходит к названию уличного покрытия китайского портового городка. Оно, покрытие это, уж никак не было чем-то вымощено, скорее земля на улице была щедро унавожена и после дождя, который прошел не так давно, напоминало обычную болотину.

В момент, когда бесчувственное тело Синь Боржигина совершало свой полет с подвывертом, а иначе шаолиньские монахи бросить тело не могли (авторитет монастыря не позволял швыряться телами просто так, то есть банально), мимо как раз проплывал паланкин местного вельможи, отца Джиао. Брызги дорожной жижи, рожденные приземлением юноши мордой в грязь, пушечной картечью пробуравили ночной воздух и, отбросив шелк занавесок на носилках, крупными оспинами облепили мясистое лицо царедворца.

– Ну, вот какого черта, – возмутился будущий тесть и выглянул наружу.

Разглядывая стройное тело юноши, и, хотя и пьяную, но довольно симпатичную рожу моряка, у него сразу же родился план. Он велел схватить пропойцу, и отнести его к себе во дворец. Там Синь Бод Жигина раздели донага, обмыли и уложили в кровать к косорылой Джиао. При дворе, так решил вельможа, он скажет, что нашел заморского принца на берегу, куда его вынес шторм, в котором погиб его богатый корабль. А ехал этот самый чудом спасшийся принц, исключительно свататься к его дочке.

Когда поутру наш мореплаватель открыл глаза, то первое, что подумал, было: «я умер с перепою». Мысли эти были неслучайны. Максимум, что он рассчитывал увидеть поутру, это трюм своего судна, кишащего самодовольными крысами, а здесь вокруг были легкие шелка и пахло не тухлятиной, а благовонными палочками. При более тонком фокусировании взгляда он заметил на краю постели – девичью фигуру со вздрагивающими плечами. Девица сидела спиной к юноше и горько плакала. Он тронул юную Джиао за плечо и та обернулась. Синь Бод Жигин взглянул на ее лицо и лишился сознания. Последняя мысль, которая кометой промелькнула в похмельной голове парня, была полная уверенность, что он действительно помер, попал в ад и заглянул в глаза черта.

Далее все было то же, как в аду или во сне. Страшном сне. Папаша девицы объяснил моряку, что тот по-пьяне надругался над его дочкой-инвалидом детства, и теперь у него есть два выхода: или под венец, или на плаху. Бедный юноша хотел было сбежать, но к нему уже был приставлен взвод шаолиньских гуардов. Да и пьянице непрозрачно дали понять, что далеко он не убежит, так как его судно уже покинуло порт – об этом заранее, еще с вечера, позаботился будущий тесть.

Авантюрный характер подсказал Синь Бод Жигину, что поход под венец все же лучше, чем тур на плаху. Так он стал зятем вельможи, подтвердив версию тестя о своем королевском происхождении и кораблекрушении в водах Желтого моря из которых его спас отец его невесты Джиао, чтобы он обрел счастье в объятиях дочери спасителя. Уф…

Но отец Джиао недаром, что был интриган, поэтому понимал, что молодой муж его дочки все равно совершено спокойно может сделать ноги из его дворца. Поэтому к зятю был приставлен неусыпный конвой, а дочери из-за моря с японских островов срочно выписали знаменитую гейшу, чтобы обучала некрасивую дщерь всем премудростям интимной жизни. То ли навыки гейши Аюки Куродзавы, коими тщательно овладела Джиао, были столь действенны, то ли молодецкая гиперсексуальность периодически застила глаза молодому человеку, а, быть может, виной тому была спиртовая настойка на волшебном корне шеньшень, но каждый год молодая жена рожала ему по ребенку.

Когда же по покоям дворца уже ползали и носились четверо сорванцов, а их кривобокая мать была беременна пятым, конвой был снят. И, как оказалось, напрасно.

Давно известно, сколько моряка сексом не корми, он все равно в море смотрит. Так было и с Синь Бод Жигином. После снятия караула он сразу же заглянул в сокровищницу тестя, там отсчитал свое жалование за пять лет из расчета, как если бы он все это время служил боцманом. Еще молодец приплюсовал туда небольшую премию за долготерпение и добавил большую денежную компенсацию за тяжелые сексуальные работы, связанные с растратой жизненной энергии янь на некрасивую инь. После всех этих финансовых расчетов он отправился в порт, где купил судно, на котором и покинул китайские берега. Иди теперь, ищи ветра, в смысле Синь Бода в море.

Так Синь Бод Жигин стал морским скитальцем. Не желая платить алименты оставленной супруге и, опасаясь в связи с этим преследований со стороны судебных приставов, Синь Бод Жигин сменил свое имя на звучный псевдоним – Синдбад. С этим именем он и вошел в историю средневекового Востока, как главный морской авантюрист, вечный искатель переключателя на свою задницу и неутомимый бабник.

Свои приключения Синдбад нумеровал, и так, под номерами, они и стали достояние широкой публики. Главный же промоушн его приключениям сделала внучка багдадского торговца и спекулянта Джафара, Шехерезада, которая издала хроники жизни Синдбада отдельной книжкой, благодаря которой он и стал восточно-европейским суперменом. Но, сейчас не об этом, а совсем о другом. О настоящем, а не голливудском Синдбаде.

Справедливости ради, надо заметить, что ребятишки у Синдбада получились симпатичные, все в отца, а не в мать. Да и полюбил он сыновей-дочек, а потому тосковал по их шалостям и забавным физиономиям. Однако, как только вспоминал свою жену и как от первого взгляда на нее упал в обморок, так поворачивал свой корабль подальше от родных китайских берегов.

Однако время стирает краски. Стерлись краски и с воспоминаний о внешности его гоблиноподобной жены. С другой стороны, он уже порядком порезвился с различными красотками Востока, причем, были среди них исключительно писаные красавицы. Быть может, именно таким образом, уводя чужих жен, совращая девиц и прочих половых выкрутасов в портовых борделях, Синдбад пытался компенсировать недостаток красоты собственной супруги и побороть ностальгию? Как знать…

Опять же и красавицы эти были не без изъянов, потому что чаще являли собой или откровенных стерв, или тихих падлюк, или сексуально озабоченных нимфоманок. Чего стоит одна только красотка Гульчатай – вся в своего папашу персидского падишаха – своенравного душегуба и тирана.

Жена же его законная, хоть и была страшной наружности, но уродилась доброй внутри – характер имела кроткий, да, и любила своего капитана без памяти, прощая ему вечные пьянки, побои и прочий барагоз. Одним словом, соскучился он по дому, и по супруге тоже, надо заметить, соскучился.

Ведь каждому мужчине, будь он хоть чемпионом мира по промискуитету, самым распоследним пьяницей или барагозой, всегда нужно знать, нет, не знать, а быть уверенным, что где-то его любят и ждут. Ведь это только красоткам и Голливуду нужны герои – колючие, вонючие и злоебучие, а женам зачастую хватает обычного мужика – в постели храпящего, за столом чавкающего и постоянно развешивающего свои вещи исключительно по полу и во всех комнатах сразу. Поэтому и ждут они домой своих благоверных и готовы принять их в любом виде: и пьяных, и сраных, и побитых, то есть далеко не героев…

Правда, потом, когда проспится, он уж расскажет, какой был вчера… герой. Обязательно поведает и обязательно покажет себя именно суперменом-удальцом. Потому что даже, если жена точно знает, что ее-то мужик далеко не капитан Америка, но всегда выслушает мужицкие враки, и сделает вид, что поверила. А ведь не будь этой женской веры в эти россказни, как и веры мужской, что тебя где-то ждут и выслушают, у мужика сразу пропадает всякий интерес к приключениям, будь то хождение за три моря или пьянка на конюшне. Не остается куража, когда нет уверенности, что дома тебя хоть и треснут скалкой по забубенной твоей башке, но тут же и пожалеют. Теряется всякая цель. А цель у искателя любых приключений всегда одна – возвращение домой, в тихую гавань, где сытно, тепло, уютно и жена всегда рядом, если вдруг чего захочется.

Именно так все чаще думал Синдбад-мореход, а по метрике – простой китайский моряк Синь Бод Жигин. Такое течение мыслей и тягу к родным китайским берегам еще провоцировали и его колени, которые от сырого морского воздуха стали часто и невыносимо ныть. А дома тебе, и иголки для акупунктуры, и баня, и мази всякие на змеином яде, да, в конце концов, настойка женьшеневая на спирту завсегда припасена заботливой супругой для внутреннего потребления и фиксации инь-яньского баланса.

От суммы всех этих обстоятельств и решил Синь Бод Жигин, по возвращению домой, остепениться, заняться хозяйством и детьми, а в море выходить разве, что на рыбалку.

*

Со стороны порта в нос ударил стойкий запах гнилых морепродуктов. На пирсе среди гниющих рыбьих потрохов уютно спали местные докеры. Их смуглые тела, издали похожие на внутренности выпотрошенного кита возлегали в теньке от хижины таможни.

Когда корабль Синдбада отдал швартовы, а матросы бросили сходни, по ним бодро вбежал главный таможенник гавани. Это был сухонький индус, как и подобает человеку с положением, его голова была перебинтована чалмой, а на теле кроме набедренной повязки болтался форменный китель с замусляканными аксельбантами. Капитан, знакомый с традициями, быстро проводил чиновника к себе в каюту и через несколько минут, таможенник уже отягощенный взяткой в виде узелка с золотыми монетами, дал добро на «все, что хочешь».

Синдбад протянул Афоне папирус, сообщив, что это теперь его – афонин, зарубежный паспорт или охранная грамота, по которой он волен передвигаться по Индостану в любом направлении. Матросы тем временем, погрузили на спину Квазимодо спящего Зигмунда, привязали к узде пленного звездочета и спустили всех на пирс.

В это время из каюты выплыла Гульчатай. Ее было не узнать. От вздорной царской дочки не осталось и следа. Если раньше ее отмечали порывистость движений и категоричность оценок, то теперь перед нами была юная леди с плавной походкой и ласковыми интонациями. Ее носик слегка распух и покраснел, было видно, что она недавно плакала. Когда она подошла к Афоне, то Синдбад деликатно отвалил в сторону, давая возможность любовникам проститься наедине.

Русский путешественник явно маялся, не зная, как себя вести в этой ситуации, ведь у него это было впервые, чтобы вот так, раз и прощай навек. Чувствуя эту неловкость, инициативу взяла Гульчатай:

– Ладно, Афанасий, не переживай, я все понимаю… тебе надо идти дальше. Не зря же ты забрался в такую даль, чтобы потом вот так развернуться назад.

– А ты-то теперь как? – выдавил из себя Афоня.

– Я? А что я? Пересяду вон на тот корабль, он завтра уходит в Персию. Вернусь к отцу… Ты, главное, береги себя.

– И ты тоже, – добавил юноша, которому, вдруг стало трудно дышать.

– Да ладно, мне-то оно, наверное, легче. Вернусь домой, буду жить в сытости и любви…

Произнеся последнее слово, девушка не смогла сдерживать дольше эмоции, которые рвались наружу и расплакалась. Афоня обнял ее и глупо стал гладить Гульчатай по ее вздрагивающей спине. Красотку прорвало, путаясь в слезах, она шептала:

– Афонюшка, родной, я не знаю, что со мной. У меня это в первый раз. Прям сердце все разрывается. Люблю я тебя миленького моего. Не могу я без тебя совсем… ты хоть пообещай мне, что на обратной дороге заедешь… хоть ненадолго… повидаться. А?

Афоня и сам маялся. За два месяца плавания он по-настоящему привязался к этой взбалмошной девчонке. Она стала ему ближе верных друзей – Зигмунда, Синдбада и Квазимодо. Ему было хорошо рядом с ней глазеть на закат, играть в карты на раздевания или рассуждать об устройстве или несовершенстве мира. Он любил слушать ее восточные сказки и песни, которыми она развлекала его во время морского путешествия. Про постель и говорить нечего. Сейчас путешественник стоял растерянный и вдыхал запах ее ставших родными волос, непроизвольно пытаясь напитаться этим трепетным и эфемерным ароматом любимой женщины.

– Ладно, иди уже, а то сейчас опять расплачусь, – прошептала Гульчатай и порывисто скрылась в своей каюте.

У противоположного борта матросы судна старательно размазывали предательские слезы по своим небритым морским рожам. А Синдбад смотрел на Восток и вспоминал свою жену Джиао, в воображении, которого она теперь, после стольких лет разлуки, рисовалась наипервейшей красавицей.

Старый боцман, провожая фигурку Гульчатай замутненным слезами, но все же опытным взглядом, как бы невзначай заметил: «А девка-то беременная, а Афоня-то и не знает…»

Чтобы не было недосказанности

Здесь, чтобы уж больше не возвращаться, надо рассказать о дальнейшей судьбе Синдбада. Он благополучно прошел по морям и океанам и вернулся в свой родной Китай. На берегу его встретили жена и пятеро ребятишек, которые уже стали далеко не ребятишками, а настоящими хунвейбинами.

Пятой у него родилась девочка, и о ее существовании он узнал только по возвращении. Девочка получилась красивая и ей дали такое же имя, как и у ее кривобокой матери – Джиао. Только теперь имя полностью соответствовало образу юной прелестницы. Она действительно была изящная и прекрасная. Ее, по возвращении на родину, больше всех своих детей и полюбил Синдбад, снова став Синь Бод Жигином, ей и подарил на удачу, другом Афанасием отсеченную во время морской баталии мошонку джинна.

Как и собирался Синь Бод Жигин стал примерным семьянином. Жили они в достатке – во-первых, тесть оставил нехилое наследство, а во-вторых, сам морской скиталец сумел скопить немалую сумму. В море он выходил, но только на рыбалку и всегда брал с собой свою младшую дочь Джиао. Так девочка научилась управляться с парусами и познала премудрости навигации. Когда подошло время, Синь Бод Жигин отправился к праотцам, так, к своему сожалению, и, не успев выдать замуж свою любимую дочь.

После смерти отца девушка все же вышла замуж, причем, что не мудрено при таком наследственном наборе, выбрала в мужья моряка. Да и выбирала юная Джиао именно такого мужа, какой бы напоминал ей любимого отца – Синдбада-морехода.

Мужем прекрасной девушки стал мореплаватель Чанг. Он был широко известен в Китае. Однако в мировую историю было суждено войти не ему, а его жене – дочери Синдбада-морехода – Джиао. Причем вошла она в историю, как самая знаменита и удачливая китайская пиратка по имени – вдова Чанга.

Китайские судовладельцы назначили мужа Джиао Чанга адмиралом пиратской эскадры, которая занималась грабежами и морскими разбоями в южных китайских и сиамских морях, не брезговали они и Бенгальским морем. Одним словом известными были людьми – китайские пираты.

Это-то и тяготило Чанга, так как человек он в принципе был хороший, можно сказать, даже добрый. Тяготили его разбои. Поэтому он однажды принял тайное предложение китайского императора о переходе к нему на службу. Ясное дело, что такая подляна сильно не понравилась судовладельцам. В Китае в таких случаях, как и вообще на Востоке, не сильно церемонятся с предателями. И не мудрствуя лукаво, Чанга попросту отравили.

Джиао сильно расстроил такой коварный поступок судовладельцев. Да и кому понравится, когда семью оставляют без кормильца. Здесь в женщине всплыли и проявились все черты ее родственников: папы – Синдбада и деда – злопамятного китайского царедворца.

Вдова Чанга, а теперь ее звали исключительно так, собрала пиратов и призвала их порвать с убийцами их адмирала, не принимая при этом и предложения императора. Пираты были поражены такими недюжинными организаторскими способностями вдовы, избрали ее новым адмиралом и увели свои суда в море. И всегда и во все предприятиях вдова Чанга брала с собой талисман, подаренный ей ее отцом – отважным мореходом Синдбадом – джиннову мумифицированную мошенку. И всегда этот странный оберег помогал пиратке.

В течение тринадцати лет пиратская эскадра вдовы Чанга контролировала моря у китайского побережья. И только окончательно разуверовавшись в других методах призвать пиратов к хоть какому-то порядку (до этого он все пытался в письмах отговорить их заниматься разбоем), император Цзяцин решился на открытое противостояние, направив против джентельменов удачи китайских морей адмирала Кво-Ланя.

Кво-лань был очень талантливым морским офицером, но не менее талантливой была дочь Синдбада-морехода – вдова Чанга. В решающей битве, длившейся несколько дней, в которой принимало участие около тысячи судов – войска императора были разбиты, а Кво-Лань от стыда, что проиграл баталию бабе, покончил с собой.

После победы вдова Чанга уверовала в свои не только тактические, но и стратегические таланты, предприняла дерзкий набег на континентальный Китай. Более шестисот пиратских джонок прошли вверх по реке Синьцзян, разоряя деревни и угоняя в рабство местных жителей.

Однако и император Цзяцин был тоже не лыком шит. Воспользовавшись тем, что войска вдовы слишком далеко удалились от моря, он послал новую эскадру, которая заблокировала дельту Синьцзяна. Развращенные грабежами и легкой добычей пираты уже не были готовы к серьезному сопротивлению. После долгого противостояния, тщательно, как это умеют мудрые женщины, взвесив все «за» и «против», вдова Чанга все же сдалась на милость императора.

После капитуляции пиратская флотилия была распущена, а сама легендарная пиратка получила высочайшее прощение и, согласно запискам китайских историков, успешно занималась торговлей опиумом до конца своей жизни.

Завязав с морским разбоем, вдова Чанга дала зарок – не выходить больше в море, и чтобы исключить любую борьбу с искушением, выбросила в Желтое море свой талисман – тистикулу джинна.

Что стало дальше с наследниками славного Синдбада-морехода и его дочери отважной пиратки вдовы Чанга, нам не известно. Но скорее всего, как это часто бывает, они были не слишком достойны славы своих предков – немалое наследное состояние промотали, да и предков своих забыли. Ну, тут ничего нового, уж так водится на этой планете. Должна же природа хоть когда-то и на ком-то отдыхать.

Яйцо же джинна Кауры лежит на дне Желтого моря. Если кто найдет кувшин с самим Каурой, и, не дай Бог, выпустит этого злодея, то он обязательно направится на поиски своего тистикулярного достоинства и жди тогда беды, которая начнется не где-нибудь, а именно в водах Желтого и Китайского морей.

Но не надо о грустном. Будем надеяться, что в мире хороших людей в миллиарды раз больше, чем тех, кто готов выпустить джинна из бутылки, Бог даст, у них никогда не будет возможности дотянуться до узилища потустороннего злодея.