Текст книги "Сумерки Америки"

Игорь Ефимов
Сумерки Америки
Саркома благих намерений

© Игорь Ефимов, 2016

© А. Веселов, оформление, 2016

* * *

Корабль государства и океан истории

Настоящих злодеев – таких, которые умеют наслаждаться собственной жестокостью, – на свете совсем немного. Подавляющее большинство людей в своих помыслах и действиях движимы стремлением «чтобы стало как лучше». Конечно, на первое место человек ставит «чтобы стало как лучше мне». Но он понимает, что большие и важные дела можно делать только сообща. Поэтому необходимо удерживать собственный эгоизм и искать взаимопонимания с соплеменниками в стремлении к тому, «чтобы стало как лучше всем».

Тут-то и всплывает на поверхность главная трудность, глубинный источник взаимонепонимания и вражды между людьми. Оказывается, есть в любом народе меньшинство, которое видит дальше других и готово идти на жертвы «здесь и сейчас» ради того, чтобы лучше стало «там и потом». Большинство же не способно разглядеть эти «там и потом», оно упирается, готово довольствоваться тем, что «здесь и сейчас», отказывается следовать за прозорливцами, сердится на них, а порой и убивает.

На трудном пути мировой цивилизации выжили только те народы, которые «догадались» выбрать из своей среды каких-то посредников-миротворцев в этом вечном конфликте, назвали их «вожди», «цари», «правительство» и поручили им защищать каждого от злых соплеменников и от иностранных врагов.

Современное государство можно уподобить кораблю посреди океана. У каждого члена команды на нём есть своё дело.

Лоцман сверяется с картами (если они имеются), замеряет глубину воды под килем, пытается оценить силу ветра.

Дозорный на мачте оглядывает горизонт, надеется увидеть цветущий остров, страшится увидеть вражескую эскадру.

В трюмном помещении гребцы налегают на вёсла, кочегары бросают уголь в топки, пушкари чистят пушки, повара готовят обед.

А на мостике стоит капитан, окружённый помощниками, мичманами и боцманами, отдаёт приказы рулевому, выслушивает дозорных, принимает решения, вершит суд над ослушниками и нарушителями дисциплины.

Именно по такой схеме устроены и существуют почти все известные нам государства в течение последних пяти тысяч лет. Роль капитана, то есть верховной власти, выполняет либо наследственный монарх, либо избираемый президент, либо самовластный тиран, либо небольшая группа – римский сенат, флорентийская синьория, французская Директория, советское Политбюро. И в любых бедствиях на корабле современники и потомки, скорее всего, будут обвинять капитана, то есть верховную власть.

Лоцманам и дозорным (в другой книге я назвал их «хозяевами знаний», выполняющими функцию миропостижения) всегда будет казаться, что капитан недостаточно прислушивается к их рекомендациям, не следует выработанному ими маршруту, который наверняка привёл бы корабль к материку с молочными реками и кисельными берегами.

Гребцам и кочегарам будет казаться, что их перегружают надрывным трудом, заставляют двигать корабль неведомо куда, когда в трюмах ещё полно запасов еды и пресной воды, львиная доля которых достаётся бездельникам, окружающим капитана или болтающимся в своих комфортабельных смотровых гнёздах на мачтах.

И управляющие, и управляемые на корабле государства будут получать отказы на свои просьбы и пожелания из уст капитана, и у тех, и у других будет нарастать глухое раздражение, постепенно вскипающее ненавистью. Ни те, ни другие не в силах разглядеть глубинную суть верховной власти, описанную Томасом Гоббсом в его главном труде «Левиафан»: её главная роль состоит не в том, чтобы господствовать над всеми и вести народ за собой, но в том, чтобы служить арбитром между враждующими группами населения, между дальнозоркими и близорукими, между управляющими и управляемыми.

Когда лоцманы и дозорные приносят капитану разработанные ими маршруты, он не может сразу принять их, но должен инстинктом вслушаться и оценить запасы терпения и выносливости гребцов и кочегаров, понять, хватит ли их на то, чтобы преодолеть намеченное расстояние, не устроив новый «Бунт на Баунти» или «Броненосец Потёмкин». И, с другой стороны, когда в трюмах возникает рокот протеста, капитан не может ограничиться одними уговорами, не может терпеливо объяснять управляемым, что на этот раз высоколобые хозяева знаний правы, что спасительного берега невозможно достигнуть, если не удвоить силу гребков, если не согласиться довольствоваться кружкой воды и тремя галетами в день. Он должен обладать реальной властью, чтобы его боцманы и надсмотрщики хоть плётками добились нужной скорости корабля.

Спрашивается: если капитана заведомо не любят ни верхи, ни низы, какая же сила сможет защитить его от всеобщего недовольства?

Ответ напрашивается сам собой: только Высшая, Надземная сила.

С бесконечным разнообразием подносит нам Клио это единственно возможное решение проблемы: обожествление египетских фараонов и римских императоров, правление жрецов, священников и халифов, благословение римских пап, даруемое европейским монархам, русские цари как помазанники Божий. Казалось бы, крушение монархий в начале XX века должно было прервать эту традицию. Ничуть не бывало: всенародное поклонение Ленину, Сталину, Гитлеру, Муссолини, Мао Цзэдуну, Ким Ир Сену, Кастро, Дювалье было окрашено чисто религиозным жаром.

Нации, установившие демократическую форму правления, склонны воображать, что им удалось спустить постамент верховной власти с небес на землю. Действительно, поношения избранных президентов и премьер-министров выглядят исключающими какие-то формы религиозного поклонения им. Но на самом деле в этих странах священными объявлены традиции, конституция, права человека и прочие абстракции. Главный же идол, которому должны поклоняться все подданные государства, о котором никто не посмеет сказать худого слова, получил имя НАРОД. Употребить в адрес этого идола эпитеты, столь часто употреблявшиеся в непросвещённом прошлом – «тёмный, отсталый, злой, вороватый, дикий, бессмысленный, раб нужды, забот», – было бы таким же кощунством, как хулить самого Господа Бога. Именно за алтарём этого нового божества капитаны государственных кораблей и укрываются от хронического недовольства сограждан и худо-бедно справляются со своей главной задачей – служат арбитрами между верхами и низами государственной пирамиды.

Интеллигентные же верхи, хозяева знаний, оказываются в весьма двусмысленном положении. С одной стороны, им нравится роль интерпретаторов загадочных порывов и требований Народа. С другой стороны, они лишаются своего любимого – универсального! – объяснения всех бед в государстве. Возвращаясь к нашей корабельной метафоре, можно вообразить ситуацию, когда успешное плавание в историческом океане от одного цветущего острова к другому так обогатило корабль, что он невероятно разросся в размерах. Теперь у него уже не две и не три, а тысячи мачт разной высоты. И на верхушке каждой, в комфортабельном смотровом гнезде сидит гордый своими заслугами дозорный. Проблема, однако, в том, что теперь он не может разглядеть ни горизонт, ни волны, обтекающие борта, ни пальмы на далёких островах. Он видит вокруг себя только других дозорных и вступает в яростные споры с ними по поводу возникающих на небосводе миражей. Они привыкли достигать единодушия в недовольстве капитаном и требованиях его скорейшей замены. Но нельзя же требовать замены идола, созданного ими самими?

В Америке споры между хозяевами знаний о назревших реформах, о необходимости отмены каких-то старых и принятии новых законов заполняют политическую и интеллектуальную жизнь. Но всё чаще у людей возникает ощущение, что споры эти скользят по поверхности явлений и не проникают в глубь грозных перемен, происходящих в стране. Две противоборствующие партии с переменным успехом проводят своих кандидатов на посты законодателей, губернаторов, судей, но очень часто победитель продолжает делать на захваченном посту то же самое, что делал до него его политический соперник.

Недуг человека, поражённого душевным заболеванием, долго остаётся невидим для врачей и близких. Интеллигенция в народе является аналогом мозга в человеческом теле, а мы знаем, что умственное расстройство будет упорно отрицаться прежде всего самим пациентом.

Смутное чувство тревоги проникает в миллионы сердец. На поверхности пока всё спокойно, солнце светит, тёплый ветерок ласкает лица, сверкающие витрины магазинов переполнены товарами. Но ведь рассказывают бывалые моряки, что случаются – налетают без предупреждения – страшные ураганы и смерчи. Или волна высотой в многоэтажный дом вздымается в Океане Истории и переворачивает, казалось бы, прочный и надёжный государственный корабль. Или мощный выброс подземных газов на дне превращает водную поверхность в миллиарды пузырьков, неспособных удержать судно на плаву.

Автор предлагаемой читателю книги разделяет эту тревогу. У него нет ни тайной карты с указанием пути к острову сокровищ, ни новых идей спасительных реформ – проливов, выводящих в бухту социальной стабильности. Но он убеждён в одном: достичь этой бухты будет невозможно, если наши дозорные не расширят свои горизонты обзора. Ему кажется, что именно способ мышления интеллектуальной элиты, хозяев знаний, привёл общество к опасному рубежу. На множестве примеров он постарается показать, как обожествление главного инструмента интеллектуала-дозорного – рационального аппарата мышления – привело к опасному перекосу всей социальной конструкции государственного корабля.

В этом убеждении я вовсе не одинок. Многие американские мыслители и социологи замечали те же симптомы и ярко описали их в своих книгах, которые я собираюсь цитировать не раз. Замечательный философ Томас Соуэлл пишет в своей книге «Разваливая Америку»: «Для того, чтобы случился так называемый "совершенный шторм", много различных сил должны сойтись в один и тот же момент. Эти опасные силы накапливались в Америке по меньшей мере в течение полувека. К 2010 году возрастающее число американцев начало выражать опасения, что они утрачивают страну, в которой росли и которую надеялись передать детям и внукам»[1]1
  Thomas Sowell. Dismantling America (New York: Basic Books, 2010), p. vii.


[Закрыть].

Перед американскими мыслителями у меня есть одно важное преимущество: в отличие от них, мне довелось сорок лет прожить в стране, в которой на рациональное мышление была возложена невыполнимая задача истолковывать все тайны Бытия, и у меня перед глазами стоят те круги иррационального ада, в который соскальзывает народ, попытавшийся обходиться только дарами, вложенными Творцом в нашу черепную коробку.

В расширенный горизонт обзора обязательно должна быть включена возможность несовпадения устремлений Народа и интеллектуальной элиты. Особое внимание следует уделить иррациональным порывам народной массы подавить и даже уничтожить образованную верхушку, как это проявилось в сталинской России, гитлеровской Германии, маоистском Китае, кастровской Кубе, Камбодже Пол Пота.

Изучение океана Истории и судеб кораблей-государств, бороздивших его волны, приоткрывает перед нами две главные стихийные силы, находящиеся в вечном противоборстве, которое и предопределяет маршруты и исход плаваний. Силы эти таятся в человеческой душе: жажда свободы и жажда справедливости, то есть закона.

Вся история человеческой цивилизации состоит из миллионов схваток и миллионов «мирных договоров» между этими двумя порывами.

Чтобы возникло племя, человек должен был отказаться от свободы грабить и убивать своего соседа, подчинить себя племенным правилам и традициям, то есть начаткам справедливости.

Чтобы кочующее племя превратилось в государство тружеников-земледельцев, человек должен был отказаться от свободы брести куда ему вздумается, прочертить на земле границы между «твоим» и «моим», а главное – передоверить священное право самозащиты государственному стражнику, полицейскому, судье.

Наконец, индустриальная эра могла утвердиться лишь там и тогда, где и когда человек решился передоверить создание всех нужных ему вещей, включая пропитание, одежду, жильё, кому-то другому – соплеменнику или даже инородцу, где он согласился каждый день запирать себя на восемь часов в неволю цеха, шахты, конвейера, делового кабинета.

Окидывая взглядом мировую историю, человек не мог не видеть, что подчинение справедливому закону, заповедям, правилам совместной жизни вносило в жизнь неисчислимые преимущества. Люди получали возможность объединяться в больших и успешных гильдиях, цехах, бригадах, артелях, товариществах, затевать строительство мощных оросительных систем, каналов и акведуков, благосостояние возрастало, периоды мирной жизни удлинялись.

Постепенно в больших империях национальное сознание склонялось к убеждению, что ограничивать свободу человека, ставить ей предел справедливыми законами – всегда благо. Ведь разгул свободы очень легко может привести к бунтам, революциям, гражданским войнам. Не лучше ли заранее упрятать непредсказуемую волю подданных в клетку смирения и законопослушности?

Но в океане мировой истории десятки раз разыгрывалась одна и та же драма: огромная богатая империя, слишком преуспевшая в ограничении свобод своих подданных, делалась объектом успешных вторжений небольших, но сплочённых воинственным духом племён. Великий Египет вынужден был покоряться гиксосам, ливийцам, эфиопам, многомиллионный Китай терпел гуннских, сяньбийских, монгольских, маньчжурских правителей, Персидская империя не могла подчинить скифские племена, а потом покорилась македонцам, тысячелетний Рим захватили сорок тысяч вестготов, арабские племена отвоевали половину территории могучей Византии.

Уже в самом начале истории Америки политическая жизнь страны была окрашена противоборством двух главных устремлений человеческой души: порыва к свободе и порыва к справедливости. Джефферсон, Мэдисон, Монро ставили свободу превыше всего и готовы были даже допускать неизбежность «оздоровляющих» бунтов ради её сохранения; Вашингтон, Адаме, Гамильтон видели в расширении справедливых законодательных ограничений единственное средство сохранения единства страны.

Это противоборство не утихло и в наши дни. Партия республиканцев могла бы написать на своём знамени «Да здравствует Свобода», партия демократов – «Да здравствует Справедливость». Но мало кто способен разглядеть, что под поверхностью их шумного противоборства идёт процесс, которого, казалось бы, не желают ни те, ни другие. Американская свобода и американская жажда справедливости глохнут и усыхают не под пятой иноземного завоевателя, не под гнётом доморощенного тирана, не в застенках тайной полиции, но под цепкой паутиной миллиона лилипутских канатиков – правил, циркуляров, инструкций, сочиняемых каждый день безвестными бюрократами в тишине своих кабинетов.

Тысячестраничные циркуляры, напечатанные мелким шрифтом, рассылаются из государственных контор врачам и рыболовам, пожарникам и пекарям, фермерам и пастухам, учителям и домостроителям, автомобилистам и лётчикам, полицейским и тюремщикам, аптекарям и газетчикам. Миллионная армия американских адвокатов, вооружённая этими постоянно меняющимися циркулярами, рыщет по стране, неустанно отыскивая «нарушителей», которым можно было бы вчинить судебный иск, чреватый жирным штрафом и – соответственно – гонораром. На своих рабочих местах люди перестают думать о том, как бы лучшим образом исполнить своё дело, а заботятся лишь о том, чтобы не нарушить спускаемые сверху правила. Способность к творческой инициативе хиреет под этим неустанным давлением, деловая энергия выглядит подозрительной, рутина и безделье начинают казаться единственно возможным спасительным поведением.

В средневековой медицине большой популярностью пользовалось кровопускание. Очень часто, если врач не понимал причины недомогания или не знал нужных лекарств, он на всякий случай взрезал вену больного, потому что иначе его могли бы обвинить в непростительной халатности. Сколько людей были обескровлены до смерти этим популярным методом лечения, никто не считал. Точно так и в сегодняшней Америке, при столкновении с усилением какого-то социального недуга, управляющие первым делом ищут, какой бы новый запрет мог ослабить нежелательные процессы.

Ничья злая воля не стоит за этим поветрием. Здесь являет себя тот опасный перекос национального сознания, который связан с обожествлением рационального мышления, начавшимся двести лет назад. Конечно, невероятные научные и технические достижения последних двух веков, создание всех чудес индустриальной эпохи оказались возможными лишь потому, что обнаружение причинно-следственных связей между явлениями было освобождено от религиозных запретов и смогло свободно расширять наше представление о Вселенной. Но учёные и инженеры (дозорные на мачтах), заслуженно гордясь своими успехами, подспудно начали распространять свои критерии правильного-неправильного и на те сферы человеческой жизни, где они переставали работать.

Уже Лев Толстой в середине XIX века заметил, что «естествоиспытатели и их поклонники… подобны штукатурам, которых бы приставили заштукатурить одну сторону церкви… и которые в порыве усердия замазывали бы своей штукатуркою и окна, и образа, и витражи… и радовались бы на то, как с их штукатурной точки зрения всё выходит ровно и гладко»[2]2
  Толстой Лев. Война и мир. Второй эпилог (М.: Кушнерев и Ко, 1911). Т. 8. С. 401.


[Закрыть]. Толстой был поклонником Канта, попытавшегося своей «Критикой чистого разума» внести некую дисциплину в деятельность рационального ума, указать на границы, за которые он не может переходить. Но идолопоклонники рационализма предпочли устремиться за Гегелем, объявившим, что никаких границ не существует, что «всё существующее – разумно».

С точки зрения чистого разума понять явление означает отыскать его причины. Перед жаждой свободы и жаждой справедливости он застывает в растерянности, ибо они – явления иррациональные, на вопрос «почему?» не откликающиеся. Единственный выход для него – объявить их несуществующими, свести всю картину общественной жизни людей к поискам благополучия и безопасности, которые вполне поддаются логичным объяснениям.

С одной стороны, слова «свобода» и «справедливость» имеют сильный положительный заряд, вызывают импульс одобрения. С другой стороны, мы не можем закрывать глаза на то, что предельной реализацией свободы является фигура разбойника, отбросившего все путы Закона (недаром она так часто воспевается поэтами); а предел справедливости – каждому одинаковая одежда, одинаковый топчан, одинаковая миска похлёбки – мы находим в монастыре, в трюме галеры, в лагерном бараке.

Идолопоклонник разумного сознания жаждет помочь страждущему человечеству единственно понятным ему способом – отысканием и объяснением причин печальных явлений социальной жизни.

«Вы страдаете от разгула преступности в больших городах? Причина этого так очевидна – бедность и необразованность. Улучшите уровень жизни, расширьте сеть школ, откройте двери колледжей – и преступность пойдёт на убыль.

Трещат семейные устои, половина браков кончается разводом, целые поколения вырастают, не зная своих родителей? Это потому, что не уделяется достаточного внимания психиатрическому образованию населения, людей не учат науке совместного проживания.

При всех успехах медицины народ продолжает страдать от болезней, пьянства, наркомании, ожирения? Это потому что правительство (проклятый капитан корабля!) не уделяет достаточно средств на улучшение медицинского обслуживания, на строительство больниц и клиник.

Люди совершают по отношению друг к другу миллионы жестоких, несправедливых, опасных поступков? Это потому что не выработаны ясные правила поведения для них, которые исключали бы злобу, корысть, жестокость».

Полагаться на такие устаревшие, не поддающиеся логическому анализу понятия, как нормы морали, религиозное чувство, доброта, сострадание, да ещё допускать, что в ком-то они могут иметься в избытке, а в ком-то начисто отсутствовать, было бы непростительным отступлением от гегелевских заветов и от священных догматов равенства. Один американский профессор сформулировал это с трогательным простодушием: «Ведь если у меня всё будет по закону, мне и совесть не нужна».

Описывая болезненные явления американской жизни, я собираюсь приводить в качестве примеров много бед, которые задели меня и мою семью. У читателя может возникнуть впечатление, будто нам досталась какая-то уникально несчастная судьба. Должен сразу оговориться: это не так. Где изворотливостью, где упорством, где чистой удачей, а чаще всего – с помощью бескорыстной отзывчивости и доброты американских и русских друзей – нам удалось увернуться от большинства опасностей и прожить в Америке тридцать пять лет, в которых светлых дней было гораздо больше, чем тёмных. На закате жизни мы оказались в чудесном доме, на берегу прелестного озера, посреди волшебных пенсильванских холмов. Дети, внуки, друзья радуют нас своими визитами, телевизор и Интернет открывают доступ ко всем событиям культурной жизни и новостям, а также к библиотекам с миллионами томов. Если в моей тревоге за страну и есть какая-то корысть, то это именно беспокойство о том, какая судьба достанется детям и внукам.

В предлагаемой читателю книге будет много мрачных пророчеств. Но я первый буду счастлив, если ни одно из них не осуществится.

Будут рекомендации – но я догадываюсь, что им не последуют, а выберут какие-то пути, манёвры и маршруты, какие сегодня невозможно и представить.

Свою главную задачу я вижу другом: вглядеться и описать очередное сражение в вечной войне между жаждой свободы и жаждой справедливости, которая заполняет историю мировой цивилизации.

Место сражения – Соединённые Штаты Америки.

Время – начало XXI века.

Исход целиком зависит от мужества, упорства, прозорливости участников битвы. Полной победы не может быть ни у той, ни у другой стороны, и именно это должно рождать надежду. Как в растущем дереве есть силы, нацеленные на сохранение прочности – корни, ствол, кора, и силы, нацеленные на рост, – листочки, свежие побеги, цветы, плоды, так и в каждом народе жажда справедливости сохраняет целость нации, а жажда свободы движет её вверх по шкале цивилизации.

Мужество, упорство, прозорливость – эти свойства человеческой души неподвластны вопросу «почему?». Их невозможно усиливать внешними законодательными или финансовыми мерами. Зато душить, подавлять, искоренять их цепкой паутиной миллионностраничных правил и запрещений можно весьма успешно и эффективно.

Дерево может рухнуть, если чрезмерный рост превысит способность корней удерживаться в толще земли.

Дерево может засохнуть, если его лишить возможности цвести и плодоносить.

Опасный перекос духовной жизни сегодняшней Америки в сторону «разумности и справедливости» за счёт свободы и связанного с ней чувства ответственности каждого человека представляется мне причиной многостороннего «усыхания» страны в начале XXI столетия.