Текст книги "Сумерки Америки"

Часть первая
Где

1
В школе

Зачем я в школу прихожу,

Зачем я строгим выгляжу

И так сижу, и так гляжу?

Я долго так не выдержу!

Александр Кушнер

О кризисе американского школьного образования написаны тысячи книг и миллионы статей. Фирмы, пытающиеся нанять молодого человека, окончившего восемь – а порой и десять – классов, часто обнаруживают, что он не умеет ни писать, ни читать, ни считать. Реформы учебного процесса предлагаются и проводятся как на штатном, так и на федеральном уровне, миллиарды долларов тратятся на повышение зарплаты учителям, на закупку компьютеров и учебников, но положительных результатов достигнуть не удаётся.

Да и по каким параметрам можно определить качество работы школы, чтобы можно было заняться его повышением?

Большие надежды возлагались на систему общенационального тестирования учеников SAT (Scholastic Aptitude Test). Эти тесты широко используются и сегодня, хотя критики утверждают, что школы научились делать упор не на улучшение грамотности и кругозора учеников, а на умение успешно проходить эти тесты.

Нередко всплывали и случаи жульничества, когда вопросы, включённые в тесты, делались заранее известны ученикам. Успешная сдача тестов улучшает репутацию школы, поэтому стимул к мухлеванию остаётся очень сильным.

Другое направление реформ было нацелено на сглаживание имущественного неравенства. Бедным родителям выдавались субсидии (ваучеры), чтобы облегчить их детям поступление в частные платные школы. Конечно, частные школы старались отбирать среди таких субсидированных учеников наиболее способных, поэтому разрыв между качеством платного образования и бесплатного только увеличивался.

Попытка преодолеть расовые барьеры приняла форму обязательной ежедневной транспортировки учеников из чёрных кварталов в белые и наоборот. Эта программа вызвала бурные протесты во всей стране, в Бостоне дошло до открытого бунта родителей. Насильственное перемешивание приводило к тому, что возникновение дружеских связей внутри класса крайне затруднялось. Встречи учеников вне школы, на семейных праздниках, в церкви, на улице оказывались невозможны, а без них взаимное отчуждение только возрастало. Выяснилось, что отменить расовую сегрегацию законодательными мерами до какой-то степени возможно, но попытки принудить к совместному существованию людей разного цвета кожи оказались практически неосуществимыми. Постепенно эта практика сошла на нет сама собой.

Мощное вливание федеральных средств в школьное образование началось ещё при Линдоне Джонсоне, который в 1965 году подписал соответствующий закон, принятый Конгрессом: Elementary and Secondary Education Act[3]3
  Buchanan, Patrick J. Suicide of a Superpower (New York: St. Martin Press, 2011), p. 215.


[Закрыть].

Каждый домовладелец в Америке знает, что примерно 60 % от местных налогов он платит в пользу местного школьного округа. Однако там, где есть избыток средств, почему-то возникают толпы желающих воспользоваться этим избытком. Известный автор Джон Дербишир описывает, как он присутствовал на родительском собрании в школе на Лонг-Айленде, где учатся его дети. На сцене в актовом зале заседала целая толпа, состоявшая из администраторов, советников, консультантов, психиатров, деканов – и ни одного учителя[4]4
  Derbyshire, John. We Are Doomed (New York: Crown Forum, 2009), p. 102.


[Закрыть].

Вливание денег тем временем продолжалось. В 1979 году президент Картер учредил Министерство образования, в 1994 году президент Клинтон расширил сферу его деятельности, в 2001 году президент Буш-младший начал кампанию «Ни одного отстающего в школах». В 2005 году было проведено обследование общественных школ на предмет оценки результатов. Город Вашингтон оказался на одном из первых мест по затрате средств на одного ученика в год и на последнем месте по успеваемости. Половина учеников из этнических меньшинств бросала школу не доучившись, оставшаяся половина старшеклассников демонстрировала знания по математике и грамотности на уровне седьмого, восьмого, девятого классов[5]5
  Buchanan, op. cit., p. 215.


[Закрыть].

Реформирование школ осуществлялось людьми, которыми двигали вполне бескорыстные мотивы. Однако жажда справедливости в их душе была, в соответствии с американской традицией, неотделима от преклонения перед идеей равенства. Тот, кто посмел бы вслух заявить, что люди от рождения обладают неравными способностями к овладению знаниями, был бы просто выброшен из системы школьного образования. Нет, отстающим ученикам учитель просто должен уделять больше внимания. Когда среди старшеклассников одной школы в Беркли разрыв в успеваемости по расовому признаку сделался пугающе заметным, директор объявил, что виновата в этом общественность города, не оказавшая достаточной поддержки афроамериканцам[6]6
  Sowell, Thomas. Dismantling America (New York: Basic Books, 2010), p. 213.


[Закрыть].

Президент Буш-младший, выдвинув в начале 2000-х годов лозунг «Ни одного отстающего!», опирался на твёрдые убеждения многомиллионной армии благонамеренных: «Плохих учеников не бывает! Если кто-то не вылезает из двоек, значит…»

Тут сознание реформатора подходило к опасной западне, и его риторика начинала буксовать и спотыкаться. Ведь если ученик не может быть виноват в своих провалах, значит обвинительный палец, не приведи Господь, вот-вот повернётся в сторону учителя. И в эту брешь может проскользнуть еретическое допущение, что и учителя бывают хорошие и плохие, талантливые и бездарные.

Нет, культ равенства не мог допустить такого попрания своих догматов. Начиналась усиленная работа по заделыванию идеологических брешей. На фронте теоретическом писались бесконечные диссертации по педагогике, разворачивались курсы по повышению квалификации, созывались семинары и научные конференции. На фронте практическом профсоюз учителей усиливал давление на законодателей, требуя повышения зарплат, улучшения бенефитов, а главное – гарантированной стабильности рабочих мест преподавателей. И успехи на этом фронте были весьма заметны.

Уволить учителя, достигшего статуса заветного теньюра (tenure), практически невозможно. «В штате Иллинойс между 1991 и 1997 годами из 100 тысяч учителей были уволены лишь 44. В Калифорнии за пятилетний период работу потеряли 62 человека из 220 тысяч»[7]7
  Howard, Philip K. The Death of Common Sense (New York: Random House, 1995), p. 140.


[Закрыть]. Даже учитель, совершивший уголовное преступление, может подать в суд за увольнение и получить шестизначную компенсацию от учебного округа. В штате Коннектикут заместитель директора школы в городе Хэмден был арестован в тот момент, когда он выходил из порнографического заведения, пьяный и одетый в женский наряд. Чтобы уволить его, городу пришлось откупиться компенсацией в 200 тысяч долларов[8]8
  Ibid., p. 163.


[Закрыть].

Поддержка культа равенства в школьной системе со стороны политиков имеет свои причины: борьба за голоса избирателей и номинантов. На предвыборной конвенции Демократической партии в 1996 году каждый десятый кандидат был членом союза учителей. Труднее объяснить энтузиазм, с которым в том же направлении действует третья ветвь американского правительства – судебная. Она ведёт своё наступление под знаменем равенства прав различных индивидуумов. Бездарный или даже преступный педагог должен иметь такое же право на судебное разбирательство своего конфликта с администрацией, как и все остальные. Именно поэтому школьный округ часто предпочтёт откупиться от негодника, чем вступать в многолетнее и непредсказуемое юридическое крючкотворство.

Как ни парадоксально, та же тенденция прогрессирует и в плане защиты прав ученика. Сами понятия «лентяй» или «тупица» выброшены из словаря политической корректности. «Ученики рассматриваются как пассивные получатели хорошего или плохого образования… Если кто-то из них после двенадцати лет обучения стоимостью примерно 100 тысяч долларов на человека оканчивает школу полуграмотным и с весьма приблизительным знанием того общества, в котором ему предстоит жить, все дискуссии оставляют в стороне простой вариант, что данный ученик просто использовал школу как место для дурачеств, организации уличных банд или даже торговли наркотиками»[9]9
  Sowell, op. cit., p. 207.


[Закрыть].

Известный философ Алвин Тоффлер в своей книге «Третья волна» справедливо отмечает, что школы индустриальной эпохи, вдобавок к курсам по математике, чтению и географии, в скрытом виде преподавали и ещё один важнейший предмет: дисциплину. Пунктуальность, послушание, готовность вовремя являться на рабочее место и выполнять рутинные операции – вот в каких тружениках прежде всего нуждались заводы, фабрики и шахты всех направлений[10]10
  Tifler, Alvin. The Third Wave (New York: William Morrow &Co., 1980), p. 45.


[Закрыть]. И эта важнейшая скрытая программа находится сегодня в полном загоне.

В одной школе города Коламбуса (штат Огайо) учитель приказал нарушителю дисциплины удалиться из класса. Тот отказался. Учитель вызвал полицию, но хулиган и трое его приятелей оказали физическое сопротивление. Всех четверых на время исключили из школы, однако родители подали иск, и Верховный суд штата отменил исключение, постановив, что без судебного слушания оно считается антиконституционным[11]11
  Howard, op. cit., p. 112.


[Закрыть].

Чувствуя свою безнаказанность, школьники начинают охотно и изобретательно измываться над учителями. Голливудские фильмы про школу любят изображать героев-педагогов, мужественно противостоящих бандитизму подростков. Но и угрозы судебного преследования могут раздаваться из уст сопляков, ещё не умеющих писать. Второклассник в городе Монклер (штат Нью-Джерси), которого учитель попытался удержать от очередной шалости, ухватив его за руку, пригрозил ему позвонить в городской совет по делам семьи и молодежи и пожаловаться на «избиение»[12]12
  Howard, Philip K. The Collapse of the Common Good (New York: Ballantine Books, 2001), p. 97.


[Закрыть]. Но, конечно, самым опасным и трудно опровержимым будет обвинение учителя в сексуальном домогательстве.

О, тут перед несовершеннолетним «истцом» открываются возможности поистине бескрайние! В жаркий день учительница в классе расстегнула верхнюю пуговицу блузки – непристойное самообнажение. Показала фотографию «Давида» Микеланджело – использование порнографии. Учитель музыки поправил положение пальцев ученицы на клавишах – попытка изнасилования. Причём если даже суд откажется принимать вздорное обвинение, оно может безнадёжно испортить репутацию преподавателя.

Родители, пытающиеся привить своим отпрыскам начала дисциплины, тоже должны быть готовы к тому, что те пригрозят им судебным преследованием. Тринадцатилетняя дочь наших знакомых, недовольная тем, что её не пустили в кино, пригрозила папе и маме написать в штатный отдел защиты детей и описать, как сборища друзей в их квартире разрушают её детство, погружая в атмосферу алкоголя и курения. Добавила при этом, что её одноклассница уже проделала с родителями подобный трюк и это стоило им большой нервотрепки.

Школьные программы по истории подвергаются въедливому пересмотру и корректировке каждый год. Главные усилия благонамеренных реформаторов направлены на то, чтобы лишить ореола благородства отцов-основателей Америки, представить их рабовладельцами, действовавшими исключительно в своих корыстных интересах, способствовавших изгнанию и геноциду индейцев, захвату чужих территорий, безжалостной эксплуатации иммигрантов.

Рядовые учителя не склонны отставать от «разоблачений» историков.

Моя дочь в десятом классе спросила меня:

– Папа, нам предложили написать эссе о каком-нибудь событии, связанном с внешней политикой США в XX веке. Посоветуй.

Я рассказал ей о «воздушном мосте» по снабжению Западного Берлина, устроенном союзниками в 1948–1949 годах, когда Сталин попытался перекрыть доставку грузов двухмиллионному населению по земле. Дочь увлеклась, нашла в библиотеке нужные книги и статьи, написала отличную работу на двадцать страниц. Учитель истории поставил ей пятёрку, но приписал на полях: «Наташа, ты должна была бы упомянуть, что проблемы Западного Берлина можно было бы избежать, если бы американское командование в своё время отдало приказ о взятии города ещё до того, как к нему подошла Красная армия. Берлин был укреплён очень слабо».

Возможно, учитель был плохо осведомлён и искренне заблуждался. Возможно, в книгах, которые он читал, не упоминалось, что немецкая столица была окружена тремя кольцами оборонительных укреплений, выстроенных с немецкой тщательностью. Что Сталин весной 1945 года потерял на взятии этой крепости больше миллиона солдат. Что Эйзенхауэр самым серьёзным образом обдумывал и обсуждал с советниками вариант марш-броска на последнее прибежище Гитлера и отказался от него, когда подсчёты разведки показали, что это будет стоить союзникам лишних сто тысяч убитых. Однако нет никакого сомнения в том, что истолковать данный эпизод военной истории как очередную промашку американского правительства было учителю по сердцу и соответствовало его лево-либеральным убеждениям.

Цензура учебников осуществляется и школьными чиновниками, и самими издателями. Например, издательство «Мак-Гроу Хилл» имеет точные указания для редакторов, какой процент на фотографиях должен включать белых, чёрных, латинос и инвалидов. Другой крупный издатель запретил включить фотографию босоногого ребёнка в африканской деревне, потому что отсутствие обуви «может укрепить стереотипное представление о бедности в Африке»[13]13
  Sowell, Thomas. Intellectuals and Society (New York: Basic Books, 2010), p. 121.


[Закрыть].

В отличие от европейских стран, понятие «классическая литература» не пользуется популярностью в Америке. Оно явно таит в себе опасное допущение иерахии, неравенства художественных дарований и свершений. Каждый преподаватель волен сам выбирать писателей и поэтов, которых он порекомендует ученикам для прочтения. Почему вдруг они должны тратить время на устаревших авторов вроде Фенимора Купера, Вашингтона Ирвинга, Германа Мелвилла, Натаниэля Готорна, Марка Твена, Джека Лондона, когда «Нью-Йорк Ревью оф Букс» каждую неделю публикует списки новых бестселлеров? Нелегко представить себе англичанина, не слыхавшего имён Байрона и Диккенса, француза – без Руссо и Бальзака, немца – без Гёте и Шиллера, россиянина – без Пушкина и Толстого. Для американца же единственной книгой, известной всем и каждому, остаётся Библия.

«Американцем можно сделаться за один день», – писал профессор Эллан Блум в своей знаменитой книге «Закрытие американского разума». В этом труде он подробно описывает, как, начиная с 1960-х, менялся характер студентов, приходивших к нему на первый урок после окончания школы. «Я спрашивал их, какие книги произвели на них сильное впечатление. Большинство отвечало молчанием. Вопрос явно вызывал растерянность… Они не представляли себе, что в печатном слове можно искать совета, вдохновения, радости. Не имея привычки читать хорошие книги, они поддаются нашей самой фатальной тенденции – вере в то, что важно только здесь и сейчас»[14]14
  Bloom, Allan. The Closing of American Mind (New York: Simon & Schuster, 1987), pp. 62, 64.


[Закрыть].

Постепенно реформаторы школьного обучения начинали ощущать, что дорогой их сердцу культ равенства приходит в опасное противоречие с попытками любых улучшений. Ибо невозможно улучшить всех учеников и всех учителей одновременно. Вы неизбежно должны выделять, поддерживать, восхвалять лучших, чтобы остальным захотелось последовать их примеру. То есть признать и допустить неравенство. А в ситуации, когда из страха судебных исков становится невозможным исключить ученика-хулигана или уволить неспособного учителя, все попытки улучшающих реформ обречены на провал.

Учителям приходится тратить сотни часов на писание отчётов о том, как и когда они выполняли правила работы, предписанные бюрократами в школьных округах. Апатия и чувство безнадёжности постепенно делаются доминирующими в преподавательской среде. «Большинство учителей даже не пытается противодействовать нарушителям дисциплины. "Я знаю, что последует, – сказал один. – Родители наймут адвоката, и я буду выглядеть дурак дураком." "Я прихожу в школу каждый день, – говорила другая, – делаю всё, что положено, заполняю часы… Но не могу вкладывать душу в моё дело…

В классах полно дремлющих учеников, положивших головы на парты»[15]15
  Howard, Death, op. cit., p. 81.


[Закрыть].

Научить читать, писать и считать можно каждого – и с этим американские школы худо-бедно справляются. Но задача воспитывать гражданина и патриота вычеркнута из школьной программы. Сама идея патриотизма явно идёт вразрез с пропагандой мультикультурализма. В одной школе в Калифорнии семиклассников заставили участвовать в трёхнедельной программе «быть мусульманином». Школьники должны были носить традиционные одежды мусульман, принять мусульманские имена, повторять мусульманские молитвы, учить Коран и даже инсценировать «священную войну джихад»[16]16
  Derbyshire, op. cit., pp. 28–29.


[Закрыть].

Проповедники мультикультурализма не могут допустить еретическое предположение, будто какие-то страны и народы могут быть лучше, культурнее, свободнее других. Нет, под напором новых прогрессивных идей мы будем утверждать, что все верования и все обряды и все культуры имеют одинаковую ценность. Пытки, которым австралийские аборигены подвергают своих юношей при инициации в статус воина, медные кольца на шее женщин племени падуанг в Бирме, ампутация клитора у мусульманок, бинтование ступней у молодых китаянок – всё это нормально. Каждый индивидуум имеет право выбрать себе по вкусу церковь, музыку, одежду, образ жизни.

Запрещается только осуждать другого индивидуума и мешать ему в достижении этих бесценных идеалов – равенства и свободы. Ну, а если он свободно выберет примкнуть к движению, ставящему своей целью уничтожить всех его слишком терпимых сограждан, и отправится воевать в рядах джихадистов в Ираке, Сирии, Йемене, Афганистане? Тогда мы попытаемся объяснить ему ошибочность такого выбора, но ни в коем случае не должны лишать его прав, гарантированных нашей конституцией, и уж конечно – права на суд присяжных.

2
В университете

«Тургенев любит написать роман Отцы с ребёнками».

Отлично, Джо! Пятёрка!

Лев Лосев

Когда тысячи эмигрантов третьей волны начали прибывать в Америку из СССР в середине 1970-х, мера их подготовленности к вступлению в новую жизнь была очень различной. Кто-то едва-едва умел говорить по-английски, кто-то боялся всех чёрных и всех полицейских, кто-то не владел своим ремеслом на требуемом уровне. Врачам, инженерам, пилотам, юристам часто приходилось чуть ли не заново овладевать своей профессией. Но те, кого судьба так или иначе заносила в академическую среду, сталкивались с феноменом, к которому они были абсолютно не готовы.

Никто из нас не представлял себе, до какой степени американские университеты были захлёстнуты марксистскими и социалистическими идеями всех возможных оттенков. В Советском Союзе мы знали, что проклинать буржуев, эксплуататоров, колонизаторов, капиталистов – дело кремлёвской пропаганды, и отшатывались от тех, кто употреблял этот жаргон в повседневной жизни. Встречаться в Америке с образованным, вежливым, приветливым, разумным человеком, который с убеждением повторял все антибуржуазные клише из газеты «Правда», было для нас каждый раз шоком.

Вспоминаю, как в Мичиганский университет в Энн Арборе приезжал из Канады профессор Питер Соломон – главный специалист по истории советской юстиции. Предложенная им лекция называлась «Возрождение законности при Сталине». Она была пересыпана цитатами из советских книг и журналов, из речей Вышинского, из постановлений Политбюро. После лекции я задал вопрос: «Использовали ли вы в своих исследованиях мемуары Авторханова, Аксёновой-Гинзбург, Льва Копелева, Надежды Мандельштам, Солженицына и других жертв этого возрождения законности?» «Ну что вы, – отмахнулся профессор. – Ведь это всё книги предвзятых противников режима, написанные без правильного научного подхода».

В издательстве «Ардис» мне довелось выступать в роли редактора русского издания книги профессора Стивена Коэна «Бухарин»[17]17
  Cohen, Stephen F. Bukharin and the Bolshevik Revolution. New York: Alfred A. Knopf, 1974.


[Закрыть]. Автор пытался изобразить своего героя «хорошим коммунистом», который мог бы, придя к власти, повести Россию совсем по другому пути и позволил бы ей воспользоваться всеми плодами «правильно применяемых передовых идей марксизма и социализма». Если аргументов и цитат профессору не хватало, он вставлял «одна женщина на Красной площади сказала мне» – это должно было показать, как глубоко он погружался вглубь исследуемого предмета – Советской России.

В 1980 году славянская кафедра университета пригласила меня сделать доклад по моей книге «Без буржуев», только что вышедшей в Германии в издательстве «Посев»[18]18
  Ефимов И. Без буржуев. Франкфурт: Посев, 1979.


[Закрыть]. Когда я дошёл до главы, объясняющей, почему в СССР нет безработицы (заводы должны были любой ценой увеличивать выпуск продукции, независимо от того, есть на неё спрос или нет), один слушатель встал и демонстративно покинул аудиторию. Потом мне объяснили, что это профессор, который уже много лет расписывал студентам все «преимущества положения рабочего класса при социализме».

Вообще говоря, находиться в оппозиции к правящему режиму – традиционная роль интеллигента в любой стране. Мы в СССР шёпотом на кухнях поносили своих правителей, американцы громко и красноречиво разоблачали своих. Так как в условиях холодной войны противоборство с мировым коммунизмом часто использовалось как оправдательный аргумент в американской политике, университетский народ страстно искал идейных опровержений антикоммунистической пропаганды. В ответ на наши рассказы о родственниках, погибших в Большом терроре в 1937–1938, нам часто приходилось слышать в ответ: «Да, конечно, и у нас тоже были ужасные годы маккартизма. Все правители одинаковы, все отвратительны».

Сергей Довлатов писал мне в письме 1986 года: «Воннегут с женой однажды минут двадцать убеждали меня, что Сталин и Рейган – одно»[19]19
  Довлатов С. и Ефимов И. Эпистолярный роман (М.: Захаров, 2001). С. 378.


[Закрыть].

В середине 1980-х Иосиф Бродский преподавал в одном из университетов штата Массачусетс. Как-то мы обсуждали с ним идейные веянья в академической среде, и я спросил:

– При твоём горячем антикоммунизме, при твоей открытости всему метафизическому и религиозному как они тебя терпят?

– Как клоуна, – ответил он.

Советский пропагандистский аппарат умело воздействовал на американскую профессуру. За опубликование антисоветской статьи исследователю могли закрыть въезд в СССР, лишить его возможности приезжать во главе группы студентов, что практически означало конец карьеры. Пекинское руководство шло ещё дальше: наказывало весь университет. Одному лингвисту из Стэнфорда было разрешено прожить полгода в глухой китайской деревне. Он, вернувшись, опубликовал статью о старинных диалектах, но не удержался – вставил описание абортов на восьмом месяце, проводившихся по приказу правительства. За это в визах было отказано стэнфордским археологам, историкам, географам. Они потребовали увольнения «безответственного» коллеги, и администрация удовлетворила их просьбу.

То, что мы застали в американских университетах 1980-х годов, было в значительной мере результатом настоящей студенческой революции, произведённой в 1960-х. Об этой революции написаны тысячи книг и статей, большинство – в тоне ностальгически-восторженном. Участники вспоминают, как они устраивали демонстрации протеста против расизма и войны во Вьетнаме, требовали изменения учебных программ, терроризировали профессоров и администрацию, нарушали все писаные и неписаные правила. Но раздаются и трезвые голоса, вспоминающие эти бунты с горечью и осуждением.

Профессор Эллан Блум в эти годы преподавал в Корнелльском университете. В своей книге «Закрытие американского разума» он писал: «Сейчас модно говорить, что перемены несли много положительного – большая открытость, меньше жёсткости, свобода от авторитетов… Однако что касается университетов, то для них всё это обернулось катастрофой… Отмена существовавших учебных программ не улучшала качества образования. Невозможно заменить что-то, не предлагая ничего взамен… Наркотики стали частью жизни; все ограничения в сексуальной жизни были отброшены; требования академической успеваемости ослаблены до предела. Все эти привилегии маскировались красивыми ярлыками: индивидуальная ответственность, духовный рост, приобретение жизненного опыта, самовыражение, раскрепощение. Никогда в истории людям не удавалось достичь такого совпадения морального и приятного»[20]20
  Bloom, Allan. The Closing of American Mind (New York: Simon and Schuster, 1987), pp. 62, 64.


[Закрыть].

В эти же годы начали набирать силу идеи «мультикультурализма». Объявить какие-то творения или какие-то стадии цивилизации выше других означало впасть в грех элитизма. Вигвамы индейцев, кибитки кочевников, чукотские яранги, иглу эскимосов должны были рассматриваться в истории культуры с таким же почтением, как Парфенон, Колизей, собор Святого Марка, Ватикан. Тот же культ равенства, который насаждался в школах, являл себя с удвоенной силой в университетах.

С другой стороны, именно между университетами шла и идёт скрытая, но яростная борьба за то, чтобы подняться на несколько ступенек выше в ежегодно публикуемых списках общенационального ранжирования высших учебных заведений. Гарвард, Йель, Корнелл, Коламбия, Принстон, Стэнфорд и несколько других прочно удерживают свои позиции на вершине этой пирамиды. Остальные же постоянно прилагают усилия к улучшению своей репутации. Ибо каждый подъём на следующую ступеньку улучшает шансы на получение государственных грантов на всевозможные исследования и даёт возможность повышать плату, взимаемую со студентов.

Репутация университетского преподавателя в огромной степени зависит не от педагогических талантов, а от умения придумывать эффектные темы для научных исследований и добывать субсидирование для них. В СССР мы любили потешать себя анекдотами о темах научных диссертаций типа «Роль металлического стержня в ящике библиотечного каталога». Но и в Америке множество так называемых «научных исследований» не поднимаются над этим уровнем. Большие средства выделялись Национальным гуманитарным центром (National Endowment for Humanities) на изучение старинных арф в Уганде, охоты на енотов в Канаде или ловли рыбы руками в водах Амазонки[21]21
  Sowell, Thomas. Barbarians Inside the Gate (Stanford: Hoover Institution Press, 1999), p. 229.


[Закрыть].

Охота за грантами отнимает так много времени и сил у профессоров со стажем, что они вынуждены передоверять преподавание аспирантам, а порой и старшекурсникам, которым для этой цели присваивается звание ассистентов. Те же, кто достиг заветного пожизненного теньюра, предпочитают преподавать не то, что требуется по изучаемому предмету, а продвигать свои любимые идеи. Кафедра истории может предложить студентам курс по истории кино, но не включить в программу историю европейских стран. Кафедра философии станет рекламировать курсы по феминизму, но «забудет» включить курс по «Логике» Аристотеля[22]22
  Ibid., p. 216.


[Закрыть].

Высшее образование сделалось в такой мере вопросом престижа, что родители часто залезают в долги, чтобы дать возможность своему отпрыску получить заветный диплом. Многие молодые люди входят в самостоятельную жизнь уже обременённые долгом за образование. «Как я могу завести второго ребёнка, если я должна ежемесячно выплачивать 990 долларов за колледж?» – жалуется молодая мать. В 2008–2009 году средняя плата в частном колледже достигла 25 тысяч долларов в год[23]23
  Derbyshire, John. We Are Doomed (New York: Crown Forum, 2009), p. 103.


[Закрыть].

В значительной мере стоимость обучения, так же как и в школах, растёт из-за раздувания административного аппарата. «Загляните на сайт любого американского колледжа, и вы увидите фотографии сотрудников с их краткими биографиями: помощник ректора по учебным программам, по международным отношениям, вице-президент по кадрам, по рабочим отношениям, директор общежития с тремя помощниками, вице-президент по равноправию при найме, консультант по мультикультурализму, советник по финансированию, и так далее до бесконечности»[24]24
  Ibid., p. 104.


[Закрыть].

Под нажимом погони за престижем в университетские аудитории попадает множество молодых людей, абсолютно неспособных к усвоению абстрактных знаний. В группах, которым я преподавал в Хантер-Колледже (Нью-Йорк), примерно четверть студентов демонстрировали ту или иную меру одарённости. Половину составляли середняки, и ещё четверть являлась на занятия только для того, чтобы героически – и часто безуспешно – бороться со сном. Однако администрация, следуя догматам священного равенства, требовала, чтобы я вовлекал в дискуссию всех, даже тех, кто с трудом мог составить грамотную фразу. Сознаюсь, я всеми правдами и неправдами уворачивался от того, чтобы заставлять одарённых тратить время на пустой бубнёж неспособных. (Не потому ли моя преподавательская карьера продлилась недолго?)

Сказать вслух, что не все люди имеют умственные способности, необходимые для получения высшего образования, будет в высшей степени политически некорректным, почти кощунственным. Только исключительные авторы, такие как Чарльз Мюррей, позволяют иногда себе подобную смелость. «Не более 20 % молодых людей обладают способностью усваивать абстрактные знания. Для студента, собирающегося стать управляющим отеля, программистом, бухгалтером, фермером, больничным администратором, автомехаником или футбольным тренером, четыре года в колледже абсолютно не нужны. Чтобы стать хорошим профессионалом в этих профессиях, ему понадобится больше лет, но весь необходимый опыт он получит на рабочем месте»[25]25
  Murray, Charles. Real Education. Quoted from Derbyshire, op. sit., p. 120.


[Закрыть].

Традиционно поддержание порядка на территории университетов должно осуществляться без вмешательства полиции. Когда администрация сталкивается со случаями разгула студенческой толпы, она предпочитает прятать свою беспомощность за тезисом «охраны академических свобод». Если хулиганы доходят до того, что бьют окна в зданиях, ломают мебель, покрывают стены граффити, политическая корректность требует, чтобы их действия назывались «выражение возмущения, гнева, протеста». Но газета Университета Калифорнии в Лос-Анджелесе привела слова одного из инициаторов беспорядка, более точно передающие мотивы вандалов: «Ну мы и повеселились!»[26]26
  Sowell, Barbarians, op. cit., p. 203.


[Закрыть].

Проблемы расовых отношений в американских университетах всплывают в усиленном виде и порой в весьма причудливых формах. Во время студенческих волнений 1960-х университетская администрация пускалась на всевозможные уловки, чтобы увеличить число чёрных студентов. Для них искусственно снижались требования при приёме, преподавателей поощряли завышать им оценки на экзаменах. Но эти льготы только укрепляли позиции чёрных радикалов в студенческой среде. Их агитаторы объявляли все попытки сгладить расовые противоречия очередным коварным наступлением белой культуры на самобытность чёрных. Музыка рэп, причёски растрафари, разболтанная походка, приспущенные шорты, собственный жаргон, возводимый в права самостоятельного языка black English, – всё годилось для расового самоутверждения.

Считалось, что века угнетения должны были наполнять души белых неизбывным чувством вины, а чёрным гарантировать чувство правоты, служить извинением за любые эксцессы. Запуганные профессора уже не решались говорить о том, что для них пресловутая свобода слова исчезла, если за высказывание мнений, не совпадавших с «прогрессивными» идеями, их могли освистать, забросать яйцами, осыпать оскорблениями. Распалённая гневливость студентов объявлялась страстной защитой высоких моральных требований, превосходивших «убогую мораль буржуазного мира».

Стремление искупить грехи рабовладельческой эры порой принимает характер истерии. В конце 1990-х администрация Гарварда вдруг обнаружила, что среди 750 живописных полотен, украшающих стены библиотек, общежитий, кафетериев, только на двух изображены представители этнических меньшинств. Была начата паническая кампания по замене старых картин новыми, на которых чёрные, индейцы и азиаты были представлены в изобилии[27]27
  Buchanan, Patrick J. Suicide of a Superpower. Will America Survive to 2025? (New York: St. Martin Press, 2011), p. 261.


[Закрыть].