Текст книги "Зловещие маски Корсакова"

– Спасибо, – кивнул Корсаков и сразу прошел в первый кабинет. Здесь он принимал посетителей и даже позволял прислуге прибираться. Второй кабинет стоял за закрытой дверью, и Владимир никого туда не пускал. Лишь одно семейство полностью знало и разделяло призвание Корсаковых – потомки француза Жозефа Верне, поступившего в услужение деду Владимира. Но текущий камердинер Жозеф был занят заботами о родителях и усадьбе под Смоленском, а его сын заканчивал учебу в Варшавском университете, прежде чем поступить на службу к Владимиру. Приходящей же прислуге видеть настоящий кабинет Корсакова не следовало.

Письмо от Натальи Коростылевой лежало на рабочем столе. Слуга из особняка на Елагином острове сдержал слово и передал его записку вдове, а та быстро ответила. Видимо, дело со смертью Коростылева и впрямь было нечисто. Внутри конверта оказалось всего лишь два слова:

«Прошу, приезжайте».

IV

1881 год, июнь, Санкт-Петербург, Николаевский вокзал, утро

Не прошло и двух суток, а Корсаков уже покидал столицу. Причем делал это вновь с перрона Николаевского вокзала. Но на этот раз в компании человека, встрече с которым он был рад.

Павла Постольского сложно было не заметить: высокий, худой, со светлыми волосами, да еще и в синем жандармском мундире. Владимир не видел приятеля вот уже полгода – со времен декабрьских событий в Москве, поэтому с нетипичной для себя эмоциональностью хлопнул поручика по плечу.

– Чертовски рад тебя видеть! – объявил Корсаков.

– И я вас… то есть тебя, конечно! – чуть запнулся Постольский. Он старался выглядеть спокойно, но Владимир заметил, что поручик нервничает. И догадывался почему. В их предыдущую встречу Павел увидел, как темный двойник Корсакова ненадолго проявился из зазеркальной тюрьмы. Этого существу хватило, чтобы жестоко и эффектно расправиться с убийцей, орудовавшим в военном училище. Так что Владимир не винил приятеля за беспокойство: после такого зрелища кто угодно бы начал коситься на него с подозрением. Но объяснения всегда требовали подходящих времени и места, а перрон Николаевского вокзала перед отправлением поезда этим критериям явно не соответствовал. Да и не решил еще Корсаков, что рассказывать Постольскому, а что сохранить при себе.

– Твое начальство расщедрилось на билеты? – поинтересовался Владимир.

– Да, можно и так сказать, – ответил Павел. – Станция там временная, техническая. Пассажиров не принимает и не отправляет. Но для нас поезд сделает остановку.

– Служба в жандармском имеет свои плюсы?

– Скорее статус полковника, – усмехнулся Постольский. – До отправления десять минут. Займем места?

– Да, пожалуй, – согласился Корсаков. Они двинулись было к вагонам, но за их спинами раздался взволнованный оклик:

– Господа! Постойте, господа, подождите меня!

Владимир обернулся. К ним приближался забавный на вид мужчина. Костюм его, очевидно недешевый, был творчески помят и болтался на владельце, словно на вешалке, чему только способствовала легкая сутулость. Каштановые волосы с проседью растрепанно торчали в разные стороны. Но причудливее всего была его неуклюжесть – будто у распираемого энергией подростка.

– О, догнал вас, какое счастье, я уж боялся, что опоздаю! – Незнакомец остановился рядом и попытался отдышаться.

– Мы знакомы? – спросил Владимир, невольно улыбнувшись.

– А! Нет! Конечно же, нет! Как грубо с моей стороны! – запричитал мужчина. При ближайшем рассмотрении он, как оказалось, относился к той категории людей, о которых в народе говорили «маленькая собачка – до старости щенок». Судя по легкой седине и морщинкам вокруг глаз, ему было слегка за сорок.

– Вы – Владимир Корсаков, – тем временем продолжил гость, беспардонно ткнув в него пальцем. – А вы в таком случае поручик Постольский, верно? Позвольте представиться – Вильям Янович ван Беккер, профессор Петербургского университета.

Он щелкнул каблуками, неловко поклонился и, заговорщицки понизив голос, добавил:

– Я здесь тоже по поручению нашего общего знакомого без имени из жандармского управления!

Корсаков и Постольский удивленно переглянулись. Зачем полковнику потребовалось отправлять с ними этого чудаковатого человечка?

– Позвольте вопрос: а профессором какой дисциплины вы являетесь? – спросил Корсаков.

– Реликтоведение, – радостно объявил Беккер. – Вам обязательно надо посетить мои лекции. Боюсь, правда, что вы окажетесь единственными слушателями, сия наука не пользуется популярностью, ха-ха-ха!

Смех у него вышел крайне ненатуральным. Владимир приметил любопытную особенность собеседника: его глаза были разного цвета, один – голубой, второй – карий.

– К сожалению, это название мне ничего не подсказало, – извиняющимся тоном заметил Постольский.

– О, мой юный друг, это наука, занимающаяся изучением вымирающих или уже вымерших видов животных и растений. Крайне интересная, поверьте! Я сам в некотором роде реликт, – добавил он, увидев интерес Владимира. – Гетерохромия. Встречается довольно редко. Но вымирать я пока не собираюсь.

– А полковник сказал, для чего вам ехать с нами? – спросил Корсаков.

– Нет, только то, что вам, возможно, потребуется моя экспертиза, а я открою для себя что-то любопытное. А я обожаю открывать для себя что-то любопытное! Рад буду продолжить с вами беседу, но, думаю, стоит это сделать уже в купе, так как иначе поезд уйдет без нас.

Корсаков оглянулся на станционные часы, которые подтверждали правоту профессора. Тот, не дожидаясь собеседников, вприпрыжку двинулся в сторону поезда. Пришлось поторопиться следом, но багаж Корсакова уже был загружен в отдельный вагон, поэтому оставалось лишь найти свободное купе. Оказавшись внутри, Беккер попросил у попутчиков разрешения немного подремать – и мгновенно провалился в сон, вплоть до самой остановки поезда у нужной станции. Корсакову и Постольскому оставалось лишь удивленно созерцать это чудо природы.

– Как думаешь, зачем моему начальству отправлять с нами ученого, который занимается вымершими животными и растениями? – вполголоса спросил Павел.

– Пути полковничьи неисповедимы, – пожал плечами Владимир.

– Давай обойдемся без богохульств, – недовольно шикнул на него Постольский.

– Pardon, – ответил Корсаков и примирительно продемонстрировал ладони. – Что же до твоего начальства… Очевидно, оно думает, что мы можем столкнуться с чем-то или кем-то вымершим. Но не до конца.

– И он считает, что эти не до конца вымершие реликты связаны с гибелью Коростылева?

– А почему ты это спрашиваешь у меня? Спроси свое начальство! – фыркнул Корсаков. – Кстати, а что ты знаешь о Коростылеве и цели нашей поездки?

– Ну, если верить газетам, то он утонул. А наша задача – установить, не Общество ли приложило руку к его гибели.

– Надо же, – протянул Владимир. – То есть тебя все-таки просветили насчет них?

– Да, отчасти, – ответил Постольский. – Я совсем недавно узнал про их существование в ходе своего расследования. Слыхал про молнию, разрушившую обелиск в Гатчине?

– Да, читал что-то такое, – подтвердил Корсаков. – Что, это была не просто молния?

– Именно, – кивнул Постольский. – Она произошла из-за отдачи во время одного сложного ритуала. К сожалению, от дальнейшего расследования меня отстранили, но кое-какими сведениями поделились.

– И что ты о них знаешь?

– Это некая группа людей, которые с неизвестными нам целями пытаются истончить границу, защищающую нашу реальность от иных миров, и открыть путь для тех существ, что в них обитают.

После смоленского расследования Корсаков выяснил: до столкновения с караконджулом на Балканах, стоившего ему рассудка, его отец пришел к тем же выводам, что и полковник. Резкий рост числа необъяснимых происшествий, случившихся за последние несколько лет, являлся не стихийным колебанием, а тщательно продуманной акцией скрытного кабала оккультистов. Более того, заговорщикам даже удалось переманить на свою сторону дядю Владимира. Сейчас Михаил Васильевич, скорее всего, находился в застенках у жандарма, который старался вытянуть из него малейшие крупицы знаний об их противнике. Корсакову же предстояла не менее сложная и ответственная задача. На октябрь в Венеции был назначен «Конклав Слепых» – собрание носителей тайных знаний со всего мира. И Владимиру предстояло заменить на нем дядю, дабы объявить о своих находках.

– Кстати, о потусторонних существах, – начал Постольский, но затем замолчал. Корсаков догадывался, о чем хочет спросить поручик, но не стал торопиться и отвечать на еще не заданный вопрос. Какое-то время они ехали в тишине. Наконец Павел продолжил: – Сам понимаешь, я должен спросить. То, что я видел в Дмитриевском училище. Тот… дух из зеркала, содравший с убийцы кожу живьем. Что это было?

Владимир продолжил тянуть паузу. Что он мог сказать? «Понимаешь, пару лет назад меня убили в болгарской пещере, но неведомое существо из иного мира воскресило меня. Какое-то время оно дремало, пока прошлой осенью не пробудилось, чтобы попытаться захватить мое тело». Нет уж. Этого он не говорил даже родным. Пусть эта тайна остается между ним и полковником.

Хотя бы ему стал понятен вопрос, который двойник задал во сне: «Скажи, ты думаешь, твое сердце и правда бьется или оно всего лишь успокаивает тебя иллюзией, что ты жив?»

– Это была отдача, – наконец уверенно сказал Корсаков. – Понимаешь? Так же, как у пушки, которая выстрелила. Нельзя провести обряд, не отдав что-то взамен. А мне удалось нарушить ритуал, которым убийца пользовался, чтобы вызывать духов себе на помощь. Вот он, пардон за каламбур, и отразился обратно. А убийца отведал собственных шпицрутенов.

– Что такое отдача, знаю, видел своими глазами в Гатчине. Но тогда почему дух в зеркале был похож на тебя как две капли воды? И почему ты несколько дней не приходил в себя, а потом не мог пошевелиться?

– Ну, по внешнему виду духа ничего не могу сказать, не знаю. А что до физических последствий… Считай это сверхъестественной контузией! – ухмыльнулся Корсаков. Постольский не удержался и фыркнул. Больше вопросов у него не было. Владимир не знал, удовлетворили ли поручика его объяснения, но почел за лучшее тему не развивать.

Около четырех часов пополудни в купе постучал кондуктор, заставив всхрапнувшего Беккера проснуться и осоловело захлопать ресницами.

– Господа, поезд скоро замедлит ход. Стоянка на вашей станции составит одну минуту. Не сочтите за труд, приготовьтесь к выходу заранее.

– Хорошо, любезный, – кивнул Корсаков, приняв на себя старшинство в их маленькой группе. – Проследите, пожалуйста, чтобы мой багаж не забыли выгрузить вместе с нами.

– Разумеется, – ответил кондуктор и вышел.

Десять минут спустя Постольский, Беккер, Корсаков и его тяжеленный дорожный кофр стояли по колено в траве у железнодорожного полотна, глядя вслед уходящему поезду. Здешняя станция, расположенная аккурат на границе Петербургской и Новгородской губерний, представляла собой полузаброшенный барак и не могла похвастаться хотя бы одним перроном. Постольский, ярый энтузиаст чугунки, пояснил, что остановку здесь сделали чуть больше двадцати лет назад для строительства моста через реку. С тех пор она не использовалась.

Корсаков был вынужден признать, что, за исключением отсутствующего комфорта, в остальном местность выглядела крайне живописной. Зеленый склон холма резко уходил вниз, к речушке, образуя гигантский овраг в полверсты шириной. Через него был переброшен массивный деревянный мост на высоких каменных опорах. Река в этой местности делала захватывающий дух изгиб, а на ее берегу расположилась крайне милая на вид деревенька, утопающая в зелени садов. В траве стрекотали насекомые, а легкий ветерок трепал волосы на головах мужчин.

– Ну что ж, и как нам добраться до усадьбы? – ворчливо поинтересовался Корсаков, скорее для того, чтобы разбавить умиротворенность созерцаемого пейзажа.

Словно в ответ на его вопрос к станции подкатила дорогая на вид коляска. С козел рядом с кучером спрыгнул уже знакомый Владимиру слуга, похожий на стереотипного дворецкого.

– Ваше сиятельство, господин Корсаков? Господин Постольский? – осведомился он.

– Так точно, – отозвался Владимир. – С нами еще профессор Беккер, из университета.

– Это я! – жизнерадостно помахал рукой Вильям Янович, хотя и так было понятно, кто есть кто из присутствующих.

– Я камердинер Коростылевых. Прошу в экипаж, – невозмутимо сказал слуга. – Оставьте сундук, я его возьму.

Корсаков обратил внимание, как камердинер поднял тяжелый кофр без особых трудностей, что говорило о его недюжинной физической силе. Закинув багаж в коляску, тот забрался на козлы и приказал вознице:

– Трогай!

Экипаж проехал по главной улице деревни. Вблизи она оказалась такой же тихой и опрятной, как и от станции. Единственным достойным внимания зданием была церковь, да и та в строгом классическом стиле, столь популярном при венценосном деде нынешнего государя. В садике при храме за накрытым белой скатертью столом пил чай из самовара молодой на вид батюшка в широкополой летней шляпе. Завидев коляску, он приветливо приподнял головной убор. Камердинер ответил вежливым кивком.

– Отец Матфей, – пояснил он. – Они с Николаем Александровичем хорошо ладили.

– А как к вам обращаться? – уточнил у слуги Корсаков.

– Федор, ваше сиятельство, – ответил камердинер.

Экипаж миновал деревеньку. Дорога вскоре нырнула в сосновый лес. Высокие корабельные деревья сомкнулись над коляской, превратив солнечный летний день в настоящие сумерки. Минут через двадцать езды повозка миновала два белых каменных столба, символизирующих ворота усадьбы. Сам дом вскоре появился в конце дороги. Это был белый двухэтажный особняк с башенкой, явно перестроенный в начале века. По обе стороны от главного дома стояли два флигеля поменьше, соединенные с ним аркадами. Чуть поодаль угадывались очертания конюшен и служебных построек. Экипаж описал полукруг по парадному двору и остановился.

– Госпожа Наталья Аркадьевна ожидает вас, ваше сиятельство, и хотела бы переговорить наедине, – обратился к Корсакову камердинер. – С вашего позволения, я провожу, а затем вернусь разместить ваших спутников в гостевом флигеле.

– Да, конечно, – отозвался Владимир. Он наклонился к Павлу и прошептал: – Осмотрись тут, пока я беседую с вдовой. Обращай внимание на все странное и выбивающееся из привычного.

– Спасибо за уточнение, – с ехидной улыбкой поблагодарил его Постольский.

Камердинер меж тем распахнул дверцу коляски и предложил Корсакову следовать за ним.

V

1881 год, июнь, усадьба Коростылевых, вторая половина дня

– Это оно забрало моего Николая! Это проклятое озеро! Я знаю!

Некоторые женщины прекрасны, когда плачут. Наталья Аркадьевна Коростылева к их числу не относилась. Несколько дней душевных страданий оставили свой след на еще совсем недавно миловидном лице, обрамленном каштановыми волосами. Судя по всему, Наталья целыми днями плакала и спала – на остальное не хватало времени и сил. Корсаков счел нужным молча протянуть ей чистый платок и тактично отвернуться к окну. Они беседовали в полукруглом кабинете на втором этаже усадебного дома. Панорамное окно, в которое уставился Корсаков, выходило на темную аллею, обрамленную высоченными разлапистыми елями и соснами. Брусчатая дорожка упиралась в лестницу, а та, в свою очередь, спускалась к пристани у озера. Воды его выглядели темными и спокойными. Истинный размер его из кабинета угадать было сложно, мешали деревья, но Корсаков предположил, что в самой широкой своей части оно раскинулось на одну-две версты. Не Плещеево, конечно, но солидно.

– Простите, – подала голос из-за его спины Наталья. – Я просто… Я до сих пор не верю, что его больше нет.

– Прошу вас, не нужно извиняться, – сочувственно сказал Владимир. – Я знаю, что ваш муж считается утонувшим. Но если бы все было так просто, то вы бы не откликнулись на мое письмо, n'est ce pas?[4]4
  Не так ли? (франц.)


[Закрыть]

– Да, – упрямо тряхнула головой Коростылева. – Давайте начну с начала. У Николая всегда был какой-то чудной интерес к озеру. С тех самых пор, как в детстве утонул его брат Никита. Поэтому, когда среди слуг пошли слухи о том, что с озером что-то не так, Коленька решил сам в них разобраться…

– Простите, а что не так с озером? – переспросил Корсаков.

– Оно… оно сияло… Но позвольте, я не буду пересказывать с чужих слов. Наши комнаты с другой стороны дома, поэтому я своими глазами ничего не видела. Коля оставался однажды на ночь в кабинете перед тем, как… – Она осеклась, всхлипнула и поправилась: – Перед своим исчезновением. Опросите слуг, они вам расскажут.

– Да, конечно, – кивнул Владимир. – Но как он хотел «разобраться» с этими странностями?

– Погрузиться под воду, – ответила Коростылева. – У нас дома целая коллекция водолазных костюмов.

– Очень, гм, редкое увлечение, – удивленно протянул Корсаков. – Я так понимаю, эта коллекция тоже как-то связана с его интересом к озеру?

– Наверное. Он обожал морские глубины. Писал на имя его величества прошения об открытии в Кронштадте водолазной школы[5]5
  Первая российская профессиональная школа водолазов будет открыта указом Александра III годом позже, 23 апреля 1882 г. по старому стилю.


[Закрыть], собирался пожертвовать им часть костюмов. Когда мы отдыхали в Ницце, он даже нырял на какой-то затонувший корабль. Правда, в наше озеро он не погружался, до того дня… Словно боялся чего-то…

– Итак, позвольте, я резюмирую, – собрался с мыслями Корсаков. – Внимание вашего мужа привлекли рассказы слуг о странных явлениях в озере. Он попытался спуститься под воду в одном из костюмов, но на поверхность так и не вернулся?

– Да, – ответила Наталья и вновь зашмыгала носом.

– Хорошо, сударыня. Давайте поступим следующим образом: сегодня уже поздно, чтобы осматривать само озеро, поэтому мы с коллегами ограничимся беседой со слугами. Если вас не стеснит наше общество, я хотел бы попросить остаться в усадьбе на ночь и продолжить расследование завтра утром.

– Конечно, – закивала Наталья. – Дом в вашем распоряжении, делайте все, что считаете нужным. В гостевом флигеле хватит комнат. Только… только дайте мне ответ – что же случилось с Николаем!

Корсаков, в силу природного ехидства, намеревался было сказать: «Очевидно, он утонул». Но от взгляда на заплаканное и несчастное лицо Коростылевой, а тем более – на ее округлившийся живот ему расхотелось отпускать неуместные шутки.

– Я приложу к этому все усилия, – пообещал Владимир. – Позвольте вопрос: как давно вы живете здесь?

– Переехали весной. После свадьбы, конечно, большую часть времени мы проводили в Петербурге или путешествуя. Но в этом году решили выбраться сюда. Для Николая здесь отчий дом, но мне это место не нравится.

– Да? И почему же?

– Ну, я люблю солнце, летний зной. А здесь… Сами видите, даже в яркий день полутьма от этих огромных елей. И… Вы сочтете меня впечатлительной сумасбродкой, но мне всегда казалось, что в доме есть кто-то, кроме нас и слуг. По ночам постоянно раздаются какие-то престранные звуки. Будто скребется кто-то. Поверьте, я знаю, что для старых домов такое в порядке вещей, но это точно не трухлявые половицы и не грызуны. Тем более что мы их травили, и травили на совесть. Мне здесь не по себе. Особенно теперь, одной. И я думаю, что Николай чувствовал то же самое, но старался не подавать виду. Иногда я замечала, как он замирает в пустых комнатах, будто разглядывая что-то или прислушиваясь. Порой мне даже казалось, что он говорит сам с собой. Шепчет какие-то слова, но я не могла их разобрать… Вы считаете меня глупой?

– Нет, пока вы показали себя исключительно разумной женщиной, – честно ответил Корсаков. Упоминать о том, что сам он нередко слышит голоса и видит то, чего видеть не должен, Владимир не стал. – Скажите, сударыня, а ваш муж не мог оставить какие-то заметки? Или черновики писем? Возможно, он вел дневник?

– Ни разу не видела его за дневниковыми записями, но, возможно, вам удастся что-то найти здесь. – Наталья обвела рукой кабинет. – В последнее время он много времени проводил в этой комнате.

– В таком случае сразу должен испросить вашего разрешения на изучение всех бумаг, что мне удастся найти, – серьезно сказал Владимир.

– Конечно, – кивнула Коростылева. – Как я и говорила, скажите мне, что сталось с Николаем. Меня не волнует, что для этого потребуется. Дом в вашем распоряжении.

Корсакову оставалось только восхититься упорством этой хрупкой и несчастной женщины. Однако он лишь произнес:

– Еще раз благодарю за уделенное время. Попросите собрать в гостиной слуг, которые видели странные события на озере и сопровождали вашего мужа при погружении.

* * *

В гостиную его вновь провел Федор – камердинер с повадками британского дворецкого. Корсаков дал бы ему лет 50, а то и больше, хотя выглядел слуга моложе. Понаблюдав за ним немного, Владимир также пришел к выводу, что его строгая выправка и выверенные движения лишь отчасти имеют отношение к выучке прислуги. Нет, Корсаков такое уже встречал в юнкерском училище, да и в Болгарии насмотрелся. Военные привычки. Интересно, кем он успел побывать до того, как стать камердинером?

Федор поручил собрать в гостиной всех слуг, что распускали слухи об озере, и велел проводить туда же Постольского и Беккера.

– За погружением я наблюдал сам, думаю, моего присутствия будет достаточно, – пояснил камердинер. – И не сочтите за дерзость, ваше сиятельство, но я рад, что вы приехали. После исчезновения Николая Александровича хозяйка сама не своя. А полицейские чины ничего толком не установили и укатили. Надеюсь, вам удастся узнать больше.

– Я тоже на это надеюсь, – кивнул Корсаков. – Буду ли я прав, предположив, что вы знали Николая Александровича с младых ногтей?

– Истинно так, ваше сиятельство, – кивнул Федор. – Я служу Коростылевым уже тридцать лет. Николай Александрович родился и вырос у меня на глазах. Хотел бы сказать то же самое о его брате, но…

– Это у вас семейное, не так ли? – спросил Владимир. – Я про службу, конечно.

– Да, принял имение от отца.

– А до этого забирали в рекруты?

– Так точно, ваше сиятельство, – ответил Федор. Что ж, с происхождением выправки Корсаков не ошибся. Камердинеру повезло – обычно за годы военной службы бывшие рекруты утрачивали всякую связь с родственниками и прежней жизнью. Но Федору удалось вернуться обратно и даже занять весьма уважаемую должность среди прислуги, что уже говорило о его уме и способностях.

– Спасибо, Федор, – кивнул Владимир. – Думаю, нам предстоит еще неоднократно общаться, поэтому вы меня обяжете, если обойдетесь без регулярного титулования, хорошо? Это сэкономит время.

– Как скажете, – ответил камердинер, и Корсаков заметил, какого труда ему стоило не добавить очередное «сиятельство».

Гостиная представляла собой уютную комнату в три окна. Дополнительный свет давало круглое слуховое окошко из витражного стекла под потолком. Из мебели в комнате стояли небольшие удобные диванчики и кресла, а также круглые столики с хрустальными вазочками с фруктами. В углу – неразожженный камин, в доме и так было тепло. Ноги утопали в мягком темно-багровом ковре. Стены украшали картины, в основном пейзажи и охотничьи сценки. Словом, обыкновенная уютная гостиная дворянской усадьбы. Сейчас, при свете дня, рассказы Коростылевой о странных звуках и неприятных ощущениях казались выдумками излишне нервной дамы.

Когда в комнату вошли Постольский и Беккер, Владимир попросил камердинера оставить их на пять минут, а затем пригласить первого свидетеля. Федор лишь молча кивнул и вышел, закрыв за собой двери.

– Ну, что скажешь? – обратился Корсаков к Постольскому.

– Пока ничего, – ответил Павел. – Сам понимаешь, мой мундир не особо располагает людей к задушевному общению. На первый взгляд никаких странностей. Живут богато. Непохоже, чтобы прислугу держали в черном теле. Да и усадьба выглядит прилично.

Тут Корсаков вынужден был согласиться: несмотря на удаленность от крупных городов, имение Коростылевых содержалось в идеальном порядке. Он всегда считал, что его отчий дом под Смоленском выглядит образцово, но сравнение со здешней усадьбой выходило не в пользу родных пенатов.

– Почему мне кажется, что далее последует «но»? – поинтересовался Владимир.

– Потому что оно последует, – усмехнулся Павел. – Люди напуганы. Можно списать это на пропажу хозяина и беспокойство за дальнейшую судьбу. Однако чудится мне, что их страхи связаны с озером.

Корсаков покивал, а затем пересказал спутникам все, что услышал от Натальи. Когда он закончил, Постольский задумчиво сказал:

– Да уж, это объясняет поведение слуг…

– Мне было бы интереснее, что объясняет происходящее с озером, – проворчал Корсаков. – Пожалуй, пришло время опросить очевидцев.

Федор проявил похвальную прозорливость. Он не стал приглашать всех разом, разумно выбрав лишь тех, кому было чем поделиться с гостями, и запускал их по одному.

Первой в гостиную вошла молодая девушка. Камердинер представил ее как Софью, личную служанку Натальи Аркадьевны. Держалась она уверенно, однако в огромных глазах, делавших ее неуловимо похожей на лесную лань, читалось беспокойство. Говоря, она то и дело переводила взгляд с одного собеседника на другого. Владимир заметил, что чаще ее глаза задерживались на Постольском, и отдельно обратил внимание на румянец, который немного проступал на щеках молодого поручика каждый раз, когда это происходило.

– Сама я ничего толком не видела, – сообщила Софья, когда Корсаков спросил ее об озере. – Могу только про цветок рассказать.

– Про какой цветок? – уточнил Владимир.

– Как-то утром хозяйка, Наталья Аркадьевна, пошли прогуляться вдоль озера. Я тогда в доме осталась ее ждать. Приходят – а в руках у нее цветок диковинный. Смотри, говорит, Софья, какую красоту я нашла. А я и слова сказать не могу – не видала таких цветов в наших краях никогда, и откуда он взялся, не ведаю. Вспомнились мне бабкины сказки, что, мол, коли начинают диковинные цветы на озере распускаться – жди беды. А тут, значит, Николай Александрович в комнату заходят. Как увидел он этот цветок, так сразу в лице переменился. «Выбрось его, – кричит, – немедленно!» Наталья Аркадьевна перепугались и в слезы, да и мне страшно стало – никогда я хозяина таким злым не видела. Забрала цветок, вынесла да и выбросила подальше. Боялась, что руки потом волдырями пойдут, вдруг цвет тот богульный, раз Николай Александрович так осерчали, да, кажись, обошлось.

– П-п-простите, но что значит «богульный»? – заинтересованно подался вперед Беккер.

– Ядовитый, другими словами, – пояснил Корсаков не оборачиваясь, а служанка согласно закивала.

– И вы говорите, что ранее таких растений здесь не встречали? – не отставал Вильям Янович.

Софья лишь помотала головой.

– Как любопытно, – заключил Беккер и еще раз беззвучно повторил: «Богульный», будто бы пробуя новое слово на вкус.

– У нас есть еще вопросы? – Корсаков обвел спутников взглядом. – В таком случае спасибо вам, Софья. Федор! Приглашайте следующего.

Служанка встала со стула, неловко поклонилась и, бросив еще один взгляд на Постольского (который машинально пригладил волосы), вышла из гостиной. Ее место заняла другая женщина – пожилая, крупная, смахивающая на добрую пушкинскую няню.

– Звать меня Марфою, и, почитай, лет уж пятьдесят я хозяев потчую, – сообщила она.

– Кухарка, значит? – уточнил Корсаков. – Странно. Из рассказов Натальи Аркадьевны у меня сложилось мнение, что Коростылевы – люди с более притязательным вкусом. Простите, если обидел…

– Да что вы! – отмахнулась Марфа. – Бывали, конечно, здесь разные повара. Расфуфырены таки! Один, кажись, француз, про остальных уж не помню. Готовили они, готовили – а потом им от ворот поворот. И всегда хозяева говорили: «Без твоей стряпни, Марфа, нам и дом не мил». Голубчики, кстати, любите?

– Что, простите? – опешил Владимир.

– Голубчики вот смастерить думаю, – невозмутимо отозвалась кухарка. – Сегодня, вестимо, не успею, но завтра уж угощу на славу!

– Хорошо, будем весьма благодарны, – ответил Корсаков. – Но все-таки давайте поговорим об озере.

– А чего об ём говорить? – удивилась Марфа. – Я к ёму не хожу. Других гоняю.

– Почему? – спросил Владимир.

– А мне еще бабка завещала: «Не суйся, Марфа, к озеру, недоброе там место».

Владимир повернулся к дверям и растерянно посмотрел на Федора, все это время стоявшего у входа в гостиную, пытаясь понять, зачем камердинер пригласил кухарку. Тот устало обратился к ней:

– Марфа Алексеевна, вы про рыбаков расскажите.

– А-а-а, про рыбаков, что ль? – протянула кухарка. – А чего о них рассказывать? Пужаются оне. Раньше каждое утро свежую рыбу приносили. Я уж из нее и ушицу варила, и кулебяки делала, и…

– Марфа Алексеевна! – повысил голос камердинер.

– А чего я? Я ничего. Да только рыбаки ходить перестали. Говорят, те, что засветло выходили, – потопли. С тех пор и не суются.

– Потопли? Как Николай Александрович? – уточнил Корсаков.

– Да нешто они в железяках всяких туда полезут? Нет! Знамо дело, с лодок топли!

– И сколько таких случаев было?

– Потопло сколько? Бают, что трое-четверо. Озеро вообще дурное, мне бабка еще рассказывала, людям там топнуть не впервой, но так, чтобы друг за другом да так шустро… Не помню такого.

Владимир понял, что больше ничего от Марфы добиться не выйдет, поэтому отпустил ее. Кухарка, прежде чем Федор выпроводил ее, еще раз пообещала гостям щей и голубцов завтра на обед.

– Должно быть, вы пробовали ее стряпню еще ребенком? – с улыбкой спросил камердинера Корсаков, когда тот вернулся.

– Почему… – начал было Федор. – Как вы догадались, ваше сиятельство?

– Камердинер, старший в доме, обращается к кухарке по имени-отчеству… – вскинул брови Владимир. – Логично предположить, что с детства ее знаете.

– С детства, – сухо кивнул Федор. – Позволите продолжить?

Третьим из приглашенных слуг оказался лесник. Как пояснил Федор, жил тот в отдельной избушке неподалеку от барской аллеи. Вид слуга имел неказистый – низкий, мельтешащий, смахивающий на мелкого жулика.

– Озеро, стал быть… – Для солидности лесник взял паузу и причмокнул. – Не слыхали небось, как его в народе-та кличут?

– Не слыхал, – подтвердил Корсаков.

– Чортовым! – протянул лесник, выпучив глаза. – Это баре его Глубоким прозвали, а народ все больше – Чортовым. Мне-то все равно, хоть так, хоть сяк. Озеро-та и впрямь глубокое. И живет в нем чорт!

– Какой такой «черт»? – удивленно вскинул брови Владимир, подыгрывая рассказчику.

– Знамо какой! Самый что ни на есть настоящий чорт. Водяной токмо! Он и барчука под воду утащил, брата баринова, стал быть. И сам барин его там на дне повстречал, оттого и не вернулся!

Лесник посмотрел куда-то за спину Корсакова и поежился. Владимир не сомневался, что Федор всем видом демонстрирует, какие кары он применит к болтливому леснику, когда останется с ним наедине.

– Это все очень интересно, конечно, но что такого произошло с озером, отчего Николай Александрович решил туда погрузиться?