Текст книги "Стальной арбитр"

Глава 2

Россия. Лето 1996 года

Пелену измороси разорвал мощный гудок электровоза – мимо вокзала станции Сергиев Посад с грохотом промчался пассажирский поезд. В стеклах вагонных окон, еще недавно отражавших сияние золотых куполов Лавры, мелькнули тени людей. Ушел в сторону Москвы последний вагон с тлеющим красным огоньком фонаря. Можно было переходить пути. Я, подхватив тяжелую сумку, вышел на Вокзальную площадь с третьей платформы, куда только что прибыла электричка. Здесь мало что изменилось за последний год: всё тот же, наверное, в сотый раз ремонтирующийся вокзал, ряды коммерческих палаток, разухабистая музыка из киоска звукозаписи, где еще при Советской власти торговали самодельными пластинками, а теперь продавались кассеты и компакт-диски фирм с громкими именами.

Зайдя в маленький, похожий на сарайчик, павильон автостанции[1]1
  В настоящее время Вокзальная площадь Сергиева Посада выглядит вполне пристойно. Но в середине «лихих девяностых» ее «архитектурный ансамбль» был именно таким.


[Закрыть], я купил себе билет на автобус № 122 Сергиев Посад – Калязин. До отправления автобуса оставался час, можно было прогуляться по привокзальной площади, поискать ларек с наиболее дешевыми сигаретами и с наименее поддельной водкой. Через пятнадцать минут мне это вполне удалось и, с трудом запихнув в раздутую сумку бутылку, надеюсь, кристалловской «Столичной» и пару блоков «Кемела», я устроился на скамеечке под навесом у автостанции, развернул купленную в Москве газету. Но что-то не читалось, я просто смотрел на окружавшее, вдыхая воздух Средней полосы России, от которого уже успел отвыкнуть. Несмотря на пасмурную погоду, было очень тепло, от луж поднимался легкий туман. После запоздавшего прохладного лета на севере Архангельской области здешний климат казался мне почти тропическим.

Наш 122-й подали, как обычно, с опозданием. На этот раз пассажиры, в основном пожилые, тяжело нагруженные сумками женщины, дожидались его лишних полчаса. Наконец «Икарус», до боли знакомый, ездивший по этому маршруту уже лет десять с небольшими перерывами на ремонт, подошел. Началась обычная посадочная суета, хотя народу было немного – даже меньше, чем сидячих мест. Мне торопиться было особо некуда, и, подождав, пока разойдутся по салону нетерпеливые бабульки, прошел туда и я. Патриарха калязинской трассы водителя Вячеслава Сергеевича на этот раз не было, за баранкой сидел совсем молодой парень, поставленный, видимо, на временную замену. Мое место никто не занял, как и соседнее, так что я с комфортом расположился у окна. Зашипел сжатый воздух, закрывая двери, мы поехали.

Поплутав по старинным улочкам, которые помнили еще купцов первой гильдии и статских советников, «Икарус» вырвался на проспект, его дизель прибавил обороты.

Справа убегали назад старинные дома и новостройки. А слева проплывала лавра. Тучи на небольшом клочке неба разошлись, пропустив солнечный лучик. Сверкнули позолотой вековые купола, засветился металл колоколов, побежали блики по стеклам десятков заморских автобусов, выстроившихся в стройный ряд под стенами православной святыни. Я в очередной раз пожалел, что, десятки раз бывая в Сергиевом Посаде, так и не удосужился зайти внутрь этого рукотворного чуда, пожалел и тут же пообещал себе сделать это в следующий раз.

Золотые купола и белокаменные стены остались позади, да и город сменился полями, среди которых краснели дорогим кирпичом коттеджи «новых русских», быстро возводимые на благодатной древней земле. Еще дальше приподнимались зеленые холмы, иногда их зелень прорезали блестевшие полосы мокрого асфальта. Солнце то скрывалось за густыми облаками, то вновь играло в дождевых каплях на оконном стекле.

Населенные пункты сначала шли один за другим, но потом их стало меньше, лес подступил к шоссе – мы приближались к границе Московской и Тверской областей. Я с безразличным видом смотрел в окно, мечтая о походе в баню с дороги. На обогнавшие нас «Жигули» четвертой модели и потрепанный жизнью синий «Опель» я не обратил внимания. Однако это пришлось вскоре сделать – автобус неожиданно резко затормозил. Со своего места я мог видеть дорогу впереди через лобовое стекло «Икаруса», и увиденное мне совсем не понравилось. Не буду сочинять, что во мне что-то сразу перевернулось, заставило насторожиться, породило дурные предчувствия, – просто ситуация, возникшая на шоссе, напоминала кадры из многих боевиков. Обе легковушки, развернувшись боками, перегородили дорогу, прямо по центру которой стояли трое мужчин. Автобус остановился. Один из троих подошел к двери водителя, сказал ему несколько слов, после чего в салон зашли остальные. На первый взгляд это были ничем не примечательные мужички: один в простом однобортном костюмчике, второй в темных брюках и джинсовой куртке. Возраст их определить было трудно – где-то между тридцатью и сорока пятью годами. Среднего роста и телосложения, лица такие, что если ты не профессиональный разведчик, то вряд ли их запомнишь за целый час внимательного разглядывания. Человек в костюме показал шоферу красную книжечку и не спеша, с удивительно ничего не выражающим лицом пошел по проходу, всматриваясь в лица пассажиров. Его напарник остался контролировать выход. Так, значит, моя милиция меня бережет. Кто, интересно, им тут нужен? Публика в автобусе собралась отнюдь не криминогенная, из мужчин моложе шестидесяти здесь ехали только я да еще парнишка лет семнадцати.

Я продолжал спокойно сидеть на своем месте, не поворачивая головы вслед за идущим. В салоне повисла напряженная тишина, умолкли оживленно разговаривавшие старушки, не интересовался происходящим водитель. Товарищи из силовых структур ничего не объясняли, один просто стоял у выхода, а шаги второго удалялись за моей спиной. Вот они замерли в конце салона, потом снова размеренно зазвучали. Я не выдержал и обернулся. Субъект в костюме находился почти рядом, метрах в полутора. Его серые льдистые глаза, как и лицо, не выражали ничего. Но кое-что в его поведении изменилось, голова чуть дрогнула. Еще три шага, и он поравнялся со мной, резко остановился, а затем я впервые услышал его голос:

– Ваши документы, пожалуйста!

Такого номера, откровенно говоря, я не ожидал, что, впрочем, не помешало мне потребовать его собственные. Через секунду перед моими глазами оказалось удостоверение старшего оперуполномоченного МУРа, майора Гатаулина Василия Степановича. Корочки были крутые, ничего не скажешь… Пришлось доставать надежно упрятанный паспорт со вложенным в него страховым медицинским полисом и отпускным удостоверением. Майор начал бесстрастно изучать их. Вот тут мне стало не по себе, откуда-то пришла уверенность, что дальше мне не уехать, пусть никаких уголовно наказуемых деяний за мной не числилось. Мозг, сопоставив факты, выдал версию: муровцы ищут кого-то по описанию, по фотороботу, и Гатаулин сразу приметил именно меня, играя спектакль с неторопливым осмотром только в качестве провокации. Потому что больше никого похожего на меня в автобусе просто не было.

Опер сложил отпускное, аккуратно поместил его на старое место.

– Придется вам, гражданин Кириллов, поехать с нами.

– Позвольте, товарищ майор, а что я сделал?! – воскликнул я.

– Никто вам обвинений не предъявляет, просто проедем в ближайшее отделение в городе для дальнейшего выяснения личности.

Вместе со страхом и удивлением во мне росла злость. Мечты о бане, отдыхе и встрече с родственниками откладывались неизвестно на какой срок.

– Вам легко говорить! А кто меня потом довезет до дома? Я только утром приехал в Москву, могу билет на поезд показать, если хотите. Что тут вообще происходит?

– Не волнуйтесь, Юрий Сергеевич, я уверен, что через два-три часа мы вас освободим, – спокойно сказал Гатаулин. – Если захотите, переночуете в отделении, а утром вас отвезут на вокзал. Пройдемте, пожалуйста!

Паспорт Гатаулин мне не возвратил, лишь отошел на полшага, освобождая проход для меня. Под пиджаком угадывалась кобура, в профессионализме муровцев сомневаться не приходилось… Видно, у них тут серьезная операция (наркокурьера ловят, что ли?). Придется выходить, права качать больше не имеет смысла, если я сейчас буду орать, сопротивляться, хватать майора за грудки, то доеду до ближайшей ментовки в наручниках и с большим фонарем под глазом.

Взяв сумку, я не спеша пошел на выход. Гатаулин дышал мне в затылок, а автобус по-прежнему безмолвствовал. Снаружи было всё так же сыро, облака еще больше сгустились, потемнело. Я машинально глянул на часы – 18.30. Стоя на обочине под конвоем троих оперов, я мрачно смотрел на то, как «Жигули» с «Опелем» освобождают дорогу. В них оставалось по одному пассажиру с водителем, значит, за мной охотились семеро. Да, Юра, ты становишься важной птицей! Из-за тебя опергруппа МУРа оставила родную Петровку, 38, и забралась аж на самую границу области. Мое сонно-спокойное состояние давно сгинуло, теперь я тревожно озирался по сторонам, ожидая дальнейшего развития событий.

«Икарус» отъехал, несколько секунд, и его желтый корпус исчез за поворотом. Шоссе принадлежало теперь только двум оперативным машинам. Субъект в джинсовке, прикрывавший пятью минутами раньше выход из автобуса, сел в «Жигули», прихватив с собой и мою сумку, а меня, ощутимо сжимая мои руки выше локтей, подвели к «Опелю».

Гатаулин занял переднее сиденье, восседавший там до него опер перешел в «четверку», я же очутился на заднем, стиснутый с двух сторон крепкими парнями, одетыми в спортивные костюмы и дешевые турецкие или китайские кожаные куртки. Мне попалась на редкость неразговорчивая опергруппа – за все время никто не произнес ни слова. Тишина, только мурлыкал мотор, да скребли по лобовому стеклу дворники.

На меня нахлынула волна злости. Я резко бросил Гатаулину, что-то искавшему в бардачке:

– Послушайте, майор, хватит валять комедию! У вас тут что, игра в ФБР, или кино снимаете скрытой камерой!? Стащили меня с автобуса, ни хрена не объясняете, а теперь еще до ночи, видать, собрались сидеть и молчать!

Закончив гневную речь, я импульсивно подался вперед, намереваясь крикнуть следующие слова в самое ухо Гатаулина, чтобы до него быстрее дошло: времена сейчас не те, и глумиться над людьми так нельзя! Мне показалось, что в плечи впились железные клещи – мой порыв был пресечен в зародыше, а я оказался намертво притиснут к спинке сиденья. В «кожаных» парнях скрывалась недюжинная сила.

Гатаулин во время моих выступлений и бровью не повел. В его руках неожиданно появился сотовый телефон, майор набрал номер и после минутной паузы произнес только два предложения:

– Он здесь. С большой вероятностью можно утверждать, что это именно тот, о ком вы сообщили.

Трубка телефона скрылась из виду, одновременно с этим действием Гатаулина машина пришла в движение. «Опель» быстро набирал скорость, и мой страх рос вместе с перемещением стрелки спидометра вправо. До этого главными моими чувствами были досада и недоумение, но теперь они уступили место самому древнему и самому нужному для выживания человеческой особи чувству. Я, наконец, стал осознавать, что по недоразумению оказался втянут в очень опасные приключения. Во мне росло подозрение – эти люди никакой не МУР, вообще не менты. Тут одно из двух: либо мной заинтересовалась солидная спецслужба, либо мафия. А в государстве Российском эти организации могли многое, особенно сейчас. Будь на моем месте профессионал, он, возможно, давно бы распознал, кто есть кто, а я, имевший приводы в милицию только по малолетству, не знал даже, какие корочки должны быть у сотрудника МУРа и чем они отличаются, скажем, от удостоверения человека из ФСБ. Потом меня насторожило нежелание со мной разговаривать, будто бы после того, как я покинул салон автобуса, я перестал быть человеком, а превратился просто в груз, в вещь, которую следовало передать дальше, не обращая внимания на разумность этой вещи. И эти многозначительные слова Гатаулина во время телефонного разговора… Даже сама обстановка вокруг подавляла. Серый полумрак за стеклами «Опеля», люди с каменными лицами и бульдожьей хваткой вокруг, а впереди полная неизвестность. Попыток разговорить невольных попутчиков я больше не делал. Пока что я собирался с силами, боролся с предательской дрожью во всем теле, готовясь встретить любую опасность по возможности достойно. Хотя, если меня решат убрать, то шансов выжить почти нет. То, что я довольно сильный человек – вес за девяносто и рост 187, – роли не играло. Меня конвоировали вооруженные «профи» со стальными нервами, а я был только борцом-недоучкой, споткнувшимся на первом спортивном разряде и не тренировавшимся лет пять, а также качком-любителем, который балуется со штангой полтора часа в неделю при наличии настроения. Утешало пока одно – мы ехали в сторону Сергиева Посада, тут Гатаулин не соврал.

Шоссе оставалось на удивление пустынным. По выходным в любую погоду здесь шел поток машин, москвичи стремились из мегаполиса на лоно природы. Сейчас же за несколько километров навстречу попался только один старенький грузовичок. По моим прикидкам, скоро лес должен был кончиться, дальше до города пошли бы только рощицы на холмистых полях.

«Опель» внезапно затормозил, меня бросило вперед, потом прижало к парню справа. Машина съехала с асфальта на лесной проселок, разглядеть который можно было, только заранее зная его расположение. Автомобиль затрясло, мокрые ветви били по стеклам и крыше – «Опель» быстро углублялся в лес. На какое-то время меня сковал страх: ясно, что везли меня специально в такое место, где никто не помешает захватившим меня людям сделать со своим пленником все, что угодно. Басни про выяснение личности и ближайшее отделение милиции в городе кончились. Я судорожно дернулся, рот открылся для того, чтобы крикнуть вопрос: «Куда вы меня везете, что вам от меня надо!?»

Но первое же слово было оборвано уткнувшимся мне в лицо холодным дулом. Время замедлилось. Боковым зрением я увидел руку человека слева, сжимавшую инъекционный пистолет – эту штуку я узнал сразу, таким мне делали прививку неделю назад. Наступило мгновенное облегчение; значит, меня не убьют сразу, может, будет еще шанс выйти живым из передряги. Палец нажал на спусковую скобу, шею кольнуло, голова инстинктивно дернулась вбок. И тотчас же по телу стало разливаться парализующее тепло, напряжение уходило, уступая место тупой покорной расслабленности. Сжимавшие запястья пальцы «кожаных» парней разжались, мои ладони безвольно упали на колени. Страх исчезал, наркотик начинал воздействовать на мозг. Сознание раздвоилось, одна часть его, ведавшая эмоциями, уснула в сладком наркотическом тумане. Я продолжал лишь механически фиксировать происходящие события, не в силах помешать чему-то или что-либо изменить.

«Опель» выехал на небольшую поляну и остановился, рядом замерла и «четверка», шедшая до того позади. Из нее вышли двое, встали на страже по обе стороны «Опеля». Мой мозг отмечал все, зрение как будто даже улучшилось, сквозь запотевшее стекло я легко различал мокрые травинки на поляне, примятые колесами, в десяти метрах от меня, мог без труда сосчитать лепестки на росшей у края поляны ромашки, прочитать заголовок газеты, брошенной предыдущими посетителями этого места. Вместе со зрением усилился и слух, теперь каждый шорох отдавался в голове, мне представлялось, что я очутился внутри большой металлической бочки, способной звенеть, подобно камертону, от любого, самого слабого колебания воздуха.

Я окончательно утратил способность двигаться. Собрав остатки воли, я попытался сжать в кулак беспомощно раскрытые ладони, но не смог свести пальцы хотя бы на миллиметр.

В поле моего зрения появился предмет, похожий на пейджер, причем я так заблудился в исказившемся пространстве, что не мог определить, кто именно из «кожаных» парней его достал – сидевший справа или слева. Ловкие пальцы откинули крышку прибора, скрывавшую гнездо, извлекли на свет несколько блестящих дисков размером с пятирублевую монету. Внутри черепной коробки глухо отдавались чавкающие звуки, с которыми диски выскакивали из нутра этого непонятного прибора. Секунду спустя я почувствовал их металлическую прохладу на висках, лбу и тыльной стороне ладоней. «Пейджер» при этом весело замигал разноцветными индикаторами и уплыл через спинку сиденья к Гатаулину. Рука, передавшая майору прибор, казалась мне бесплотной тенью.

Действие вещества, вколотого мне, перешло в следующую фазу – в глазах потемнело, как если бы я нырнул в ночную реку, освещаемую сверху только ущербной луной… Темнота, лишь слабый серебряный свет иногда тревожит зрительный нерв.

В мире остались только звуки: гулкие удары капель воды по железу машины, странно изменившийся шум леса, электронное позвякивание каких-то устройств впереди. Оттуда, спереди, донесся и голос, задавший первый вопрос, на который я, размазанный «сывороткой правды», не мог не ответить:

– Ваши фамилия, имя и отчество?

– Кириллов Юрий Сергеевич.

– Вы говорите абсолютную правду? – голос бил внутрь черепа острой стамеской, казалось, что допрашивающий меня Гатаулин кричит через мегафон, что каждое его слово вырывает из меня последние остатки воли и собственного «я», низводя меня до уровня дебила, до уровня примитивного механизма, светящегося от нажатия кнопки.

– Д-да… Меня зовут Кириллов Юрий Сергеевич.

– Вы никогда не меняли имя или фамилию?

– Нет, никогда.

– Когда и где вы родились?

– 30 мая 1965 года в городе… Архангельске.

– Вы хорошо помните своих родителей?

– Да.

Над темными, но почему-то гулкими – словно рядом был водопад – водами реки, в которую я погрузился, взошло солнце, высветило дно. И со дна поднялось темно-синее покрывало, окутало меня, окончательно увлекло большую часть разума в мир бредовых иллюзий. Но, прежде чем нырнуть туда, я услышал следующий вопрос-приказ, ответ на который в памяти уже не остался:

– Расскажите подробно про вашего отца!

Сознание сжалось в фиолетовую каплю. Лучи Солнца погасли. Всё, полная тьма, темная капля в черной воде: ни звука, ни света, ни времени – ничего…

Грань между бредом и реальностью оказалась зыбкой. Приходя в сознание, я ощущал всем телом холодную влагу, забиравшую внутреннее тепло. Наркотическое забытье уходило, неосязаемая грань умчалась назад, я очнулся. По-прежнему моросил мелкий «грибной» дождик, над поляной мчались низкие облака, фосфоресцирующий циферблат часов, оказавшийся при пробуждении перед глазами, сказал мне, что сейчас полшестого утра. Я лежал на мокрой траве в самом центре поляны, жадно вбирая запахи зелени и земли. Вся одежда насквозь промокла, тело дико ломило – то ли с наркотического похмелья, то ли от неудобной позы. Голова на удивление была ясной, только во рту стоял устойчивый металлический привкус.

Я осторожно сел, потом, борясь с болью в мышцах, поднялся. Поляна пуста, ни следа синего «Опеля» и «Жигулей», нет майора Гатаулина, или как там его, вместе со всей группой захвата. Я свободен и жив. На земле валялась моя сумка. Я поднял ее и устроился под ближайшей березой, намереваясь сменить одежду и согреться народными методами. Все вещи оказались в полном порядке, похоже, моим багажом не интересовались вообще – было бы глупо скрывать следы обыска после того, что со мной тут сотворили. Я переоделся в спортивный костюм, выудил из сумки зонтик, купленную в Сергиевом Посаде водку и оставшийся с дороги шоколад. После нескольких изрядных глотков я перестал трястись от холода. Дерево защищало меня от дождя, и, закурив, я решил пока не выбираться на шоссе, а еще побыть здесь, на природе, обдумать случившееся.

Складывая в пакет мокрые вещи, я неожиданно обнаружил паспорт, заботливо вложенный в карман и лишь слегка отсыревший под кожаной обложкой. Деньги в сумке и в карманах тоже целы, хотя у меня была при себе заманчивая для мелкого грабителя сумма. Все это лишний раз подтверждало, что моей персоной заинтересовались серьезные дяди. Ломать голову над тем, кто они такие, не имело смысла, всё равно не догадаться. Интересно только – что же они спрашивали еще? Последний вопрос из запомнившихся был про родителей, а сколько их было потом? Дрянь, которую мне вкатили, погрузила меня в транс, подобный гипнотическому, говорить я мог только правду. А времени у допрашивающих было достаточно для того, чтобы узнать историю моей жизни с большими подробностями. Ну и? Какую коза ностра или очень тайную государственную спецслужбу заинтересуют факты из биографии железнодорожного диспетчера Кириллова Ю. С.? Похоже, кое-кого ожидало крупное разочарование. Меня приняли не за того.

За такими вот мыслями промелькнул почти час. Наконец я направился к магистрали, присутствие ее выдавал прорывавшийся иногда сквозь лес глухой шум мощных грузовиков.

Ветер стих, вместе с ним угас и дождь, а к тому времени, когда я вышел из лесу и ступил на мокрый асфальт, восточная часть неба очистилась от туч.

Где-то около семи утра я тормознул утренний калязинский автобус, тоже «Икарус», но другой модели, а еще через полтора часа прибыл на место, в село примерно в сотню дворов с красивым названием Клены. Солнце сияло вовсю на чистом небе, при его свете все пережитое казалось глупым спектаклем, горячечным бредом, но только не моим собственным недавним прошлым. Первым по дороге от остановки был дом моего дяди, брата матери, Михаила Владимировича Березина. Меня встретили закрытые ставни, на двери веранды уныло темнел большой замок. Странно, последнее письмо от дяди Миши я получил неделю назад, перед самым отпуском, в нем не было ни слова про какие-либо поездки. Все прояснилось очень быстро. Меня окликнула соседка, одинокая старушка Катерина Максимовна – баба Катя. Вскоре я сидел у нее дома, в чистенькой горнице с иконами в одном углу и стареньким черно-белым телевизором в другом, пил чай с бабкиными куличами, а Максимовна тем временем вводила меня в курс дела.

– Уехал твой дядька, в Орел уехал уж дня четыре как. Телеграмму от Кольки принесли вечером, так он на следующее утро на первый автобус – и был таков. Колька опять запил, неделю дома нет его, жена-то отца и вызвала, не знает, наверное, бедная, что и делать.

Мой двоюродный брат Коля Березин за последние три года проделал эволюцию от слесаря на автобазе до хозяина двух магазинчиков, торгующих продуктами и выпивкой. Денег у Кольки прибавилось, этого его неустойчивый характер переварить не смог, и начались пьянки. Дядя Миша уже пару раз ездил к непутевому сыночку, вразумлял, но отцовских внушений хватало максимум на полгода. То, что Наталья, братова жена, разволновалась и дала телеграмму, было вполне естественно: в наши дни профессия коммерсанта стала опаснее профессии летчика-испытателя, и еще неизвестно, где мог оказаться кузен за неделю отсутствия.

Когда я уходил, баба Катя вручила мне большую связку ключей от дядиного дома.

– Вот держи, – сказала она. – Михаил Владимирович, когда уезжал, велел за домом-то присмотреть, а как Юра приедет, то ему отдать. Ты, если у себя ночевать будешь, слазь хоть в погреб, картошки набери и прочего, чай, с дороги проголодался – сготовишь обед. А хочешь, ко мне заходи, у меня скоро щи дойдут.

Поблагодарив заботливую бабушку, я пошел к себе. Старый дом, где родилась мать, встретил чистотой и нежилым запахом. Вторые рамы дядя Миша выставил, я сразу распахнул окно, впуская в дом свежий, пахнущий травой и цветами воздух.

Убираться почти не пришлось. Я вытащил из сундука электроплитку, постелил себе на веранде, разложил по местам вещи. Сильно разболелась голова, пережитое настигало, давало о себе знать. Таскать воду и топить баню не хотелось, я собрался и пошел на реку, что текла почти сразу за огородами. Постояв на берегу, я полюбовался на знакомую с детства настоящую древнерусскую реку Нерль, упоминавшуюся еще в хрониках XII века, на сосновый бор на другой стороне, вдохнул свежий запах речной воды. Справа, метрах в двухстах, находился наш деревенский пляжик. Оттуда доносились крики, плеск воды, магнитофонная музыка – веселилась молодежь. Мне шумные компании были ни к чему, поэтому я спустился к реке по рыбацкой тропинке и поплавал прямо тут, среди кувшинок.

Прохладная вода не облегчила головной боли, на затылок продолжало давить изнутри – придется доставать лекарство из своей походной аптечки.

Дома, выпив сразу две таблетки анальгина, я ушел на веранду, задернул занавески и рухнул на постель. Минуту спустя я уже провалился в объятия тяжелого сна.