Текст книги "Откровения судебного медика (сборник)"

Раскопки в хуторе Ажинов

Эксгумация, описанная в этом очерке, хотя и не связана с расследованием уголовного дела, но стоит на особом месте в моей профессиональной биографии. Участие в ней знаменательно для меня по многим причинам.

Речь идет о раскопках останков воинов 110-й Отдельной Калмыцкой кавалерийской дивизии (ОККД) в хуторе Ажинов Багаевского района Ростовской области в конце сентября – начале октября 1991 года.

Кто-то из писателей-фронтовиков в одном из интервью сказал, что Великая Отечественная война не может считаться оконченной, пока прах последнего советского солдата не найдет своего успокоения, то есть не будет погребен с соблюдением всех воинских почестей.

В нашей стране этот вопрос, к сожалению, был актуален в то время (да и сейчас не меньше), как нигде в цивилизованном мире. Я и сам по молодости считал национальным позором то обстоятельство, что истлевающие останки погибших воинов прошлой войны и по сей день лежат по лесам, болотам и степям, там, где их застала смерть.

Но постепенно мой максимализм был несколько смягчен; достаточно вспомнить первые два года войны, когда в немецкое окружение попадали не только отдельные дивизии, но и целые армии. Говорить о захоронении погибших при таких экстремальных условиях просто некорректно. Кстати, после перелома в ходе Великой Отечественной войны, когда наши войска погнали фашистов на запад, похоронные команды работали четко и со своими функциями справлялись, о чем мы находим подтверждение у военных историков.

Тем не менее проблема остается, и хотя она постепенно решается, но слишком уж медленно.

В стране существует множество самодеятельных и организованных под вывесками самых различных ведомств поисковых групп, отрядов и клубов, куда входят люди различных возрастов и профессий; самое отрадное, что в них немало молодежи. Эти поисковики-энтузиасты заслуживают самых хороших слов за то доброе дело, которое они делают практически за свои деньги и в свое личное время, используя отпуска для полевых изысканий. Они ведут настоящую патриотическую работу по увековечению памяти тех, кто погиб, защищая нашу Родину.

Но есть и определенные минусы в их деятельности, которые ни в коей мере не снижают общего пафоса этого движения. Просто, не являясь в полном смысле профессионалами, не владея научной методикой раскопок и консервации находок, они в ходе поисковых работ утрачивают много ценного материала (вещевых находок, документов, превратившихся за долгие годы в труху), не анализируют причину смерти погибших (или делают это на глазок), не имеют возможности систематизировать скелеты при их массовом обнаружении. Я сам видел кадры хроники, где были показаны ящики, набитые черепами и костями, а голос диктора за кадром, комментировавшего видеосюжет, на котором один из поисковиков держал в руках бедренную кость человека, с маниакальным упорством называл эту кость берцовой. Казалось бы, мелочь, не имеющая существенного значения, но неприятный осадок от подобного дилетантства в душе остается.

Но, повторяю, эти огрехи не умаляют ни на йоту тот позитивный заряд, заложенный в идею, которую они осуществляют на практике, а не на словах. По сути, они единственные, кто хоть что-то делает в этом направлении.

Не хочется, но придется сказать несколько слов и об их антиподах, так называемых «черных копателях» – «энтузиастах» другого рода. Эти алчно рыщут по местам былых сражений в поисках сохранившихся снарядов, оружия, предметов амуниции, орденов, медалей, немецких крестов. Найденное они приводят в состояние пригодности и продают на нелегальном рынке, где все имеет свою твердую цену. Оружие и взрывчатка от снарядов нередко уходят в руки преступных группировок. Советские ордена, медали и другая символика пользуются большой популярностью у иностранных туристов. Определение этим людям существует со времени оно – мародеры! Воистину, – «all fore the sale» (англ.) – «все на продажу»!

За всю послевоенную историю СССР к раскопкам останков павших лишь дважды привлекались специалисты-археологи, которые по полной научной методике отрабатывали места захоронений. Первый случай – раскопки в трагически известном селе Куропаты в Белоруссии, где в полном объеме были изучены обстоятельства уничтожения жителей целого населенного пункта. Второй (правда, не в таких масштабах) – раскопки калмыцких археологов в хуторе Ажинов.

Конечно, не вызывает сомнений, что такой способ поисковых работ наиболее оптимален с точки зрения полного и объективного получения информации об исследуемых объектах, но он требует значительных финансовых вложений. Государству дешевле и сподручней, если то же самое (пусть и на уровень ниже) будут делать почти даром энтузиасты-бессребреники. Но это не упрек в скаредности. Разумеется, нецелесообразно при масштабных раскопках, подобных тем, что проводятся в районе поселка Хулхута, использовать ажиновский метод; слишком велики материальные затраты. Но при локальных поисковых работах ажиновский вариант, на мой взгляд, предпочтительней.

Но сначала вкратце о самой 110-й ОККД и о причинах раскопок. Боевой путь дивизии подробно описан в книге «В годы суровых испытаний», изданной группой авторов в Калмыцком книжном издательстве в 1976 году. Желающих детально ознакомиться с историей 110-й кавдивизии я отсылаю именно к этой книге.

С первых дней войны каждые союзная и автономная республика, край и область по решению Государственного Комитета Обороны формировали на своих территориях дивизии, бригады, отдельные полки, части и подразделения специального назначения, тыловые военные базы и склады. Некоторые соединения и части полностью укомплектовывались за счет населения республик Кавказа, Средней Азии, Прибалтики.

В ноябре 1941 года по инициативе генерал-инспектора кавалерии Красной Армии генерал-полковника О. И. Городовикова ГКО издал постановление о создании в Калмыцкой АССР двух кавалерийских дивизий.

На основании приказа командующего Северо-Кавказским военным округом от 25 ноября 1941 года Калмыцкий обком ВКП (б) и Совнарком Калмыцкой АССР постановлениями от 26 ноября и 2 декабря 1941 года определили основные организационные и хозяйственно-технические мероприятия по формированию 110-й и 111-й калмыцких кавалерийских дивизий.

Одним из моментов этих мероприятий явилось укомплектование рядового состава путем мобилизации военнообязанных в возрасте от 18 до 40 лет и приема добровольцев этих возрастов.

Продовольствие, фураж, обмундирование и снаряжение обеспечивались за счет средств колхозов и совхозов, сдаваемых сверх государственных планов.

Совнаркомом КАССР была утверждена смета расходов на обмундирование и содержание кавалерийских дивизий за счет народных средств в сумме 16 190 600 рублей.

Командармом 110-й ОККД был назначен полковник В. П. Панин (комиссар С. Ф. Заярный). В марте 1942 года двухполковый состав 111-й кавдивизии был расформирован решением Ставки; часть личного состава, лошадей и вооружения пошла на пополнение 110-й кавдивизии.

Таким образом, 110-я Отдельная кавалерийская дивизия была сформирована в составе 273-го (Сарпинского), 292-го (Малодербетовского) и 311-го (Приволжского) кавалерийских полков, 110-го отдельного конно-артиллерийского дивизиона (ОКАД), 99-го артиллерийского парка, отдельного разведывательного кавалерийского эскадрона, 81-го отдельного полуэскадрона связи, 94-го медико-санитарного эскадрона, 110-го эскадрона химзащиты, 374-го дивизионного лазарета, 360-й полевой почтовой станции и других подразделений.

Численный состав дивизии достиг 4,5 тысячи сабель.

В артиллерийском дивизионе имелось три батареи: одна пушечная и две минометные (120-мм минометы).

В феврале 1942 года дивизия получила около 70 процентов штатной потребности стрелкового и личного оружия и все артиллерийско-минометное вооружение; 45-мм пушки образца 1939 года, 76-мм пушки образца 1927 года, 88-мм и 120-мм минометы.

В период с февраля по март 1942 года кавдивизия проводила полевые занятия (или учения), в ходе которых выполнялась основная цель – сплачивание подразделений в масштабе взвод, эскадрон и отработка взаимодействия между ними. В марте были осуществлены проверки соединений, входящих в состав кавдивизии.

3 мая 1942 года из округа поступил приказ о включении дивизии в ближайшее время в состав действующей армии, и 110-я кавдивизия передислоцировалась в район Зимовники – Куберле. Дивизии предстояло совершить марш протяженностью 325 километров по открытой пересеченной местности. Выдвижение к фронту, согласно приказу, началось 17 мая с прибытием в указанный район в конце мая; ежедневно дивизия продвигалась на 45–50 километров.

26 мая, завершив марш, 110-я ОККД расположилась в районе станицы Кутейниковской. Затем перед дивизией была поставлена задача – к 5 июня выйти на рубеж реки Дон между станицами Семикаракорская и Багаевская. 200-километровый марш предстояло совершить по территории, контролируемой авиацией противника, поэтому передвижение совершалось только ночью. На рассвете 5 июля дивизия вышла в назначенные районы сосредоточения: 273-й кавполк – хутор Карповка, 292-й кавполк – хутор Ажинов, 311-й кавполк – хутора Верхне-Соленый и Нижне-Соленый, 110-й отдельный конно-артиллерийский дивизион – хутор Кудинов. Штаб, политотдел и спецподразделения размещались в хуторе Верхне-Соленом. Позднее штаб и политотдел дивизии были перемещены в хутор Ажинов, ближе к переднему краю. Здесь же находился командный пункт командира дивизии, а поближе к Дону – наблюдательный и передовой пункты.

Линия обороны 110-й кавдивизии проходила в 30 километрах от основного русла Дона, на его левом берегу. Немецкие войска были сосредоточены на правобережье Дона.

Перед началом основных боев 110-я ОККД была почти полностью вооружена и экипирована. Входя в состав 51-й армии, она выполняла стратегическую задачу – не допустить продвижение вражеских войск на Кавказ и Сталинград и занимала фронт протяженностью 80 километров и глубиной 40 километров.

Из военных документов очевидно, что положение дивизии было тяжелым. Растянутый передний край обороны, большие разрывы между полками, а в полках – между эскадронами усложняли управление частями и подразделениями, затрудняли бесперебойную связь и своевременный подвоз боеприпасов. На языке военных такая оборона называется рыхлой. К тому же немцы, занимая стратегические высоты на правом берегу Дона, беспрепятственно просматривали наши позиции на глубину до 15 километров, тогда как позиция противника просматривалась всего на 400–500 метров от берега. Это обстоятельство не позволяло скрыто маневрировать силами дивизии, ведь левый берег Дона – это совершенно открытая степь.

15 июля немецкая авиация нанесла первый массированный бомбовый удар по позициям дивизии, с концентрацией на переправы, особенно в станице Багаевской, через которые отходили части войск Южного фронта. Фактически с 16 по 27 июля 1942 года 4579 бойцов-кавалеристов 110-й ОККД вели упорные и ожесточенные бои на 40-километровом участке обороны. Массовый героизм наших земляков, в том числе подвиг Эрдни Деликова, описан во многих книгах, поэтому нет нужды загромождать короткий очерк подробным описанием боев, которые день ото дня становились все кровопролитнее.

Стоит только сказать, что за 12 дней боев 110-я ОККД уничтожила 4 батальона живой силы врага (около 2000 солдат), 30 танков, 55 бронемашин, 20 орудий, 38 пулеметов, 5 самолетов.

Но и 110-я кавдивизия понесла ощутимые потери в личном составе и технике: 600 – убитыми (эти данные не могут быть признаны абсолютно достоверными, хотя и являются официальными), 700 – ранеными, 200 – пропавшими без вести, из техники осталось 12 пушек и минометов, 13 противотанковых ружей.

Наиболее тяжелые бои прошли 26 июля 1942 года в хуторе Ажинов. В ожидании сражения в Ажинов были частично подтянуты тылы дивизии, а остальные тыловые подразделения отведены за реку Маныч. В ответственный момент командир дивизии В. П. Панин, военком С. Ф. Заярный, заместитель командира В. А. Хомутников и другие находились среди бойцов, чтобы личным примером мужества повысить стойкость солдат в активной обороне.

26 июля, в 10 часов, началась танковая атака немцев на хутор, но она была отбита. 9 горящих танков остались на подступах к оборонительным рубежам. Несмотря на громадный численный перевес гитлеровцев в живой силе и технике (главным образом, в танках), оборона держалась стойко; сражались все, кто мог держать в руках оружие. Но уже к 15 часам 35 минутам колонна немецких танков в обход прорвалась в Ажинов, хотя сам бой продолжался до 17 часов.

Тяжелые гусеницы танков и колеса БТРов давили расчеты артиллерийских орудий, минометные батареи и бойцов-кавалеристов, находящихся в окопах. По данным книги «В боях за Дон», в окопах и траншеях хутора Ажинов лежит 71 боец 110-й ОККД.

Но знамена дивизии не попали в руки врага. Вместе со штабными документами их удалось вывезти из окружения. Это позволило сохранившимся полкам кавдивизии, включенным в другие части и соединения, воевать под своими знаменами на Северном Кавказе.

Память о погибших в годы Великой Отечественной войны земляках никогда не оставляла жителей республики. Уже с 1967 года (правда, нерегулярно) стали совершаться поездки и мотопоходы по местам боевой славы, в которых участвовали ветераны и молодежь. Эти поездки организовывались Советом Министров КАССР и Советом ветеранов.

Алексей Иванович Иванов

После одной из таких поездок, проходившей по местам боев 110-й ОККД в 1988 году, у журналиста и кинооператора Калмыцкого телевидения Алексея Иванова, посетившего хутор Ажинов и беседовавшего с местными жителями, появилась вполне естественная и достойная идея – увековечить память погибших воинов 110-й ОККД, похоронив их в одном месте, на котором поставить мемориал или памятную стелу. В Ажинове уже имелся памятник трем погибшим кавалеристам калмыцкой дивизии, личности которых были установлены, стоящий напротив здания сельского совета, рядом с мемориальной доской в честь хуторян-ажиновцев, сложивших головы в ту войну. Но сколько останков калмыцких бойцов лежало в ажиновской земле, и в каких местах они находились, наверняка не знал никто. Цифры, приводившиеся в различных источниках, варьировали от 71 солдата до 500.

А. Иванову удалось найти старожила, очевидца трагических событий 42-го года, Алексея Афанасьевича Колесникова, который поведал пытливому журналисту много интересного. В июле 1942 года он был 15-летним мальчишкой, но отлично запомнил многие подробности боя за Ажинов, и в особенности события 26 июля. Линия обороны советских солдат проходила рядом с домом, в котором проживала семья Колесниковых. В этом окопе располагалась пулеметная точка. Алексей Афанасьевич рассказал, что прорвавшиеся со стороны степи немецкие танки давили людей прямо в окопе и за его пределами. Когда неравный бой закончился, а улицы хутора были сплошь усеяны телами убитых, местные жители, среди которых был и сам Колесников, под присмотром немцев стали стаскивать мертвые тела и сбрасывать их на дно траншеи. Подававших признаки жизни красноармейцев фашисты добивали выстрелами в голову. Одному парню-калмыку выстрелили в затылок прямо на бруствере окопа. Немцы запретили брать у погибших документы и солдатские медальоны. Всего, по словам Алексея Афанасьевича, в окопе захоронено не менее 27 солдат-калмыков.

После войны Алексей Колесников поставил на этом месте самодельную красную звезду и обнес ее оградкой. Всю остальную жизнь Колесников стерег и оберегал святое для него погребение в надежде, что когда-нибудь придут люди – земляки погибших, чтобы по-человечески похоронить тех, прах которых лежал в этой, обильно политой кровью, земле.

Кроме того, он рассказал Алексею Иванову, что участвовал в захоронении еще одной группы погибших солдат 110-й кавдивизии (примерно 37–40 трупов), но указать точное место не смог: человеческая память – инструмент несовершенный.

Нашлось еще несколько свидетелей, рассказавших о расстрелах калмыцких солдат (по 2–3 человека), но конкретизировать места захоронений не могли: слишком много времени прошло с тех пор.

Вернувшись в Элисту, Алексей Иванов, человек настойчивый и целеустремленный, начал осуществлять свою идею. Больше года ушло на переписку с различными инстанциями: Архивом Вооруженных Сил СССР (г. Подольск, Московская область), Институтом судебной криминалистики (г. Ростов-на-Дону), Багаевским районным военкоматом. Энтузиасту-одиночке пришлось столкнуться лоб в лоб с железобетонным советским бюрократизмом. Ему вежливо отвечали, но это были либо формальные ответы, либо откровенные отписки.

Архив Вооруженных Сил любезно докладывал, что не располагает точными данными о количественном составе потерь, тем паче списочным составом погибших солдат 110-й ОККД, воевавших на участке фронта между станицами Багаевская и Семикаракорская.

Институт судебной криминалистики сообщал любопытствующему гражданину, что эксгумации трупов производятся только при возбуждении уголовных дел правоохранительными органами. Здесь был элемент лукавства: речь не шла о возбуждении уголовного дела; это вопрос общегражданского значения, и принять решение о вскрытии беспорядочных и безымянных погребений солдат, погибших в годы Великой Отечественной войны, для перезахоронения и установки памятника мог орган исполнительной власти Ростовской области.

Багаевский районный военный комиссар в ответе от 3 января 1989 года информировал, что считает «…перезахоронение воинов из братской могилы в хуторе Ажинов или эксгумацию могилы с целью поиска каких-либо сведений нецелесообразным…»

Но упорный Иванов бил в одну точку, справедливо полагая, что капля воды камень точит. В апреле 1990 года официальные власти Багаевского района Ростовской области, наконец, дали согласие на проведение раскопок безымянных братских могил в хуторе Ажинов для перезахоронения и установки мемориала.

Получив «добро», А. Иванов вышел на Республиканский Совет ветеранов войны, труда, Вооруженных сил и органов внутренних дел КАССР, председателем которого был Илья Евгеньевич Намсинов (личность в республике авторитетная), в прошлом работавший на высоких постах в советских и партийных органах. И. Е. Намсинов согласовал с Советом Министров Калмыкии детали будущего проекта. Результатом явилось решение Совмина об утверждении состава инициативной группы по созданию памятника воинам 110-й ОККД, погибшим на донской земле.

Руководителем группы был назначен Алексей Акимович Сальков, представитель Совета ветеранов республики (общее руководство проектом, координация действий с Совмином и Советом ветеранов). В составе группы были: Максим Габунович Джунгуров, член Совета ветеранов (официальные переговоры с представителями Ростовской области, сбор средств на памятник, решение оперативных вопросов), архитектор Геннадий Аслинович Джальчинов (изготовление эскиза и макета памятника), археолог Евгений Васильевич Цуцкин (составление сметы расходов на раскопки, подготовка поисковой археологической экспедиции), председатель Калмыцкого отделения Всесоюзного общества охраны памятников Лидия Батаевна Зулаева.

Идея А. Иванова постепенно теряла смутные очертания и приобретала все более определенные и четкие контуры. Совмин Калмыкии выделил денежные средства в сумме 30 тысяч рублей на изыскательные работы и строительство мемориала – деньги по тем временам немалые, но все же явно недостаточные для финансирования всего комплекса мероприятий. Кроме того, в банке был открыт специальный счет, на который поступали пожертвования от частных лиц, предприятий и общественных организаций.

А. А. Сальков и М. Г. Джунгуров побывали в хуторе Ажинов, где встречались как с представителями властей, так и с местными жителями. Было выбрано место для будущего мемориала.

В 1990 и в 1991 годах Иванов провел на Калмыцком телевидении две передачи. Первая была посвящена этапу сбора документов о местах гибели воинов 110-й ОКВД, в ней приводились свидетельские показания хуторян-ажиновцев. Во второй – с телезрителями встречались участники инициативной группы, рассказавшие о проделанной работе и ближайших планах на будущее.

Затем была выбрана строительная организация, с которой заключили договор на возведение памятника. Строители тут же приступили к работам.

В это время Е. Цуцкин, заведующий сектором археологии института общественных наук КАССР, определил состав археологической экспедиции, которой предстояло выехать на раскопки в хутор Ажинов. В состав вошли:

1. Цуцкин Е. В. – начальник экспедиции;

2. Соспинов А. Н. – заместитель начальника экспедиции, на него были возложены все административно-хозяйственные вопросы;

3. Дорджиева Г. Б. – сотрудник института, специалист по консервации вещественного материала;

4. Бедляев Ц. Б.;

5. Серебряков С. Ф.;

6. Арапов С. В.;

7. Саральдинов С. В., сотрудники института, археологи.

В состав экспедиции обязательно должен был быть включен судебно-медицинский эксперт, знакомый с основами антропологии, для решения сугубо специфических вопросов. Сначала планировалось пригласить московского именитого эксперта, но столичный спец запросил такую зубодробительную сумму в качестве гонорара, что от его услуг пришлось сразу же отказаться, иначе бюджет проекта был бы безнадежно подорван. Сейчас я думаю, что он назвал вполне нормальную цену, соответствующую реальной стоимости экспертизы. Но когда у нас платили по труду, да и собранных денег было явно маловато.

Руководители археологической экспедиции Евгений Васильевич Цуцкин (справа) и его заместитель Александр Наминович Соспинов

23 сентября 1991 года Е. Цуцкин, каким-то образом узнавший обо мне, лично приехал в Бюро судебно-медицинской экспертизы и изложил суть дела. Вопроса, соглашаться или нет, у меня не возникало. Не очень люблю (вернее, очень не люблю) напыщенность и дешевую патетику, но мне – уроженцу республики – это предложение показалось почетным и ответственным (делом чести, если выражаться высоким штилем). Не говорю уже о чисто профессиональном интересе.

Но необходимо было утрясти кое-какие формальности. Иван Максимович Кирюхин не возражал против поездки, но отправить меня в командировку за пределы республики, к тому же по делу, формально не связанному с моими прямыми обязанностями, не имел права. Тогда Цуцкин составил письмо на имя министра здравоохранения Калмыкии А. Б. Эрендженова с просьбой откомандировать судебно-медицинского эксперта Республиканского Бюро СМЭ Гринькова И. Н. для участия в археологической экспедиции в Ростовской области. Александр Бульчаевич, как мне показалось, был слегка польщен тем обстоятельством, что врача из возглавляемого им министерства приглашают для участия в столь общественно значимом мероприятии, и тут же подписал приказ о моей командировке с 28 сентября по 4 октября.

Моя работа в последующем состояла из двух этапов. С 28 сентября по 4 октября (период командировки) я отрабатывал «материал» в «полевых» условиях, непосредственно в хуторе Ажинов. Те объекты, которые требовали более тщательного исследования в лаборатории, были отобраны, промаркированы, упакованы и доставлены в Элисту. Две недели (по вечерам и в выходные дни) я микроскопировал костные останки, реконструировал раздробленные и раздавленные черепа, проводил векторно-графический анализ, фотографировал наиболее информативные следы травм (в частности, пулевые отверстия), после чего сел за распечатку отчета, который занял более 25 машинописных листов. Забегая вперед, должен сказать, что, когда работа была завершена, отчет с фотографиями, схемами и промаркированные костные останки, уложенные в ящики и картонные коробки, были переданы по описи Евгению Цуцкину…

Когда 27 сентября 1991 года на экспедиционном «уазике» я прибыл в Ажинов (350 километров от Элисты), раскопки уже шли полным ходом. Окоп, располагавшийся неподалеку от дома А. Колесникова, был разрыт почти на всю глубину; на дне его проступали человеческие скелеты и детали амуниции (металлические и кожаные предметы), с которых археологи осторожно, слой за слоем, сантиметр за сантиметром, с помощью кисточек и других специальных инструментов снимали напластования грунта, стараясь не повредить любую мелочь, будь то костные останки или вещевые находки, сохраняя топографию (расположение) обнаруженных объектов. Каждый этап фиксировался графически на схемах и рисунках, снимался на фото. Буквальное следование канонической археологической методике позволяло не только максимально выявить и сохранить материал, но при известных условиях попытаться восстановить событийный ряд захоронения.

Стояла пора чудесного «бабьего» лета, когда солнце ощутимо припекало, в неподвижном, как бы расплавленном воздухе серебристо поблескивали тонкие нити паутины. Молодые ребята-археологи Сергей Серебряков, Церен Бедляев, Сергей Арапов и Санал Саральдинов по причине жары работали с обнаженными торсами или в майках; Галина Дорджиева, напротив, оберегая лицо от солнца, плотно обмотала его платком, оставив лишь прорези для глаз. Евгений Цуцкин, со своей роскошной бородой и гривой спутанных волос напоминавший то ли православного батюшку в мирском одеянии, то ли хиппующего Аллена Гинзберга, зорко наблюдал за процессом раскопок, внося по ходу необходимые коррективы. Здесь же находился вездесущий Алексей Иванов с видеокамерой в руках, снимавший хронику для истории. Но он не чурался и «черной» работы, лично принимал участие в зачистке окопа. За ним как тень следовал его помощник и фотограф Иван Хоречко. Всю эту живописную группу плотно окружала толпа ажиновских мальчишек, сбежавшихся, казалось, со всего хутора. Это были самые заинтересованные и благодарные зрители.

Поисковая группа на дне расчищенного окопа

Но эти же зрители и создавали дополнительные хлопоты по сбережению находок; каждый норовил оставить себе на память что-нибудь из «трофеев», находящихся в траншее (все, кто был мальчишками, прекрасно понимают мотивы этих ребят). Хитроумный Цуцкин нашел выход из положения. С помощью директора школы он провел торжественно обставленную встречу со школьниками, перед которыми выступили все члены группы, объяснили ребятам цель и задачи раскопок, рассказали об истории дивизии, защищавшей их хутор от захватчиков, о самом бое, показали наиболее ценные находки. Напоследок Цуцкин лично провел каждого ученика по дну окопа (осторожно, дабы не повредить скелеты и различные предметы). Таким образом, было «убито два зайца»: прекратилось мелкое незлонамеренное «мародерство», а ребята превратились в самых бдительных охранников; удалось совместить воспитательно-патриотический элемент работы (как ни пытаешься, а избежать известных штампов не удается) с удовлетворением обыкновенного детского любопытства.

Раскопки находились на такой стадии, что со следующего дня предстояло поэтапное извлечение останков из окопа. Следовательно, назавтра я мог приступать к своей части исследования. К концу рабочего дня окоп герметично укрывался полиэтиленовой пленкой на случай неожиданного дождя и от посягательств собак и кошек, а в начальном периоде – и от «набегов» юных хуторян.

У здания сельсовета строители уже закончили заливку фундамента мемориала и сооружение нижних ступеней постамента; были готовы и бетонные ямы, в которые по проекту должна быть установлена стела.

Меня поселили в жилом домике, где были размещены члены экспедиции, в комнату с Е. Цуцкиным и А. Ивановым. Включать телевизор не было никакого резона. Как правило, программы не отличались разнообразием; расхристанные ведущие, кривляясь и гримасничая, что по новой эстетике ТВ якобы выражало высшую степень раскрепощенности и «продвинутости», бойко тараторили на чудовищном «новорусском» слогане, от чего хотелось тихо заплакать, пойти в церковь и поставить скорбную свечку за упокой души когда-то Великого и Могучего…

Во многом благодаря этой проповедуемой «эстетике» речь современной молодежи превратилась в нечто монотонно-убогое, густо перемежаемое «бля» и «блин». Оторванные от хороших книг, воспитанные на видеопродукции весьма сомнительного качества, образчиках «нового телевидения» и жаргоне подворотен, эти бедные ребята при потугах связно выразить словами какую-нибудь элементарную мысль внушают искреннюю жалость.

Гораздо интереснее было слушать своих собеседников, людей интеллектуальных и по-настоящему культурных. У Иванова, хотя он и пытался казаться сдержанным, спокойным и даже ироничным, глаза горели под стеклами очков: его мечта претворялась в жизнь. Цуцкин рассказывал о раскопках скифских и сарматских курганов. У меня самого в загашнике тоже имелась случайная эпизодическая «археологическая» история.

Однажды, дежуря в составе оперативно-следственной группы, мы получили сигнал, что на вершине холма за зданием детской республиканской больницы «юные красные следопыты» обнаружили выступающий из земли череп. Тут же следователь прокуратуры, эксперт-криминалист МВД, судебный медик и оперативный работник выехали на место обнаружения потенциального трупа. Время было ночное, и когда мы прибыли на место, то увидели следующую картину: при свете фар от двух автомашин «мелкачи» – то есть привлеченные за мелкое хулиганство – из КПЗ (ныне это почтенное заведение именуется ИВС – изолятор временного содержания) с необъяснимым рвением вгрызались лопатами в твердую землю, круша при этом ребра скелета и находящуюся рядом керамическую посуду, а прокурор города Юрий Бирюков костерил их страшными словами за излишнее усердие.

Представленные на экспертизу кости были очень сухие, шероховатые и ломкие, с наличием множественных мелких и более глубоких продольных трещин, достигающих костномозгового канала. Швы свода черепа не были заращены, так что кости головы легко отделялись по ходу швов от длительного нахождения в земле. Состояние костей давало основание думать об их древнем происхождении. Лицевой скелет был разрушен, так же как и ребра, некоторые позвонки и кости таза, на отдельных костях конечностей имелись свежие линейные разрубы – результат действия лопат в похмельных руках «мелкачей». Скелет принадлежал хрупкому молодому мужчине 18–25 лет, ростом 161–163 см. Вопрос о его расовой принадлежности «повис в воздухе». Прижизненных повреждений, которые могли быть причиной смерти, выявлено не было. В пользу древнего характера захоронения свидельствовали черепки от посуды, кости ритуального жертвенного животного – барана – в полном комплекте и костяная пластинка от колчана для стрел. После относительно успешных попыток восстановить посуду удалось выяснить, что это были два кувшина, в одном из которых мог находиться какой-то напиток (вода, вино, молоко), в другом – баранья похлебка (среди осколков керамики торчала высохшая обрубленная баранья кость).