Текст книги "Камерные гарики"

* * *

Я понял это на этапах

среди отбросов, сора, шлаков:

беды и боли горький запах

везде и всюду одинаков.

* * *

Снова путь и железная музыка

многорельсовых струн перегона,

и глаза у меня – как у узника,

что глядит за решетку вагона.

* * *

И тюрьмы, и тюрьмы – одна за другой,

и в каждой – приют и прием,

и крутится-вертится шар голубой,

и тюрьмы, как язвы, на нем.

* * *

Веди меня, душевная сноровка,

гори, моя тюремная звезда,

от Бога мне дана командировка,

я видеть и понять пришел сюда.

* * *

Я взвесил пристально и строго

моей души материал:

Господь мне дал довольно много,

но часть я честно растерял,

а часть усохла в небрежении,

о чем я несколько грущу

и в добродетельном служении

остатки по ветру пущу.

Минуют сроки заточения,

свобода поезд мне подкатит,

и я скажу: «Мое почтение!» —

входя в пивную на закате.

Подкинь, Господь, стакан и вилку

и хоть пошли опять в тюрьму,

но тяжелее, чем бутылку,

отныне я не подниму.

* * *

Загорск – Волоколамск – Ржев – Калуга —

Рязань – Челябинск – Красноярск

* * *

79 – 80 гг.

* * *

В лагере я стихов не писал, там я писал прозу.

СИБИРСКИЙ ДНЕВНИК

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Судьбы моей причудливое устье

внезапно пролегло через тюрьму

в глухое, как Герасим, захолустье,

где я благополучен, как Муму.

* * *

Все это кончилось, ушло,

исчезло, кануло и сплыло,

а было так нехорошо,

что хорошо, что это было.

* * *

Живя одиноко, как мудрости зуб,

вкушаю покоя отраду:

лавровый венок я отправил на суп,

терновый – расплел на ограду.

* * *

Приемлю тяготы скитаний,

ничуть не плачась и не ноя,

но рад, что в чашу испытаний

теперь могу подлить спиртное.

* * *

Все смоет дождь. Огонь очистит.

Покроет снег. Сметут ветра.

И сотни тысяч новых истин

на месте умерших вчера

взойдут надменно.

* * *

С тех пор как я к земле приник,

я не чешу перстом в затылке,

я из дерьма сложил парник,

чтоб огурец иметь к бутылке.

* * *

Живу, напевая чуть слышно,

беспечен, как зяблик на ветке,

расшиты богато и пышно

мои рукава от жилетки.

* * *

Навряд ли кто помочь друг другу может,

мы так разобщены на самом деле,

что даже те, кто делит с нами ложе,

совсем не часто жизни с нами делят.

* * *

Я – ссыльный, пария, плебей,

изгой, затравлен и опаслив,

и не пойму я, хоть убей,

какого хера я так счастлив.

* * *

Я странствовал, гостил в тюрьме, любил,

пил воздух, как вино,

и пил вино, как воздух,

познал азарт и риск, богат недолго был

и вновь бездонно пуст.

Как небо в звездах.

* * *

Я клянусь всей горечью и сладостью

бытия прекрасного и сложного,

что всегда с готовностью и радостью

отзовусь на голос невозможного.

* * *

Не соблазняясь жирным кусом,

любым распахнут заблуждениям,

в несчастья дни я жил со вкусом,

а в дни покоя – с наслаждением.

* * *

Что ни день – обнажившись по пояс,

я тружусь в огороде жестоко,

а жена, за мой дух беспокоясь,

мне читает из раннего Блока.

* * *

Я снизил бытие свое до быта,

я весь теперь в земной моей судьбе,

и прошлое настолько мной забыто,

что крылья раздражают при ходьбе.

* * *

Я, по счастью, родился таким,

и устройство мое – дефективно:

мне забавно, где страшно другим,

и смешно даже то, что противно.

* * *

Мне очень крепко повезло:

в любой тюрьме, куда ни деньте,

мое пустое ремесло

нужды не знает в инструменте.

* * *

Мне кажется, она уже близка —

расплата для застрявших здесь, как дома:

всех мучает неясности тоска,

а ясность не бывает без погрома.

* * *

Когда в душе тревога, даже стены,

в которых ты укрылся осторожно,

становятся пластинами антенны,

сигналящей, что все кругом тревожно.

* * *

Настолько я из разных лоскутков

пошит нехорошо и окаянно,

что несколько душевных закутков

другим противоречат постоянно.

* * *

Откуда ты, вечерняя тоска?

Совсем еще не так уже я стар.

Но в скрежете гармонию искал

и сам себя с собой мирить устал.

* * *

Я вернулся другим – это знает жена,

что-то прочно во мне заторможено,

часть былого меня тем огнем сожжена,

часть другая – тем льдом обморожена.

* * *

Порядка мы жаждем!

Как формы для теста.

И скоро мясной мускулистый мессия

для миссии этой заступит на место,

и снова, как встарь, присмиреет Россия.

* * *

Меня растащат на цитаты

без никакой малейшей ссылки,

поскольку автор, жид пархатый,

давно забыт в сибирской ссылке.

* * *

Когда уходил я, приятель по нарам,

угрюмый охотник, таежный медведь:

– Послушай, – сказал мне, —

сидел ты не даром,

не так одиноко мне было сидеть.

* * *

Всех, кто встретился мне на этапах

(были всякие – чаще с надломом),

отличал специфический запах —

дух тюрьмы, становящейся домом.

* * *

На солнце снег лучится голубой,

и странно растревожен сонный разум,

я словно виноват перед тобой,

я словно, красота, тебе обязан.

* * *

Кочевник я. Про все, что вижу,

незамедлительно пою,

и даже говный прах не ниже

высоких прав на песнь мою.

* * *

Когда я буду немощным и хворым,

то смерть мою хотел бы встретить я

с друзьями – за вином и разговором

о бренности мирского бытия.

* * *

Мы бы не писали и не пели,

все бы только ржало и мычало,

если бы Россия с колыбели

будущие песни различала.

* * *

Случайно мне вдруг попадается слово,

другими внезапными вдруг обрастает,

оно – только семя, кристаллик, основа,

а стих загустеет – оно в нем растает.

* * *

Ночью мне приснился стук в окошко.

Быстрым был короткий мой прыжок.

Это банку лапой сбила кошка.

Слава Богу – рукопись не сжег.

* * *

Мне не жаль моих азартных дней,

ибо жизнь полна противоречий:

чем она разумней, тем бедней,

чем она опасней, тем беспечней.

* * *

Есть время жечь огонь и сталь ковать,

есть время пить вино и мять кровать;

есть время (не ума толчок, а сердца)

поры перекурить и осмотреться.

* * *

По здравому, трезвому, злому суждению

Творец навсегда завещал молчаливо

бессилие – мудрости,

страсть – заблуждению

и вечную смену прилива-отлива.

* * *

Мир так непостоянен, сложен так

и столько лицедействует обычно,

что может лишь подлец или дурак

о чем-нибудь судить категорично.

* * *

О девке, встреченной однажды,

подумал я со счастьем жажды.

Спадут ветра и холода —

опять подумаю тогда.

* * *

Что мне в раю гулянье с арфой

и в сонме праведников членство,

когда сегодня с юной Марфой

вкушу я райское блаженство?

* * *

Ко мне порой заходит собеседник,

неся своих забот нехитрый ворох,

бутылка – переводчик и посредник

в таких разноязыких разговорах.

* * *

Брожу вдоль древнего тумана,

откуда ветвь людская вышла;

в нас есть и Бог, и обезьяна;

в коктейле этом – тайны вишня.

* * *

Может быть, разумней воздержаться,

мысленно затрагивая небо?

Бог на нас не может обижаться,

ибо Он тогда бы Богом не был.

* * *

От бессилия и бесправия,

от изжоги душевной путаницы

со штанов моего благонравия

постепенно слетают пуговицы.

* * *

Как лютой крепости пример,

моей душою озабочен,

мне друг прислал моржовый хер,

чтоб я был тверд и столь же прочен.

* * *

Мы чужие здесь. Нас лишь терпят.

А мерзавец, подлец, дурак

и слепые, что вертят вертел, —

плоть от плоти свои. Как рак.

* * *

Нынче это глупость или ложь —

верить в просвещение, по-моему,

ибо что в помои ни вольешь —

теми же становится помоями.

* * *

Предаваясь пиршественным возгласам,

на каком-то начальном стакане

вдруг посмотришь,

кем стали мы с возрастом,

и слова застревают в гортани.

* * *

Завари позабористей чай,

и давай себе душу погреем;

это годы приносят печаль,

или мы от печали стареем?

* * *

Когда сорвет беда нам дверь с петель

и новое завертит нас ненастье,

то мусор мелочей сметет метель,

а целое запомнится как счастье.

* * *

Отъявленный, заядлый и отпетый,

без компаса, руля и якорей

прожил я жизнь, а памятником ей

останется дымок от сигареты.

* * *

Один я. Задернуты шторы.

А рядом, в немой укоризне,

бесплотный тот образ, который

хотел я сыграть в этой жизни.

* * *

Даже в тесных объятьях земли

буду я улыбаться, что где-то

бесконвойные шутки мои

каплют искорки вольного света.

* * *

Вечно и везде – за справедливость

длится непрерывное сражение;

в том, что ничего не изменилось, —

главное, быть может, достижение.

* * *

За периодом хмеля и пафоса,

после взрыва восторга и резвости

неминуема долгая пауза —

время скепсиса, горечи, трезвости.

* * *

Здесь – реликвии. Это святыни.

Посмотрите, почтенные гости.

Гости смотрят глазами пустыми,

видят тряпки, обломки и кости.

* * *

Огонь и случай разбазарили

все, чем надменно я владел,

зато в коротком этом зареве

я лица близких разглядел.

* * *

Спасибо организму, корпус верный

устойчив оказался на плаву,

но все-таки я стал настолько нервный,

что вряд ли свою смерть переживу.

* * *

Мы многих в нашей жизни убиваем —

незримо, мимоходом, деловито;

с родителей мы только начинаем,

казня их простодушно и открыто.

* * *

Всему ища вину вовне,

я злился так, что лез из кожи,

а что вина всегда во мне,

я догадался много позже.

* * *

Порой оглянешься в испуге,

бег суеты притормозя:

где ваши талии, подруги?

Где наша пламенность, друзья?

* * *

Сегодня дышат легче всех

лишь волк да таракан,

а нам остались книги, смех,

терпенье и стакан.

* * *

Плоды тысячелетнего витийства

создали и залог, и перспективы

того, что в оправдание убийства

всегда найдутся веские мотивы.

* * *

Хоть я живу невозмутимо,

но от проглоченных обид

неясно где, но ощутимо

живот души моей болит.

* * *

Грусть подави и судьбу не гневи

глупой тоской пустяковой;

раны и шрамы от прежней любви —

лучшая почва для новой.

* * *

Целый день читаю я сегодня,

куча дел забыта и заброшена,

в нашей уцененной преисподней

райское блаженство очень дешево.

* * *

Потоком талых вод омыв могилы,

весна еще азартней потекла,

впитавши нерастраченные силы

погибших до пришествия тепла.

* * *

Когда по голым душам свищет хлыст

обмана, унижений и растления,

то жизнь сама в себе имеет смысл:

бессмысленного, но сопротивления.

* * *

Этот образ – чужой, но прокрался не зря

в заготовки моих заповедных стихов,

ибо в лагере впрямь себя чувствовал я,

как живая лиса в магазине мехов.

* * *

Я уже неоднократно замечал

(и не только под влиянием напитков),

что свою по жизни прибыль получал

как отчетливое следствие убытков.

* * *

Душа не в теле обитает,

и это скоро обнаружат;

она вокруг него витает

и с ним то ссорится, то дружит.

* * *

Листая лагерей грядущий атлас,

смотря о нас кино грядущих лет,

пришедшие вослед пускай простят нас,

поскольку, что поймут – надежды нет.

* * *

Мы сами созидаем и творим

и счастье, и нелепость, и засранство,

за что потом судьбу благодарим

и с жалобами тычемся в пространство.

* * *

Когда, отказаться не вправе,

мы тонем в друзьях и приятелях,

я горестно думаю: Авель

задушен был в братских объятиях.

* * *

За годом год я освещу

свой быт со всех сторон,

и только жаль, что пропущу

толкучку похорон.

* * *

Все говорят, что в это лето

продукты в лавках вновь появятся,

но так никто не верит в это,

что даже в лете сомневаются.

* * *

И мучит блудных сыновей

их исподлобья взгляд обратный:

трава могил, дома друзей

и общий фон, уже невнятный.

* * *

Из тупика в тупик мечась,

глядишь – и стали стариками;

светла в минувшем только часть —

дорога между тупиками.

* * *

Бог молчит совсем не из коварства,

просто у него своя забота:

имя его треплется так часто,

что его замучила икота.

* * *

Летит по жизни оголтело,

бредет по грязи не спеша

мое сентябрьское тело,

моя апрельская душа.

* * *

Чем пошлей, глупей и примитивней

фильмы о красивости страданий,

тем я плачу гуще и активней

и безмерно счастлив от рыданий.

* * *

В чистилище – дымно, и вобла, и пена;

чистилище – вроде пивной;

душа, закурив, исцеляет степенно

похмелье от жизни земной.

* * *

Тоска и лень пришли опять

и курят мой табак уныло;

когда б я мог себя понять,

то и простить бы легче было.

* * *

Жизни плотоядное соцветие,

быта повседневная рутина,

склеив и грехи, и добродетели,

держат нас, как муху – паутина.

* * *

Земля весной сыра и сиротлива,

но вскоре, чуть закутавшись в туман,

открыто и безгрешно-похотливо

томится в ожидании семян.

* * *

Ничтожно мелкое роение

надежд, мыслишек, опасений —

меняет наше настроение

сильней вселенских потрясений.

* * *

Не знаю, кто диктует жизнь мою —

крылат он или мелкий бес хромой,

но почерк непрестанно узнаю —

корявый и беспутный, лично мой.

* * *

Сытным хлебом и зрелищем дивным

недовольна широкая масса.

Ибо живы не хлебом единым!

А хотим еще водки и мяса.

* * *

Навряд ли наука найдет это место,

и чудом останется чудо.

Откуда берутся стихи – неизвестно.

А искры из камня – откуда?

* * *

Душа лишается невинности

гораздо ранее, чем тело;

во всех оплошностях наивности —

она сама того хотела.

* * *

Прихоти, чудачества, капризы —

это честь ума не умаляет,

это для самой себя сюрпризы

грустная душа изготовляет.

* * *

Я ведал много наслаждений,

высоких столь же, сколь и низких,

и сладострастье сновидений —

не из последних в этом списке.

* * *

По капелькам, кусочкам и крупицам

весь век мы жадно ловим до кончины

осколки той блаженности, что снится,

когда во сне ликуешь без причины.

* * *

Средь шумной жизненной пустыни,

где страсть, и гонор, и борение,

во мне достаточно гордыни,

чтобы выдерживать смирение.

* * *

А жизнь летит, и жить охота,

и слепо мечутся сердца

меж оптимизмом идиота

и пессимизмом мудреца.

* * *

Раскрылась доселе закрытая дверь,

напиток познания сладок,

небесная высь – не девица теперь,

и больше в ней стало загадок.

* * *

Почти старик, я робко собираюсь

кому-нибудь печаль открыть свою,

что взрослым я всего лишь притворяюсь

и очень от притворства устаю.

* * *

Друзья мои живость утратили,

угрюмыми ходят и лысыми,

хоть климат наш так замечателен,

что мыши становятся крысами.

* * *

Серость побеждает незаметно,

ибо до поры ютится к стенкам,

а при этом гибко разноцветна

и многообразна по оттенкам.

* * *

Что ни год, без ошибок и промаха

в точный срок зацветает черемуха,

и царит оживленье в природе,

и друзья невозвратно уходят.

* * *

На свете есть таинственная власть,

ее дела кромешны и сугубы,

и в мистику никак нельзя не впасть,

когда болят искусственные зубы.

* * *

Духом прям и ликом симпатичен,

очень я властям своим не нравлюсь,

ибо от горбатого отличен

тем, что и в могиле не исправлюсь.

* * *

Нет, будни мои вовсе не унылы,

и жизнь моя, терпимая вполне,

причудлива, как сон слепой кобылы

о солнце, о траве, о табуне.

* * *

Сладок сахар, и соль солона,

пью, как пил, и живу не напрасно,

есть идеи, желанна жена,

и безумное время прекрасно.

* * *

Когда в душе царит разруха —

не огорчайся, выжди срок:

бывает время линьки духа,

его мужания залог.

* * *

Впечатывая в жизнь свои следы,

не жалуйся, что слишком это сложно;

не будь сопротивления среды —

движенье б оказалось невозможно.

* * *

За веком век уходит в никуда,

а глупости и бреду нет конца;

боюсь, что наша главная беда —

иллюзия разумности Творца.

* * *

Вчера я жизнь свою перебирал,

стихов лаская ветхие листки,

зола и стружки – мой материал,

а петь мечтал – росу и лепестки.

* * *

К приятелю, как ангел-утешитель,

иду залить огонь его тоски,

а в сумке у меня – огнетушитель

и курицы вчерашние куски.

* * *

Бездарный в акте обладания

так мучим жаждой наслаждений,

что утолят его страдания

лишь факты новых овладений.

* * *

Огонь печи, покой и тишина.

Грядущее и зыбко, и тревожно.

А жизнь, хотя надежд и лишена,

однако же совсем не безнадежна.

* * *

Я часто вижу жизнь как сцену,

где в одиночку и гуртом

всю жизнь мы складываем стену,

к которой ставят нас потом.

* * *

Блаженны, кто жизнь принимает всерьез,

надеются, верят, стремятся,

куда-то спешат и в жару, и в мороз,

и сны им свирепые снятся.

* * *

С возрастом отчетливы и странны

мысли о сложившейся судьбе:

все ловушки, ямы и канканы —

только сам устраивал себе.

* * *

Зря ты, Циля, нос повесила:

если в Хайфу нет такси,

нам опять живется весело

и вольготно на Руси.

* * *

Когда я оглохну, когда слепота

запрет меня в комнатный ящик,

на ощупь тогда бытия лепота

мне явится в пальцах дрожащих.

* * *

Ты со стихов иметь барыш,

душа корыстная, хотела?

И он явился: ты паришь,

а снег в Сибири топчет тело.

* * *

Слаб и грешен, я такой,

утешаюсь каламбуром,

нету мысли под рукой —

не гнушаюсь калом бурым.

* * *

Моим стихам придет черед,

когда зима узду ослабит,

их переписчик переврет

и декламатор испохабит.

* * *

Я тогу – на комбинезон

сменил, как некогда Овидий

(он также Публий и Назон),

что сослан был и жил в обиде,

весь день плюя за горизонт,

и умер, съев несвежих мидий.

* * *

То ли такова их душ игра,

то ли в этом видя к цели средство,

очень любят пыток мастера

с жертвой похотливое кокетство.

* * *

Приятно думать мне в Сибири,

что жребий мой совсем не нов,

что я на вечном русском пире

меж лучших – съеденных – сынов.

* * *

Мне, судя по всему, иным не стать,

меня тюрьма ничуть не изменила,

люблю свою судьбу пощекотать,

и, кажется, ей тоже это мило.

* * *

Боюсь, что жар и горечь судеб наших

покажется грядущим поколеньям

разнежившейся рыхлой простоквашей,

политой переслащенным вареньем.

* * *

И мысли, и дыхание, и тело,

и дух, в котором живости не стало, —

настолько все во мне отяжелело,

что только не хватает пьедестала.

* * *

В любви к России – стержень и основа

души, сносящей боль и унижение;

помимо притяжения земного,

тюремное бывает притяжение.

* * *

За года, что ничуть я не числю утратой,

за кромешного рабства глухие года

столько русской земли

накопал я лопатой,

что частицу души в ней зарыл навсегда.

* * *

Есть жуткий сон: чудовище безлико,

но всюду шарят щупальца его,

а ты не слышишь собственного крика,

и близкие не видят ничего.

* * *

Сибирь. Ночная сигарета.

О стекла снег шуршит сухой,

и нет стыда, и нет секрета

в тоске невольничьей глухой.

* * *

Я пил нектар со всех растений,

что на пути своем встречал;

гербарий их засохших теней

теперь листаю по ночам.

* * *

Как дорожная мысль о ночлеге,

как виденье пустыни – вода,

нас тревожит мечта о побеге

и тоска от незнанья – куда.

* * *

Был ребенок – пеленки мочил я, как мог;

повзрослев, подмочил репутацию;

а года протекли, и мой порох намок —

плачу, глядя на юную грацию.

* * *

Как ты поешь! Как ты колышешь стан!

Как облик мне твой нравится фартовый!

И держишь микрофон ты, как банан,

уже к употреблению готовый.

* * *

Словить иностранца мечтает невеста,

надеясь побыть в заграничном кино

посредством заветного тайного места,

которое будет в Европу окно.

* * *

Мы всю жизнь в борьбе и укоризне

мечемся, ища благую весть;

хоть и мало надо нам от жизни,

но всегда чуть более, чем есть.

* * *

Где ты нынче? Жива? Умерла?

Ты была весела и добра.

И ничуть не ленилась для ближнего

из бельишка выпархивать нижнего.

* * *

В той мутной мерзости падения,

что я недавно испытал,

был острый привкус наслаждения,

как будто падая – взлетал.

* * *

Конечно, есть тоска собачья

в угрюмой тине наших дней,

но если б жизнь текла иначе,

своя тоска была бы в ней.

* * *

С людьми вполне живыми я живу,

но все, что в них духовно и подвижно,

похоже на случайную траву,

ломящуюся к свету сквозь булыжник.

* * *

Был юн – искал кого-нибудь,

чтоб душу отвести,

и часто я ходил взгрустнуть

к знакомым травести.

Теперь часы тоски пусты,

чисты и молчаливы,

а травести – давно толсты,

моральны и сварливы.

* * *

Чтобы прожить их снова так же,

я много дней вернуть хотел бы;

и те, что память сердца скажет,

и те, что помнит память тела.

* * *

Легко мне пить вино изгнания

среди сибирской голытьбы

от сладкой горечи сознания

своей свободы и судьбы.

* * *

Смеются гости весело и дружно,

побасенки щекочут их до слез;

а мне сейчас застолье это нужно,

как птице-воробью – туберкулез.

* * *

Назад обращенными взорами,

смотря через годы и двери,

я вижу победы, которыми

обрел только стыд и потери.

* * *

Взамен слепой, хмельной горячности,

взамен решительности дерзкой

приходит горечь трезвой зрячести

и рассудительности мерзкой.

* * *

Дьявол – не убогий совратитель,

стал он искушенней за века,

нынче гуманист он и мыслитель,

речь его светла и высока.

* * *

Снова жаждали забвенья

все, кому любви отраву

подносил гуляка Беня,

кличку Поц нося по праву.

* * *

К тебе, могильная трава,

приходят молча помолиться

к иным – законная вдова,

к иным – случайная вдовица.

Расти утешной.

* * *

Про все устами либерала

судя придирчиво и строго,

имел он ум, каких немало,

зато был трус, каких немного.

* * *

Чем русская история страшней,

тем шутки ее циников смешней.

* * *

Весь выходной в тени сарая

мы пьем и слушаем друг друга,

* * *

но глух дурак, с утра играя

в окне напротив бахи фуга.

* * *

Чем глубже вязнем мы в болото,

тем и готовней год за годом

для все равно куда полета

с любым заведомым исходом.

* * *

Не лейте на творог сметану,

оставьте заботы о мясе,

и рыбу не жарьте Натану,

который тоскует по Хасе.

* * *

Нам свойственно

наследственное свойство,

в котором – и судьбы обоснование:

накопленный веками дух изгойства

пронизывает плоть существования.

* * *

От жалоб, упреков и шума,

от вечной слезливой обиды —

нисколько не тянет Наума

уйти от хозяйственной Иды.

* * *

Живя среди рабочей братии,

ловлю себя на ощущении,

как душен климат демократии

в ее буквальном воплощении.

* * *

Червяк, по мнению улиток,

презренно суетен и прыток.

* * *

Его голове доставало ума,

чтоб мысли роились в ней роем,

но столько она извергала дерьма,

что стала болеть геморроем.

* * *

Нелепо ждать слепой удачи,

но сладко жить мечтой незрячей,

что случай – фокусник бродячий,

обид зачеркивая счет,

придет и жизнь переиначит,

и чудо в ней проистечет.

* * *

Пожизненно вкушать нам суждено

духовного питания диету,

хоть очень подозрительно оно

по запаху, по вкусу и по цвету.

* * *

Смешным, нелепым, бестолковым,

случайно, вскользь и ни к чему,

кому-то в жизнь явлюсь я словом,

и станет легче вдруг ему.

* * *

А странно, что в душе еще доныне

очерчивать никто пока не стал

* * *

подземные течения, пустыни,

болота и обвальные места.

* * *

Неправда, что смотрю на них порочно, —

без похоти смотрю и не блудливо,

меня волнует вид их так же точно,

как пахаря – невспаханная нива.

* * *

Вальяжности у сверстников моих,

солидности – в кошмарном избилии,

меж этих генералов пожилых

живу, как рядовой от инфантилии.

* * *

Всю жизнь я тайно клоунов любил,

и сам не стал шутом едва-едва,

и помню, как приятеля побил

за мерзкие о клоунах слова.

Теперь он физик.

* * *

С жаждой жить рожденные однажды,

мечемся по жизни мы усердно,

годы умаляют ярость жажды,

наш уход готовя милосердно.

* * *

Как бедняга глупо покалечен,

видно даже малому ребенку:

лучше, чтоб орлы клевали печень,

чем ослы проели селезенку.

* * *

Как поле жизни перейти,

свое мы мнение имеем:

тот змей, что Еву совратил,

он тоже был зеленым змеем.

* * *

Второпях, впопыхах, ненароком,

всюду всех заставая врасплох,

происходит у века под боком

пересменка российских эпох.

* * *

Вянут, вянут друзья и наперсницы,

и какой-нибудь бывшей вострушке

я скажу, отдышавшись от лестницы:

все, подружка, оставим ватрушки.

* * *

Я стал бы свежим, как пятак,

морщины вытеснив со лба,

когда бы в кровь не въелась так

опаска беглого раба.

* * *

Нас догола сперва раздели

и дали срок поголодать,

а после мы слегка поели

и вновь оделись. Благодать!

* * *

С годами заметней, слышней и упорней,

питаясь по древним духовным колодцам,

пускают побеги глубокие корни

корявой российской вражды

к инородцам.

* * *

В зеркало смотрясь, я не грущу,

гриму лет полезен полумрак,

тот, кого я в зеркале ищу,

жив еще и выпить не дурак.

* * *

Едкий дым истории угарен

авторам крутых экспериментов:

Бог ревнив, безжалостен, коварен

и терпеть не может конкурентов.

* * *

С родителями детям невтерпеж,

им сверстники нужны незамедлительно,

а старость – обожает молодежь,

ей кажется, что свежесть заразительна.

* * *

За правило я взял себе отныне

прохладу проявлять к дарам судьбы,

однако не хватает мне гордыни

есть медленно соленые грибы.

* * *

Неважно, что живу я в полудреме;

пустое, что усну в разгаре дня;

бессонно я всю жизнь стою на стреме,

чтоб век не подменил во мне меня.

* * *

Как только уйму свои сомнения,

сразу же осмелюсь я тогда

сесть за путевые впечатления

с мест, где не бывал я никогда.

* * *

На душе – тишина и покой.

Ни желаний, ни мыслей, ни жажды.

Выйди жизнь постоянно такой,

удавился бы я уже дважды.

* * *

В классические тексты антологий

заявится стишок мой гостем частым:

по мысли и по технике убогий,

он будет назидательным контрастом.

* * *

Из бани вьющийся дымок

похож на юность – чист и светел;

смышлен, прыщав и одинок,

в любой мечтал я влиться ветер.

* * *

Наш дух питают миф и сплетни,

а правда в пищу не годится,

душевный опыт многолетний

нас учит сказкой обходиться.

* * *

Евреи, выучась селиться

среди других племен и наций,

всегда ценили дух столицы

за изобильность комбинаций.

* * *

Я сам себе хозяин в быте сельском,

так люди по пещерам жили встарь,

останками зверей во льду апрельском

застыл мой огородный инвентарь.

* * *

Да, мужики – потомки рыцарей,

мы это помним и гордимся,

хотя ни душами, ни лицами

мы им и в кони не годимся.

* * *

Мой верный друг, щенок Ясир,

дворняжий сын, шальная рожа,

так тонко нрав мой раскусил,

что на прохожих лает лежа.

* * *

Судьба моя решилась не вполне,

сомнениями нервы мне дразня:

и дом казенный плачет обо мне,

и дальняя дорога ждет меня.

* * *

В истории кровавые разгулы

текут периодически по свету

естественно, как женские регулы,

и нам не изменить природу эту.

* * *

Когда наивен, как Адам,

я ничего не знал практически,

от вида нежных юных дам

уже страдал я эстетически.

* * *

Давай, мой друг, бутыль употребим —

прекраснее забава есть едва ли,

когда-то я фортуной был любим,

и вместе мы тогда употребляли.

* * *

Куда сегодня деться – все равно,

лишь только чтобы двери затворить,

я так с собой не виделся давно,

что нам уже пора поговорить.

* * *

Светлой славой

ты свое прославил имя,

ходят девушки восторженной гурьбой,

стонут бабы над портретами твоими

сладострастней,

чем когда-то под тобой.

* * *

Житейскими бурями крепко потрепан,

чинюсь в ожидании нового курса,

в бутылке души стало меньше сиропа,

но горечь добавила нового вкуса.

* * *

Увы, еще придет война,

спросив со всех до одного,

и вновь расплатятся сполна

те, кто не должен ничего.

* * *

Чем ночь темней, тем злей собаки,

рычащий хрип – регистр нотный,

и ясно слышится во мраке,

что эта злость – их страх животный.

* * *

Философов волнует тьма вопросов,

которыми Господь имел в виду

тревожить нас;

ко мне присядь, философ,

польем ростки в беспочвенном саду.

* * *

Отнюдь не свят я, но отшельник,

забыты шум и суета,

я был поэт, я был мошенник

и доскитался до скита.

* * *

Нагадай мне, цыганка, дорогу,

облегчи мне надеждами сердце,

не молюсь я ни черту, ни Богу,

но охота куда-нибудь деться.

* * *

Жена с утра кота не покормила,

и он поймал мышонка через час;

у нашего российского кормила —

похоже, так надеются на нас.

* * *

Мне верить вслух неинтересно,

не верю я открытой вере;

во что я верю, неизвестно

и самому мне в полной мере.

* * *

Неявны в тихом воздухе угрозы

грядущего, сокрытого от глаз,

но наши спасенья и прогнозы

заранее расшатывают нас.

* * *

Дрязги дряхлых мизантропов —

пенье ангелов в раю,

если б мой душевный ропот

кто слыхал, когда встаю.

* * *

Вся жизнь моя в правах поражена,

спокойно могут сжить меня со свету

стихии, власть, бактерии, жена

(поскольку я люблю стихию эту).

* * *

Разумно – жить упрямо и нелепо.

То лучшее, что ценно в нас для Бога, —

самим собой проложенная слепо

заведомо неверная дорога.

* * *

Бывает время – дух пресыщен,

он сыт и пьян, в себе уверясь,

* * *

но ищет, жаждет новой пищи,

и сам себе рождает ересь.

* * *

Я признаю все игры в прятки

и все резоны уезжать:

когда душа уходит в пятки,

им жутко чешется бежать.

* * *

Пылает печь моя неистово,

висит блаженное молчание,

и сердце радует струистое

чернильной глупости журчание.

* * *

Доволен я тем, как растет понемножку

бумажная груда, где жизнь моя скоплена,

ко дню, когда вызовут мне неотложку,

в достатке здесь будет

прекрасного топлива.

* * *

Плоти нашей хрупкие красоты

тихо уступают вихрю дней,

лысины восходят на высоты,

где жила отвага меж кудрей.

* * *

Труда тугая дисциплина,

узда и шпоры нашей лени,

лекарство лучшее от сплина

и от излишних размышлений —

такая мерзость!

* * *

Редки с диким словом стали встречи,

мех его повыцвел и облез,

даже в родники народной речи

влил бензин технический прогресс.

* * *

Чем темней угрюмая страна,

чем она растленней и дряхлей,

тем острей раздора семена,

всюду насаждаемые ей.

* * *

Тепло и свет опять берут свое,

все жилы и побеги вновь упруги;

не зрители весны, а часть ее,

тревожно оживляются подруги.

* * *

Толпа рабов – не сброд, а воинство

при травле редкого из них,

кто сохранил в себе достоинство,

что люто бесит остальных.

* * *

Меня в Сибирь мой жребий выселил,

а я, прильнув к ее просторам,

порой скучаю по бессмысленным

о смысле жизни разговорам.

* * *

В себя впадая, как в депрессию,

гляжу, почти не шевелясь,

как порастает мхом и плесенью

моя с людьми живая связь.

* * *

Высоких мыслей не было и нет

в корзине этой, шалой и пустой,

хотя в моей душе живет поэт,

но спился и не платит за постой.

* * *

Тот Иуда, удавившись на осине

и рассеявшись во время

и пространство,

тенью ходит в нашем веке по России,

проповедуя основы христианства.

* * *

Восприняв ссылку как гастроли,

душой и телом не уныл,

такую баню я построил,

что все грехи свои отмыл.

* * *

Хвала судьбе! Ведь ненароком

намечен в избранные души,

я мог бы стать слепым пророком

какой-нибудь высокой чуши.

* * *

Ученые в джунглях науки дичают,

спеша утолить свой охотничий зуд,

и слабо людей от гиен отличают,

и все, что добыли, гиенам несут.

* * *

То ухаю тревожно, как сова,

то каркаю зловеще, как ворона;

игра моя блаженная в слова

дается голове не без урона.

* * *

Беда вся в том, что иудеи —

отнюдь не явные злодеи,

но чем их пагуба неясней,

тем с очевидностью опасней.

* * *

А днем еду я вынимаю

(хлеб, сало, чай – сюжет не нов)

и с удовольствием внимаю

брехне бывалых ебунов.

* * *

Гипноз какой-то колдовской

есть в зимних рощах нелюдимых:

с неясной гложущей тоской

вдруг вспоминаешь всех любимых.

* * *

Давно уже две жизни я живу,

одной – внутри себя,

другой – наружно;

какую я реальной назову?

Не знаю, мне порой в обеих чуждо.