Текст книги "Петербургский сыск. 1874 год, февраль"

Глава двенадцатая. Гришкины откровения

В подавленном настроении Шустов входил в кабинет Путилина. Плечи поникли, словно на них бросили несколько пятипудовых мешков. Руки висели плетьми. Видимо, тяжело давались раздумья.

– Ваш…

– Григорий, зови меня просто Иваном Дмитричем, – перебил Шустова начальник сыскного.

После некоторого молчания допрашиваемый, бросавший украдкой взгляды на Соловьёва, сообразил, что тот, шедший из «Заведения» за ним, тоже агент сыскного.

– Тут долго думать не над чем, – Шустов вытер вспотевшие ладони о штаны, – вижу, обложили вы меня, как щенка первогодку. – Иван Дмитриевич не перебивал, надо было, чтобы сам Гришка выговорился. Ему нужно больше всего, долго, наверное, держал в себе, прятал подальше. Ан нет, просилось наружу, вот и Ваське Пилипчуку рассказывать о Шуваловском начал не спроста. А созрел нарыв, требующий острого хирургического лезвия. – Как говорится, один раз оступишься, так можешь не удержаться. А вниз дорога длинная, остановиться будет нельзя. Вот я упал, пальцы кровавлю, но держусь. Вот вы, Ваш… Иван Дмитрич, спрашиваете про Тимошку, а у меня душа о другом болит. Вот погубили человека. А за что? За то, чтобы машну набить. Так, вы правильно заметили, я, как был простаком, так и остался. Мне от щедрот своих кинет кость Тимошка, я вроде бы и обижен, но утёрся и дальше пошёл. Нет уж, не хочу рядом с ним стоять, не я же за верёвочку тащил. Не я. В тот день, каюсь, знал. Что пойдём на смертоубийство, но до последнего часа не верил я. Казалось, так детские игрушки, на вроде салок. А вышло совсем иначе. – Гришка вздохнул полной грудью, – спрашивай, Иван Дмитрич. Не хочу больше греха на душе держать, покаяться хочу, ей Богу, – и осенил себя крестом.

– Ты помнишь, как дело было?

– Вовек не забыть.

– Тогда по порядку рассказывай.

– Тимошка прознал, что у торговца…

– Кого?

– Так, Тимошка сказал, что он чем—то торгует, и мы меж собою его торговцем и звали.

– Хорошо.

– Так у торговца денег куры не клюют, вот и задумал сперва залезть в дом. Но не получилось. Нет, залезть—то залезли, но с железным ящиком не справились. Так и ушли, не солоно хлебавши. Я успокоился, ну, не получилось, значит не наше дело. А Тимошка тот заводной, не остановится, пока своего не получит. Я ему тогда говорил: «Бросай, что зазря время переводить?» А он: «Доберусь до денег». И все тут. Он тому торговцу заказ сделал, вроде бы дом ищет под открытие нового дела. Сейчас не помню какого, да и при разговоре—то я не присутствовал. А потом Тимошка узнал, что торговец портфель новый купил и хотел деньги перевезти за город, целых тридцать тыщ. Вот ко мне и пристал Тимошка, упускать, говорит, такое нельзя. Само нам в руки падает, другого такого случая не предвидится.

– На чем в Шуваловский приехали? – подал голос Путилин.

– Так у меня знакомый, – Шустов повернул голову к Ивану Дмитриевичу, – служит в усадьбе под Петербургом. У него, как раз хозяин за границу уехал, так его за красненькую и отрядили. Он нас привёз и в усадьбу и уехал.

– Где он сейчас?

– У барина. Место хорошее, что ж ему бегать.

– Имя и фамилия у него есть?

– Да, есть. – Тихо произнёс Гришка, – его тоже след?

– Он нужен, как свидетель, ведь Тимошка все на тебя будет говорить. Что ты придумал, а не он.

– Пахом Игнатьев, усадьба в Сертолово.

– Найдём. А дальше?

– Как в парк вошли, торговец до последнего часа и не догадывался ни о чем. Тимошка на пару шагов отстал, верёвку, припасённую ранее, из кармана достал и на шею. Ногой еще в спину упёрся. Торговец—то росточком мал был, закряхтел. Глаза навыкате. Уж я тогда испугался, а тут ещё голоса какие—то рядом. Мы за руки и под кусты, а сами деру. Тимошка только портфель прихватил и до города пешком дошли. Боялись, что как разыскивать начнёте, так всех извозчиков проверите. А те, не дай Бог, нас вспомнят.

– Толково придумано, но отчего ты зол на Тимошку?

– Так он. Подлец, сунул мне четвертной и говорит, нам, говорит, затаиться надо. Пока шум стихнет, ты в столицу приедешь. Мы деньги и разделим.

– Почему сразу не поделили.

– Мне Тимошка сказал, что бумаги продать надо, там фамилии какие—то. По ним нас найти могут. Запутал меня, вот я и уехал сперва в Москву, потом в Киев, Одессу. В общем поколесил по России.

– Ну. Теперь самое главное. Как имя и фамилия Тимошки и где он ныне проживает?

– Зовут его Тимофей Синельников, он так же, как и я с Новгородской губернии. С ним, наверное, поэтому и сошлись. Живёт в Мытнинском переулке, там один каменный доме, так в нем.

– Это же… – начал Соловьёв, но Иван Дмитриевич на него грозно взглянул и тот умолк.

После того, как Шустов, оказавшийся не шибко грамотным, но все—таки свои подписи поставил под допросными листами, был препровождён на Офицерскую, в Литовский замок.

Путилин отхлёбывал порядком остывший чай и был чем—то озабечен.

– Иван Дмитрич, – Соловьёв теребил усы. – А ведь дело, кажется, движется к завершению?

– Я так пока не думаю, – отрывисто ответил начальник сыска.

– Отчего? – победное чувство на лице Ивана Ивановича сменилось недоумением.

– Посудите сами, – Путилин откинулся в кресле, – что против Тимошки мы имеем? Один пшик и только. То, что показывает Шустов, так с таким же успехом покажет и Тимошка, что, де, Гришка все придумал и верёвку на шею накинул, а на меня, честного, напраслину возводит, от себя подозрения убрать норовит.

– Так, – согласился сыскной агент, – а показания, – он заглянул в допросный лист. – Пахома Игнатьева?

– Ну и что? Тимошка скажет. Ну да, подвозил нас вышеупомянутый извозчик, так по дороге было, вот и взял со скуки. А что у Шуваловского парка вышли, так я дальше к Матрене или Параскеве пошёл. Куда Гришка с неизвестным господином, знать не знаю, и ведать не ведаю. Вот такая картина получается.

– Тогда что?

– Придётся далее копать.

Соловьёв нервически засопел, не ожидал такого от Путилина, но через некоторое время, успокоившись, понял, что Иван Дмитриевич прав. Любой, даже самый ленивый присяжный поверенный, которого назначат в защитники Синельникову, камня от камня не оставит от обвинения. И получится, что Шустов на каторгу, а Тимошка с оправданием на волю, где продолжит тратить деньги, вымоченные в крови господина Прекрестенского.

– Иван Дмитрич, что же тогда? Поиски впустую?

– Вот поэтому мы должны подумать. Прекрестенский, по словам Шустова, вез тридцать тысяч в процентных бумагах.

– Может, в деньгах? – перебил начальника Иван Иванович. – Ведь мы о них знаем только со слов Григория, а тому, якобы сказал Тимофей Синельников.

– Тоже верно, но ведь кому—то вёз эти якобы бумаги или деньги, наконец, Прекрестенский, тем более в новом кожаном портфеле. Вот с них нам надо и начинать. Ведь направо и налево отставной поручик не говорил, что повезёт такие деньги. Значит, Синельников мог узнать от того, кто знал. Может, он знаком с ним?

– Иван Дмитрич, может, Прекрестенский сам Тимошке сказал.

– Это навряд ли. Мы ж тогда узнали про поручика, что он осторожен и недоверчив, поэтому он сказать о большой сумме не мог. Поручик ехал в ту сторону, поэтому решил завершить и дело с Синельниковым, тот искал дом под открытие нового дела. Значит, человек должен жить в той стороне.

– Столько времени прошло, – пожаловался Соловьёв.

– Что ж поделать? Не всякое преступление можно довести до конца по свежим следам, сами, голубчик. Знаете.

– Может, мне наведаться на Мытнинскую, поговорить с полицейскими, дворниками?

– А вот этого делать не след, не дай Бог, кто проболтается? Тогда Синельников во сто крат осторожничать станет, затаится. Тут подход другой нужен. Не съехал ли, вот это разузнать стоит, но не более.

Глава тринадцатая. Трактир «Ямбургъ» и его хозяин

День выдался серый, хмурый, на небе ни единого солнечного просвета, словно Господь имеет на российскую столицу свои обиды и поэтому не благоволит погожими днями. Хорошо, что хоть ветер перестал со вчерашнего вечера бросать на жителей и гонять по улицам снежные метели.

Пока ехали, штабс—капитан стукнул по спине извозчика:

– Вот что, любезный, давай нас сперва на Съезжинскую к полицейскому участку.

– Как пожелаете, – в пол оборота поворотился извозчик с заиндевелой бородой.

– Имеете желание начать с околоточных? – пробился сквозь воротник голос Жукова.

– Почему бы и нет? – пожал плечами Василий Михайлович. – Они ж должны поболе нашего знать?

– Несомненно.

Двухэтажный каменный дом, где располагался полицейский участок, взирал на улицу грязными стёклами и давно не ремонтированным фасадом, но все вокруг было выметено и вычищено, вплоть до булыжной мостовой.

Миша выскочил из саней первым, по—молодецки разминая ноги. Хотя ветер стих, но мороз прихватывал, пощипывал щеки. Жуков осмотрелся, здесь он был прошлым летом, с тех пор так и не довелось побывать. Без дела не заедешь на чай, да и времени не хватает. Все больше наскоком, про людей, заведения, дома узнать. Так и бегут дни, а за ними… Мысли унесли Мишу, пока штабс—капитан почти над ухом не произнёс:

– Что стоишь? Пошли в участок, там теплее.

– Василий Михалыч, – в ответ произнёс Жуков, – так за спешкой вся жизнь пройдёт и не будет минутки городом полюбоваться.

– Что на него смотреть, улицы, как улицы, вот только тут порядок блюдут, и дворники не впустую лопатами машут. Видишь, как подчистили.

– Нет, в вас, штабс—капиитан, – Миша выделил чин Орлова, намекая, что военные лишены некоторой романтичности, а все видят в том цвете, в который определила природа, – тяги к прекрасному.

– Зато ты у нас, натура деликатного свойства, – усмехнулся Орлов, – спина от прекрасного не болит?

«Рассказали, стало быть, про мои похождения», – с досадой подумал младший помощник начальника сыскной полиции.

– Нет, прошла, – и добавил, – а вот ту личность, что мне… – замялся.

– Голову не прошиб, что ли?

– Будем говорить, сделал попытку познакомить мою голову со своей дубинкой, я найду.

– Ой, не хвались, Миша, голову потерявши.

– Да я…

– Могу помочь, – просто будничным тоном произнёс Орлов, – нельзя давать спуску таким разбойникам. Сегодня он дубинкой машет, а завтра кистенём на большой дороге. Наша беда, Миша. в чем?

– Ловим мало.

– Такое тоже присутствует, а вот наша беда в том, что у нас, у каждого, всего пара пук и одна голова, иной раз не поспеваем. Заговорились мы с тобой, а дело стоит. Кровь требует отмщения.

Полицейский, представившийся замысловатой фамилией, проводил прибывших господ из сыскного отделения за отсутствием на месте пристава к его помощнику коллежскому регистратору Ивану Егоровичу Холодовичу.

Из—за стола поднялся довольно молодой красивый мужчина со светло—русыми волосами, разделёнными посредине головы в обе стороны крупными кольцами кудрей. Было видно, что тёмная бородка недавно завоевала края его щёк, а верхняя губа начала оттеняться густыми усами. На нем был форменный китель и щегольские сапоги, в которые аккуратными складками уходили плисовые шаровары.

– Добрый день, господа! Чем могу быть полезен? – мягкий грассирующий голос прозвучал довольно громко, словно с детских лет помощник пристава грезил военной карьерой, но что—то не сложилось.

– Штабс—капитан Орлов, сыскная полиция. – Представился Василий Михайлович, щёлкнув каблуками, как в былые годы службы, – прибыли для уточнения некоторых сведений.

– Губернский секретарь Жуков, – не отставал от Орлова Миша, но не щёлкнул каблуками, а просто кивнул.

– Коллежский регистратор Холодович, можно Иван Егорович.

Помощник пристава подтянулся, словно не перед агентами стоит, а на параде, где присутствует сам Государь.

– Прошу присаживайтесь, господа, – Иван Егорович указал на стулья, хотя и обращался к обоим агентам, но взгляд направлен на штабс—капитана.

– У нас сугубо конфиденциальное дело.

– Я слушаю.

– Нам бы хотелось переговорить с околоточным, на чьём поднадзорном участке находится трактир «Ямбург».

– Синицын.

– Его можно вызвать?

– Конечно, но с чем связан интерес к трактиру?

– Нас интересует не только сам трактир, но в большей степени его хозяин некто Ильешов.

– Придётся, господа, подождать, пока я распоряжусь разыскать Синицына.

По вызову явился тот же полицейский, что проводил агентов к помощнику пристава. Орлову не терпелось освободиться от коллежского регистратора, хотелось, наконец, после утреннего копания по шкапам и ящикам заняться настоящим делом. Прийти в трактир, посмотреть внимательным взором на хозяина. На публику, на саму обстановку, из которых тоже складывается некая картинка, что даёт общее полотно.

– Господа, все—таки, может, поделитесь известным вам, ведь трактир расположен неподалёку от участка. Не хотелось бы увидеть разбойничье гнездо непосредственно под окнами учреждения, поставленного на страже закона, – на лице Холодовича появилась смущённая улыбка,

– Вполне возможно, что хозяин трактира неким образом связан со следствием, которое ныне находится в производстве. Пока располагаем противоречивыми сведениями. Рады бы поделиться, да пока, Иван Егорович, нечем, – ответил Орлов. Изобразив на лице такое же смущение, словно он и рад бы довериться помощнику пристава, но сам не готов.

– Понимаю, – теперь с серьёзным видом кивал коллежский регистратор, – служба. В наших краях ваше учреждение редкие гости.

– К вашему удовольствию, – Василий Михайлович закинул ногу за ногу, – значит в ваших краях, – он выделил особо «в ваших», – царит спокойствие, в отличие от Нарвской части. где что ни день, то разбой, грабёж, а то, не дай Бог, и смертоубийство

– Нас, Господь, миновал такими напастями.

В дверь постучали, и без приглашения вошёл высокий широкоплечий человек в полицейской форме.

– Позволите, – прогундосил он в нос басом, наподобие иерихонской трубы.

– Вот и околоточный Синицын, – произнёс Иван Егорович, – голубчик, господа из сыскного хотели бы побеседовать с тобою.

– Как прикажете.

Орлов поднялся со стула, вслед за ним и Жуков.

– Не могли бы мы иметь беседу. Так сказать тет—а—тет? – Василий Михайлович посмотрел на коллежского регистратора.

– Да, да, – торопливо добавил Холодович, – вы можете это сделать в допросной комнате. Синицын, проводи!

– Так точно, – снова бас огласил кабинет, – прошу следовать за мною, господа.

Комната оказалась небольшой, в ней стояли два стола – один для писаря, заполняющего допросные листы, второй для сторон, находящихся по разные стороны закона. Напротив входной двери большое окно, выходящее во двор и закрытое решёткой, сделанной из толстых металлических прутьев.

Синицын пропустил агентов вперёд и сам зашёл за ними, прикрыв за собою дверь.

Орлов осмотрелся и присел, словно был здесь хозяином, на стул, стоящий по одну сторону от небольшого стола. Жуков занял место писаря.

– Садись, – Василий Михайлович, указал рукою на второй стул, стоящий по другую сторону стола.

– Благодарствую, – произнёс околоточный и, поправив фалды шинели, присел, опершись руками о саблю, поставленную между ног.

– Ты давно служил в околотке?

– Почитай, десятый год будет, – Синицын ответил не так громко, как в кабинете. Но голос все равно гудел, как у деревенского пономаря.

– А околоточным?

– Третий пошёл.

– Хорошо, – Орлов барабанил пальцами по столу, – значит, всех во вверенном тебе околотке должен знать?

– Так точно, – но в голосе прозвучала обида, словно перед штабс—капитаном не полицейский, знающий дело, а гимназист, не выучивший урок.

– Тогда не буду ходить вокруг да около. Что можешь рассказать про трактир «Ямбург»?

– Трактир, как трактир, – пожал плечами Синицын, – раз уж такое дело, – он набрался смелости, – то скажите, что хотите знать, а так…

– Понятно, – Орлов пожевал ус, – какая публика собирается в нем?

– Самая, что ни есть не примечательная. Обычные рабочие, извозчики там, но непотребства какого нет. Дорофей Дормидонтыч сам следит за порядком, лишнюю чарку пьяному не нальёт, время продажи этой заразы, – лицо околоточного скривилось, – соблюдает. Сколько раз к нему подсылал, так ни—ни. В одиннадцать, как законом установлено, закрывает запасы на замок и ни за какие деньги не нальёт. Чтобы драк там, то этого тоже нет. У Дорофея Дормидонтыча служит и половым, и, если надо, громилой Семён Иволгин, детина ещё та, косая сажень в плечах. Так тот за шкирку и на улицу, драки на корню пресекает. Так что ничего худого сказать не могу.

– Скажи, что за человек Дорофей Дормидонтыч?

– Справный хозяин, дела ведёт толково. В противузаконном чем замечен мной не был.

– Ну, прям не человек, а ангел, – Василий Михайлович продолжал стучать по столу.

– Ангел – не ангел, – засопел обиженный околоточный, – но худого за ним не замечал.

– Когда ты его видел в последний раз?

– Вообще—то здесь штука странная приключилась, – посерьёзнел Синицын. – Видел я его дня три—четыре тому…

– Три или четыре? – перебил Орлов.

Околоточный задумался.

– В четверг его видел, а значит, пятый день пошёл, – Синицын загибал пальцы, что—то тихонько шепча, – да, точно в четверг. Уже и фонари зажгли, значит. Вечером его встретил. Все, говорит. Василий, это меня так зовут, продаю я своё заведение, пора расширять дело, засиделся, говорит, я в трактире.

– Значит. Это было в четверг?

– Так точно.

– Ничего не путаешь?

– Никак нет, в тот день я драчунов в Татарском переулке разнимал, – и Синицын посмотрел на сжатые на эфесе руки, что даже Жуков улыбнулся, представив, как околоточный, разнимает дерущихся. Затрещина одному, другому и нет желания драку продолжать.

– О чем ещё говорили в тот вечер?

– Так сказал, что скоро его земляк тут новым хозяином обоснуется. Ещё сказал, что серьёзный человек, с семейством. Сейчас не помню, но вроде бы с сыновьями.

– Что за странность, о которой ты упомянул?

– Обычно Дорофей Дормидонтыч предупреждал об отъездах, а тут с того дня так и не объявлялся.

– И никто не заявлял?

– А кому заявлять? Бобылём живёт, правда, говорят, со своей работницей живёт, так вот она мне и жаловалась, что как уехал Дорофей Дормидонтыч. Так носа и не кажет.

– Кто ж сейчас там за старшего?

– Так она, Мария.

– Живёт где она?

– При трактире.

– Понятно.

– Семён Иволгин что говорит?

– Тот только плечами пожимает.

– Сам что думаешь?

– Не знаю, – Синицын не выразил на лице никаких чувств, – дело мужицкое.

– Раньше он исчезал таким макаром?

– Не замечал.

– Вот что, Василий, – штабс—капитан прекратил стучать по столу, – придётся тебе проехать в прозекторскую Александровской больницы, что на Фонтанке, и там взглянуть на одного человека.

– Неужто, – и Синицын умолк.

– Не исключено.

Околоточный покачал головой.

– Хороший был человек.

– Не хорони, пока не распознаешь.

– То—то и оно.

С помощником пристава встречаться не хотелось, но пришлось проявить учтивость и откланяться. Никогда не знаешь, когда следующим разом придётся посетить 1 участок Петербургской части. Может, коллежский регистратор, не сподобившийся стать гвардейским, ну, на крайний случай, армейским офицером, затаит обиду. А такое хуже всего, в глаза будет улыбаться, клясться, что все исполнит, а за спиною позабудет или козни начнёт творить.

Трактир, в отличие от близ лежащих домов, выглядел чужеродным: недавно крашенный с крышею, покрытою железными листами, не иначе детская новая игрушка. Над входом сияла вывеска, выведенная каллиграфическими буквами «Ямбургъ», видимо, заказанная у хорошего художника или имеющего стол в трактире.

Штабс—капитан и его молодой спутник постояли некоторое время на улице перед входом, люди, спешащие по делам, не отказывали себе в удовольствии зайти в заведение.

– Верно, хозяин поставил на широкую ногу и кормит, наверное, отменно, что заходят и заходят, – подметил Жуков.

– Тогда зачем искать покупателя и продавать столь прибыльное заведение? – удивился Орлов.

– Чужая душа – потёмки.

– Верно, подметил. Я вот не знаю порой, что от тебя ожидать, не то, что от едва знакомого человека.

– Ну, вы сказали, – насупился Миша, хотя обида была показная. Невозможно сердиться на Василия Михайловича, он хоть порой и несправедлив, слова говорит неприятные. Но это только на первый взгляд. Далее оказываются правильными и совсем не с подковыркой сказанные, а чтобы упредить некоторые вбаламушные поступки младшего помощника начальника сыскного отделения. – Может, не все чисто с эти трактиром?

– Возможно, – произнёс Орлов и направился в трактир.

Три ступеньки крыльца были посыпаны песком, чтобы посетитель не поскользнулся, перильца вели верх, чтобы легче сытому было спускаться. Над самим крыльцом навес, поддерживаемый двумя резными столбами.

В зале чисто, столы почти все заняты. Приятный запах варённого и жареного мяса, не перегорелого лука, как в иных заведениях, а слегка томлёного, так и тянет взяться за ложку.

– Может… – начал Миша.

– Мы сюда не за эти пришли, – отрезал штабс—капитан, – любезный, – Василий Михайлович обратился к высокому лет под тридцать мужчине в красной рубахе, подпоясанной синим с кистями поясом.

– Я вас слушаю—с.

– Где мне бы хозяина найти?

– Извините—с, с каким вопросом изволите—с к нему?

– Любезный, – Орлов смотрел, не мигая, на молодца и повторил уже твёрже. – Мне нужен хозяин.

– Нету—с.

– Когда он вернётся?

– Нам не докладывают—с.

– А ты, видимо, Семён Иволгин?

– Ваша правда—с, – удивился молодец.

– Надо с тобою поговорить и желательно без свидетелей.

Взгляд Семена стал серьёзным, и глаза прищурились, он хотел что—то сказать, но штабс—капитан поманил его пальцем поближе, шепнул что—то на ухо и Иволгин послушно произнёс не заискивающим, а вполне нормальным голосом:

– Следуйте за мною, господа.

Он провёл сыскных агентов темным коридором в маленькую комнатку. Где стояла одна кровать, большой кованный железом сундук и образ Господа в углу.

– Извините, что не предлагаю присесть, но сами видите, – он развёл руки в стороны.

– Мы не рассиживаться пришли.

– Такие люди по пустякам не приходят, – с пониманием сказал Иволгин.

– Верно, подметил, – Василий Михайлович внимательно смотрел на Семена, но тот не проявлял никакого беспокойства и волнения. – Куда уехал Дорофей Дормидонтыч?

– Извиняюсь, но он мне не докладывает об отъездах. Лучше у Марии спросите, она больше меня знает.

– И у неё спросим. Как фамилия Марии?

– Тоже Ильешова. У них почти вся деревня носит эту фамилию.

– Понятно. Значит, не знаешь, куда он уехал?

– Не знаю, да это мне и не к чему.

– Хорошо, тогда. Может, скажешь, когда он уехал.

– Это, пожалуйста, с прошлого четверга я его не видел.

– И часто он так отлучался?

– Бывало, – кивнул головой Семён. – Но Мария всегда знала насколько и куда. А ныне и она не знает. Даже к околоточному Синицыну бегала.

– Ну, а он?

– Только отмахнулся и над Марией посмеялся, что, мол, дело мужицкое, плоть потешит и вернётся.

– Сам, что думаешь?

– Наше дело в зале обслуживать да за порядком следить, а думать? Это пусть хозяин либо Мария.

– Мария – сожительница Дорофея Дормидонтыча?

– Это дело обоюдное, – вроде бы слова ничего незначащие, а в глазах Семена то ли тоска, то ли ненависть мелькнула и сразу же исчезла.

– Давно Мария при хозяине.

– Третий год.

– Кто оставался за старшего, когда уезжал Дорофей Дормидонтыч?

– Кто ж кроме Марии?

– Понятно.

– Значит, с четверга ты хозяина не видел?

– Точно так.

– Кто—нибудь за это время его спрашивал?

Семён на миг задумался и, покачав головой, произнёс:

– Нет, – потом добавил, – при мне никто.

– Мария как здесь объявилась?

– Так её Дорофей Дормидонтыч из своей деревни привёз, из Ильешовки.

– Что ещё о ней знаешь?

– Ничего. Не больно уж она разговорчивая, как и хозяин.

– Слышал ли ты о продаже трактира Дорофеем Дормидонтычем?

– Ничего, – протяжно сказал Семён, но удивления не показал.

– Добавить больше нечего?

– Так я не знаю о чем?

– О хозяине или Марии.

Иволгин покачал головой.

– Где сейчас Мария?

– Либо на кухне, либо в своей комнате на втором этаже. У нас же первый под трактир занят, а второй хозяйский.

– Я, надеюсь, никто не проведает о нашем разговоре.

– Само собой.