Текст книги "100 великих любовников"

ФИЛИПП II, ГЕРЦОГ ОРЛЕАНСКИЙ
(1674—1723)

Сын Филиппа I Орлеанского от второго брака с Елизаветой Пфальцской. При рождении получил титул герцога Шартрского. Быстро растратил свои таланты в кутежах и чувственных удовольствиях. Регент Франции (1715—1723). У Филиппа, кроме сына, было шесть дочерей.

Филипп, герцог Шартрский, стал мужчиной в тринадцать лет, в чем ему немалую помощь оказал аббат Дюбуа, воспитатель мальчика. Вечером, завернувшись в плащ, достойный священнослужитель отправлялся на поиски молоденьких белошвеек, покладистых горничных или пухленьких прачек, чтобы отвести их в покои своего ученика. И юный герцог старательно выполнял домашние задания, руководствуясь богатым жизненным опытом воспитателя.

В пятнадцать лет Филипп, желая поделиться познаниями с приближенными, заманил в свою спальню тринадцатилетнюю девочку Леонору, дочь привратника в Пале-Рояле. Однако он не подумал о возможных последствиях. Леонора забеременела. Рассерженный привратник пришел жаловаться принцессе Пфальцской, но получил яростный отпор, причем в качестве последнего аргумента он услышал следующее: «Если бы ваша дочь не давала надкусывать свой абрикос, то ничего бы не случилось». Привратник ушел в ужасе.

18 февраля 17-летний Филипп женился на 15-летней мадемуазель де Блуа, сестре герцога Мэнского, дочери фаворитки короля мадам де Монтеспан. Она была ленива, а любовь ее утомляла.

Отвратившись от семейного ложа, Филипп превратился в «коллекционера» красавиц. Дюбуа вновь начал охотиться за молоденькими девушками, обитавшими в мансардах и на чердаках, и приводил их к любимому ученику, мужавшему день ото дня. Вскоре герцог превратился в образцового развратника.

26 августа Людовик XIV, предчувствовавший близкую свою кончину, позвал Филиппа Орлеанского (он стал герцогом Орлеанским после смерти отца в 1701 году), бывшего герцога Шартрского, и назначил его регентом королевства, иными словами, поручил ему управлять государством, пока законный наследник, 5-летний герцог Анжуйский, не достигнет совершеннолетия. Король передал бразды правления необыкновенному человеку – умному, тонкому, изящному, но вместе с тем порочному, развратному, безбожному. Став регентом, он превратил французский двор в настоящий вертеп, и его чудовищным оргиям удивлялась вся Европа.

Филипп Орлеанский установил для себя приятный жизненный распорядок. В девять утра он садился работать и до обеда читал донесения, отвечал на депеши или принимал послов. После десерта он возвращался в своей кабинет и вел заседания совета; но когда часы били пять, кланялся своим министрам и, оставив на завтра все дела, уходил, дабы целиком отдаться удовольствиям.

Каждую неделю он менял любовницу, однако все они его обожали. Подобный успех у женщин изумлял мать Филиппа, принцессу Пфальцскую.

«Мой сын, – писала она, – не красавец и не урод, при этом у него совершенно отсутствуют качества, за которые его можно было бы полюбить; он не способен испытывать страсть, и все его привязанности недолговечны. Да и манеры его не настолько любезны или обольстительны, чтобы он мог заставить полюбить себя. Он крайне нескромен и рассказывает обо всех своих приключениях; я сотни раз говорила ему, что не понимаю, отчего женщины увиваются вокруг него, тогда как им следовало бы бежать без оглядки. Однако он отвечал мне со смехом: "Вы не знаете нынешних распущенных женщин. Им доставляет удовольствие, когда мужчины рассказывают, как спали с ними!"»

Расслабившись с одной из своих любовниц, регент порой совершал небольшую прогулку до Люксембургского дворца, где жила его дочь, герцогиня Беррийская, а в девять часов вечера собирал в Пале-Рояле друзей на один из тех знаменитых ужинов, о которых все историки повествуют с воодушевлением и восторгом.

«На подобных ужинах присутствовали друзья и любовницы регента, любовницы друзей и друзья любовниц».

Этот кружок состоял из дюжины дворян, которых принц приблизил к себе: большей частью это были законченные негодяи, достойные виселицы, «и по этой причине, – говорил философ Сен-Симон, – он и называл их не иначе, как своими висельниками».

Каждый вечер к столу приглашали новых гостей: поэтов, остроумцев, оперных певичек и тому подобное. «Сюда являлись куртизаны, погубившие душу, и развратники всякого рода, у которых не осталось ничего святого ни в речах, ни в поведении: здесь обо всем говорили с шутливой вольностью и постигали самые утонченные формы порока».

Среди прочих на ужинах часто бывала актриса по имени Шарлотта Демар. Регент взял ее себе в любовницы и не раскаялся, потому что она отличалась пылким темпераментом.

В доказательство ее достоинств приведем случай, рассказанный шевалье де Раваном:

«С самого начала их связи она постаралась забеременеть. Обрадованный принц, видя, как успешно у нее продвигается дело, сказал как-то, похлопав ее по животу: "Хорошо. Быстро растет". "Да, монсеньор, – ответила она, – только волосиков еще не хватает, и я прошу вас сделать их по одному".

Принц, сочтя эти слова свидетельством не похотливости, а любви, решил исполнить ее просьбу, но сил у него оказалось недостаточно, и он от перенапряжения едва не отдал Богу душу. Ибо пришлось ему утолять жажду той, что могла бы сравниться с Мессалиной».

Эта общительная женщина, конечно, не могла удовлетвориться одним любовником. Поэтому она обманывала регента со всеми актерами, которых ей удавалось заманить в постель.

К счастью, Филипп Орлеанский не был ревнив. «Он равнодушно смотрел на то, что она спит с другими мужчинами, – говорил историк Буа Журден, – даже если среди этих мужчин были его собственные лакеи, что время от времени случалось».

Но когда актриса, подарившая ему дочку, попыталась объявить его отцом второго ребенка, он запротестовал: «Нет, малыш слишком похож на арлекина!»

Она попросила его объяснить, что это значит, и он ответил: «В нем слишком много разнородных частей!»

Для этих веселых вечеринок нужно было найти королеву. И она появилась в сентябре 1715 года. Мари-Мадлен де Ла Вьевиль, графиня де Парабер. Двадцатидвухлетняя красавица имела чувственный рот, «бархатные» глаза, великолепные ноги и округлые бедра. Остроумная и сообразительная, обладавшая темпераментом, пылкость которого была равна «селитре и лаве», она оказалась именно той женщиной, которая могла бы взять бразды правления на этих скандально известных оргиях. Принцесса Пфальцская именовала ее «восхитительным куском свежего мяса».

Регент как-то раз увидел ее у герцогини Беррийской, чьей фрейлиной она была, и с первого взгляда влюбился. Он пригласил мадам де Парабер в уединенный дом, который был отделан по его плану. В каждой комнате стояла элегантная мебель, все стены были украшены картинами, возбуждающими чувственность, всюду стояли вазы со свежими цветами, наполнявшими воздух своим пьянящим ароматом. Мадам де Парабер, быстро справившись со смущением, признала, что этот очаровательный и таинственный уголок более всего подходит для любви. Он был любезен, проявил настойчивость и вскоре обрел счастье…

Когда дело завершилось, к обоюдному удовольствию, произошла забавная сцена: пока Мари-Мадлен лежала обнаженной на кровати, приходя в себя после бурных объятий, Филипп хлопнул в ладоши: двери с шумом распахнулись, и вошли около десятка человек, поджидавших сигнала в прихожей, – они принялись шумно и весело аплодировать.

Тогда регент, в том же костюме, что и мадам де Парабер, поднялся и торжественно провозгласил новую любовницу королевой всех празднеств. Во время этой речи мадам де Парабер пыталась скрыть хоть часть своих прелестей, загородившись шляпой Филиппа, но это ей не вполне удалось. Эта первая встреча оказалась решающей. Регент, вдохновившись пылкостью и живым воображением молодой женщины, решил сделать ее своей официальной фавориткой и уже на следующее утро преподнес ей богатый подарок.

Новоиспеченная «султанша-королева», мадам де Парабер стала руководить всеми развлечениями на ужинах в Пале-Рояле. Она была не только хозяйкой дома, но и любовницей всех гостей, что придавало этим встречам неповторимый шарм. Рвение ее было настолько велико, что она совершала подлинно героические деяния на ниве любви, каждого из которых хватило бы честной женщине для сладостных воспоминаний до конца дней своих.

Взаимоотношения мадам де Парабер и Филиппа Орлеанского не были безоблачными, ибо регент, который, по меткому выражению одного историка, «любил запрягать пару», имел вторую любовницу. Ее звали мадам де Сабран. Эта честолюбивая особа с очень красивой грудью время от времени предпринимала попытки занять место нынешней фаворитки.

Впрочем, жизнь мадам де Сабран с регентом напоминала балет: Филипп приходил к ней, затем оставлял, возвращался, чтобы снова бросить, а потом опять взять и в очередной раз покинуть.

Все эти приходы и уходы продолжались столь долгое время, что маленькая маркиза вообразила, будто регент и в самом деле ее любит. Однако случались у них и размолвки, как доказывает любопытное письмо, где она несколько вольно обращалась к Филиппу: «Сегодня утром я заходила к тебе, породистая тварь, но у меня перед носом захлопнули дверь; если тебе вздумается прийти ко мне, тебя встретят так же; ни любить, ни писать ты не умеешь, зато умеешь читать. Вот и читай. Сегодня утром к тебе явится мой подлец, сделай его камергером и прикажи своему рабу, хранителю печати, немедля изготовить указ».

Когда мадам де Сабран осознала, что ей не по силу свергнуть с трона мадам де Парабер, она решила заняться сводничеством. «Устав от жизни с человеком, меняющим любовниц, как перчатки, – говорил Лескюр, – она проявила изрядное хитроумие, решив, что будет сама подбирать себе преемниц – и подбирать таким образом, чтобы по-прежнему обладать властью над регентом».

Она предлагала ему в основном танцовщиц из Оперы, которые слетались в будуары Пале-Рояля, словно мухи на мед.

Увы, общаться с этими барышнями было делом отнюдь не безопасным. В скором времени Филиппу пришлось в этом убедиться, и мадам де Парабер, боясь подцепить дурную болезнь, стала запираться от регента в своих покоях.

Разрыв оказался недолгим. К великой радости Филиппа, любовница сменила гнев на милость, и Матье Маре, бывший в курсе всех сплетен, занес в дневник следующую запись: «Регенту полегчало. Эта любовь ему необходима как для здоровья, так и для душевного спокойствия. Даже государственные дела идут много лучше после завершения этой ссоры».

На несколько месяцев Филипп Орлеанский попал в полную зависимость от мадам де Парабер, и та сочла, что ей отныне позволено все. Она отдавала распоряжения, вникала к самые ничтожные дела и вела себя в Пале-Рояле не как любовница регента, а как хозяйка дома. Жена Филиппа даже заявила, что от такой жизни удаляется в монмартрское аббатство.

Впрочем, она недолго пробыла в монастыре, поскольку мадам де Парабер и Филипп снова разошлись – на сей раз окончательно.

Регент, узнав, что она бесстыдно обманывает его с Берегнемом, усадил ее рядом с собой на канапе и, поглаживая ей волосы, спросил, знает ли она, что сказал Магомет II своей любимой жене. Мадам де Парабер ответила, что нет. «Не знаете? Так вот, он сказал ей однажды: "Какая прелестная головка! Захочу, прикажу отрубить!"».

Это остроумное высказывание очень не понравилось фаворитке. Она встала, вышла, хлопнув дверью, и немедленно уехала в свое имение Боран, возле Бомона.

Тогда мадам де Сабран, желая угодить регенту, стала подыскивать новую любовницу для Филиппа, и взор ее упал на восхитительную молодую женщину – мадам Феран д'Аверн. Она была женой лейтенанта королевской гвардии.

Де Сабран организовала ночной сеанс с показом волшебного фонаря, где и представила красотку герцогу Орлеанскому, который тут же в нее влюбился.

На следующий день он предложил ей сто тысяч ливров и чин капитана для мужа, не уточняя, что желает получить взамен, однако красавица, будучи женщиной неглупой, все поняла и отказалась…

Впервые женщина отвергла притязания регента. Он был изумлен – и весь Париж вместе с ним. «Ходит много разговоров о мадам д'Аверн, жене гвардейского офицера, – писал Матье Маре. – Она очень красива, и регент пожелал ее. Статьи договора предложены, но еще не приняты: сто тысяч экю для нее, рота – для мужа. Действия пока не возымело, и она уезжает на лето в Аверн».

Регент, не на шутку встревожившись, отправил второе послание «с предложением дополнительных пятидесяти тысяч ливров». Мадам д'Аверн по-прежнему разыгрывала из себя недотрогу, однако в Париж вернулась.

Филипп обдумывал план нового наступления, когда к нему явился муж и предложил заключить договор, согласно которому он уступал свою жену за определенную сумму денег и некоторые льготы. Регент принял все условия предложенного договора, и господин д'Аверн, так удачно пристроивший свою прекрасную половину, с легким сердцем отправился домой.

На следующий день Филипп послал г-ну д'Аверну требуемую сумму и шкатулку с драгоценностями. Когда все формальности были улажены, «жених и невеста» встретились в доме некоего г-на Дюнуайе, чтобы провести там первую брачную ночь.

Это произошло 12 июня 1721 года. Когда утром 13-го новая фаворитка вернулась домой, муж встретил ее доброй улыбкой. Он получил деньги, шкатулку и капитанский чин – чего еще было желать?

Через некоторое время ему были пожалованы губернаторство Наваррана в Беарне и орденская лента.

Пока Людовик XV рос, регент, истощенный оргиями и развратом, слабел день ото дня.

«Хотя он был в цвете лет, – свидетельствовал Дюкло, – его пресытила жизнь, исполненная порока. По утрам он испытывал тяжкое похмелье после ночной попойки; постепенно он расходился, но прежней быстроты соображения лишился: равным образом, ему были теперь не под силу продолжительные занятия, а чтобы оживить его, требовались все более шумные развлечения. В Версале он томился: ему недоставало ужинов в Пале-Рояле, где собиралась живописная и разнородная компания. Он скучал по своей маленькой ложе в Опере, куда приглашал танцовщиц и певичек. Но, главное, он чувствовал себя глубоко изношенным и признавался, что перестал получать удовольствие от вина и что не способен уже доставлять наслаждение женщинам».

Последнее, впрочем, не вполне соответствовало действительности. Несмотря на свою очевидную и прогрессировавшую немощь, Филипп Орлеанский по-прежнему оставался дамским угодником.

В конечном счете это стоило ему глаза. Однажды вечером, позволив себе «чрезмерную вольность» с маркизой д'Арпажон, он получил от молодой женщины удар каблуком в лицо. На следующий день регент окривел.

Это досадное происшествие не отвратило его от слабого пола. Напротив, он проявлял живейший интерес даже к веяниям моды. Матье Маре писал: «Вот уже несколько дней раздаются жалобы, что женщины позволяют себе приходить в укороченных платьях даже в церковь. Регент же сказал, что, будь его воля, он бы это категорически запретил: потому что всю жизнь задирал дамам юбки и не желает, чтобы люди говорили, будто во времена своего правления он довел дело до того, что они сами стали заголяться».

25 октября 1722 года в Реймсе состоялось коронование Людовика XV. Филипп присутствовал на церемонии вместе с мадам Левек, заменившей на несколько дней в его постели мадам д'Аверн. Царствование этой фаворитки уже близилось к завершению. В ноябре месяце ей было приказано покинуть Версаль под предлогом, что «ее пребывание здесь нарушает приличия и может послужить дурным примером для короля». Регент отослал ее к г-ну д'Аверну после семнадцати месяцев совместной жизни. Правда, некоторые люди утверждали, будто регент износился настолько, что «бедняжке оставалось лишь пришивать пуговицы к рубашке…»

После исчезновения мадам д'Аверн Филипп Орлеанский стал любовником своей кузины, мадемуазель де Шароле; затем он заинтересовался знаменитой мадемуазель Аиссе.

Это была молодая красивая черкешенка, которую г-н де Ферьоль, французский посол в Константинополе, купил на невольничьем рынке за восемь тысяч франков, намереваясь сделать ее своей любовницей.

Когда его отозвали во Францию, он привез с собой юную Аиссе – ей было тогда восемнадцать лет – и попытался соблазнить ее, но, если верить Сент-Беву, который защищал добрую память Аиссе с поразительной горячностью, потерпел неудачу.

Когда регент встретился с ней в одном из салонов, она была уже не угловатым подростком, а красивой женщиной двадцати пяти лет. Влюбившись в нее, он с обычной своей непринужденностью предложил ей пройтись в спальню.

Однако у бывшей рабыни оказалось больше гордости и достоинства, нежели у придворных дам: она ответила, что никогда не согласится стать его любовницей, а если он будет принуждать ее, то немедленно удалится в монастырь.

Удивленный регент не стал настаивать и через несколько дней утешился в объятиях изумительно красивой мадемуазель Уэль, племянницы мадам де Сабран. Ей было семнадцать лет, она еще не знала мужчин, но, как говорили, «обладала огнем, пылавшим в нужном месте». Он же в свои сорок восемь лет превратился уже в полную развалину.

Девушка, весьма разочарованная вялостью утомленного жизнью любовника, вскоре вернулась к тетке. Тогда Филипп позвал к себе женщину, которую знавал еще в те времена, когда его любовницей была мадам де Парабер, – ее звали мадам де Фалари. Это была изящная блондинка с голубыми глазами и пышными формами: про нее говорили, что «любовные утехи ей не в тягость». В возрасте двадцати пяти лет она имела множество любовников.

Когда стало известно, что она заняла место официальной фаворитки, появились куплеты, в которых высмеивались как необъятное лоно мадам де Фалари, так и мужское бессилие регента.

Возможно, она и в самом деле не получала от совместной жизни с Филиппом того удовлетворения, на которое надеялась, однако она его не бросила. Проникшись жалостью к этому утомленному жизнью человеку, с трудом ковылявшему от кресла до кресла, она превратилась в преданную сиделку и нежно ухаживала за ним, а по вечерам перед сном читала ему рыцарские романы или волшебные сказки…

Пора веселых ужинов Пале-Рояля давно прошла…

Иногда Филипп, очнувшись от тяжкой полудремы, проявлял интерес к нынешним похождениям своих бывших любовниц – и в его единственном глазу зажигался тогда веселый огонек. Он оживлялся, когда ему рассказывали пикантные подробности недавних скандалов, и радовался, узнавая, что многих дам «испортили» и что королевскому хирургу приходится заниматься в основном дурными болезнями.

8 декабря 1722 года в возрасте семидесяти одного года скончалась принцесса Пфальцская. Филиппа потрясла смерть матери, он впал в полную прострацию. Когда 15 февраля 1723 года Людовик XV достиг совершеннолетия, это было встречено общим вздохом облегчения.

С этого момента регент стал стремительно приближаться к своему концу. Ему угрожала апоплексия, поэтому врачи каждый день прибегали к кровопусканию.

2 декабря, отяжелевший, с побагровевшим лицом, он сидел в розовой гостиной в обществе мадам де Фалари. «Закрывшись с ней, он забавлялся в ожидании часа, когда надо будет работать с королем; молодая женщина, распустив белокурые волосы, положила голову на колени принцу, но тот внезапно тихо сказал: "Друг мой, я немного устал, и в голове у меня тяжесть Почитай мне какую-нибудь сказку, у тебя это так хорошо получается"».

Герцогиня тогда села в кресло рядом со своим любовником. Внезапно герцог Орлеанский покачнулся и упал ей на руки. Увидев, что он потерял сознание, молодая женщина с вполне понятным испугом принялась звать на помощь. Она кричала изо всех сил, но никто не откликался. Тогда она побежала в кабинет, затем в спальню, в прихожую, но никого не встретила и бросилась на галерею, а потом и во двор.

Наконец подоспевший камердинер произвел операцию. Но все было тщетно. В семь часов вечера регент скончался, не приходя в сознание.

Потрясенная мадам де Фалари уехала в Париж.

НЕРОН
(37–68)

Римский император (с 54 года) из династии Юлиев-Клавдиев. По источникам, жестокий, самовлюбленный, развратный. Репрессиями и конфискациями восстановил против себя римское общество.

Нерон родился в Анции, через девять месяцев после смерти Тиберия. Отец его, Доминиций, в ответ на поздравления друзей воскликнул, что у него и Агриппины ничто не может родиться, кроме ужаса и горя для человечества. Когда младенцу исполнилось три месяца, он потерял отца. Однако по завещанию Нерон получил только третью часть наследства, потому что все имущество забрал его сонаследник Гай. Вскоре его мать была сослана. Нерон рос почти в нищете в доме своей тетки Лепиды под надзором двух дядек, танцовщика и цирюльника.

Когда же к власти пришел Божественный Клавдий, то сыну Доминиция не только было возвращено все наследство, но и добавлено наследство отчима Криспа. На одиннадцатом году Нерон был усыновлен Клавдием и отдан на воспитание Аннею Сенеке, тогда уже сенатору. В день совершеннолетия он был представлен народу и обещал плебеям раздачу, а воинам подарки. А немного спустя взял себе в жены Октавию, дочь Клавдия и Мессалины. После смерти Клавдия 17-летний Нерон стал римским императором.

Древний историк Светоний писал: «Наглость, похоть, распущенность, жестокость его поначалу проявлялись постепенно и незаметно, словно юношеские увлечения, но уже тогда было ясно, что пороки эти – от природы, а не от возраста».

Нерон сожительствовал со свободными мальчиками и с замужними женщинами, он изнасиловал даже весталку Рубрию. С вольноотпущенницей Акте он чуть было не вступил в законный брак, подкупив несколько сенаторов консульского звания, он заставил их поклясться, будто она из царского рода.

Светоний рассказывал о необычной забаве императора: «…в звериной шкуре он выскакивал из клетки, набрасывался на привязанных к столбам голых мужчин и женщин и, насытив дикую похоть, отдавался вольноотпущеннику Дорифору: за этого Дорифора он вышел замуж, как за него – Спор, крича и вопя, как насилуемая девушка. От некоторых я слышал, будто он твердо был убежден, что нет на свете человека целомудренного и хоть в чем-нибудь чистого и что люди лишь таят и ловко скрывают свои пороки: поэтому, кто признавался ему в разврате, он прощал и остальные грехи».

После Октавии он был женат дважды – на Поппее Сабине и на Статилии Мессалине, правнучке Тавра, двукратного консула и триумфатора: чтобы получить ее в жены, он убил ее мужа Аттика Вестина, когда тот был консулом. (Он вообще не щадил близких. Антонию, дочь Клавдия, которая после смерти Поппеи отказалась выйти за него замуж, он казнил, обвинив в том, что она готовила переворот.)

Жизнь с Октавией быстро наскучила Нерону, и его сладострастные взоры обратились к Поппее, которая по материнской линии была внучкой знаменитого консула и триумфатора Сабина. Ее мать в свое время по праву считалась первой красавицей Рима, и дочь красотой пошла в нее. Тацит отмечал, что Поппея не делала различия между своими мужьями и любовниками, у нее «было все, кроме честной души».

Нерон впервые увидел красавицу, когда она была женой всадника Руфия Криспина. Император возгорелся к ней великой страстью и захотел обладать этой роскошной женщиной. Нерон решил развести Поппею с Руфием, после чего выдать замуж за своего друга Сильвия Оттона. Император вскоре получил возможность посещать Поппею, когда у него возникнет желание, скрывая при этом свою связь. Нерон был женат в это время на Октавии, дочери Клавдия.

Однако идиллия оказалась недолгой. Поппее надоело быть любовницей императора. Она жаждала власти. А Нерона быстро утомляли любовные забавы, и он, утолив желание, быстро засыпал. Оттон, очарованный красотой жены, стал настаивать на правах супруга. Поппея Сабина понимала, какая незавидная участь ее ожидает, если Оттон проболтается императору, что переспал с собственной женой.

О новом увлечении сына узнала Агриппина и возненавидела Поппею. Но как она могла отвлечь Нерона от роковой красавицы?

Вдовствующая императрица решила предложить себя сыну в качестве… любовницы. Она появлялась на торжественных приемах, пирах. Несколько раз Акте спасала Нерона от покушений Агриппины, предотвращая кровосмесительную связь. Однажды разгоряченный вином Нерон не выдержал и оставил Агриппину у себя. Мстительность, страх, животный садизм – вот на чем было замешано это сладострастие.

Агриппина, во-видимому, знала тайны любви, ибо противоестественная человеческой природе близость продолжалась довольно долго. Нерона и Агриппину носили вместе на носилках. Римляне, которых, казалось, уже ничем нельзя было удивить, были поражены чудовищным развратом.

Однако Нерон жаждал обладать и красавицей Поппеей. Любовница, узнав о связи императора с матерью, отдалась Оттону, позаботившись о том, чтобы об этом вскоре стало известно Нерону.

Ревнивый император потребовал объяснений. Поппея в ответ заявила, что она замужняя женщина и Оттон в качестве супруга ее вполне устраивает, по крайней мере, он позволяет ей вести роскошную жизнь. Она припомнила Нерону и связь с Агриппиной, во всех грехах обвинявшей ее, Поппею и бывшую рабыню Акте, которая по-прежнему находилась около него, приучая к дурным манерам. И наконец заявила: если император по-прежнему любит ее, то должен взять в жены, в противном случае она удалится в провинцию.

Нерон не поверил в серьезность ее слов. Вечером он пришел к любовнице, однако нашел дверь ее дома закрытой. Нерон начал ломиться, осыпая хозяйку угрозами и бранью, но ему так и не открыли. Поппея поставила его перед выбором: либо она, либо Агриппина и Октавия. Но Октавия почти ничего не решала в планах Нерона, безропотно снося все его похождения. Агриппина же заручилась поддержкой в сенате, и ее следовало удалить.

Император снял охранявшие ее военные караулы. Затем убрали германцев из почетной стражи. Наконец, Нерон выжил ее из императорского дворца, где она имела прежде богатые покои.

Агриппину попытались обвинить в заговоре с целью свержения правителя, но вскоре выяснилось, что это наглая ложь. Императрица по-прежнему при каждом удобном случае стремилась уязвить Поппею, она словно не замечала ее, но при каждом удобном случае подчеркивала нежное отношение к Октавии, которую прилюдно называла красавицей и женой императора. В сердцах Поппея потребовала убить Агриппину. Нерон обещал исполнить ее каприз.

Но осуществить задуманное, не вызвав подозрений у сената, было не так-то просто. Наконец Аникет, один из бывших воспитателей Нерона, предложил хитроумный способ: во время праздника построить специально для Агриппины большой корабль. Когда она, устав от вина и веселья, удалится к себе в каюту, корабль развалится. Воспользовавшись суматохой, можно будет утопить императрицу, списав все на несчастный случай. Нерон план одобрил.

Он объявил в Риме, что собирается принять участие в празднике в Байи, небольшом городке рядом с Неаполем. Нерон до этого примирился с матерью, даже целовал ей ручки. Агриппина подумала, что вернула его расположение.

Во время праздника Нерон произнес торжественную речь, славящую Агриппину Августу и даже прослезился, ибо не сомневался, что видит ее в последний раз.

Во время ночной прогулки утомленная Агриппина удалилась к себе в каюту. Потолок каюты был сделан из свинца и должен был обрушиться на уснувшую императрицу, пробить днище корабля. Однако потолок чудом удержался благодаря высоким стенкам ложа и не причинил Агриппине никакого вреда. На палубе завязалась борьба между заговорщиками и теми, кто не был посвящен в план Нерона. Агриппина и служанка прыгнули в воду.

Нерон пришел в ужас, когда ему сообщили, что покушение провалилось. Надо было действовать немедленно. Он вызвал преданных ему Сенеку, Бурра, Аникета. Созревает новый план: якобы слуга Агриппины, подосланный хозяйкой, пытался убить Нерона, поэтому императрицу пришлось покарать.

…Два десятка воинов окружили виллу несчастной женщины. Аникет с двумя телохранителями ворвался к ней в спальню. Через несколько минут все было кончено. Агриппину похоронили той же ночью.

Утром все поздравляли Нерона со счастливым спасением и осуждали Агриппину, осмелившуюся поднять руку на императора.

Нерон вернулся в Рим и предался наслаждению. Теперь он был свободен. 59-й год стал переломным в жизни императора. Отныне он руководствуется только своим мнением. Сальвия Оттона отослали легатом в Лузитанию – римскую провинцию на Пиренейском полуострове. Оттон, помня о судьбе Агриппины, покорно согласился. Через три года Нерон, обвинив Октавию в бесплодии, развелся с ней и через двенадцать дней женился на Поппее, несмотря на недовольство высших кругов в Риме.

По распоряжению Поппеи, скульптуры Октавии были заменены на ее собственные. Новая жена Нерона требовала выслать Октавию из Рима, однако удалить дочь Божественного Клавдия без причины было невозможно. Тогда Октавию попытались скомпрометировать, обвинив 22-летнюю женщину (Поппее был 31 год) в прелюбодеянии. Префект гвардии Тигеллин подкупает одного из египетских музыкантов, который признался в любовной связи с Октавией. Однако большинство слуг даже под пытками отказывались подтвердить его показания. Тем не менее Октавию выслали в Кампанию (область на юге Италии), где заключили под стражу.

В Риме начались волнения. Испугавшись восстания, Нерон вынужден вернуть Октавию и под ликующие крики толпы снова объявил ее своей женой, однако, придя в себя, он послал против народа войска. На улицах Рима лилась кровь. Приказом Нерона возвращаются на свои места скульптуры Поппеи. Но положение ее было непрочно, в любой момент она могла быть свергнута Октавией и ее сторонниками. Вняв мольбам Поппеи, Нерон решил покончить с дочерью Клавдия. Он уговорил Аникета лжесвидетельствовать о сожительстве с нею. Опальную жену отправили на остров Пандатерию и там задушили в жарко натопленной терме, предварительно вскрыв ей вены. Таким образом Поппея стала законной и единственной женой Нерона. Удивительно, почему она не тронула безмолвную красавицу Акте. Вероятно, она не считала ее серьезной соперницей. Акте жила во дворце и по-прежнему дарила ласки повелителю.

Через некоторое время Поппея исполнила данное Нерону обещание и родила девочку. Император был несказанно счастлив и присвоил жене и дочери титул Августа.

Но страсть со временем проходит. Нерон был избалован женскими ласками. Он также любил пение, театр и поэзию. Среди увлечений императора были скачки, он считался одним из лучших наездников империи. Когда Нерон пел в театре – а он это обожал, – запрещалось кому-либо выходить из театра. Поэтому, говорят, некоторые женщины рожали в театре, а многие, не в силах его более слушать и хвалить, перелезали через стены, так как ворота были закрыты, или притворялись мертвыми, чтобы их выносили на носилках.