Текст книги "Оставшиеся в СССР (сборник)"

Тем временем капитан оправился от неожиданности. Ловким приемом заломил отцу руку за спину. Поднял его с земли.

На асфальте валялся распахнутый портфель дяди Аркаши. Часть дисков из него высыпалась.

Подскочил старшина. Со всего маха дал отцу затрещину. Потом что было силы пнул портфель ногой. Рассыпавшиеся диски стал топтать. Пластинки лопались и хрустели как тонкий лед под ногами.

– Что вы делаете! – закричал отец, – это же Утесов!

– А нам маланская музыка не нужна! Вишь – ты Мясоедовская улица! А Колымская не хошь! И продолжал топтать диски.

– А черт! – эта не ломается. Нагнулся, поднял ее, взяв в обе руки, ударил пластинкой отцу по голове. Пластинка осталась цела.

– Смотрите, товарищ капитан, не бьется!

– Долгоиграющая, – процедил сквозь зубы капитан, а ну пошел.

Наскоро собрав уцелевшие диски, старшина взял отца за свободную руку и вместе с капитаном повел его к машине.

– Стой! – с болью выкрикнул отец, у меня пацан остался!

– Мишка, бери портфель, иди сюда.

Полуживой от страха, волоча тяжеленный портфель, я поплелся за отцом, старшиной и капитаном.

Из машины выпрыгнули еще два милиционера. Отца пинком запихнули в переполненный кузов, туда же сел старшина. Меня вместе с портфелем втиснули между водителем и капитаном на переднее сиденье.

– В отделение, – приказал капитал водителю.

Машина чихнула, засопела, задергалась и поехала.

Как мы ехали, куда, по каким улицам, я не помню. Наверно, из-за того что мал был и мог видеть через стекло только верхние этажи домов, да верхушки деревьев.

Помню как машина остановилась в каком-то дворе, где пахло бензином и карболкой.

Помню растерянного отца, крутящего головой во все стороны и зовущего-Мишка! Ты где! Отзовись!

– Я тут папа!

Отец не слышал меня. Вокруг стояла страшная суета, крики мат, хлопанье дверей. Были слышны хлесткие удары, ноющий плач.

Все вокруг дышало какой-то безисходностью.

Милиционер за руку затащил меня в длинный, полутемный и прокуренный коридор. Посадил на скамейку у кабинета куда завели отца. И предоставил самому себе. Поначалу я сидел сам не свой от страха. Боялся поднять голову. Смотрел в одну точку – раздавленный окурок под ногами. Шум, суета вокруг куда-то ушли. Голоса доносились из ниоткуда. Что-то возле самого уха шепелявил старый дядька. От него неприятно пахло.

Дядька часто наклонялся ко мне. Пытался разговорить. Я отодвигался от него все дальше и дальше. Пока не оказался у самой двери кабинета, куда завели отца. Дверь кабинета была плотно прикрыта, но была настолько ветхой и тонкой, что я все прекрасно слышал.

Кто-то стучал на пишущей машинке. В паузах нудным голосом спрашивал о непонятных мне вещах, вроде «скажите привлекались вы, если да-когда, по какой статье», или «сдай своего кореша, а я на тебя я составлю «липу с повинной».

Другой голос-резкий и неприятный ругался матом:

– Я тебя… моржовый упрашивать не буду! Чьи пластинки? Твои! Бабки на дисках делал! Подписывай!

Но видать тот к кому обращались подписывать не хотел, потому что тут же послышался хлопок, как будто удар ногой по мячу, немного погодя – почти собачье скуление.

Потом раздался голос отца:

– Вы не имеете права так обращаться с задержанным. Ни я, ни этот парень не занимались спекуляцией. Мы обменивали диски.

Резкий и неприятный голос закричал на отца:

– Заткнись п… p, а то и ты получишь.

Нудный голос урезонил сослуживца:

– Сергей, успокойся. А то товарищ Анатолий жалобу на нас напишет. Прокурору. Анатолий у нас умный – папаша в органах работал.

И продолжил: – И так Анатолий – договорились?

– Ни о чем я с вами договариваться не буду!

– В портфеле диски мои, эти мне не подсовывайте. Пластинки менял. Где мой сын!

– Ладно… Толик. Посидишь-ка ты в КПЗ с дней несколько, пацана в детприемник сдадим, а там видно будет. Пошли.

Дверь распахнулась. И я увидал отца. Бледного, в раздертой рубашке с растрепанными волосами и какого-то отчаянно-отрешенного. Отец не сразу и меня заметил.

– Мишка! Сынок, ты тут!

Папа схватил меня на руки, прижал к себе и… заплакал.

Таким отца я больше никогда не видал. Сзади в дверном проеме застрял милиционер.

– Давай Толян, давай! Не задерживай движение!

Отец резко развернулся и сказал милиционеру:

– Я согласен!

– Что согласен, – не сразу понял капитан, в КПЗ что-ли? Дак твоего согласия и не требуется.

– Согласен подписать.

– А, ну тогда дело другое.

– Только никуда без сына не пойду.

– А я и не возражаю, перейдем в другой кабинет.

Мы перешли в смежный кабинет. Маленький с одним столом двумя стульями. Мне места не досталось. Капитан вытащил откуда-то пустую коробку, бросил в нее пару книг и приказал молчать.

– Итак Анатолий. На тебя есть показания твоего кореша.

Тихо, тихо. Знаю что он не твой товарищ, но показания есть. Сергей с него «бумагу» взял.

– Ты парень неплохой. Вот и сын какой у тебя. Жена. Небось любит тебя. А? И на работе тебя уважают.

– А тут такое дело. Спекуляция! Статья… Суд, а дальше тюрьма. И прощай Мишка, жена, друзья. А Анатолий?

– Или сделаем иначе. Я показания пока оставлю у себя. Пока. Положу в сейф. А ты у меня их выменяешь, как на «сходке».

И капитан довольно улыбнулся собственной остроте.

– А выменяешь ты их у меня на небольшую информацию о своих корешах со «сходки». Кто что менял, кому что продал.

– Договорились? Подписывай.

Отец молчал. Смотрел прямо перед собой. Обе руки лежали на столе. Правая стиснута в кулак. Как будто он хотел этим самым кулаком стукнуть напротив сидящего.

Подталкиваемую милиционером ручку долго не хотел брать. И лишь после окрика взял и, не читая расписался.

– Вот и лады. Теперь часто будем встречаться, – произнес капитан Можешь быть свободен. Пока.

Мы вышли на улицу. Домой пошли не сразу. Отец все шел и шел, о чем-то думая. Со мной не разговаривал. Я хотел есть, теребил отца за рукав. Но отец казалось не замечал меня. Только на перекрестках брал меня за руку и крепко держал пока мы переходили улицу. Потом наверно, что-то решил для себя. Повернулся ко мне, попытался улыбнуться, спросил:

– Мишка, ты голодный. Да? А ну их всех к чертям – милицию, капитанов, сергеев. Пошли домой!

Двери открыла мама. Мне сразу дали есть. Отец с мамой закрылись на кухне и долго о чем-то говорили. Говорили – тихо. Но несколько раз отец громко повторил:

– Этого никогда не будет!

Мама плакала. Я стучался в дверь, но мне не открыли.

Наступил сентябрь. За ним октябрь. Отец очень изменился.

С работы сразу шел домой. Дядя Аркаша был у нас всего один раз. Недолго.

Отец никуда с ним не пошел. На «сходку» отец ходить перестал. Музыку слушал, но на сходку не ходил.

Несколько раз возвращался домой поздно. Какой-то подавленный. Ничего никому не рассказывал. Только часто повторял:

– Вот сволочь! Вот сволочь!

Мама наверно знала, и где он был и почему такой расстроенный, потому что ни о чем его не распрашивала.

Потом пришел ноябрь. Были выборы. Как потом рассказала мама, одним из кандидатов в депутаты городского совета был тот самый капитан, только теперь уже майор.

Тот день был пасмурный. Шел дождь. Все рано встали. Завтракали. Мама убеждала отца пойти проголосовать. Отец отказывался. Родители поспорили.

Затем мать одела Ларису и вместе с ней пошла на избирательный участок. Сказала что на обратном пути зайдет к подруге.

Отец долго слушал магнитофон. Потом также долго смотрел в окно. Затем начал было одеваться, но передумал. Снова включил музыку.

И опять долго-долго слушал.

Слушал все те же записи Элвиса.

Пластинок у него уже не было. Все что было забрали в отделении.

Ю эй нот кмон хаунд дог, крак ин море чрай.

Веселая музыка. Но только теперь отец не смеялся, не танцевал и даже не подпевал. Молча сидел и о чем-то думал.

Когда за окном потемнело, отец вдруг засобирался. Засуетился. Начал искать свой паспорт. Наспех наложил мне в тарелку полуостывшие макароны. Сказал чтоб я все съел. Одел свое потертое демисезонное пальто. Уже почти вышел, но остановился в дверях, улыбнулся мне и сказал на прощанье:

– Мишка, где твоя улыбка.

Больше отца я не видал.

Скоро пришла мама с Ларисой. Раскрасневшиеся от легкого морозца, слегка возбужденные от впечатлений полученных в гостях. Про отца как-то забыли. Вручили мне гостинец от маминой подруги.

Лариса взахлеб рассказывала какой большой и важный кот.

У тети Наташи. Мама взялась звонить знакомым. Телефон некоторое время был занят. Наверно, поэтому к нам не могли дозвониться.

В дверь постучала соседка, позвала маму к телефону. Сообщила что звонят из больницы. У нас все время занято.

Мама пришла вся в слезах, сказала, что папу вызвали в милицию, а он пришел пьяный. Упал со ступенек крыльца отделения и сильно разбил голову. Его забрала скорая.

Папа умер на следующий день, не приходя в сознание. На время похорон меня забрал к себе дед. Попросила мама. Когда мне было 3 года, меня до смерти напугал мертвый сосед. Месяц я не разговаривал. Рисковать здоровьем ребенка больше не хотели. Про смерть отца мне сразу не сказали. Узнал я об этом много дней спустя. А пока «папа был в командировке».

Когда я вырос мама рассказала, что в тот день отец в бюллетне со списком кандидатов, напротив фамилии майора Гаврилова написал: «Люди это мразь и сволочь, не верьте ей!».

Уж как милиция узнала кто это сделал по сей день тайна. Но только узнали. Узнали быстро. Отец даже не успел дойти домой, как его остановил милицейский газик и прямиком доставил к майору Гаврилову. Сказали, что отец был сильно пьян, есть заключение медэксперта. Выходил из дверей отделения, поскользнулся, упал, ударился головой о ступеньку.

– Сегодня отец твой день рождения. Твой и мой. Мне 18.

Тебе было бы 39. Твою ленту с Элвисом Пресли я сохранил и часто слушаю.

Ю эй нот кмон хаунд дог, крак ин море чрай!

Мишка Одессит

Атака, второй товсь! – прозвучала команда. И чуть позже, по громкой:

– Дневальные на местах, команде наверх!

Мишка ждал этой команды. Забыв застегнуть бушлат, резко поднялся, бросился к трапу, и чуть не упал из-за подставленной ноги «деда».

Как по команде, разом заржали «караси» – второгодки Сергей Лунгул и Андрей Сомов.

«Сан Саныч» – так называли розовощекого здоровяка. Единственного «деда» в БЧ‑3.

Сан Санычу до дембеля осталось 86 суток, о чем красноречиво свидетельствовали полоски мела на задней стенке тумбочки «деда» – место поклонения салаг.

Не дай бог кто сотрет или добавит к ним хоть одну. Тумбочка под охраной дневального. И место дневального не у входа в кубрик, как положено по расписанию, но возле тумбочки. С этим давно уже смирились и командир БЧ‑3-старлей Крылов и замполит Нефедов и старпом Зотов. Командиру – кавторангу Крофте, понятное дело – никто не докладывал. Да и не спускался до таких мелочей кавторанг. Кадрами заведовал замполит.

Потирая ушибленное колено, Мишка с опаской оглянулся. Лети-лети салага, – снисходительно бросил Сан-Саныч, пропуская других «карасей» и «дедов», выбегающих и вальяжно выходящих из боковых отделений, Мишка не сразу попал наверх. Наконец ступив на палубу, побежал на нос корабля.

Конечно же, все хорошие места были заняты. Ему досталось на башне носового двуствольного орудия. И то спасибо – пустил «земеля»-Одессит.

Толик. Такой же «салага» как и Михаил.

Накрапывал мелкий дождь. Орудие покрывалось тонкой коркой льда. Штормило. серое небо казалось вот-вот сольется с такими же серыми волнами. Эсминец то зарывался носом в кипучую массу, то вздымался вверх, навстречу такой же стихии.

Мишка почти не чувствовал рук. После каждого погружения и взлета, двумя ледышками цеплялся за ствол, обламывая ногти. Но совсем не замечал этого. Весь его организм, до последней клетки превратился в зрение.

– А ну посторонись, салаги!.

Это Сан Саныч появился на палубе. Неторопливо, останавливаясь для глубоких затяжек, Сан Саныч перемещался вдоль правого борта, часто сплевывая в море.

Идти далеко Сан Саныч не хотел – дождь, скользко, того и гляди упадешь! А потому продефелировал к ближайшему носовому орудию, на котором примостился Мишка.

Естественно мокнуть под дождем «дед» не стал. Щелчком отбросил окурок за борт. Тяжелым кованым ботинком забарабанил о крышку люка орудийной башни, прокашлялся.

– Махмуд, братишка, открывай!

Люк медленно открылся и тонкий голос лениво пропел:

– Тебе чего, братан?

Карымсак Матжанов – еще один «дед» с более «длинной «бородой» – до дембеля осталось 40 суток, сидел, запершись в башне. Участия в общей суете не принимал по причине скорого отбытия на родину. То бишь дембеля. «Дедом» его называли только «салаги» и «караси» своего БЧ‑2. другие молодые вообще никак, а «деды» «Напористого» не иначе как Махмуд. Азиат. Там все Махмуды. Даром что дед. Сан Саныч с наглой ухмылкой в унисон «Махмуду» жалобно пропел:

– Дай дарагой сиденье, пасижу у входа, пагляжу из твоей юрты на синию степь. Карымсак зло сверкнул глазами, но ничего не ответив, подал специально изготовленное для «деда» сиденье. Углядев на башне Мишку и двух своих «карасей», Сан Саныч лениво изрек:

– Слушай МОЮ команду: смотреть в оба, хавальник не разевать! Хотел добавить еще что-то, но лишь зевнул, показывая кулак.

На всем судне, особенно ближе к носу царило всеобщее оживление. Сдержано переговаривались матросы, покрикивали старшины. Скользя по палубе, нервно вышагивал старпом. Явно ожидая нагоняя от кавторага – командира корабля.

Стрельбы не совсем удались. Из 4‑х выпущенных торпед две прошли мимо цели, оказавшись неизвестно где. Правда одну из них уже нашел и поднял на борт, вместе двумя попавшими в цель, сторожевой корабль, сопровождавший «Напористый». Зато последняя, четвертая, как в воду канула. Остановившись, старпом громким голосом крикнул:

– Ставлю боевую задачу. Команде искать торпеду. Кто первым обнаружит – 10 суток отпуска с сегодняшнего дня, по возвращению на базу.

И взоры всех, таких же как Мишка первогодок, а также «карасей» с удесятеренной зоркостью устремились в даль. И каждый уже мысленно был дома. Кого обнимала любимая, кого мать отогревала горячим чаем, а кто ел, сидя за столом, и не мог остановиться. Мишка, как и все, до рези в глазах всматривался в беспредельную даль. И хоть особым здоровьем не отличался – зрение имел отменное. Отличное зрение и привело его во флот. На миг закрыв глаза, до боли явственно представил себе последнюю медкомиссию в облвоенкомате. Шепот военкома на ухо председателю комиссии о недоборе во флот.

– «Северный», – довольно улыбаясь добавил военком, поймав Мишкин взгляд.

И снисходительное изречение, подведшее черту над всей процедурой:

– Ну что сокол, быть тебе впередсмотрящим! Годен во флот!

Предугадав отчаянный довод – вопрос: – у меня же недавно было воспаление легких, как можно?

– Заодно и здоровье укрепишь, – произнес председатель, – следующий!

И в раз закружилась голова, сперло дыхание. На миг показалось что весь мир рассыпался. Прощай Лариса, мама. Прощай ребята однокурсники – выпускники техникума, бессонные ночи над дипломом. И Одесса!

Одесса!

Почему-то вспомнился дед. Тоже служивший во флоте. До войны принял первый бой. Дед очень любил песни Утесова. Свою любовь привил и Михаилу. О чем Мишка стеснялся признаться друзьям. Засмеют!

У всех на уме только Бони М и Пугачева. Ну, кто покруче, у того Дип Перпл и Слейд.

Все, все позади. Как и последние два месяца, полные недосыпаний, недоеданий, и унижений. Нет к офицерам Мишка никаких претензий не имел, да и старшин можно было понять – молодого учить надо. Но вот от таких как он матросов, прослуживших больше года, житья не было. И самый зловредный, нет не то слово – скотина, это их бэчетревский «дед», который обещал до своего дембеля «дохляка» кончить.

– Ну это мы еще поглядим, – забывшись произнес Мишка.

– Чего-чего салага? – протянул «карась» Сергей.

– На море, – зло ответил Михаил.

– Вот и смотри, – в тон Сергею добавил Андрей. Что, рога отросли? – Быстро обломаем. Ясно?!

– Да, – нехотя ответил Михаил.

– Чего?

– Так точно товарищ матрос! Подошла волна, корабль нырнул носом. Больно ударившись подбородком о ствол, Мишка окончательно отошел от своих мыслей. С надеждой устремил взор в даль. В двух – трех кабельтовых, равномерно поднимаясь на волнах и опускаясь под воду, показывалась «подлодка». «Подлодка» – плавсредство, искусно сооруженное из старых бочек местными умельцами из дока. Ее-то эсминец «Напористый» сначала отбуксировал на пол мили, а потом расстрелял учебными торпедами. Повторяю боевую задачу, – сквозь шум ветра прорвался голос старпома: Команде искать торпеду. Кто обнаружит – 10 суток отпуска с сегодняшнего дня, по возвращению на базу! И взоры всех кто был на палубе с удесятеренным вниманием устремились вперед.

Смотреть Мишка! Смотреть! – как заклинание повторял Михаил. Целых десять дней отдыха от «деда»! И пять суток на дорогу! Мама, папа, брат. И конечно же Лариса! Ах, какие у нее глаза! И Мишка смотрел. Всматривался в стихию и размышлял:

Учебная торпеда не тонет. Головная часть должна быть слегка над водой. К тому же окрашена в ярко оранжевый цвет – чтоб легко обнаружить было. Правда сейчас видимость не ахти. Штормит. Но все же это не иголка в стогу сена, найти можно и нужно.

Смотреть Мишка! Смотреть! И Мишка смотрел. Смотрел и думал. И слушал.

К шуму волн, бьющихся об эсминец и реву ветра, примешивался какой то непонятный далекий звук. Вроде ударов металла о металл, скрежета. Звук не давал Михаилу покоя. Что-то напоминал Мишке. Что-то также связанное с морем. Что-то далекое из детства. Но вот что?

Опять вспомнился дед. Жаль рано умер. Добил таки его тот неизвестный летчик с «Мессера», который продырявил ему легкое. Пусть через полтора десятка лет. Как бы сейчас повел себя дед?

– Дед! Ну конечно же! Да, да! Именно с дедом пошли однажды ловить рыбу. Только отплыли от берега, как началось волнение. Не хотел дед рисковать внуком. А потому вернулся поближе к берегу, и привязал лодку к металлическому бую.

Как подойдет волна – лодку об буй: бам – бам, скрям – скрям.

– Ну конечно же. Торпеда у «подлодки». Там и только там она!

Одна волна, вторая. Третья. И наконец на гребне мелькнул оранжевый поплавок, и тут же: бам – бам.

– Есть торпеда! Лево по борту! У «подлодки»! – не веря себе, выкрикнул Михаил.

Дрожащими руками поправил съехавшую на лоб шапку. Затем неизвестно кому пальцем указал в даль. Поймал восторженно-завистливый взгляд Толика и злобные «карасей».

– Есть торпеда, – почти шепотом от волнения, произнес Михаил.

– Кто доложил голос старпома.

Мишка открыл было рот, поперхнулся, кашлянул. Но тут с невиданной прытью появился Сан-Саныч и что было мочи, завопил:

– Матрос Козлов!

И чуть позже еле слышное старпома: – Добро Козлов.

От невиданной наглости «деда» Мишка пулей слетел со ствола.

С решимостью камикадзе подскочил к Козлову, схватил его за грудки. Но тут же был оттянут в сторону подоспевшими «карасями», а затем и послан в нокдаун тяжелым ударом «деда».

– Умри салага, – сквозь зубы процедил Сан-Саныч, – попробуй высунуться, кончу как щенка.

И все.

Как ни в чем небывало суетились вокруг старшины, бегали матросы. Офицеры отдавали команды. И лишь Мишка стоял недвижим. И если бы кто сейчас заглянул ему в глаза…

А вечером, после вечерней поверки, Сан-Саныч принимал «доклады от «салаг», которых кроме Мишки было еще двое.

Мишку он, после «урока» на палубе не трогал. Нагло смотрел в глаза и ухмылялся. Когда сели за ужин, позволил Мишке съесть причитающийся кусочек масла, удовольствовавшись двумя другими – отобранными у остальных «салаг». Долго разглагольствовал о пользе учебы, высоком предназначении моряка, о мощи флота и флотских традициях.

После отбоя «караси» аккуратно нашивали старшинские нашивки на парадную фланельку «деда». Смеялись и спрашивали Сан-Саныча, какое звание в отпуске ему больше подходит.

– Наверно я главстаршина, – в тон им отвечал «дед», собирая свои пожитки в большой чемодан из искусственной кожи.

Мишка уже лежал на втором ярусе. Ни о чем думать не мог. Как будто провалися в пустоту. Немного ныла разбитая губа. Но Мишка ничего не замечал.

И лишь много позже, когда все уже спали, как будто проснулся после забытья. И враз навалилась тягучая безысходность. До боли ясно предстал перед глазами весь день. Каждая его малейшая подробность. Каждая минута, каждая секунда. И не знал Мишка как жить дальше.

Уткнувшись лицом в подушку, сквозь слезы повторял как заклинание слова песни Утесова:

Ведь ты моряк Мишка, моряк не плачет и не теряет бодрость духа никогда.

И не мог сдержать слез.

Ближе к утру, стараясь не будить уснувшего дневального у тумбочки, Мишка, не одеваясь, скользнул к трапу. На секунду задержался. Оглянулся на спящих моряков. И шагнул в ночь.

Прости меня Мама!!!