Текст книги "Вчерашние небеса"

Часть 3

Над Москвой сгустилась ночь, но полковник Лагутин еще не покинул свой кабинет. Огромный город и вся необъятная страна спали. Завтра будет день – люди снова примутся за привычные дела – строить, лечить, учить… Однако чувство тревоги не покидало Лагутина. Как и всю страну – враг был где-то рядом, близко. Но никто не ждал войны, все верили, что ее не будет…

Он нехотя поднялся, подошел к маленькой двери в углу. В крошечной комнатке, освещенной слабенькой лампочкой, над малюсеньким умывальничком висело зеркало. Из него на хозяина кабинета глянуло усталое, немолодое уже лицо человека, привыкшего больше смотреть в глаза другим, нежели на себя. Сколько их было, таких глаз?.. Глаз, в которых читались страх, ненависть, холодное презрение, стальная непроницаемость или ужас предстоящей смерти… Но вот запомнились только немногие…

Туркестан. 1924 год

– К ночи они должны привал сделать. – Халид, проводник и переводчик, внимательно смотрел вперед, ладонью прикрыв глаза от солнца.

– Да уж, пора бы… Сколько их преследуем, а все никак не догоним…

Командир отряда ЧОН[13]13
  ЧОН – части особого назначения Красной Армии. ЧОН выполняли не только особые функции в тылу советской республики с органами ВЧК и частями войск внутренней охраны республики, но и направлялись в качестве отборных частей из наиболее проверенных бойцов в состав действующей армии на самые опасные участки фронта.


[Закрыть] Егор Лагутин лежал рядом с Халидом на зыбучем краю песчаного холма, изучая в бинокль бескрайнее рыжевато-желтое пространство пустыни. Где-то там, за цепочкой барханов, с помощью ветра щедро приправлявших песком все вокруг, хрустя осточертевшими песчинками на зубах, спешила вдаль их цель – выжившие бойцы Назар-бека, крупного бая, командира басмаческого отряда почти в тысячу сабель. Отряд был одним из немногих, оставшихся после тяжелых боев с Красной Армией. Постепенно, теряя людей, оставляя имущество и поклажу, Назар-бек рвался за кордон. Но ему отрезали путь и туда. Тогда он и десятка два самых верных людей, прорвавшись через чоновские заслоны, стали уходить в пустыню. Командующий Туркестанским округом хмуро предупредил Лагутина, вызвав его к себе лично:

– Смотри, комэск, Назар-беком ОГПУ[14]14
  ОГПУ при СНК СССР – 15 ноября 1923 года Постановлением ВЦИК ГПУ НКВД РСФСР преобразовано в Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ) при СНК СССР. В свою очередь НКВД сохранил функции по обеспечению общественной безопасности и пресечению бандитизма и других правонарушений; ОГПУ сохранил специализацию по борьбе с контрреволюцией, шпионажем, обеспечению государственной безопасности и борьбе с чуждыми советской власти элементами.


[Закрыть] интересуется. Из Москвы мне депеши шлют – требуют, чтоб живым… По возможности. Так что будешь по чекистской линии с ним разбираться.

– Халид, там же – верная смерть? Какого… зачем его туда несет? Без воды, без провианта?

Халид молча поправил высокий тельпек[15]15
  Тельпек – мужской головной убор в Средней Азии. Изготовлялся из овечьей шерсти или каракуля.


[Закрыть], усмехнулся.

– Назар-бек умный. И храбрый. Он понимает – нет ему пути. Никуда, ни назад, ни вперед. Но смерть принять хочет в бою. Как настоящий воин. Воин Аллаха. Жди боя, начальник.

– Боя? – Лагутин усмехнулся. – Какой же это бой, их человек двадцать, нас – впятеро больше… Мне он живой нужен…

Халид промолчал, затем негромко произнес:

– Живым он тебе не дастся, командир… Если только врасплох. Но врасплох их не застанешь. Ночью они опять двинутся вперед.

– Ладно… Пойдем и мы за ними. Я его все равно достану, мертвым ли, живым ли, а достану! – Лагутин сердито сплюнул, поднялся и, отряхнув песок с вылинявшей гимнастерки, быстро направился к ждущим невдалеке бойцам.

– Мураш! Ко мне!

Молодой паренек в не успевшей еще выгореть и продубиться потом под каракумским солнцем гимнастерке подбежал к командиру. Загорелое, веселое лицо, черты тонкие, можно сказать, красивые. Дмитрий Мураш выделялся среди огрубевших и хмурых физиономий лагутинского отряда не только лицом…

– Здесь я, товарищ командир!

Лагутин не зря взял в отряд Мураша. Митька Мураш, несмотря на молодость, повидал немало, навоеваться успел вдоволь. Да и ума со смекалкой у него хватало, несмотря на некоторую горячность, присущую возрасту.

– Как стемнеет, возьми десяток бойцов, самых надежных, опытных, и давай туда, – он указал рукой на запад, – к Газхару… Верст пять будет, не более. Посмотришь на карте – он там есть. Когда-то Газхар постоялым двором был, караван-сарай… До войны. Теперь заброшено все, даже колодец засыпан. Но есть у меня чувство, что Назар-бек к нему идет. Мы его погоним туда… А ты устроишь засаду. Пулемет – с собой. И сидите так тихо, чтоб даже песок слышно было! Всё. Вопросы есть?

– Никак нет, товарищ командир! – Мураш весело отсалютовал. – Разрешите идти?

– Митька, без глупостей… – негромко добавил Лагутин. – Смотри у меня, ты умеешь головой думать. Я его живым хочу. И тебя живым…

– Понял, товарищ командир, – Мураш посерьезнел, – служу рабоче-крестьянской власти!

– Всё. Иди.

Серые сумерки не для пустыни. Тут ночь опускается сразу, как только солнце закатывается красным остывающим шаром за барханы. Вот и сегодня все произошло быстро. И тишину ночи с треском цикад и воем шакалов разорвали выстрелы. Сначала одиночные, затем пулеметные очереди. Крики. Опять выстрелы, частые и беспорядочные, затем залпами. Все закончилось довольно скоро, и пустыня снова погрузилась в привычную темную тишину под скопищем равнодушных звезд.

Лагутин сидел в полуразрушенном здании караван-сарая на седле, снятом с убитого коня, прикуривая уже третью папиросу. Его план удался. Почти. Басмачи, напоровшись на засаду, сопротивлялись отчаянно, однако чоновцы, подавляя их огнем, постепенно прижимали врага к караван-сараю, откуда короткими прицельными очередями бил пулемет. Несколько конных сразу свалились на песок, остальные попытались прорваться, но встречены были плотным огнем чоновцев. Кольцо сжалось. Лагутин видел, как две фигуры на лошадях, резко развернувшись, бросились в темень, в сторону от газхарских развалин…

«Это он!..» – подумалось ему.

– За мной! – Командир пустил коня в галоп. Краем глаза успел заметить, как появившийся невесть откуда Мураш вскочил в седло брошенного кем-то жеребца и поскакал следом за ним.

Всадники, по пути меткими выстрелами сняв двоих, удалялись в пустыню. Но Лагутин нагнал их. В темноте, слабо освещенной бледной луной, он ясно видел черно-седую бороду Назар-бека и его дорогой халат, забрызганный кровью. Еще несколько секунд, и они встретились. Назар-бек, потеряв лошадь, убитую метким выстрелом одного из бойцов, с яростью схватился за маузер, прикованный цепочкой к кобуре.

– Назар, сдавайся, живым оставлю! – крикнул Лагутин. – Все одно выхода нет!

– Проклятие на тебя, грязный гяур![16]16
  Гяур (тюрк.) – презрительное название немусульманина у последователей ислама.


[Закрыть] – Басмач выстрелил несколько раз.

Пули просвистели в нескольких сантиметрах от лагутинского уха, но тот не обратил внимания.

– Я говорю, сдавайся! Слово красного командира даю: живым оставлю! Еще сто лет проживешь!

– Собака!!!

Тихо. Затем выстрел. Снова тишина.

Егор медленно приближался к лежащему на земле неподвижному телу. Остановился, сделал знак остальным.

– Мураш, – негромко сказал Лагутин, – он сам себя… Проверь-ка…

Тот приблизился к телу, перевернул его сапогом, держа на прицеле маузера.

– Не дышит. Головешка – в куски… Эх… Не успели, Егор Андреич…

– Не успели… – Лагутин с досадой ковырнул ногой песок, – не вышло… Да и хрен с ним, все же покончили с гадом.

– Точно.

– Товарищ командир, тут пленный у нас! – один из бойцов дулом винтовки подтолкнул к Лагутину высокого худощавого человека.

Лагутин внимательно окинул его взглядом.

– Он в сторону повернул, когда за Назаром шли. Мы его нагнали уже в полуверсте от Газхара. Стрелял ловко, наших двоих снял. Потом саблей начал махать, когда патроны закончились. Тут мы его и… Ранили.

– Кто таков? – Лагутин смотрел прямо в глаза пленному. Лицо явно не дехканина. Тонкие, холеные даже черты. Выправка военная. Сложён хорошо и, несмотря на ранение, держится ровно. А во взгляде Лагутин не заметил страха. Страха смерти. Этот человек привык смотреть смерти в глаза…

– Я повторяю, кто вы? – Лагутин затянулся папиросой в последний раз, втоптал окурок в земляной пол. – Что, по-русски ни гу-гу? Халид! Переведи!

– Нету Халида… – с тоской выговорил приведший пленного боец, – убило…

– Не нужно… – тихо промолвил пленный по-русски. – Переводчиков не нужно. Я говорю на русском.

Лагутин с некоторым удивлением поглядел на него. Усмехнулся.

– Так отвечайте. Кто такой, и как здесь оказались, и все прочее…

Пленник поморщился, видно, давала о себе знать рана, слегка усмехнулся.

– Я Юсуфбек Низамов, племянник Назар-бека.

– Вот те на! – Лагутин усмехнулся недоброй улыбкой. – Наслышан, наслышан, господин штабс-капитан![17]17
  Штабс-капитан – обер-офицерский чин в русской армии (в кавалерии ему соответствовало звание штабс-ротмистр, а в казачьих войсках – подъесаул), а также в армиях других стран. В российской армии введен в 1798 году, до того (с 1705 года) назывался капитан-поручик (при Петре I – также капитан-лейтенант). До 1884 года относился к X классу, а с 1884-го – к IX классу Табели о рангах. По должности штабс-капитан обычно был командиром роты. В дореволюционной Русской императорской армии (а также и в Белой армии) штабс-капитан младше капитана, но в других старых и нынешних вооруженных силах государств (например, в бундесвере) штабс-капитан (штабс-гауптман) старше капитана.


[Закрыть] Ваши похождения нам хорошо известны: и то, что вас дядя воспитывал, и про учебу в кадетском корпусе, и в юнкерском, и про службу в Ревельском полку. И про подвиги в Добровольческой Армии[18]18
  Добровольческая армия – оперативно-стратегическое объединение белогвардейских войск на Юге России в 1917–1920 гг. во время Гражданской войны.


[Закрыть], и у эмира бухарского[19]19
  Эмир бухарский – Сейид Мир Мухаммед Алим-хан (узб. Said Mir Muhammad Amirhon; 3 января 1880 – 5 мая 1943) – последний эмир Бухары, правивший до захвата Бухары большевиками 2 сентября 1920 года, представитель узбекской династии тюркского рода Мангыт.


[Закрыть]… Хватит, чтоб ревтрибунал вас отправил в расход немедля. Но… Судить не я буду, хоть расстрелял бы тебя на месте. Пошлем куда следует, там и разберутся…

– Я хочу поговорить с вами, – пленник снова посмотрел Лагутину в глаза.

– О чем?

– Наедине. Я все равно связан и безоружен, кроме того, ранен. Опасности не представляю. К тому же даю слово офицера, что не попытаюсь бежать…

– Ладно, – Егор сделал знак красноармейцу и придвинул пустой ящик пленнику, – садитесь, слушаю.

– Отпустите меня, – произнес Юсуфбек.

– Вот так клюква! – Лагутин рассмеялся. – Отпустить? Да сей секунд, ваше благородие! Так, ежели это все, я зову конвойного!

– Вы не понимаете. Это для вас же лучше! Он… Он придет ко мне и, если кто-то попытается его остановить или помешать ему, убьет того с легкостью. Ваши же люди пострадают!

– Кто «он»?! Что за хрень ты мне несешь, недобиток белоподкладочный? – Егор даже папиросу выронил из рук от удивления и ярости.

Юсуфбек встал.

– Расстегните мне одежду. Руки связаны…

Лагутин молча распахнул на Юсуфбеке халат, резким движением разорвал белую нательную рубаху тонкого полотна. Она была в крови. На груди штабс-капитана на простой медной, видимо, цепочке висел красноватый предмет пятиугольной формы. По виду он напоминал камень, но какой-то незнакомый…

– Это что? – Лагутин осторожно притронулся к предмету.

– Я не знаю. Но дядя передал мне его незадолго до гибели, сказав, что это даст мне спасение. «Только знай, он придет за ним. Рано или поздно придет. И тогда отдай ему камень. Ибо он хранится уже сотни лет у рода Назар-бека и попал сюда давно, из мест, близких к гробнице пророка Мухаммеда[20]20
  Гробница пророка Мухаммеда находится в Медине (Саудовская Аравия).


[Закрыть]. Но его владелец является за ним, и, если ему помешать, он убьет тебя. Одолеть его нельзя, он сильнее тысячи воинов. Не знаю, шайтан ли это, или его слуга, или еще кто, но если он придет, отдай ему камень!»

– Ну допустим, – Лагутин не отрывал взгляда от камня, – а как ты… вы знаете, что этот ваш… «он» должен скоро прийти?

– Когда мы уходили по пустыне от вашего отряда, несколько раз видели одинокого всадника, далеко. Дядя тогда сказал: «Это он… Он ждет, ждет смерти, чтобы забрать камень. Скоро я умру, Юсуф…»

– Странно, мы-то никаких всадников не видели! Сказки… И когда вам Назар-бек камень отдал?

– За минуту до того, как застрелился, – горькая усмешка исказила лицо штабс-капитана.

– Так что же вам надо, Низамов? – Лагутин вновь закурил папиросу.

– Если дадите мне уйти, он просто заберет у меня камень и всё… Может, убьет, может, нет… Но никто не пострадает. А я… Я устал от смертей. Вам этого не понять, в вас еще бурлит чувство мести, кровь жаждет крови… Но когда-нибудь вы устанете от этого. И захотите уйти. Просто уйти от смертей и крови, от войны навсегда… Как я сейчас. Если он даже меня не убьет, я просто умру в пустыне. И стану свободным. Может, попаду в райские кущи Аллаха. Кто знает?

– Я еще долго с контрой воевать собираюсь. – Лагутин затянулся папиросой. – До самой победы мировой революции. А в ваши сказки не верю! Камень… Пусть так и висит, – он легонько щелкнул пальцами по предмету. – А вас – под стражу. Моих ребят на эту ерунду не возьмешь. Шайтаны, понимаешь, нам не страшны, – усмехнулся он. – Всё. Разговор окончен! Бурдыхин! Увести!!!

– Жаль, – Низамов печально вздохнул, – я хотел избежать еще одного кровопролития… Но не вышло… Прощайте, красный командир. Пеняйте на себя.

Ночь подходила к концу. Усталые чоновцы спали, готовясь на рассвете сняться в обратный путь.

…Он появился внезапно, и часовой, слегка задремавший у затухающего костра, не заметил ровно ничего. Как не обратил внимания на это и конный дозор, высланный Мурашом осмотреть округу по приказу Лагутина. Незнакомец, закутанный в плащ, внезапно возник у двери, охраняемой двумя красноармейцами. За нею в горячечной полудреме лежал Юсуфбек Назимов.

– Стой! Кто таков? – один из красноармейцев лязгнул затвором «мосинки»[21]21
  «Мосинка» – 7,62 мм (трехлинейная) оружие образца 1891 года (винтовка Мосина, трехлинейка) – магазинная винтовка, принятая на вооружение Российской Императорской армии в 1891 году. Активно использовалась в период с 1891 по конец Великой Отечественной войны, в это время многократно модернизировалась. Название происходит от калибра ствола винтовки, который равен трем русским линиям (старая мера длины) – одна линия равна одной десятой дюйма, или 2,54 мм – соответственно, три линии равны 7,62 мм.


[Закрыть].

Это было последнее, что он произнес. Немыслимым движением незнакомец вырвал винтовку из его рук. Удар прикладом в висок – и боец повалился на пол. Второй, не успев даже сообразить, что происходит, лихорадочно пытался передернуть заевший затвор. Но, молниеносно управившись с его товарищем, незнакомец бросил винтовку на пол и, ловко выхватив нож, ударил второго часового прямо в сердце. Выстрелить тот так и не успел… Все случилось настолько тихо и быстро, что никто даже не проснулся…

Несмотря на рану, Юсуф вскочил на ноги, словно подброшенный невидимой пружиной. В тусклом свете луны он казался мертвенно-бледным. Перед ним стоял незнакомый человек, лицо которого до половины скрывал платок.

– Ты пришел за камнем… – тихо проговорил Низамов.

– Да. Верни его мне, – голос незнакомца был глухим, но отчетливым.

– Кто ты? И что это за камень?

– Вы верите в богов… Считай это их даром. Только… Это чужие вам боги, так как вы не слушаете своей веры. Продолжаете убивать. Это дар чужих богов, поэтому верни мне его…

– Стоять!!! – В проеме двери возник Митька Мураш. За ним еще несколько бойцов с винтовками наперевес. В руках Мураша слегка подрагивал пулемет… – Оружие на пол! Низамов, сидеть!

Дальше Мураш мало что помнил. Крики. Выстрелы. Пулемет, ставший вдруг непослушным. Перекошенное от ужаса лицо бойца-чоновца. И неясное, незапомнившееся лицо незнакомца. В руках у него была винтовка одного из красноармейцев. Дуло смотрело прямо на Мураша. Но еще через долю секунды чья-то фигура заслонила собой Митьку. Выстрел пришелся точно в нее. Дальше Мураш ничего не помнил…

Лагутин сидел у койки, на которой лежал его юный друг и соратник.

Митька открыл глаза.

– Товарищ командир… Где я… А что?..

– В госпитале ты, Митрий, – с улыбкой проговорил Лагутин. – Ранило тебя. Тяжело, но выжил ты. Ежели бы не… – он осекся.

– Ежели бы не кто? – Мураш попытался приподняться, однако был еще слаб. – Что же произошло, Егор Андреич?

Лагутин вздохнул, медленно встал со стула и, сделав несколько шагов по палате, вернулся на место.

– Когда хотел ты его задержать, этого, непонятного, он сумел троих бойцов уложить и тебя ранить. И убил бы, если бы не Низамов, успел, хоть и контра, тебя оттолкнуть, пуля тебе в сердце шла, но из-за него попала выше.

– А потом? Вот… помню – пулемет ни хрена не выстрелил, ведь исправный был, сволочь! Сам проверял перед тем, как идти туда!

– Потом… – Лагутин нахмурился, – потом – щи с котом… Четверо убитых, в том числе Низамов, ты ранен. А этот… исчез, растворился… И следов не нашли. Лошадь одна осталась… И, – он снова усмехнулся, – даже седла нет! И камень пропал… Он успел его забрать… А пулемет твой рядом валялся – целехонький, вся лента на месте, словно бы никто его и не касался…

Мураш, бледный как смерть, лежал на спине, кусая губы…

– Ребят жалко, Егор Андреич! Я его найду, суку!!! И пусть не жалуется потом!

– Найти-то найдешь… А вот кто это да почему, и что у него за сила, которая позволяет в одиночку справиться с десятком вооруженных людей… И что же все-таки это за камень такой? Для чего он ему? Уж не знаю. Но ты еще недельки две в госпитале будешь. А потом…

– Что, Егор Андреич?

– Приказано нам с тобой в Москву. В Главное Управление ОГПУ.

К товарищу Бокию[22]22
  Глеб Иванович Бокий (21 июня (3 июля) 1879 – 15 ноября 1937) – видный деятель ЧК/ОГПУ/НКВД, комиссар государственной безопасности третьего ранга (1935). Один из самых активных создателей системы ГУЛАГа. Расстрелян 15 ноября 1937 года. Реабилитирован в 1956 году.


[Закрыть]. Там во всем и разберутся. А пока отдыхай, Митька… И, – он посуровел, – никому ни полслова! Приказ – полная секретность!

Часть 4

Берлин. Май 1941 года

Мюллер нервно ходил взад-вперед по кабинету, бездумно насвистывая какую-то мелодию. «Дурацкая песенка… Ее, кажется, распевали в Шуфферхалле, в Мюнхене, запивая каждый куплет пивом… Ее любил Лютци, мой осведомитель, уголовник-интеллигент, сочувствовавший нацистам. Лютци давно нет – хлопнули еще во времена Рема[23]23
  Эрнст Юлиус Рем (1887–1934) – один из лидеров национал-социалистов, руководитель СА. Был обвинен в заговоре Гитлером, арестован и убит в камере офицером СС.


[Закрыть]… Почему-то я вспоминаю его только тогда, когда на душе погано, как сейчас. Проклятье, каждый раз, когда получаю пинка, мне слышится эта песенка!»

Час назад Генрих Мюллер, шеф четвертого управления РСХА, был вызван к Рейнхарду Гейдриху[24]24
  Рейнхард Тристан Ойген Гейдрих (нем. Reinhard Tristan Eugen Heydrich; 7 марта 1904, Галле, Саксония, Германская империя – 4 июня 1942, Прага, Протекторат Богемии и Моравии, Третий рейх) – государственный и политический деятель нацистской Германии, начальник Главного управления имперской безопасности (1939–1942), заместитель (исполняющий обязанности) имперского протектора Богемии и Моравии (1941–1942), обергруппенфюрер СС и генерал полиции (с 1941). Один из инициаторов «окончательного решения еврейского вопроса», координатор деятельности по борьбе с внутренними врагами Третьего рейха. Гейдрих был убит в Праге десантированными с самолета диверсантами британской военной разведки, этническими чехом и словаком.


[Закрыть] – шефу Имперского Управления безопасности. С каменным выражением лошадиного лица Гейдрих ровным и скучным голосом приказал Мюллеру прекратить все разработки по Тильде фон Фиссен и передать все имеющиеся по этому делу документы людям из зондеркоманды «Блиц»… Когда же тот попробовал возразить, Гейдрих таким же ровным голосом произнес нечто вроде «Не ваше дело, это приказ, и хватит выражать свои чувства там, где того не требуется». Правда, потом он немного смягчился, добавив, что весьма ценит и Мюллера, и его работу, но таков приказ рейхсфюрера и прочее. Однако шеф самой мощной и действенной контрразведки рейха почувствовал себя униженным и обойденным. Это ведь его дело – «раскручивать» столь занятных особ, как эта дамочка. А тут… Он вспомнил самодовольную рожу Хаске, и злость с досадой вновь подкатили к горлу душным комом. Мюллер ослабил воротничок, сел за стол, а затем вызвал секретаря.

– Да, герр группенфюрер?

– Рейнгольда ко мне. И побыстрее.

– Вызывали, шеф? – оберштурмбанфюрер Рейнгольд, высокий, лысеющий блондин лет сорока, появился в кабинете. – Хайль Гитлер! – словно впопыхах, он вскинул руку в приветствии.

– Рейнгольд, вы сворачиваете все дела по дамочке Фиссен, – Мюллер усмехнулся. – Абсолютно все. А бумаги – собрать в кучу и передать людям Хаске.

– Это…

– Это приказ, Рейнгольд. Он не обсуждается.

– Так точно! Но… копии?

– Можете сделать, – Мюллер поднялся, подошел к стоящему в углу сейфу. И копии – мне… Сюда, – он кивнул подбородком на сейф. – Да, и снять наблюдение.

– Мы установили в ее квартире прослушку, шеф. Ее тоже?..

Мюллер на секунду задумался, потом не спеша повернулся к Рейнгольду.

– Не нужно пока. Продолжайте писать. Это всё. Свободны.

– Хайль Гитлер! – снова вскинул руку Рейнгольд.

Мюллер ответил, подумав про себя, что этот парень, хоть он и знал его еще офицером криминальной полиции в Баварии, запросто может снабжать информацией того же Хаске. Впрочем, ничего страшного – это они и сами поймут, Мюллер так легко не разжимает когтей…

Было уже начало первого ночи, когда он покинул здание…

Тильда фон Фиссен, холодея от непреодолимого страха, медленно шла по коридору здания «Анненербе», с трудом сохраняя приветливое выражение лица и мило улыбаясь встречным сотрудникам. В ее сумочке среди всякой женской ерунды лежал тщательно замаскированный под пудреницу «портсигар». Несколько дней назад она получила шифрованное сообщение с приказом изъять вещицу и передать ее человеку, который сам ее разыщет. Тильда понимала, что рискует. Но в шифровке было также сказано, что миссия окончена и ее переправят в Россию. Сразу. Она особо не верила в это, однако у нее были свои планы на сей счет. И свои козыри.

Молоденький белобрысый унтершарфюрер СС[25]25
  Унтершарфюрер (нем. Unterscharführer) – звание в СС, которое существовало с 1934 по 1945 год. Соответствовало званию унтер-офицера в вермахте. Было создано во время последовавшей за «Ночью длинных ножей» реорганизации СС, в ходе которой появилось несколько новых званий, чтобы отделить СС от СА. Также широко использовалось во всех нацистских службах безопасности, таких как гестапо, СД и айнзатцгруппы.


[Закрыть], пытающийся сохранить важность на полудетском лице, внимательно осмотрел содержимое сумочки и, не найдя ничего подозрительного, подвинул ее хозяйке.

– Все в порядке, фройляйн Тиссен! Доброго вечера!

Она одарила его дежурной улыбкой и, неторопливо закрыв сумочку, небрежно перекинула ее через плечо, так же не спеша вышла…

Вечерняя прохлада немного успокоила ее, бешено колотившееся сердце постепенно утихало. Тильда направилась по аллее к выходу, ускорив шаг, чтобы успеть на автобус, доставлявший сотрудников в город.

Квартира встретила хозяйку обычной тишиной. Небольшая, очень уютная, чистенькая и со множеством книг. Их было гораздо больше здесь, в этой квартирке одинокой молодой женщины, чем чисто женских вещей – безделушек, подушечек, духов и прочего. Книг же было много, и самых разных. Тильда хранила их, ибо книги являлись для нее многим… Если не всем. Сейчас она, не зажигая света, подошла к окну, слегка отодвинула занавеску, посмотрела вниз. Никого. Пару дней назад ей показалось, что за ней следят. Тильда сначала запаниковала, но затем, взяв себя в руки и трезво оценив ситуацию, пришла к выводу, что бояться нечего: кто бы это ни был – гестапо, люди Хаске или еще кто-то, она достаточно чиста. Против нее ничего нет, если не брать в расчет подозрения хитроумных контрразведчиков, всегда проверяющих всех и вся. Но… все же сейчас стало легче.

Тильда сбросила туфли, сняла форменный китель, устало опустилась в кресло, стоящее рядом с окном. Мысли текли более ровно, сердце билось спокойно…

– Дар чужих богов бесценен, – негромкая фраза прозвучала в тишине как выстрел.

Она чуть не вскрикнула от неожиданности, резко вскочила и повернулась в сторону говорившего. Тот стоял за ее спиной. Где же он был и как вошел?!! Прятался в спальне, это очевидно… «Так, возьми себя в руки, это же связной…»

– Бессмертие – тяжкая ноша, – стараясь унять дрожь в голосе, ответила Тильда фон Фиссен.

Она пыталась рассмотреть гостя. В темноте, слабо подсвеченной лунным светом, разглядеть детали было невозможно. Мужчина, высокий, широкоплечий. Модное пальто-реглан какого-то светлого цвета. Лица почти не видно, он специально встал так, чтобы и слабое свечение луны не падало на него. Голос негромкий, но отчетливый. Говорит на немецком абсолютно чисто, легкий диалект… Какой же?.. Кажется, швабский[26]26
  Швабия – область в Германии. Считается, что диалект ее уроженцев наиболее «характеризует» носителей немецкого языка.


[Закрыть]… Немец? Вряд ли, просто их тренируют очень серьезно, к тому же практика у ее гостя явно была…

– Предмет у вас? – Незнакомец встал перед ней, стараясь не попадать в проем окна.

– Да, – она шагнула к столику и осторожно извлекла из сумочки пудреницу-«портсигар».

Так же молча незнакомец подошел к ней, бережно коснулся «портсигара» и забрал его из рук Тильды…

– У вас в квартире уютно.

Она была уверена, что он усмехнулся, хотя и не видела этого.

– Жаль расставаться с ней.

– Мы… уходим?

– Да. Я ухожу.

Незнакомец резким движением вытащил руку из кармана. В ней что-то блеснуло – Тильда не успела ни понять, ни рассмотреть, неуловимое движение, легкий, почти неощутимый укол в плечо – и туман, застлавший весь мир…

Мураш, спрятав в карман «портсигар», бережно опустил тело Тильды фон Фиссен в кресло. Вытащил из кармана лист бумаги, аккуратно разгладил его и положил рядом с телом на столик. На листе было написано:

Тем, кто найдет это. Я не могу более скрывать, что являюсь агентом вражеской разведки. Это выше моих сил, я не хочу предательства ни Германии, ни тех, на кого работаю. Война противна моему естеству, моя работа в «Анненербе» – тоже. Я боюсь допросов и пыток в гестапо, мне ведь не поверят… Поэтому я ухожу, приняв яд. Живи, Германия!

«Чушь какая, – подумал Мураш, – надо же было сочинить такое… Ну ладно, пора…»

Он двинулся к двери, однако внезапно остановился как вкопанный. Перед ним стоял человек, закутанный в непонятный плащ, половину лица скрывал платок. В мозгу Мураша молнией промелькнули картинки туркестанского приключения почти двадцатилетней давности… Страх липкими щупальцами опутал все тело, парализовав его.

– Что тебе надо? – хрипло выговорил он.

– Где камень? – глухо, но отчетливо произнес незнакомец.

– Камень? Не знаю, у меня его нет. Спроси у нее, – рука Мураша указала на неподвижную Тильду, сидящую в кресле и склонившую голову.

Незнакомец одним движением отбросил попытавшегося было двинуться вперед Дмитрия и повторил:

– Где камень?

…Хаске невозмутимо курил сигарету, сидя на переднем сидении «хорьха». К машине подошел высокий человек, одетый в длинное кожаное пальто.

– Ну? – Хаске неторопливо затянулся дымом.

– В пятидесяти метрах от ее дома стоит автомобиль. Фары выключены, все тихо, в машине – двое. Очевидно, люди Мюллера.

– Он все-таки оставил наружное наблюдение, – усмехнулся Хаске, – молодчина, Мюллер! Да, упрямства и хитрости ему не занимать… Хайнц, квартиру слушают?

– Микрофоны мы нашли, – отозвался сидевший за рулем мужчина.

– Ладно. Пусть пишут. Всё. Идем сначала к топтунам.

Агенты наружного наблюдения уже битых три часа вели слежку за квартирой Тильды. Сменив напарников, двое гестаповцев, поставив машину вне зоны видимости из окна, внимательно «пасли» вверенный им объект. Они отметили возвращение Тильды. Больше ничего интересного не происходило. Поэтому возникшая у окошка водителя фигура мужчины в кожаном плаще стала для них неожиданностью.

– Откройте, – мужчина постучал в стекло.

Окошко медленно, словно нехотя, опустилось.

– Кто такой? Что нужно? – гестаповец недовольно похлопал ладонью по рулю.

Вместо ответа мужчина молча вытащил кожаный прямоугольник с орлом и свастикой, сунул его собеседнику. Тот, прищурившись, включил свет в салоне, внимательно изучил документ, поморщился и возвратил его владельцу.

– И что?

– Вы немедленно ухóдите отсюда. Это приказ, – голосом, не терпящим возражений, произнес подошедший мужчина.

– А у меня приказ – наблюдать, – сидящий в машине гестаповец криво усмехнулся. – И я подчиняюсь своему начальству, оно у меня строгое. А вас и вашу… – он запнулся, – службу я не знаю и знать не хочу.

– Если вы ослушаетесь, я гарантирую тебе и твоему товарищу нашивки капрала вермахта где-нибудь в северной Норвегии, – голос приблизившегося Хаске был спокойным и уверенным, – а может, и хуже. Я считаю до трех. Раз…

– А вы кто? – голос водителя уже не звучал так уверенно.

Хаске молча приблизил к лицу собеседника еще одно удостоверение. Тот, увидев красно-черную полосу и подпись рейхсфюрера, побледнел.

– Мы исчезаем, герр…

– Живо! – не дал договорить ему Хаске.

Водитель нажал на газ, и машина вскоре исчезла за поворотом.

– Они, конечно, доложат начальству, – тот, кого звали Хайнцем, усмехнулся.

– Разумеется, – в голосе Хаске прозвучала ирония, – пусть докладывают. Мюллер еще раз убедится, что может не все… Ладно, время идет. Двигаемся, – он быстрым шагом направился в сторону квартиры Тильды фон Фиссен.

Его спутники, пряча руки в карманах, поспешили за ним.

…Оба не заметили, как дверь, тихонько щелкнув отпертым замком, распахнулась. На пороге стоял штурмбанфюрер Хаске с «вальтером»[27]27
  «Вальтер» – Walther P38 (Вальтер П38) – немецкий самозарядный пистолет калибра 9 мм. Разработан фирмой «Карл Вальтер Ваффенфабрик». На вооружение вермахта был принят в 1938 году. Со временем он вытеснил пистолет Люгер-Парабеллум (хотя не полностью) и стал самым массовым пистолетом германской армии. Выпускался не только на территории Третьего рейха, но и в Бельгии, и в оккупированной Чехословакии. П38 пользовался успехом также у воинов Красной Армии и союзников как хороший трофей и оружие для ближнего боя. После войны производство вооружений в Германии на долгий срок было прекращено. Только в 1957 году в ФРГ возобновился выпуск этого пистолета. Он поставлялся на вооружение бундесвера под маркой П-1.


[Закрыть] в руке, за его спиной – еще двое мужчин.

– Ба, ба, ба, какая мужская компания ночью в гостях у одинокой фройляйн! – Хаске осклабился. – Вы соперники в борьбе за ее руку и сердце?

Незнакомец рывком повернул Мураша спиной к Хаске, а сам в невообразимом прыжке оказался у окна. Грохнул выстрел. Затем еще и еще, но пули не причиняли ему никакого вреда. Тем временем послышался звон стекла – незнакомец выскочил наружу, разбив окно…

– Бодо, за ним! – скомандовал Хаске, а сам присел у распростертого на полу Мураша. – Привет, а ты, я вижу, не такой прыткий… Ладно, ты меня интересуешь меньше, скажи только, что с Тиссен?

– Шеф, она мертва! – отозвался второй спутник Хаске, стоявший у тела Тильды. – И здесь записка!

Хаске, держа лежащего Мураша на прицеле, взял бумагу в руки. Его помощник, подсвечивая фонариком, встал рядом.

Эти секунды стали роковыми. Мураш вскочил и ловким движением выбил пистолет из руки Хаске. Второй не успел сориентироваться и, получив удар ребром ладони по кадыку, сполз, хрипя, на пол…

Они кружили друг напротив друга, выжидая. Хаске мягко, по-кошачьи ступая, Мураш – неторопливо, оценивая ситуацию. Внезапно Хаске, с неожиданной для его мощного тела легкостью, в прыжке попытался нанести удар ногой. Но он пришелся в пустоту – Мураш не менее ловко увернулся.

«Эге, да этот фриц, видать, у японцев учился, – мелькнуло в мозгу у Мураша. – Что за штука такая интересная?..»

Еще попытка удара, но на сей раз Мураш неуловимым движением сумел захватить ногу немца и, не дав тому вывернуться, странным захватом за туловище «сложил» его пополам. Хаске заревел, пытаясь рукой дать отпор противнику в грудь или ниже, но руки Мураша уже были на его шее. Еще секунда – майор ловким нажатием «отрубил» нападавшего.

«Вот так… Не знаешь ведь, нас-то учили не японцы… Русский рукопашный бой…» Инструктор сказал, что эта техника почти утрачена, ее знают единицы во всем мире. И среди них будет и его ученик. Если постарается. Мураш старался, и это не раз спасало ему жизнь. Вот и сейчас такая же ситуация.

Он огляделся – все тихо. Все спят. И эти, здесь – тоже. Мураш усмехнулся. Нащупав «портсигар» в кармане, он быстро вышел в открытую дверь, растворившись в темноте…

Тильда осторожно поднялась с кресла, оглядела комнату, совсем непохожую теперь на ту, в которую зашла час назад. На полу заворочался Хаске, с трудом встал, держась за шею. Его спутник так и лежал в углу, глядя остекленевшими глазами в темноту. Хаске остолбенело уставился на Тильду фон Фиссен.

– Вы… живы?

– Да… Я не могу умереть. По крайней мере, в ближайшие полстолетия, – она усмехнулась. Сил совершенно не было, и Тильда вновь опустилась в кресло. – Я не убегу, можете не волноваться.

– Я… Послушайте, фройляйн, кто был тот, что ушел в окно?

– А второй вас не интересует?

– С ним все ясно – это агент… И, скорее всего, русский, только они умеют так драться. Но тот… Кто он? Чего от вас хотел?

– Я тоже агент. Русский. Вернее, была им, – Тильда поглядела на лист бумаги, лежавший на полу у ног мертвого помощника Хаске.

– Он же убил вас, – Хаске понемногу начал приходить в себя, с трудом стараясь понять хоть что-то из происшедшего.

– Я не могу умереть, – Тильда усмехнулась. – Его яд на меня не действует. Равно как и ваши пули. Я живу уже пятьсот лет или около того, меня всегда окружали мужчины с оружием, и мне вечно сопутствовала смерть…

– Так кто он и зачем пришел?

Тильда фон Фиссен молча расстегнула воротник блузы. На нежной коже, тускло светясь красноватым светом, висел предмет пятиугольной формы…

– Вы гарантируете мне безопасность, я – помощь в ваших поисках. Тот… который ушел через окно, вернется – за этим.

Хаске оторопело смотрел на камень, пытаясь сообразить, что делать дальше.

– Хорошо, – с трудом выговорил он после нескольких секунд раздумья. Только… скажите, почему вы не исчезли, даже не пытались сбежать? Ведь наверное, у вас есть такая возможность? Чем-то он, – палец Хаске указал на предмет, – вам помогает? И смерти вы не боитесь…

– Русские мне больше не помогут, – усмехнулась Тильда, – я у гестапо «на крючке», а вам я нужна. Для чего – вы сами знаете… А это, – она коснулась камня, – да, это помогает мне… Как – я не знаю, но вот уже без малого пятьсот лет я избегаю смерти в самых разных ситуациях… И сегодняшняя не исключение…

Хаске стоял навытяжку перед рейхсфюрером Гиммлером, молча следя за ним глазами. Гиммлер не спеша прохаживался по кабинету взад-вперед.

– Вы провалили операцию, Гельмут. Предмет ушел к русским, их агент тоже, у вас потери… Что же касается вашей… женщины, тут ничего вообще не ясно. Может, она врет? И все это лишь дезинформация, подсовываемая нам НКВД? И что это за камень? Вы рискуете головой! Единственное, что вас хоть немного, но оправдывает, – то, что у нас эта особа, как вы говорите, бессмертная.