Текст книги "Пилигрим: дневники начала конца света"

Перед сном я прошелся в одиночку по пляжу и все-таки пожалел, что мы не спим как настоящие бродяги. Погода отличная! И все же северный курорт – скучное место: здесь по ночам не бьют посуду, а расходятся спать. Прошелся по местным барам и взял их контакты для организации концертов. Стоял и вдыхал полной грудью теплый морской бриз. Уже темно, но за калиткой шведы с фонариками играют в мини-гольф, бурно радуясь победам. У всех свои причуды…

Надышавшись, возвращаюсь в наш медитативный гексагон с закрытыми шторами и открытым окошком…

Утром небо заволокло облаками, но дождя не было.

Датчане уехали, О`са пошла искать доктора (аллергическая реакция на ноге или что-то в этом роде), Изабелла завтракала в гостинице, так что утро мы провели втроем с Хуанмой и пожилой, но полной сил немкой с короткими светлыми волосами. Имя ее я пока не запомнил: мне очень тяжело дается запоминание имен, но совестно переспрашивать. Утром мы встречаемся с ней по дороге к умывальнику, и немка спрашивает у меня пинцет. Пинцета у меня нет, но я интересуюсь, в чем дело, и в итоге вытаскиваю из нее клеща двумя пальцами. Она благодарит и, узнав, что клещ еще живой, говорит, смеясь: «Kill it!»[14]14
  Убей его! (англ.)


[Закрыть]… Я смываю клеща в канализацию, но это жестокое «Kill it!», пусть и шуточное, мне не нравится: убивая, нужно проявлять уважение, с этим не шутят.

Старушка-шведка в очках, приехавшая с мужем из Стокгольма отдохнуть на остров, предлагает нам свою помощь, и мы заправляем кипятком из ее чайника овсянку, делаем травяной чай (поддерживая репутацию травника, вчера я набрал таволги). Поев и дождавшись Марию (она идет с нами), мы отправляемся в путь. Мария узнает, что маршрут пролегает у моря, и жалуется на ветер, так как боится, что ее уши может продуть…

«Today we’ll have really beautiful walk!»[15]15
  Сегодня у нас будет действительно прекрасная прогулка! (англ.)


[Закрыть] – говорит Хуанма на своем испанском диалекте английского. И, черт возьми, это действительно так: мы идем по песчаному пляжу и по сухому сосновому лесу. Дорогой попадаются палатки, трейлеры, летние домики и рыбацкие хибарки. Волны бьют о берег всю дорогу, иногда попадаются большие камни. Мы входим на территорию заповедника («nature reservation» – резервация, как для индейцев, только для природы) и встречаем на морском берегу целую семью каменных глыб самых разнообразных форм, вокруг которых фотографируются туристы. Этот сад гигантских камней был создан руками великанов, долго расставлявших глыбы на берегу так, чтобы они не падали. Потом великаны садились на берег и медитировали. Возможно, их кровь до сих пор еще течет в некоторых из местных коров (не знаю, как еще объяснить их размеры). Они были художниками, эти великаны, как наш Хуанма, умудрившийся пропихнуть эту замечательную прогулку по пляжу как арт-проект и получить на него финансирование от Балтийского арт-центра…

После гигантских камней попадаем на поляну с огромным спиральным узором из песка и камней на зеленой траве. Я спрашиваю, что это, и Хуанма говорит, что я должен войти внутрь. «It is for meditation»[16]16
  Это для медитации (англ.).


[Закрыть], – объясняет он. Я вижу на траве линии спирали, созданные песком и камнями. Они раскручиваются, образуя свернутую дорогу, лабиринт, в котором нет перекрестков, но много извилин, как в человеческом мозгу. Раскрутившись, нить выходит из спирали и идет дальше, образуя разнообразные извилистые узоры, пока не заканчивается наконец вдали неприметным входом в лабиринт. Я подхожу ко входу, делаю глубокий йоговский вдох и вхожу внутрь. Лабиринт без выбора, он предлагает только один путь – идешь по нему вперед и вперед, но все так закручено и переплетено, что невозможно понять, куда приведет дорога и как развернется через десять метров пути. Следуя этой песчано-каменной нити, кружу, в буквальном смысле, в трех соснах, задеваю за их ветви, захожу в маленькие спиральки, напоминающие вихри в реке (точнее в море, потому что этот лабиринт связан с морской стихией). Внутри спиралек – крохотные полянки с камнями побольше, на которых можно посидеть и помедитировать, приготавливаясь ко входу в большую спираль. Меня ждут пилигримы с рюкзаками, поэтому я сажусь на камни всего на несколько вдохов и иду дальше. Сделав пару вдохов с закрытыми глазами, путаю направление при выходе из вихря (да, я могу заблудиться даже в лабиринте с одной дорогой), потом возвращаюсь и вхожу наконец внутрь большой спирали…

Шаг за шагом, круг за кругом, приближаюсь к центру, каждый раз проходя рядом с тропинкой, пройденной мной на прошлом кругу, кружусь в водовороте. Радиус спирали не многим больше 5 метров, но, чтобы пройти эти 5 метров к центру, нужно сделать не меньше сотни шагов. Это наводит на мысли об искривлении пространства-времени, о спиралевидных извилинах мозга и извилистых линиях кишок. Взгляд расфокусируется, спиралевидное движение по кругу, опять и опять, начинает вводить в транс, но еще немного – и лабиринт заканчивается. Я в центре спирали, на центральной полянке, сажусь на камень, окруженный большой спиралью. Я кричу Марии, что догоню позже, и закрываю глаза. Мария докуривает сигарету, идет вслед за остальными, а я остаюсь в тишине вдыхать воздух этого места. До моего носа доносится запах Балтийского моря. Несколько глубоких вдохов-выдохов, и мне тоже пора идти… Я встаю и делаю невозможное – разрезаю пространство-время, и длинные завихрения спирали разрезаю одной прямой линией – из центра прямо к моему рюкзаку, лежащему у внешней границы. Прохождение таких лабиринтов – магический ритуал древних рыбаков. Зло запутывается внутри и не может найти дорогу обратно, а я выхожу, готовый встретиться со стихией, с тем неизбежным и неизвестным, что ждет на пути. Я еще не знаю, что это, но оно ждет там…

Искривленное пространство позволяет моему кораблю путешествовать быстрее скорости света, и вот в мгновение ока я снова на побережье, смотрю на серое, приятно-мягкое и одновременно тяжело-холодное северное небо, слушаю плеск волн и спускаюсь по скалам, которые тоже все мягко-округлые, полные узоров, извилин и завихрений, созданных тысячелетним общением с морским приливом. Подхожу к краю скалы и жду, пока очередная волна омоет мои сандалии, обожжет ступни приятным холодом, разбрызгивая соленые слезы, остающиеся на моих синих бриджах. Опускаю руки, омываю лицо священными водами севера, вдыхаю, потягиваясь, пахнущий морем воздух и, открывая глаза, разворачиваюсь, чтобы нагнать остальных. От Йенса у меня осталась его палка, и с ней я действительно начинаю чувствовать себя этим самым «пилигримом». До сих пор это слово ассоциировалось у меня только со старыми американскими мультиками, там пилигримы тоже были всегда с палками. И в смешных нарядах…

Иду по сосновому лесу со множеством песчаных тропинок, стараясь догнать пилигримов (и не перегнать их случайно), но меня самого догоняет Хуанма, появившийся непонятно как сзади, да еще и с моим термосом. «Иду, – говорит. – Вижу, валяется хорошая вещь. Написано что-то по-русски. Я подумал, твоя». Благодарю Хуанму, и мы идем вместе. «Ты медитировал? – спрашивает вдруг испанец и, не дожидаясь ответа, продолжает: – Я тоже хочу научиться медитировать. Меня обещал друг научить. А то я все время о чем-то думаю…» Это так забавно, ей-богу. Еще Хуанма рассказывает мне, что эти медитативные вихри-лабиринты находят по всему побережью Балтийского моря, и на одном Готланде их 40 штук, они очень древние (хотя узор, в который я вошел, не такой древний, он был сделан по мотивам тех, других, настоящих). Рыбаки, перед тем как выйти в море, совершали путешествие внутрь лабиринта и обратно – это приносило удачу и помогало им вернуться домой живыми. Это действительно интересно… В следующий раз попробую пройти внутрь, побыть там, а потом выйти наружу тем же путем, не прыгая в черные дыры…

Догоняем Óсу. Пока ждала нас, она прочитала в интернете о том, что китайцы вместе с русскими устраивают учения в Балтийском море. Что-то такое мне говорил и Роберт на пароме, но Óса на полном серьезе сообщает, что видела какие-то корабли вдали и думает, не китайские ли. Поистине, у страха глаза велики, и я объясняю, что Балтийское море большое и что вряд ли русские с китайцами будут устраивать учения прямо у берегов Готланда. «То есть это далеко, да?» – спрашивает она, а Хуанма отвечает на своем ломаном английском: «Да, это у Калининграда. Это там где-то, где Эстония и Польша, – машет рукой, – на другом берегу, мы их не можем увидеть». Но, действительно, думаю я, у страха глаза велики, одни залезают в интернет, заражаются страхом, и им мерещатся китайские корабли, а другие могут с испугу начать палить по рыбацкому судну или еще что-нибудь такое и начать настоящую войну просто потому, что страх не оставляет места здравому смыслу – он находится глубоко внутри нас, глубже, чем все сознательные представления, и если он завладевает людьми, того и гляди, кто-то не совладает с собой и заварит кашу, а расхлебывать всем…

Мы идем дальше по прибрежному сосновому лесу, сухому, с колючками и мхами, с запахом моря и детства. Вскоре видим Марию и немецкую леди. Подходим, и я слышу, как немка говорит Марии, что та много жалуется, много думает о себе и почти не думает о других, что сегодня вместо радости по поводу прекрасной дороги у моря она жаловалась на ветер и предлагала всей группе отойти от моря подальше. Мария защищается, говорит, что только предлагала, и все в этом духе… Мне все это очень не нравится и, подойдя и опершись на посох, я со всем своим дзенским пафосом строго спрашиваю: «What are you doing?!»[17]17
  Что вы делаете?! (англ.)


[Закрыть]

Мария начинает объяснять мне, что немка обвиняет ее в эгоизме, а немка говорит, что такого не говорила и что Мария защищается вместо того, чтобы выслушать… Но нет, это не ответ на мой вопрос. Люди в состоянии конфликта никогда не могут ответить на простой вопрос о том, что они делают. Они находятся внутри спора, их занимают аргументы и обвинения, они начинают обосновывать свою точку зрения или защищаться, их занимает вопрос о том, кто прав, а не сама ситуация. Находясь внутри, они себя не видят, и на вопрос «What are you doing?!» ответить оказывается невозможно. Будь с нами старый япошка, учитель дзен, он бы огрел их посохом так, чтоб звезды из глаз, чтобы больше и мысли не возникло заниматься такими глупостями. Но я только перекладываю посох из руки в руку и не знаю как быть. Столько раз я видел эти ситуации, что зло берет, и при всем том я не знаю, как победить эту глупость: теперь Мария обидится и, скорее всего, уедет к Роберту в Сюдербин, а пожилая немка будет уверена, что права, потому что говорила правду. Да, черт возьми, но это неважно! Проблема в том, что люди ничему не учатся, наступают на одни и те же грабли и включают друг у друга защитные механизмы. Енот видит в воде отражение Енота с палкой и скалит зубы, в зеркале появляются демоны, рыбацкое судно скалится жерлами пушек, а я задерживаюсь вместе с Марией и иду с ней рядом по дороге из песка и иголок. Сначала молча, вдыхая аромат смолы и моря, мхов и можжевельника, потом начинаю умничать. Я пытаюсь осторожно сказать ей, что люди в наше время разучились жить в сообществе, что мы эгоистичны и нам хочется быть правыми, а для этого нужно, чтобы кто-нибудь обязательно был не прав, что конфликт может быть деструктивным, а может быть полезным источником опыта и, наконец, спрашиваю, как она себя чувствует. Мы идем по мягкому мху, облака уходят, и появляется солнце, освещая голубой небосвод над вершинами сосен. Мария говорит, что не вела себя эгоистично. Она говорит, что не лезла ни к кому, уважала других и ожидала в ответ того же, что она взрослый человек и не понимает, почему кто-то позволяет себе говорить такие вещи, чему-то ее учить, нарушать ее границы. Она обижена, расстроена, и, наконец, ее обида переходит и на меня. Она просит не поднимать больше эту тему и не говорить об этом, останавливается, чтобы снять свитер, а я, оборачиваясь, говорю ей, что беспокоился и хотел только помочь… Я говорю, что подожду ее впереди, останавливаюсь через полминуты, но Мария выбирает другую дорогу и обходит меня стороной…

– Я просто-напросто хочу быть честным. Не хочу впутываться в этот конфликт. Хочу сохранить нейтралитет.

– Не выйдет!

Анджей Сапковский.

Ведьмак

Дорожки ветвятся меж сосен, чайки кричат на ветру, теплые камни и можжевельник напоминают Утриш. Заповедник кончился, попадаются редкие домики, принадлежащие состоятельным стокгольмцам, приезжающим отдыхать на остров, и фургоны и палатки тех, кто попроще. В этом прибрежном лесу со множеством параллельных тропинок легко потеряться, и теперь все мы идем раздельно. Не знаю, кто впереди, а кто позади…

Я понимаю, что сам напросился, что тем, кто пытается встрять в конфликт, всегда достается. Я понимаю, что Мария вряд ли продолжит путь с нами, и для меня важно, что ее опыт закончится вот здесь и вот так, что она вернется в свой Стокгольм, к своим таблеткам. И я, конечно, говорю себе, что я попытался, сделал что мог, что Мария сама делает свой выбор, и все такое. Я снимаю с себя ответственность и даже считаю себя хорошим. Это так по-человечески…

Деревья заканчиваются, начинаются каменистые холмы, и я приближаюсь к месту встречи у входа в следующий заповедник. Предчувствую, что Мария потеряется или свернет в сторону, и думаю: «Если бы я не стал умничать, а просто сказал бы ей: «Прости ее, если можешь», если бы я сам извинился, если бы я попытался не изображать мудрость, не поучать, а быть просто душевным… Может быть, все кончилось бы иначе?» Но, как говорится, «хорошая мысля приходит опосля». Да и действительно ли это что-нибудь могло изменить? Может быть, стоило просто промолчать, не мнить себя бог знает кем, просто пойти своей дорогой? Может быть, если бы я не встревал, а дал бы Марии возможность побыть наедине с собой, успокоиться, идя через сосновый лес, в тишине все обдумать и прочувствовать, то все бы было иначе? А может быть, это все неважно, и, что бы я ни делал, этот маховик нападений и оправданий, обид и обвинений все равно бы крутился, как если бы меня и вовсе не было? Кто хочет обидеться – обидится. Кто хочет считать себя правым, будет считать, что он прав. Я не знаю, что делать. Конечно, люди меняются со временем, но непонятно, действительно ли мы можем чему-то научиться? Или мы готовы в сотый раз наступить на все те же грабли?

Чайки кричат, корабли на море миролюбиво белеют на солнце. Волны омывают берег, обтачивая камни, как они делали это задолго до нашего появления. Если нас не станет, заметят ли скалы?

Мир существует таким образом, что если люди откажутся от своей воли и доверятся природе, нет причин ожидать голода.

Масанобу Фукуока.

Революция одной соломинки

На следующее утро мы проснулись уже без Марии. Она поехала в Сюдербин поливать помидоры Эрика, а через несколько дней поехала куда-то еще, вероятно, в Стокгольм. В то утро у нас начались проблемы с пополнением запасов продуктов: есть фермы, но фермеры ничего не продают (а чаще всего их вообще не видно), магазинов тоже нет (все ездят за покупками на машинах). Нам встретилась только пасека. Магазин при пасеке довольно странный: открываешь дверь в магазин, и оказывается, что это не дверь, а шкаф. Внутри шкафа банки с медом и вареньем на полках, несколько открытых на пробу, написана цена, стоит коробочка для денег и тетрадка, в которую нужно записать, что ты покупаешь. При этом на пасеке никого нет. Удивительно, но люди здесь, видимо, и правда не воруют.

Мы покупаем банку меда, сливовое варенье и после часа блужданий хоть с каким-то уловом возвращаемся к Óсе и Гесе (оказывается, немку зовут Геса, хоть это и странно: в группе две женщины из разных стран, и одну из них зовут Óса, а другую Геса). Попробовали мед, и стали разговаривать про беженцев.

Много людей бежало на Готланд в разное время. Недалеко от восточного берега можно встретить камни, оповещающие о том, что тогда-то сюда прибыли такие-то литовские семьи и стали местными жителями. Много было морских баталий и затонувших кораблей, матросы с которых тоже иногда добирались до острова… поэтому в церквях много красивейших моделей кораблей: терпящий кораблекрушение мог дать клятву, что сделает такую модель и отдаст ее в церковь и, если выживал, как правило, выполнял свое обещание. У одной из церквей мы видели большую немецкую могилу с орлом и крестом: это похоронены солдаты потонувшего немецкого судна. Сами жители Готланда в тяжелые времена тоже становились беженцами и иммигрантами. В первый день после моего прибытия мы забрели в небольшой городок и искали, где бы устроить «фику». У поворота к зданию местной школы (давно закрытой и, как водится, превращенной в «дом сообщества») я заметил приглашение на какую-то фотовыставку, часы работы и что-то про кофе. Догнал остальных, предложил им зайти, и скоро мы с нашими рюкзаками оказались в обществе пожилых местных жителей, наливающих кофе и рассказывающих о фотографиях и экспонатах. Фотовыставка посвящена нескольким темам, одна из которых – спортивные достижения местных жителей, а другая – беженцы. Множество черно-белых фотографий с красивыми деревенскими или аристократическими портретами рассказывали истории местных семей, бежавших в тяжелые времена в Соединенные Штаты. И тут же висели фотографии африканских беженцев, переправляющихся через Средиземное море в наше время, многих из которых приняла к себе Швеция. Как я понял концепцию выставки, она дает людям понять, что все в разное время бывают беженцами: сегодня беженец приходит ко мне в дом, а завтра я сам могу стать беженцем, поэтому нужно помогать друг другу. Удивительно, конечно, что они делают такие выставки в какой-то сельской глухомани, где нет даже кафе и магазина…

От беженцев наш разговор переходит на тему затонувших кораблей, и Геса спрашивает меня, рассказывают ли в русских школах про огромный корабль, набитый беженцами, расстрелянный и потопленный русскими в конце Второй мировой войны (ее отец был на этом корабле, один из немногих выживших). Я говорю, что впервые об этом слышу, зато в России популярны книги Курта Воннегута, рассказывающие о том, как британцы в конце войны разбомбили Дрезден. «Да, – говорит Геса. – Наши дети проходят эту книгу в школе». Óса говорит, что в Голландии есть такая шутка: если встречают немца, кричат ему: «Hey, give me my bike back!»[18]18
  Эй, отдай мой велосипед! (англ.)


[Закрыть] – Видимо, немцы стырили в свое время много велосипедов. Геса тогда вспоминает историю одной из местных церквей: когда-то давно русские высадились здесь и попытались закрепиться. Их выгнали через какое-то время, но они стырили и увезли колокол с колокольни… Похоже, между нами начинается маленькая холодная война, и я припоминаю Гесе Ленинград и мою бабушку, чудом увезенную оттуда по Дороге жизни (на грузовике по льду, изголодавшуюся и тощую как щепка).

Удивительно, что в этот прекрасный солнечный день за таким мирным занятием, как потребление меда, мы припоминаем друг другу такие истории. Похоже, каждый представитель каждого народа несет в себе какие-то воспоминания, какие-то коллективные обиды и травмы… Но Хуанма заканчивает нашу маленькую войну, говоря: «Хорошо, что мы теперь сидим здесь, все из разных стран, и мирно обсуждаем все эти темы. Хорошо, что мы не воюем, вместе идем, едим, делимся, помогаем друг другу». – Он смеется и показывает руками на солнечное небо, зеленые деревья, ферму, в тени которой мы отдыхаем и едим. «It is a good thing! It is a very good thing! No? I think so…»[19]19
  Это хорошо! Это очень хорошо! Разве нет? Мне так кажется… (англ.).


[Закрыть]

Ансбака II

In an era of uncertain ecological and political futures, Robert Hall, GEN Europe’s Council President, invites participants to “come and network with Europe’s grassroots change-makers.

Join GEN to learn ways of increasing happiness while being of greater service to humanity and the planet.” We will explore the themes of “Solidarity, Resilience and Hope” in workshops, demonstrations, and with invited guests, including keynote speakers Charles Eisenstein and Helena Norbert-Hodge[20]20
  В эпоху экологически и политически неопределенного будущего Роберт Холл, президент Совета Европейской сети экопоселений, приглашает принять участие в конференции, чтобы «общаться и сотрудничать с активистами низовых инициатив Европы. Присоединяйтесь к Глобальной сети экопоселений, чтобы узнать о путях, которыми можно достигать счастья, служа человечеству и планете». Мы будем раскрывать темы «Солидарности, устойчивости и надежды» на семинарах, выставках и лекциях приглашенных гостей, включая основных докладчиков Чарльза Эйзенштейна и Хелену Норберг-Ходж (англ).


[Закрыть].

Из приглашения на конференцию

Экопоселения – это сообщества людей в сельской местности, которые сильно отличаются от обычных деревень. Вообще, можно было бы назвать экопоселениями и старообрядческие общины в Сибири, и антропософские сообщества в Европе первой половины XX века, но сами они себя так, конечно, не называли. Собственно, экопоселения стали появляться в Америке и Европе 60-х на волне движения хиппи, анархистов, нью-эйдж и других контркультурных течений, ищущих альтернативу потребительскому капиталистическому индустриальному обществу. Со временем экопоселения появились в Азии, Австралии и Африке, а вместе с перестройкой это движение возникло и в России. Я говорю «движение», но это не какой-то поток одинаковых людей и идей, а очень разнообразное полотно. Даже внутри одной страны такие поселения основываются на разных идеях самыми различными людьми и группами. Одно из самых известных экопоселений США – «Ферма» – было создано хиппи, путешествовавшими на школьных автобусах. Говорят, когда у них закончились деньги на бензин, они остановились в штате Теннесси и создали поселение, которое существует до сих пор, имеет свое производство, сельское хозяйство, экономику и все такое. В 70-х многие молодые люди уезжали из Западной Европы в Израиль жить и работать в кибуцах, реализуя социальные, антикапиталистические и сельскохозяйственные эксперименты, а потом возвращались домой и использовали этот опыт для создания экопоселений.

В начале своего появления такие сообщества, как в Европе и США, так и в России, были абсолютно маргинальными. Представьте себе главу района в российской глубинке 90-х или тауншипа в США 60-х. И вот к нему в кабинет приходят какие-то волосатые типы, приехавшие из городов, и говорят, что они вегетарианцы и хотят жить в гармонии с природой на какой-нибудь заброшенной ферме или в одной из местных деревень. Конечно, чиновник, как и большинство местных, крутил пальцем у виска и принимал этих ребят за конченых психов. Но время шло, таких сообществ становилось все больше, и в конце концов отношение к ним стало меняться. В 70-е, когда Римский клуб опубликовал «Пределы роста»[21]21
  Первый доклад Римскому клубу 1972 года, в котором авторитетные ученые впервые признали, что развитие нашей цивилизации в текущем ключе может продолжаться не более ста лет.


[Закрыть] и в обществе появился большой интерес ко всяким альтернативным и экологичным технологиям, многие поселения стали опытными площадками для их испытания. В Швеции экопоселения начали с того, что не могли легально строить свои дома, потому что их странные технологии «экостроительства» не соответствовали принятым стандартам, но прошла пара десятков лет, и их странные технологии легли в основу официальных документов, регламентирующих экологическое строительство по всей стране. В 80-х в мире появились первые поселения, основанные на принципах пермакультуры – системы проектирования территорий и ведения сельского хозяйства, подражающей принципам природных экосистем. Тогда же начала набирать популярность концепция устойчивого развития, экопоселения стали сотрудничать с международными организациями и создавали собственные. Так эти сообщества перестали быть маргинальными и стали востребованы в качестве реальных примеров того, о чем в других местах произносят пламенные, но абстрактные речи. В начале 90-х была основана Глобальная сеть экопоселений (GEN[22]22
  Global Ecovillages Network – Глобальная сеть экопоселений.


[Закрыть]), получившая консультативный статус в совете ООН, через несколько лет появилась Европейская, а в 2000-х – Российская сеть, в которую вошли с десяток экопоселений и поселений родовых поместий европейской части России.

Я рассказываю здесь все это, чтобы хоть немного прояснить контекст происходящего. Сам я родился в Москве в семье среднего класса, но несколько лет своей жизни провел в деревне рядом с таким поселением, работая сельским учителем, растапливая зимой русскую печку. Потом, когда маленькую школу закрыли в целях экономии бюджета, мы начали собственный образовательный проект в экосообществе среди лесов Архангельской области. Постоянно я не живу там или в другом подобном сообществе, но много ездил и написал магистерскую диссертацию о движении поселений, а попутно и сам стал его частью. Так, в качестве представителя Российской сети экопоселений, я и прибыл на Конференцию экопоселений Европы, без всякого намерения написания этой книги, с карманным изданием книжки Брэдбери в рюкзаке…

Открытие конференции проходило в огромном разукрашенном растянутыми трансерскими полотнами ангаре с открытыми деревянными перекрытиями где-то далеко вверху, грамотным светом и легко убирающимися матрасами вместо стульев. Все участники конференции, а их уже в первый день было не меньше пяти сотен, без труда помещались здесь, и еще оставалось достаточно места.

Вступительные речи, юмористические выступления с шутками насчет Швеции и шведов, сопровождающиеся театральной импровизацией, и вот ближе к концу открытия начинается нечто очень соответствующее Ансбаке – месту, известному телесно-ориентированными, духовно-эзотерическими и всякими такими семинарами и мероприятиями. Всех просят найти себе пару (желательно кого-то, кого не знаешь) и смотреть друг другу в глаза довольно долгое время. Я встречаюсь глазами с немолодой уже женщиной с седыми волосами в светлом свитере и, не говоря не слова, смотрю на нее, видя перед собой человеческое существо, незнакомую мне вселенную. Через некоторое время, сопровождаемое живыми медитативными завываниями японских флейт, нас просят закрыть глаза, встретиться ладонями и, не говоря ни слова, общаться покачиванием ладоней, танцем рук, чувствуя партнера, ловя его движение и продолжая невербальную коммуникацию. Еще некоторое время, и мы, все еще с закрытыми глазами, сближаемся, нас просят повернуться спина к спине и опереться друг о друга, продолжая неспешный танец-импровизацию под позвякивания, завывания, легкие всплески струнных и клавишных инструментов команды местных шаманов. Мы качаемся в общем ритме, поддерживая друг друга, и через некоторое время этот незнакомый мне человек, немолодая уже женщина неизвестной страны и национальности, обнимает меня со спины, заботливо, как мама, и я чувствую происходящее вокруг настоящее безумие – безумие сотен людей, закрывших глаза, погруженных в легкий транс, медленно покачивающихся и общающихся с помощью своих тел, ставших внезапно языком коммуникации ранее не знакомых друг с другом существ. Вскоре наступает следующая фаза, и вот мы снова встречаемся руками, но уже не с одним только человеком, с ним мы прощаемся пожатием и улыбкой (хоть ее никто и не видит), находим в окружающем пространстве и чувствуем руки других, перемещаясь от руки к руке, от тела к телу, чувствуя непрекращающиеся прикосновения десятков рук, встречающихся на каждом шагу этого наполненного людьми пространства. Этот коллективный танец, игра инструментов и вокальные завывания музыкантов, умеющих погружать людей в медитацию несколькими растянутыми нотами, совершенно смещают восприятие реальности и пробуждают в людях вроде бы что-то древнее. Я чувствую различные ощущения и тепло, исходящие от окружающих меня людей, которых я касаюсь руками, границы с которыми оказались внезапно растворены в пространстве…

Но вот все заканчивается, финальный аккорд, пожелания прекрасного первого дня конференции. Танец тысяченожки прекращается, и все, наверное, открывают глаза… А я замираю посреди ангара, не зная, что делать, не в силах открыть их, – я не хочу видеть лица, глаза и руки тех людей, прикосновения которых я только что чувствовал. Пока я не знаю, как они выглядят, для меня это – безликая масса, общее ощущение тепла и жизни, никак не персонифицированное, полностью растворенное и находящееся повсюду. Но я боюсь этой близости с незнакомыми мне конкретными людьми… Я знаю, что границы между нами все же существуют, и, здесь, в альтернативном, но все же таком цивилизованном по своей сути сообществе, границы эти зачастую четче, чем те, к которым я привык. Ведь я и сам возвожу вокруг себя больше границ, попав в незнакомое окружение…

Хочется одновременно сохранить глубокий контакт с людьми и местом и сделать этот контакт безличностным, хочется оставить себя неприкосновенным для чужих глаз – пусть они видят меня, но я не вижу их, смотрящих, и остаюсь один, закрытый в своих границах, так и не узнав тех, кто только что составлял единую со мной биомассу дионисийского хора.

Сажусь на полу в позе медитирующего самурая и слышу, как всех просят покинуть ангар: нужно убрать матрасы и подготовить помещение к следующему событию. «Эй, минуточку… вы только что погрузили меня в транс и проделали что-то такое, что в привычной мне культуре обычно людей шокирует, и я сижу в глубокой медитации на полу и не хочу открывать глаза, следя за собственными ощущениями и постигая послевкусие всего этого странного действия, – и вот вы просите меня немедленно открыть глаза и выйти?» Нет, я продолжаю сидеть, игнорируя человека с микрофоном… я умиротворен, но понимаю, что нарушаю некоторые правила. И вот я уже слышу, как вокруг меня начинаются шушуканья и вопросы: «Он что, под наркотиками?» (А в Ансбаке действует полный запрет на алкоголь и наркотики, и за этим здесь действительно следят.)«А чего вы хотели, играя на своих японских дудках и ударяя по металлофону?» – думаю я и погружаюсь еще глубже в себя, стараясь не реагировать на происходящее вокруг. Наконец, ко мне склоняется одна из организаторов и говорит завирально-задушевным тоном: «Brother! We ask you to leave this space, we want to clean it»[23]23
  Брат! Мы просим тебя покинуть это пространство, мы хотим прибраться здесь (англ.).


[Закрыть]. Я чувствую, насколько это «Brother» далеко от действительности, насколько игрушечны братство и всеприятие, загнанные в рамки, и упорно продолжаю сидеть. Просьба повторяется, но опять этот «Brother» не позволяет мне услышать за просьбой живого человека. Вспоминаю известное булгаковское «галстук – сюда, да «извините», да «пожалуйста-мерси», а так, чтобы по-настоящему, – это нет», и, как булгаковский Шариков, продолжаю игнорировать просьбы цивилизованного общества. Наконец я слышу знакомый голос: «He is Russian!» – «Oh, doesn’t he speak English?» – «He does, but he is Russian![24]24
  «Он русский!» – «О, он не говорит по-английски?» – «Говорит, но он русский» (англ.).


[Закрыть] Доброе утро, дорогой!»

Алиса присаживается рядом со мной, и я наконец открываю глаза. Вижу пустой ангар с яркими полотнами и просторной освещенной сценой. Мир вливается в зрачки тысячей свежих красок. Здороваюсь с Алисой, распрямляю ноги и объясняю, что они так затекли, что я не смогу сразу подняться, но что через минуту уйду. Извиняюсь перед убирающимися волонтерами и, размяв затекшие ноги, выхожу на свет божий. Так начались для меня удивительные дни в Ансбаке…