Текст книги "Пилигрим: дневники начала конца света"

Сердце Готланда

Я встречал образованных людей, которые утверждали даже то, что деньги представляют труд того, кто ими владеет. Каюсь, что я прежде как-то неясно разделял такое мнение. Но мне надо было узнать основательно, что такое деньги. И, чтобы узнать это, я обратился к науке.

Лев Толстой.

Так что же нам делать?

Шведы действительно любят кофе. Еда у нас заканчивается, но в каждом месте, где мы останавливаемся, а обычно это общественные дома, в которые превратились бывшие школы, на столе – кофемашина (в месте нашего прошлого ночлега их было даже три), а на полке – хороший кофе. Сельские школы здесь закрываются, как и у нас, но их превращают в «общественные дома», что-то вроде деревенского клуба. В этих клубах всегда в холодильнике есть горчица (в этот раз просроченная).

Читая Керуака, невозможно оставаться трезвым, но алкоголь здесь дорог (что, вероятно, и к лучшему). Сигареты заканчиваются, и мы с Хуанмой решили, что сигареты – излишняя роскошь, к тому же не самая полезная. Так что остается кофе. Вчера на завтрак у меня был кофе и интернет.

Я с самого утра накачиваюсь кофе, беру с собой небольшой термос с добавкой, вставляю наушники и иду себе по дороге, стуча палкой по придорожным камням. Если начинает штырить, принимаюсь сочинять стихи или останавливаюсь, чтобы почитать книжку, хотя от книжки штырит еще сильнее.

Сейчас мы покидаем очередной общественный дом (экс-школу), на втором этаже которого расставлено с десяток ткацких станков. По их виду я бы сказал, что они кем-то используются, то есть кто-то, видимо, какие-нибудь пожилые люди, собираются здесь и ткут.

Осматриваем очередную церковь с рисунками викингов и отправляемся в путь…

Из еды у нас остались только овсянка, мед и сливовое варенье, а также немного соли, специй и остатки оливкового масла, а мы все еще не знаем, где пополнить запасы. Зато сегодня на острове выходит газета, на первой полосе которой – мы, во весь рост. Вчера приезжала журналистка, взяла интервью и провела фотосессию. Так что теперь, после выхода газеты, мы отправляемся в путь предположительно знаменитыми.

Маршрут пролегает через лесную дорогу, и мы останавливаемся, чтобы поесть и собрать неизвестные красные ягоды. Позавчера я попробовал одну такую, а вчера мы с Óсой съели несколько и пришли к выводу, что ягоды вполне съедобны. Лес заканчивается, видим наваленные кучи веток и палок, множество пней: как и в России, здесь рубят лес сплошным методом, но вырубки не такие большие…

К полудню мы добываем у фермера немного картошки и зелени, но нам по-прежнему негде эту картошку сварить. И мы не представляем, где будем ночевать этим вечером, потому что телефоны, по которым звонит Хуанма, не отвечают. Не правда ли, интересная ситуация: о тебе пишут в главной газете острова, а у тебя при этом почти нет еды и полная неопределенность с ночлегом. Но я говорю: «Don’t worry. Don’t be in a hurry. Wait»[25]25
  Не волнуйся. Не торопись. Подожди (англ.).


[Закрыть], – и все скоро налаживается…

Сначала мы прибываем в стеклодувную мастерскую, основанную знакомой художницей испанца, и Дженни (так зовут эту художницу, молодую блондинку в темных очках) угощает нас кофе. Мастерская называется «Big pink» и расположена в бывшем общественном доме, похожем на большой амбар. На столах – разнообразные стеклянные изделия с разными добавками и украшениями, а дальше – печи с температурой более 1000 градусов. Дженни и ее помощница с выбритым виском, челкой и татуировками надевают защитные очки и устраивают показательное выступление: вытаскивают из печей расплавленное стекло и дуют в длинные стеклодувные трубки, так что на другом конце трубки образуется небольшой шар. Затем шар обсыпается каким-то порошком, образующим внутри стекла красивые пузыри, снова засовывается в печь, снова надувается через трубку и помещается в специальную форму. После чего Дженни продолжает дуть в трубку, и через несколько секунд из формы достается почти готовая бутылка. Даже на расстоянии чувствуется жар от раскаленного стекла, но Дженни смело берет какую-то специальную тряпицу и обтирает ею бутылку, придавая ей завершенную форму вращательным движением трубки с бутылкой, подобно тому, как при изготовлении керамики вращают глиняные сосуды. Наконец, помощница Дженни прикладывает металлический стержень с другой стороны бутылки – стекло прилипает к нему, трубка отсоединяется, образуя отверстие горлышка. Стержень с прилипшей к нему бутылкой снова помещается в печь, затем снова вынимается, и, наконец, готовая бутылка ставится в другую печь с температурой пониже, чтобы постепенно остыть. Достанут ее только завтра.

Это сложное и опасное (раскаленные докрасна штуки все время проносятся рядом) ремесло осваивается годами, а совершенствоваться в нем можно всю жизнь. Помощница Дженни посвятила этому уже пару лет, но до сих пор может выдувать только стеклянные шары, а те же бутылки пока не может. Конечно, делать однотипные стеклянные изделия промышленным способом теперь гораздо проще, но, как и везде, находятся люди, готовые платить за ручную работу (из регулярных клиентов – некоторые рестораны в Стокгольме). Все это удивительно, но самое интересное – это как все началось…

На большой амбарной двери белым мелом по-английски запечатлено начало этой истории. Там сказано: «Десять лет назад я лежала на сеновале в Лаосе. Мы путешествовали уже четыре месяца, и впереди было еще три. И вот я лежу, и меня словно молнией ударило: я внезапно понимаю, что буду стеклодувом. Тогда я еще ничего не знала об этом ремесле. Потом я училась и пять лет работала в разных студиях в Швеции, Дании и США. Теперь я создала собственную студию в Норланде, в старом доме местного сообщества – странного вида развалюхе вроде большого амбара. Мы создали здесь стекольную мастерскую «Big рink», открытую для посетителей, для культурных событий и собраний художников. Добро пожаловать! 2015». Надпись эта была сделана два года назад, когда мастерская только начала свою работу.

В мастерской работают только девушки, и повсюду висят плакаты с розовыми буквами «Big pink» на черном фоне, а еще продается домашний сидр «Big рink». При входе – небольшое кафе, и готовят еду в нем только молодые люди. После шоу с бутылкой я подхожу к Дженни и прямо спрашиваю, было ли так задумано: «Это что, концепция такая? Феминистская мастерская?» Дженни улыбается и говорит: «То, что парни готовят еду, это не часть концепции, так само собой как-то сложилось… Но да, конечно, я феминистка! Обычно люди думают, что стеклодувное ремесло – тяжелая работа и что она для мужчин. Я показываю, что эта работа тяжела не физически: тут нужно мастерство, терпение, искусство…»

После мастерской идем гулять, и по ходу Хуанма договаривается с местным священником (точнее, священницей, потому что священник оказывается женщиной) о том, что мы можем ночевать в церкви. Спать в храме – странная идея, но когда еще и где, если не в Швеции, можно получить такой опыт?

Вскоре наступает час нашей славы: хозяин магазинчика традиционной одежды из овечьей кожи и шерсти говорит, что читал о нас в газете. Он приносит ее из дома и вырезает для нас передовицу с нашими фотографиями, а потом показывает древнюю игру с шестью игральными кубиками в мешочке из овечьей кожи. Мы спрашиваем хозяина магазина, есть ли у него еда, и идем на его огород копать картошку. Через два часа мы уже сидим за накрытым столом во дворе у Филиппа (так его зовут), но его жена, кажется, не совсем нам рада. Ужинаем с большим аппетитом и узнаем, что этот светловолосый швед, Филипп, – бывалый путешественник, проехавший с юга на север через всю Европу на велосипеде (больше 300 шведских миль, а это значит – более 3000 километров), пару раз побывавший в Японии и совершивший там ритуальное пешее паломничество, обойдя 88 храмов по периметру острова Сикоку. Хуанма ударяет рукой по столу и восклицает: «Ты сделал это! Я давно об этом мечтаю!» Вдобавок, чтобы совсем уничтожить наше самомнение, Филипп говорит, что журналистка, бравшая у нас интервью для газеты, сама более трех лет путешествовала на велосипеде по обеим Америкам, проехав от Аляски до Патагонии (а ведь и словом не обмолвилась). Еще Филипп рассказывает про какого-то шведского поклонника Джека Керуака, когда-то колесившего по Готланду на велосипеде и активно потреблявшего спиртное. Этот парень описал свою историю в книге, и лет тридцать назад остров был заполнен подражавшими ему молодыми людьми на велосипедах. Хуанма записал его имя, и я надеюсь, что найду перевод этой книги.

Через некоторое время разговор возвращается к теме еды, и мы спрашиваем Филиппа, где тут можно разводить костры. «Сейчас так сухо, – отвечает он, – что разводить костры нельзя нигде. Каждый день обещают дождь, но дождя все нет, а он так нам нужен…» Я вспоминаю, как еще вчера ходил по полю и думал о том, что хотя трава и зеленая, чувствуется, что земле очень нужен дождь. И тогда же очередная странная мысль пришла мне в голову: уж не из-за нас ли задерживается дождь и ошибаются прогнозы погоды… Может быть, мы так не хотим, чтобы дождь намочил наши рюкзаки, что облака отступают? Странная, конечно, мысль, но когда начинаешь подмечать синхроничности и нарушения привычной казуальности и размышлять об этом, такие мысли вовсе перестают казаться бредовыми (или, иначе говоря, крыша немного съезжает). Так что я постарался принять вероятность дождя и попросить небо полить эту землю (пока безрезультатно).

Я немного рассказывал за столом про пермакультуру. И Филипп, рассуждая о весенних наводнениях и летних засухах последних лет, спросил меня, что делать, добавив, что правительство предлагает опреснять морскую воду, но на это нужно очень много энергии. Я ответил, что в следующие десять лет климат поменяется еще сильнее и что, если они не хотят остаться совсем без воды, нужно уже сейчас засаживать часть полей лесами. Лес – буфер, аккумулятор влаги, сглаживающий (рисую графики в воздухе) таяние снега и сход воды, выравнивающий водный баланс и подтягивающий грунтовые воды. Филипп возражает, что земли нужны фермерам под поля. Но тут ведь ничего не поделаешь: без воды не будет и ферм. Единственное, что можно предложить, – пасти животных прямо в лесу, а не на поле. Некоторые овцы, которых мы встретили по пути, именно так и пасутся…

Сейчас я стучу по клавиатуре под огромным готическим сводом, окруженный органом и фресками викингов. Когда поднимаю взгляд от компьютера, вижу ряды скамеек, полку со священными книгами и в отдалении – алтарь с высокими окнами над ним. В храме прохладно, и каждый шорох, отражаясь от стен и потолка, сопровождается громогласным эхом. Пока что не видно ни ангелов, ни духов. Надеюсь, мы никого не потревожим здесь, но на всякий случай ложусь поближе к выходу и подальше от сакрального пространства. Скандинавам все равно: они ложатся на мягкий ковер прямо перед алтарем, и я слышу их смех – ничего не боятся. Я тоже не боюсь, я не суеверен, но, как уже писал, не привык так запросто вести себя в храме. На стене: история распятия и картины, изображающие жизнь и смерть какого-то святого, а также два всадника – один пронзает копьем змея (в России его зовут Георгием или Егорием), а другой дает бедному раздетому человеку одежду (его зовут Мартин). Все нарисовано как будто детской рукой. Пониже на стенах едва проглядывают какие-то еще более древние рисунки викингов: корова и что-то еще, не разобрать…

Этой ночью, проведенной в храме, мне снились довольно яркие сны: сначала из вселенной «Терминатора» (где мессию зовут не Христос, а Джон Коннор), потом наша деревня в Архангельской области (какое-то собрание, где Тоня, как обычно, держит всех вместе, Маша говорит о балансе между личным и общественным, а Лера не отвечает по скайпу). Просыпаюсь на каменном полу немного замерзший, несмотря на пенку и спальник. Выхожу из храма, миную храмовую ограду. Вокруг храма – могилки местных жителей, усопших в XIX и начале XX века. Так что мы, считай, провели ночь на кладбище. Отойдя подальше, чищу зубы…

Ни еды, ни огня тут нет, поэтому решаем выдвигаться сразу, без завтрака. Пакуем вещи, берем палки и идем. Запасов почти никаких – рюкзаки заметно легче. Иду на разведку, проверяю прямую дорогу по чьим-то полям и бездорожью и обнаруживаю вполне сносный проход. Так мы срезаем большую часть дороги…

Через пару часов подходим к очередной церкви, где нас поджидает Армин с корзинкой, полной домашнего печенья, и термосами с кофе. Армин – сотрудник музея в Висби, немец, купивший на Готланде дом рядом с церковью. Вдвоем с женой они воспитывают в этом селе двоих ангелоподобных детей, бегающих босиком, лихо говорящих по-шведски и знающих, по словам Армина, всех, то есть абсолютно всех в округе (сам Армин и половины не знает). Вместе мы осматриваем церковь, где на стене черт что-то делает с коровой и какие-то люди идут в зубастую пасть огромной уродливой мыши. Поистине гротескное изображение. Имели ли в виду викинги адские муки или что-то еще? В этот раз благодаря Армину мы можем подняться на колокольню и обозреть окрестности. Я залезаю по деревянным лестницам все выше и выше, под самую верхушку деревянного остроконечного купола. Сердце бьется, и кажется, что забрался на крону высоченного дерева…

В полдень нас покидает Геса. Ей пора в порт, завтра паром: то ли отпуск заканчивается, то ли еще что, но для немки поход завершен. Оставляем ее на остановке, и, должен признаться, в компании Óсы и Хуанмы мне становится легче. Как будто подходит к логическому завершению история с Марией (Хуанма тоже все переживал и сожалел, что был с ней, возможно, слишком резок), да и вообще без Гесы все становится немного проще, что ли.

Через несколько часов останавливаемся у еще одной викингской церкви (сколько же их тут?), делаем привал, но есть уже не хочется. Похоже, организм отвык от регулярной еды. Хуанма говорит, что если начнет есть, сразу проголодается, поэтому лучше не начинать.

Отдыхаем и, срезая путь, идем дальше по шпалам единственной на Готланде железной дороги. Когда-то ее строили с какой-то целью, но потом появились автомобили, и по этому небольшому достроенному участку ходит теперь только один поезд, катая туристов туда-сюда.

Дорогой говорим с Óсой про мои изыскания, связанные с Толстым и его философией экономики. Я кратко пересказываю ей и Хуанме трактат «Так что же нам делать?», повествующий о том, как Толстой встретил на Хитровке нищих, у которых не было зимой даже обуви, попал в ночлежный дом, раздал там все имеющиеся при себе деньги и ужаснулся положению городской бедноты. Как пытался он потом организовать благотворительную кампанию, как у него ничего не вышло, кроме фрустрации, и как фрустрация помогла ему понять некоторые вещи. Среди этих вещей – деньги. Что это вовсе не средство обмена, а средство эксплуатации: деньги придуманы властителями, чтобы чеканить на них свой облик, выдавать подданным за труды и продукцию, а потом требовать обратно в качестве налогов. Сначала, как считает Толстой, придумали рабство. Но это не очень удобно: рабы могут сбежать, а то и грохнуть тебя во сне чем-нибудь тяжелым. Поэтому был придуман более эффективный способ эксплуатации – владение землей. Люди при этом свободны, но земля принадлежит властителям, а вместе с землей – и часть продукции. Но и это неудобно: продукцию могут погрызть мыши, амбары может затопить водой и т. п. Поэтому придумывают третий способ: начеканить монеток, напечатать бумажек со своим и других знатных особ изображением и с их помощью эксплуатировать любого человека, нуждающегося в деньгах в любой точке планеты. Деньги компактны, их очень удобно переносить и использовать, в отличие от рабов и продуктов.

Толстой подтверждал свою модель примером острова Фиджи: как-то американцы потребовали у тамошнего короля 45 000 долларов в качестве штрафа за то, что на Фиджи были убиты какие-то граждане США. На случай если жители острова не заплатят, американцы пригнали военные корабли, то есть первую форму эксплуатации: угрозу физического насилия. Но денег на Фиджи тогда не водилось, и король Какобау совершенно не знал, что делать. И вот по совету «европейских друзей» он сдал в долгосрочную аренду торговым компаниям лучшие земли Фиджи (вторая форма эксплуатации – владение землей), выпустил деньги и заставил жителей Фиджи платить налоги (третья форма эксплуатации – деньги и налоги, взимаемые войском, на котором круг замыкается). Чтобы заплатить налоги, жители острова вынуждены были наниматься к плантаторам, а в случае неуплаты – отправляться в тюрьму, где их могли выкупать те же плантаторы и заставлять работать на себя до конца срока заключения. Такая простая модель из трех поддерживающих друг друга ступеней насилия и эксплуатации, разбивающая стандартные модели, объясняемые экономистами, считающими деньги безобидным средством обмена типа раковин у аборигенов…

Когда мы приближались к железной дороге, мы слышали поезд. А теперь, когда подходим прямо к путям, ничего не видно и не слышно, а жаль. Хотелось бы повидать этот поезд!

Хуанма говорит, что разочарован. Все, что я сказал о Толстом, ему кажется правдой, но «это ведь очевидно!». Хуанме же интересен «следующий шаг»: как будет развиваться эта система и что будет дальше? Мы идем по шпалам этой единственной на Готланде узкоколейки, и я говорю ему, что некоторые радикальные православные убеждены, что мы живем во время наступления царства Антихриста. Знаки Антихриста – это числа и номера. Людям присваиваются номера вместо имен: номер паспорта, номер карточки, персональный ID (я действительно знаю кое-кого, кто отказывается по религиозным мотивам менять паспорт и до сих пор ходит с паспортом СССР). В итоге человек становится частью огромной информационно-цифровой машины, теряя собственно человеческое. Следующий шаг, видимо, Big data и нейронные сети, когда компьютерная система может по последним пяти лайкам в «Фейсбуке» определить пол, возраст, статус, финансовое положение, политические взгляды и другие базовые параметры человека, чтобы потом им можно было манипулировать. Такие технологии уже использовались в рекламных и политических кампаниях типа BrExit или выборов Трампа. Хуанма говорит, что видел нечто подобное в сериале «Homeland» про американцев на Ближнем Востоке, что там тоже были эти истории про Big data и манипуляцию общественным мнением. «Следующий шаг, которого боятся некоторые православные фундаменталисты, – говорю я, – чипизация». Хуанма соглашается. «Это очень интересно, – говорит он. – В Швеции некоторые люди уже добровольно имплантировали себе чипы, чтобы оплачивать покупки, ездить в транспорте и т. п.». Ну и дальше – цифровая система, от которой начинаешь зависеть, легко считываемая и контролируемая, ужастики в стиле «Путешествия с макаронами». Об этой православной киберпанк-антиутопии я тоже рассказываю, и Хуанма аж присвистывает: «Interesting! How interesting! I didn’t know that there are such orthodox movements»[26]26
  Интересно! Как интересно! Не знал о таких православных движениях (англ.).


[Закрыть].

Сходим с железной дороги под пристальным взглядом волосатого и бородатого местного жителя. Óса говорит, что не все так плохо: есть и позитивные процессы, примеры самоорганизации. К примеру, в Брюсселе она состоит в сообществе из более 1500 человек, которые забирают просроченные продукты из магазинов. Раньше правительство запрещало магазинам отдавать такие продукты, но из-за проблем с их утилизацией (а в городах типа Брюсселя выбрасывается до 30 % всех продуктов) недавно разрешило это делать. Сообщество делится полученными продуктами с неимущими, а часть оставляет себе. Óсе обычно этих запасов хватает на неделю. Я говорю, что Óса, конечно, права: самоорганизация и позитивные общественные движухи происходят повсеместно, но все эти процессы – позитивные и негативные – происходят одновременно, и что они дают в сумме? Да и вся эта движуха с просроченными продуктами возможна только потому, что где-то люди недоедают. Современной экономической системе необходимо неравенство: избыток в одном месте, голод в другом. «Да, – соглашается Óса. – Все так. Но я предпочитаю концентрироваться на позитивных моментах, чтобы оказывать им поддержку…»

К вечеру мы добираемся до Рома Клостер – руин старинного монастыря, расположенного в окрестностях Ромы. Это место некоторое время было столицей Готланда, по крайней мере политической, находясь в самом сердце острова (да и название Roma звучит внушительно). Здесь находилась, говоря сегодняшним языком, администрация острова. И сейчас с разных сторон света к руинам стягиваются прямые аллеи, как будто действительно все дороги ведут в Рому. Так и представляю, как по этим аллеям раз в год прибывали с разных сторон викинги, правители местных провинций с телегами, груженными всяким добром, ели и пили до отвала, ругались, дрались, мирились, спорили и решали политические вопросы. Только через несколько дней я узнал, что столица была здесь уже после Реформации, когда государство отобрало земли у монастырей и решило их как-то использовать. Викингов, то есть таких, с рогами и топорами, понятно, в это время уже не было. А когда здесь ремонтировали одну из дорог, под камнями нашли скелеты. Оказалось, под дорогой похоронено множество монахов. Руины монастыря: каменные арки и колонны – хранят старинный дух, а все остальное хранит дух популярного туристического места. Люди, живущие в гостинице, пьют вино за белыми и фиолетовыми столиками, расставленными на зеленых лужайках…

Удивительное дело: мы ночуем прямо в театральной мастерской труппы, дающей ежедневные представления на древних руинах. Каждый год среди камней и колоннад разыгрываются разные пьесы Шекспира. В этот раз – «Зимняя сказка». Все билеты распроданы, да и стоят очень дорого. Но благодаря Хуанме (мы уже дали ему кличку Хуанма Первый, король Готланда) у нас три бесплатных места. Быстро готовим картошку и найденные по дороге грибы. Приготовив, выкидываем, так как грибы жутко горчат. Ужинаем и освобождаем помещение для артистов, которые уже начинают переодеваться и готовиться к представлению. У них тут есть настоящие актерские зеркала с лампочками по периметру. Театральная мастерская оборудована просторной кухней, залом, душами с горячей водой и даже сауной, куда мы собираемся попасть ночью. И все это находится в нашем распоряжении с одиннадцати вечера до семи вечера следующего дня. А с семи до одиннадцати мастерская нужна актерам труппы: они здесь едят, пьют, умываются, одеваются, гримируются, а после представления совершают обратные процедуры, и в это время нам нужно побыть в другом месте.

Впервые за долгое время приняв душ, поев горячей еды, мы идем за пивом и чипсами, пытаясь на обратном пути совместить неспешное распитие пива и спешную ходьбу. Хуанма боится опоздать на представление, а я все гну свою линию: «Don’t worry. Don’t be in a hurry. Drink!»[27]27
  Не волнуйся. Не торопись. Пей! (англ.)


[Закрыть]

Как ни странно, спектакль начался ровно в 20:00, без ожидания опаздывающих (а таких и не было, кроме нас). Мы пробираемся к своим местам под вступительный хор всех актеров. Через десять минут понимаю, что сидеть и слушать, как актеры говорят по-шведски без особого действия, не очень занимательно, и беру у Хуанмы телефон. В итоге мы оба склоняемся над телефоном и по ходу дела все, что говорят актеры по-шведски, читаем по-английски в интернете – так куда интереснее.

Некоторые эпизоды труппа выкинула, некоторые изменила, добавила в одном месте одного практически голого бородатого мужика, а в целом постановка довольно классическая: королева оживает и признает свою потерянную дочь, перед антрактом умирает только один беловолосый мальчик, что для Шекспира довольно не характерно (хотя это ведь комедия). После спектакля актеры много раз кланяются, а потом стоят на выходе с белыми ведрами, в которые собирают пожертвования от благодарных зрителей для каких-то благотворительных организаций. Один из стоящих с таким ведром – Вилли, молодой актер, которого я до этого встретил в душевой нашего нового места жительства. Он одевался, а я раздевался, и мы за это время успели познакомиться, понять, что собираемся на один и тот же фестиваль, и обменяться парой вопросов. Он спрашивает, было ли мне интересно смотреть спектакль на непонятном языке. В ответ показываю ему телефон с английским текстом, он мне – большой палец. Славные люди эти актеры. Я заражаюсь их возбужденным после представления настроением и, потягивая пиво, предлагаю Хуанме завтра их чем-нибудь удивить, этих актеров.

– Да! – говорит испанец. – Появимся во время спектакля среди этих каменных руин.

– Да, – подхватываю я, – ты появишься с большим рюкзаком на сцене и скажешь, что ты Хуанма Первый, король Готланда.

– Я им скажу, – смеется Хуанма во весь свой испанский темперамент, – что забыл ключи и что мне нужно кое-что взять там, где мы спим.

– Нет, лучше, если ты будешь с рюкзаком и палкой, и просто попросишь кипяточка в термос!

Вечером ждем, пока актеры переоденутся и выпьют пива, а затем сами занимаем стол и диваны. Цивилизация! На столе – местная арт-газета, где написано про «империю интернет-троллей Путина». Интересно, почему европейские журналисты то и дело описывают это все так, как будто Путин лично нанимает интернет-троллей и делает еще две тысячи вещей. Они намеренно создают такой образ или им не приходит в голову, что этим же должны заниматься какие-нибудь специалисты, а не он лично? И действительно, большинство людей, которых я здесь встречаю, спокойно относятся к русским вообще, но лично Путина многие боятся или ненавидят – похоже, у них с ним гораздо более тесные отношения, чем, к примеру, у меня. Люди здесь реально боятся не столько этого человека, сколько персонификацию зла, созданный массмедиа образ, протянувший свои щупальца за океан и повлиявший даже на результаты выборов в США. Теперь в распоряжении европейских родителей сразу два Бабайки, которыми можно пугать детей: Путин и Трамп, и их дьявольские портреты отчетливо прорисовываются почти каждым изданием.

Допиваем остатки пива за странными разговорами о том, что личность – иллюзия, о культурных фильтрах и о том, как от них избавляться. При этом меня не покидает чувство, что каждый говорит о своем, и мы таким образом нарушаем один из главных коммуникативных законов – «закон кооперации», заключающийся в том, что собеседники говорят о чем-то одном, а не кто о чем хочет. Мне кажется, это прекрасно. Еще в этот вечер особенно отчетливо видно, что люди – такие же животные, как овцы или птицы: у них (то есть у нас) есть потребность постоянно блеять или чирикать, не так уж и важно о чем. Мы ежедневно готовы делать это часы напролет просто потому, что чирикать – наша природа. В итоге, дожевав нищебродский бутерброд с маргарином и специями, я отказываюсь от коммуникации и засыпаю на мягком кресле.

Просыпаюсь среди ночи, прибираюсь на столе, мою посуду, чищу зубы и поднимаюсь на второй этаж. Мы спим в огромном пустом зале для репетиций. Абсолютно пустом, если не считать пересекающие его длинные веревки, на которых развешана наша свежепостиранная одежда. Залезаю в спальник, закрываю глаза и совершаю небольшую вечернюю молитву-благодарение. Только заканчиваю говорить про себя последние слова и тут же слышу (снова синхроничность), как по крыше стучат первые капли благословенного дождя, которого столько дней с нетерпением ожидал весь остров: люди, звери и растения. Это хорошо. Завтра – день отдыха, и мы с Хуанмой договорились, что, как проснемся, будем делать йогу. Это хорошо…

* * *

 
Осколки северного лета —
Все будет как в начале света,
Здесь солнце ходит все по кругу,
Им с ночью не сменить друг друга.
 
 
Так я который день мотаюсь,
Тебя покинув, валандаюсь
На острове в Балтийском море,
Где много света, мало горя.
 
 
Где море, солнце, камни, ветер…
Где ветер дует в никуда.
 
 
Скорей же, ночь, приди ко мне,
Прими меня в свои объятья,
Возьми и утащи на дно,
Где звезды будут очень кстати,
Где волны бьются о края,
Где боцман курит на просторе,
Где светят в дымке города
И корабли поют о море.
 
 
Где звезды, волны, скалы, ветер,
Где ветер дует в никуда…