Текст книги "Роковая награда"

– Желательно, – Полина была серьезна.

– Гм… Вы мне понравились, Полина, – он немного покраснел. – Вы… – необыкновенная девушка! – Андрей овладел собой и заговорил увереннее. – Я не встречал таких: в вас видна личность. К тому же я ощутил непонятную связь между нами.

Его откровенность немного смутила Полину, она опустила глаза.

– Лука-авый вы, Андрей Рябинин… Видите ли, мужчины редко пытаются знакомиться со мной. Ходят слухи, будто я неприступная. Да и папу побаиваются. Вам проще – вы отца не знаете, узнаете – может, тоже убежите… Хотя нет, не убежите, вы упрямый.

Андрей картинно поклонился:

– Вы очень похожи с отцом. Видно, он сильный человек, но почему боятся?

– Узнаете. – Ее глаза стали грустными. – А бояться не надо. – Полина отвернулась и поглядела на реку. – Увлеклись мы. Не желаете пройтись по берегу?

Они вышли из лодки и пустились на прогулку по прибрежной тропинке. Места были дивные – красивая чистая речка образовывала тенистые заводи, над которыми склонялись гибкие ивы. Ветер перебирал сочную траву, вдали шумел верхушками деревьев лес. Берег был облагорожен, чувствовалась хозяйская рука – то и дело попадались скамейки и солнцезащитные «грибки», полянки с привезенным для детворы песком.

– Много дач в округе? – поинтересовался Андрей.

– Восемь. В лесу, метрах в двухстах от нас, живут Платоновы, за излучиной реки – «хозяйство» Андронникова, прокурора губернии. Хватает! Вечерами весело: народ собирается по гостям, заводит граммофон, танцует на верандах. На прошлой неделе стреляли уток на том берегу.

– Вы охотница?

– Я – нет. Папа любит. Он – прекрасный стрелок. Кстати, у нас во дворе есть мишени, рискните посостязаться с ним.

– Стреляю я неплохо, – заметил Андрей.

– Хочу нарвать букет! – решила Полина и принялась собирать маленькие весенние цветочки и молодую траву.

Андрей уселся на удачно попавшуюся скамейку и закурил. Он наблюдал за быстрыми пружинистыми движениями Полины. Юбка плотно облегала ее бедра, открывая взору стройные икры. Трепетное и нежное желание волновало Андрея. Оно не походило на его вчерашнюю животную страсть. Рябинин подумал, что уже и счастлив рядом с Полиной.

…Когда-то, юнкером, он дружил с Катенькой, миленькой гимназисткой из соседнего дома. Он покупал ей мороженое, писал стихи и прогуливал по Невскому.

Первой его большой страстью была Наталья Половцева, сестра милосердия на германском фронте, статная девушка из древней дворянской семьи. Влюбился он без памяти, таскался в госпиталь по расхлябанной осенней дороге, отчаянно искал на станции цветы, робко целовал ее смеющиеся губы, а потом глушил неутоленную страсть обжигающим самогоном.

Первую женщину он познал в дрянном белорусском городишке, когда его часть вывели из Пинских болот на передислокацию… Она была проституткой, пьяненькой крепкотелой женщиной лет тридцати, красивой в своей соблазнительной доступности. Он приказал ей лечь на спину и широко развести ноги в стороны. Она подхватила свои голени и притянула колени к лицу, а он жадно разглядывал ее широкие бедра, мускулистые, в черном ажуре, икры, и влекущее лоно, созерцание которого в тот же момент вызвало могучую эрекцию.

Затем была девушка в Омске – истеричная дочь местного врача-черносотенца, худосочная кокаинистка, люто ненавидевшая большевиков, дерзки умная, но страшная инстинктом саморазрушения.

Вспоминалась и последняя «любовь» – тридцатипятилетняя Тамара, вдова инженера-путейца, в их приграничном поселке – птица залетная, москвичка, невесть каким ветром занесенная в глухие края. Она была симпатичная, повидавшая жизнь и оттого ею напуганная. Он жалел ее, но раболепство Тамары его раздражало. Хотя была в ее покорности некая пикантная сексапильность…

– Смотрите, как красиво! – прокричала Полина, поднимая вверх букет.

Андрей отбросил в траву погасшую папироску и помахал ей рукой.

В стороне зашуршала трава, послышались тяжелые шаги. К ним приближался мужчина в гимнастерке без ремня, с непокрытой головой.

– Полина Кирилловна! Обедать подано, пожалуйте в дом, – сказал мужик, подойдя к ним поближе. Он подошел совсем близко и поприветствовал Андрея. – Доброго здоровьичка, товарищ! – Затем вновь обратился к Полине. – Пожалуйте, барышня, обед простынет!

Был он немолод и наружность имел старого служаки: бритый и сосредоточенный.

– Миха-алыч! – нараспев отвечала Полина. – Идем!

Михалыч кивнул, развернулся и зашагал к даче.

– Пойдемте, Андрей, без нас не начнут, – скомандовала она.

* * *

Обед подали в Большую столовую. «Где-то есть и Малая», – подумал Рябинин, усаживаясь за ослепительную скатерть. Родители Полины уже были за столом.

– Как вам наши места? – обратился к Андрею Кирилл Петрович.

– Прекрасно! Соскучился по нашим русским березкам, – ответил тот, закладывая салфетку.

– Здесь так свободно дышится, – добавила Анастасия Леонидовна, – я все лето провожу на даче.

– У нашей мамочки старорежимные привычки, – рассмеялся Кирилл Петрович. – Когда-то отец мамы Насти каждое лето снимал дачу в деревне.

– Думается, это неплохая привычка, – отозвался Андрей.

Появилась домработница – пожилая крестьянка в крахмальной наколке, неторопливо принялась разливать суп.

Кирилл Петрович приподнял со стола хрустальный графинчик и вопросительно посмотрел на гостя:

– Примите лафитничек?

– За компанию – не откажусь, – согласился Рябинин.

Кирилл Петрович улыбнулся и наполнил рюмки:

– Ну, за знакомство, Андрей Николаевич!

Они чокнулись и выпили. Андрей закусил селедочкой с кусочком лимона. Кириллу Петровичу проделанная гостем процедура понравилась:

– Сразу видно фронтовика – ни одного лишнего движения. Люблю, когда пьют красиво, со вкусом, хотя сам пить так и не пристрастился, дозы у меня чисто ритуальные.

Компания обратилась к супу.

– Что поделывали вчерашним вечером? – спросила Полина у матери.

– Гуляли по лесу, на закате заглянули Платоновы, вместе поужинали, потолковали о новостях, – рассказывала Анастасия Леонидовна.

– Танюша была? – расспрашивала Полина.

– Нет, у Танюши голова разболелась, легла пораньше.

– Танюша – дочь Платонова, моя приятельница, – пояснила Андрею Полина. – Кстати, папочка! Андрей вызвал тебя на состязание в стрельбе. Я – его секундант и рефери.

– Что ты говоришь? – оторвался от тарелки Кирилл Петрович. – После полдника я к вашим услугам. Какое оружие предпочтете?

– Есть выбор? – удивился Андрей.

Кирилл Петрович повернулся к стоящему за его спиной Михалычу:

– Иван! Что у нас в чулане?

– «Наган», «маузер», две винтовки Мосина и ружья, – буднично отрапортовал Михалыч.

– Выбирайте, – кивнул Кирилл Петрович.

Рябинин отодвинул пустую тарелку, вытер губы салфеткой.

– Я – любитель пистолетов, но раз таков набор, стрелять буду из «нагана».

– Решено… Степанида, подавай второе, все закончили, – бросил домработнице Кирилл Петрович.

* * *

– После обеда мы с мамой Настей отдыхаем, – объявил Кирилл Петрович по окончании трапезы.

Хозяева поднялись от стола и простились до полдника. Полина предложила покататься на лодке и удалилась переодеться. Андрей закурил, наблюдая, как Степанида и Михалыч разбирают стол.

Вернулась Полина в купальной маечке с открытыми плечами, брючках-гольф и теннисных туфлях. Они пошли к реке.

Забравшись в шлюпку, Андрей снял рубашку и сел на весла. Полина оценивающе оглядела его мускулистое загорелое тело.

– Ой, а что это у вас такое? – испуганно спросила она и указала на еле заметный под загаром рваный шрам на груди Рябинина.

– Старое ранение, двадцатого года. Гранатой. Теперь уж и не видать, – отмахнулся он.

– Однако порядком вас потрепало: грудь, голова… – ее глаза были полны сочувствия.

– Пустяки, потрепало, да не сломало, – широко улыбнулся Андрей. Его уверенность успокоила Полину.

– А татуировка? Что означают эти символы? – она кивнула на левое плечо Рябинина.

– Знак нашего Четвертого Ударного батальона, в котором я служил с марта семнадцатого.

Солнце грело спину, Андрей с удовольствием греб размашистыми саженками.

– И-и раз… и-и два, – командовала Полина. – Правьте к противоположному берегу.

Высадившись на сушу, Полина повела Андрея загорать. Они легли на захваченное из дома холщовое одеяло и замерли под теплыми лучами.

– Красивые девушки на «Красном ленинце»? – с ленцой спросила Полина.

Андрей посмотрел на нее:

– Обыкновенные, как и везде.

– Много их у вас? – улыбнулась Полина.

– У меня в цехе?

– Вообще, на заводе.

– Нарочно не считал… думаю, человек сорок.

Они помолчали. В траве стрекотали кузнечики, в голубом небе висели жаворонки.

– Как воздух звенит, а! Совсем лето, правда? – проговорила Полина. – У меня летом отпуск, поеду к бабушке в Ленинград, люблю этот город.

В груди Андрея защемило, вспомнилось родное и далекое.

– Берите и меня с собой, Полина. Я тоже хочу в Ленинград, – сказал он.

– Смелый вы, однако, – усмехнулась Полина. – Посмотрим на ваше поведение. Опять же у вас работа – не нужно загадывать.

– Загадывать не будем, а ежели сложится поехать, вспомните обо мне, – попросил Андрей.

Она кивнула, перевернулась на живот и, открыв глаза, встретилась с его взглядом.

– А что за дела у вас в Ленинграде? Или вы просто набиваетесь меня ангажировать?

– У меня в Питере… родственники, – уклончиво ответил Рябинин.

Полина привстала на локте:

– Думаю, и в самом деле было бы здорово нам вместе поехать. В вашем присутствии мне, признаться, очень спокойно.

Она опустилась на одеяло и закрыла глаза. Из-под опущенных век Андрей поглядывал на ее порозовевшие от солнца щеки и пушистые ресницы. «Ее губы, наверное, горячие», – подумал он и захотел коснуться их, но не посмел. Он прикрыл глаза рукой и начал строить планы на вечер…

Очнулся Андрей от легкого толчка в плечо – оказалось, он задремал.

– Поднимайтесь, соня, пора плыть обратно, я могу сгореть! – смеялась Полина. – Вам-то что, вы черный как папуас, а мне злоупотреблять солнцем рано.

* * *

Вернувшись на дачу, Рябинин получил комнату и инструкции Михалыча о местонахождении ванной.

После душа Андрей повалился на диван. Он разглядывал зеленые обои и размышлял о правящем классе: «Нет, новые хозяева хотели не социальной справедливости! Желали они с нами поменяться, вот и весь секрет. Заняли наши дома, дачи вот обжили… Все-таки надо побольше узнать о ее папаше. Тип импозантный и опасный. Глазищи – что клинки, – уверенные, жесткие и неприступные. Душ, видно, немало загубил, выбился из грязи в князи. Однако молодец! Действительно князь! Умен, образован, подтянут. Сколько ему? Лет сорок пять… Мамаша добрая, старых кровей. Болеет чем-то, глаза немощные… А уж Полиночка – слов нет, хороша!»

Его мысли прервал деликатный стук в дверь.

– Товарищ Рябинин! Пожалуйте к чаю, – пробасил Михалыч.

* * *

К чаю накрыли на открытой веранде с видом на реку. Говорили о майской жаре и видах на урожай. Лидировал Кирилл Петрович, остальные лишь поддакивали – от незнания темы.

Анастасия Леонидовна извинилась и увела дочь «для разговора». Мужчины остались наедине. Помолчав, Кирилл Петрович спросил, не отрывая взгляда от заречных далей:

– Вы, товарищ Рябинин, с виду человек образованный, преданный делу большевизма. Осмелюсь спросить: отчего не вступили в ряды партии во время ленинского призыва?

Андрея подобные вопросы настораживали, но он научился давать на них ответы в «выгодном русле».

– На возраст мой намекаете? – усмехнулся он.

– И на возраст тоже. Вы выходите из комсомольской поры, да и положение обязывает. В чем же причина? – Кирилл Петрович повернулся к Андрею.

Тот невинно поглядел в глаза собеседнику:

– В партию, Кирилл Петрович, вступают по двум причинам: по убеждениям и ради карьеры. Относительно последнего – я не карьерист. А насчет первого скажу откровенно: плохо я знаю марксизм, не довелось изучить работы классиков, а в школах политграмоты преподают, простите, политликбез, понятный и доступный. Я же максималист – зачем идти в партию без твердых знаний ее философии? Партия, как говорится, – авангард, а авангард не должен включать всех сознательных.

Кирилл Петрович сощурился («Совсем как Полина», – отметил Андрей).

– Разумное обоснование. Вы так уверенно говорили, что убедили меня. И все же мне думается, что можно вступить в партию, а уж потом овладеть идеологическими знаниями.

– Однако карьеризмом попахивает! – парировал Андрей.

– А вы – щепетильный товарищ! – удивился Кирилл Петрович. – Да и что дурного в здоровом карьеризме? Разумное честолюбие есть нормальный человеческий инстинкт.

– Уважаю ваш многолетний опыт, но считаю, честолюбие не может быть разумным; оно или есть, или его нет. Человек либо испытывает чувство долга, либо он честолюбив без ограничений.

– Вона как! – театрально всплеснул руками Кирилл Петрович.

– Так точно. Таково мое мнение. Ежели бы я страдал честолюбием, мог остаться в армии, служил бы в штабе, протирал штаны да писал директивы. При моих, извиняюсь, заслугах легко взлетел бы по бумажно-штабной лестнице. Но я – боевой командир, мое место на передовой. Теперь моя передовая – мирный труд, нужный Родине, – твердо ответил Андрей.

– Логично… Достойный ответ… – покивал Кирилл Петрович. – Только есть и другие… м-м, «передовые линии» для человека с опытом и чувством долга.

– Например?

– Милиция, органы госполитуправления, госслужба…

– Мыслями о подобной службе себя не озадачивал, – задумчиво проговорил Андрей.

– Отчего же? Например, милиция или органы госбезопасности – не менее важный фронт, разве что тайный, невидимый. Я бы мог за вас походатайствовать, – улыбчиво предложил Кирилл Петрович.

– Благодарю за заботу, – поклонился Андрей, – но я не готов столь быстро принимать решения.

– А вы и не торопитесь. Освойтесь на заводе, прикиньте «за» и «против», – посоветовал Кирилл Петрович.

Андрея подмывало спросить хозяина дома о роде его занятий, но он постеснялся задать прямой вопрос.

Появились женщины.

– Чем вы тут занимаетесь? Не скучали? – весело спросила Анастасия Леонидовна.

– Мы, Настенька, вели философскую беседу о честолюбии, – подмигнув Андрею, ответил Кирилл Петрович.

– Ух ты! Ну и каков итог? – поинтересовалась Полина.

– Как и подобает хорошим игрокам при плохих картах, остались при своих, – рассмеялся Кирилл Петрович.

– Мы уж думали, вы к стрельбе готовитесь, – хитро посмотрев на Андрея, сказала Полина.

– Ах, да! – вспомнил Кирилл Петрович. – Иван! Неси-ка, голубчик, револьвер!

– Слушаю, Кирилл Петрович, – отозвался из глубины дома невидимый Михалыч.

– Меня от зрелища стрельбы увольте. Пойду прогуляюсь по лесу, – решила Анастасия Леонидовна и, кивнув Андрею и дочери, вышла.

Михалыч принес семизарядный «наган», и компания направилась в дальний угол двора. Там, на дубовом стенде, висела свежая мишень. Кирилл Петрович указал на черту:

– Стреляем с двадцати шагов. Оружие не желаете пристрелять?

– Пожалуй, – согласился Рябинин и проверил револьвер.

Прицелившись в сосну неподалеку, он размеренно разрядил барабан.

– Все ясно, – сказал Андрей, выбрасывая гильзы и передавая «наган» Кириллу Петровичу. – Уступаю право первого выстрела старшему и хозяину, – он шутливо поклонился.

– Спасибо. Иван, патроны! – скомандовал Кирилл Петрович.

Михалыч преподнес зарядную коробку. Ловко снарядив барабан, Кирилл Петрович взвел курок, прицелился и начал стрелять. Полина побежала оценивать.

– Девять, восемь, опять восемь, остальные – в яблочко! Шестьдесят пять, папа! – крикнула она от мишени.

Рябинин получил оружие, перезарядил револьвер. Полина вернулась за линию.

– Ну, Андрей, ваш выход, – негромко проговорила она.

Тот взвел курок и начал стрелять с небольшими интервалами. Закончив, Андрей обратился к Полине:

– Рефери, огласите итоги!

– Я тоже взгляну, – сказал Кирилл Петрович.

Рябинин следил за обсуждением результатов.

– Две девятки, Андрей, остальные мимо! – крикнул Кирилл Петрович.

– Не совсем так. Пять пуль ушли в уже пробитые отверстия. Так что – шестьдесят девять, – уточнил Андрей, передавая револьвер Михалычу.

Полина подбежала к Андрею.

– Метко стреляете, поздравляю! – восхищенно сказала она.

– Метко – не то слово. Превосходно! – приближаясь, поддержал дочь Кирилл Петрович. – Гляди-ка, Иван Михалыч, каков!

– Сила! – пробасил Михалыч.

– Не предполагал, что так хорошо получится, – пожал плечами Андрей. – Обычно из «нагана» бью не больше шестидесяти семи. Мой конек – «браунинг», на пистолетах я был лучшим в дивизии.

Вся компания пошла к дому. Кирилл Петрович принялся воодушевленно рассказывать о стрельбе и охоте.

– Задели вы папу, он приветствует хорошую стрельбу, – шепнула Андрею Полина. – Теперь вы – его любимчик. Ох, подхалимище!

Андрей скорчил ей рожицу.

На крыльцо вышла Степанида и сказала, что Кирилла Петровича просят к телефону. Он извинился и прошел в дом.

– Андрей, подскажите, который час, – справилась Полина.

Он взглянул на ручной хронометр:

– Четверть шестого.

– Машина придет через пятнадцать минут, – предупредила его Полина и звонко крикнула в сторону дома. – Миха-а-лыч!

Из дома появился Михалыч и, опустив руки по швам, ждал распоряжений.

– Михалыч, милый, найди маму, мы скоро уезжаем, – попросила она.

Михалыч кивнул и отправился за угол, в сторону леса.

Полина побежала в дом собираться. Андрей присел в беседке покурить. За воротами прозвучал сигнал – машина прибыла раньше. Показалась Анастасия Леонидовна в сопровождении Михалыча, из дому вышли Полина с отцом. Она простилась с родителями, затем все семейство подошло к Рябинину.

– Рады были познакомиться, вы нам очень симпатичны. Приглядывайте за Полиной, – говорила Анастасия Леонидовна.

Кирилл Петрович с улыбкой пожал ему руку, бросив: «Бывай, свидимся». Михалыч отворил ворота. Полина и Андрей сели в автомобиль, помахали на прощание руками и тронулись в путь.

Глава XIV

Вернувшись домой, Рябинин нашел на столе записку:

Андрюшенька! С 18.00 буду на репетиции драмкружка. Звони 3-18, меня обязательно позовут .

Целую, Надя.

Андрей подивился предусмотрительности Вираковой и спустился в дворницкую позвонить.

– Вахтер Иванова слушает! – заскрипел в трубке незнакомый голос.

Рябинин пожелал женщине доброго вечера, представился и попросил пригласить Виракову из драмкружка. Минут через пять он услышал запыхавшийся голос Надежды:

– Да! Андрюша?

– С комприветом, Наденька! Буду в одиннадцать, заходи! – задорно протараторил он и положил трубку.

* * *

На углу Губернской и Ленина находился «Иллюзион-синема». У его дверей в восемь вечера встретились Андрей и Полина.

Она гладко уложила мокрые после душа волосы, нанесла вечернюю косметику, ярко накрасила губы. Стройную фигурку облегало длинное черное платье.

«Такая барышня могла бы украсить самый изысканный салон!» – восхищенно подумал Рябинин.

Они изучили афиши. Вечерним сеансом шла американская картина с Мэри Пикфорд. Сеанс начинался через пятнадцать минут, и Андрей поспешил занять очередь в кассу.

«Иллюзион-синема» был залом дорогим, а посему недемократичным. В дешевых кинотеатрах «Госкино» принцип демократизма соблюдался строго – публика смотрела картины, сидя на длинных скамейках. Престижный и кичливый «Иллюзион» предлагал зрителям первого класса удобные кресла, второго – грубые тяжелые стулья, третьего же не было вовсе.

Билет на вечерний сеанс в первом классе стоил один рубль. Отстояв в очереди минут десять, Андрей получил билеты на «первоклассные» места.

Их впустили в зал ожидания – просторное фойе с буфетом в углу и потертым бильярдом по центру.

В фойе стоял гул, слышались взрывы хохота и хлопанье дверей уборных.

– …«Иллюзион» – единственный специально приспособленный для показа кинозал, – рассказывала Полина. – Его построили в 1913 году. Обратили внимание на модернистский стиль в архитектуре фасада? Мама слышала, что «Иллюзион» – копия одного из синема Чикаго.

– Он частный? – поинтересовался Андрей.

– Да, сдан в аренду прежнему хозяину Бабкину.

Прозвенел звонок, и зрителям предложили пройти на просмотр. Как только публика расселась по своим местам, свет погас, возник на экране белый квадрат, и заиграла музыка. Тапер находился справа от экрана за черным лакированным роялем. Появились титры, кое-кто читал их вслух. Андрей искоса поглядывал на Полину. В тусклом свете экрана ее тонкий профиль и блестящие любопытством глаза выглядели весьма эффектно.

На экране несчастная Мэри в который раз устраивала личную жизнь – стремилась выбиться в люди и выскочить замуж за миллионера. Зрители криками и вздохами озвучивали перипетии сюжета; справа кто-то закурил, пуская клубы синего дыма. Из темноты прохода на курильщика зашипела пожилая служительница.

Андрей безучастно глядел на движущиеся картинки и думал о человеческом счастье. Давным-давно, году этак в одиннадцатом, спорил он со своим верным другом Жорой Старицким на чердаке их дома в Петербурге. Спорили о счастье. Жорка, сын военного врача, лучший в классе по боксу и математике, кричал, что счастье – карьера и деньги. Начитавшийся рыцарских романов, сын статского советника Казначейства Миша Нелюбин возражал. Он считал, что счастье – служение Родине и крепкая семья. Расхождения старых друзей были неудивительны – Миша рос в благополучной и дружной семье; Жора постоянно конфликтовал с мачехой, а слабый характером папа так же слабо их мирил. После гимназии Миша хотел стать юристом, но Старицкий убедил друга вместе «податься в военные». Что ж, Нелюбин-старший не возражал – дедушка Миши был генералом.

«Интересно узнать мнение Жорки сейчас, – размышлял Андрей. – Родины нашей нет, денег тоже не нажили. Остаются грезы о семье, личном счастье и счастье любимого человека. А все-таки я был прав… Жорка. Где он? Жив ли?»

Они расстались в январе восемнадцатого, в холодном Петрограде. Георгий подался на юг, в Добровольческую армию, Михаил медлил – болела мать, да и не хотелось ему к Корнилову.

Миша тогда питал иллюзии, говорил о сознании народа и демократии. Георгий уже был опустошен и озлоблен: «Только к Корнилову! Бить, стрелять и жечь большевистскую сволочь! Помяни мои слова: недолго и тебе в Питере сидеть, скоро, скоро твой демократический туман развеется, и ты окажешься в наших рядах. Бог даст, свидимся на победном параде в Белокаменной».

В июне Михаил с группой сослуживцев отправился на Волгу – в Народную армию правительства комитета членов Учредительного собрания. А к ноябрю 1918-го его иллюзии действительно рассеялись. Перестал Михаил верить в демократию, стал непримиримым и целеустремленным. Он принял Колчака как «Верховного», не раздумывая, захватил штаб полка, арестовал «комучредиловца» Посадского, о чем и отстучал телеграфом адмиралу.

Так появилась у штабс-капитана Нелюбина идея; еще раньше, летом, появился и свой герой – Владимир Оскарович Каппель. Службу под началом славного генерала Михаил считал лучшими годами своей военной жизни.

…Михаил шел рядом с Каппелем по полю под Симбирском. Шеренги чеканили шаг, винтовки за плечами. Били барабаны, свистели большевистские пули. Знаменитая «психическая атака» Каппеля! Сам Владимир Оскарович – впереди: при параде, с папироской в зубах, на губах – веселая улыбка. Стек выбивает такт по голенищу. Глянул на Михаила, своего любимого офицера, бросил:

– Миша, они непременно побегут, не стоит тратить заряды. Что они защищают? Свое стремление порыться в наших карманах? Чушь, Миша! – И он затянул песню, подхваченную тысячей глоток:

 
Взвейтесь, соколы, орлами,
Полно горе горевать!
То ли дело – под шатрами
В поле лагерем стоять…
 

С подсвистом пели, весело, победно. И побежали краснопузые, бросая в панике оружие и амуницию…

«Все это – что кинематограф, будто и не было, – подумал Андрей и вновь посмотрел на Полину. – Нестерпимо хочется ее любить, обрести взаимность и счастье. Страшно думать о неудаче». Он коснулся ее руки, Полина нетерпеливо схватила его ладонь – она была там, с героиней Мэри…

Но вот Полина радостно улыбнулась – близился счастливый конец фильмы.

* * *

На дальней окраине города расположилась Северная слободка – тихое еврейское местечко. В девятнадцатом отходившие деникинцы нещадно били по слободке из орудий – в местечке засели наступавшие красные части. Многие дома разрушили снарядами и пожаром, некоторые так и остались стоять унылыми заросшими пепелищами. Выжившие слобожане восстановили часть строений, и еврейская окраина вернулась к своим привычным занятиям.

В субботу, около десяти вечера, когда Андрей и Полина выходили из кинематографа, в Еврейской слободке у ворот мельницы остановились пролетка и крестьянская подвода. Проезжающие собрались кружком под единственным фонарем и затеяли негромкий разговор. Говорил среднего роста человек в крестьянском армяке и нелепой гимназической фуражке. Прочие, с виду тоже деревенские жители, внимательно слушали.

Подвыпивший мужичок, дремавший на скамейке у дома Ханны Срулевны Финкельштейн, очнулся, услышав конское похрапывание и скрип колес. С трудом подняв от скамьи тяжелую голову, он подумал: «Куды-й-то селянщина собралась на ночь глядя?» Его подмывало крикнуть и спросить «мужуков», но он испугался пробуждения Ханны Срулевны и ее гнева. «Выскочит Сралевна, прогонит», – решил мужичок. Покидать же скамейку Финкельштейнихи ему не хотелось, да и сил не было. Выпивоха «плюнул» на припозднившихся крестьян, уронил хмельную голову и захрапел.

Собравшиеся завершили совет, уселись в экипажи и тронулись к выезду из города.

* * *

Андрей и Полина шли по улице Ленина (бывшей Императорской). Она спросила мнение спутника о картине. Рябинин ответил уклончиво и предложил отужинать в приличном месте.

– Через три дома – ресторация «Лондон», заведение, достойное вашего присутствия, – иронично проинформировала его Полина. – Только рассчитайте прежде свои возможности: «Лондон» – удовольствие дорогое.

Андрей прикинул в уме содержимое бумажника: несмотря на то что средства в этом городе таяли, как весенний снег, на его выходное пособие и накопления последних лет можно было «шиковать» еще недели две. «До зарплаты дотяну», – решил он.

«Лондон» встретил их монументальным порталом и светящейся вывеской. Мощный швейцар в усах уже отворял резные двери.

В прохладном вестибюле – царство мрамора и услужливые гардеробщики. Андрея и Полину пригласили в залу.

«Лондон» был консервативен и торжественен. Рябинин подумал, что при царе сюда наверняка хаживали отцы города и заезжие знаменитости. Да и теперь под высокими сводами и хрустальными люстрами восседал цвет новой городской буржуазии. Сытые и важные молодчики пережевывали снедь и запивали – нет, лучше застрелиться – настоящим «Клико» и бургундским! Украшали общество дамы – хохочущие молодые и скучающие умудренные. Среди «деньги имущих» присутствовали и «власть имущие» – пьяный военный в добротном кителе («Командировочный, не меньше комдива», – определил Андрей) и «мальчишник» совслужащих в центре залы. Были здесь и влюбленные парочки, такие как и они с Полиной.

Подскочил радушный мэтр, проводил к столику. Тут же подбежал официант в жилетке и преподнес Андрею меню.

– Меню, милейший, вначале следует подавать даме! – удивленно фыркнул Рябинин.

– Манеры исчезли вместе с титулами! – расхохоталась Полина и приняла меню.

Официант подобострастно скалился. Полина листала книжицу, продолжая похохатывать и бормоча под нос что-то о вневременной прозорливости Цицерона. Наконец объявила:

– Так! Мне, будьте любезны, белое кахетинское и запеченную форель.

Андрей выбрал пару салатов и бифштекс. Записав заказ, официант наклонился к уху Рябинина и спросил:

– Просим извинения, гражданин, вы, случайно, не член профсоюза «Нарпита»? «Нарпитовцам» у нас скидка – восемь процентов.

Андрею захотелось рявкнуть любимое им, отцовское: «Пшел вон!», но он сдержался, отослал официанта жестом руки.

– Андрей! – привлекла его внимание Полина. – Знаете, кого вы мне напоминаете? Робинзона, привезенного домой после долгих лет дикарской жизни. – Ее глаза смеялись, и Андрей подумал, что даже в огромной толпе сумел бы без труда найти их.

– Полина, давайте на «ты», – вдруг предложил он.

– Ну давайте, – легко согласилась она и добавила, – хотя на «вы» романтичнее.

– Нет уж, романтичная, пожалуй что ты, Полина; я – скорее демократичный, – рассмеялся Андрей, оглядывая рукава своей рубахи. – По-моему, мы несколько необычно смотримся вместе.

– Тебе не нравится мой гардероб? – растерялась она.

– Что ты, твой туалет восхитителен, это я не соответствую.

– Пустяки, обживешься, – успокоилась Полина. – А если серьезно, свой геройский френч спрячь и купи нормальный костюм. Думаю, зарплата начальника цеха на «Ленинце» приличная.

– Семьдесят рублей. Как говорится, жить можно.

– Давай-ка подберем тебе одежду! – оживилась Полина. – Походим в день зарплаты по магазинам, хорошим портным. У тебя классный типаж, тебя стоит модно приодеть.

– Под твоим руководством – куда угодно.

Принесли вино.

– Хотелось бы выпить за наше знакомство. Я ему очень рад, – Андрей поднял бокал.

– Я тоже рада. За тебя!

– И за тебя, Полина!

Оркестр, бренчавший доселе что-то вроде кадрили, заиграл аргентинское танго. Рябинин поднялся:

– Разрешите вас ангажировать? – Он с поклоном предложил руку Полине.

– Вы танцуете?

– Попытаюсь вспомнить, строго не судите.

Они были единственной парой на танцевальной площадке. Полина смотрела вниз и немного вбок, шепотом считала такт. Андрей справлялся, хотя и не танцевал с семнадцатого года.

Нигде не познается человеческая натура так, как в танце! Правду и фальшь, смиренность и гордыню, открытость и расчетливость, ветреность и предрассудки, вдохновенность и эпатаж – все отразит танец. Скрыть эмоции в танце сможет лишь волевой человек, только вот танца тогда не получится.

Полина горела – ее движения были плавными, но таящими порыв; чувствительные ноздри трепетали, щеки порозовели, светились страстью темные глаза.

Андрей был сдержанно-восхищенным. Он старался не сбиться и в то же время «подыграть» настроению партнерши.

Музыка смолкла, Полина широко улыбнулась и обняла Рябинина за плечи:

– Отлично! Мне очень понравилось, – проговорила она ему в лицо.

Андрей поцеловал ей руку:

– Спасибо вам. Вы танцуете прекрасно, мадемуазель!

Они вернулись к столу.

– Танго – одно из многих прелестей, потерянных в ходе революции, – усаживаясь, заметила Полина. – Помнится, в девятнадцатом жила я у бабушки в Питере – голодуха, митинги, «красный террор»…

А как хотелось танцевать! Ну уж о танго и речи не было, даже невинный вальс считали контрреволюцией. Как славно, что придумали нэп! Наше общество после нэпа изменится, вот увидишь. Останется лучшее от революции и от капитализма, идеальное общество.

«Слышал бы ее папочка такие речи! Не поздоровилось бы дочке. Ох, не дадут кровопийцы-ортодоксы брать лучшее от капитализма. Соскучатся по кровушке, жажда заставит вернуть красные реки и трупные берега», – мысленно не согласился Андрей, а вслух пошутил: