Текст книги "М. А. Булгаков «Собачье сердце». Основное содержание. Анализ текста. Литературная критика. Сочинения."

Борменталь с Шариковым уезжают в цирк, предварительно удостоверившись, что в заявленной программе представления нет котов.

«Филипп Филиппович вынул узкую банку и стал, нахмурившись, рассматривать ее на свет огней. В прозрачной и тяжкой жидкости плавал, не падая на дно, малый беленький комочек, извлеченный из недр Шарикова мозга. Пожимая плечами, кривя губы и хмыкая, Филипп Филиппович пожирал его глазами, как будто в белом нетонущем комке хотел разглядеть причину удивительных событий, перевернувших вверх дном жизнь в пречистенской квартире».

Шариков, получив документы, наглеет еще больше. Профессор решает дать в газете объявление и снять Шарикову комнату. Но тот отвечает, что «не дурак – съезжать из такой роскошной квартиры». Шариков демонстрирует бумаги из домкома, из которых следует, что ему положена «площадь в квартире номер пять у ответственного съемщика Преображенского в шестнадцать квадратных аршин». Филипп Филиппович неосторожно замечает, что «этого Швондера в конце концов застрелит. Шариков в высшей степени внимательно и остро принял эти слова, что было видно по его глазам». Борменталь по-немецки, чтобы Шариков не понял смысла их разговора, предостерегает профессора от высказываний, которые могут быть использованы против него. Преображенский угрожает перестать кормить Шарикова – ведь в бумагах не сказано ничего по поводу питания.

Доктора обнаруживают, что Шариков украл из кабинета профессора два червонца, напился и явился домой в невменяемом состоянии в сопровождении «двух неизвестных личностей, шумевших на парадной лестнице и изъявивших желание ночевать в гостях у Шарикова. Удалились означенные личности лишь после того, как Федор, присутствовавший при этой сцене в осеннем пальто, накинутом сверх белья, позвонил по телефону в 45 отделение милиции. Личности мгновенно отбыли, лишь только Федор повесил трубку. Неизвестно куда после ухода личностей задевалась малахитовая пепельница с подзеркальника в передней, бобровая шапка Филиппа Филипповича и его же трость». Поздно ночью профессор и его преданный ассистент, которого Преображенский когда-то взял к себе полуголодным студентом, выучил, выпестовал и никогда не бросал в щекотливой ситуации, обсуждают случившееся. Борменталь приходит к выводу, что другого выхода, кроме как убить Шарикова, нет. Профессор признает, что был неправ, затевая эту операцию. «Можно привить гипофиз Спинозы или еще какого-нибудь такого лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высокостоящего человека. Но на какого дьявола? – спрашивается. Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно… Кто теперь перед нами? – исключительный прохвост… Клим Чугункин – две судимости, алкоголизм, «все поделить», шапка и два червонца пропали – хам и свинья…» Однако Преображенский по-прежнему против убийства Шарикова, он советует своему молодому ученику: «На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками». Борменталь называет Шарикова «человеком с собачьим сердцем». «Нет, – отвечает Филипп Филиппович, – сейчас Шариков проявляет уже только остатки собачьего, и коты – это лучшее из всего, что он делает. Весь ужас в том, что у него уж не собачье, а именно человеческое сердце. И самое паршивое из всех, которые существуют в природе!»

В этот момент оба врача слышат странный шум в коридоре. Это Дарья Петровна, полуодетая, волочит в кабинет профессора Шарикова, пытавшегося изнасиловать Зину.

Утром Полиграф Полиграфович исчезает из дома. Борменталь повсюду его ищет, скандалит со Швондером в домкоме «до того, что тот сел писать заявление в народный суд Хамовнического района, крича при этом, что он не сторож питомца профессора Преображенского, тем более, что этот питомец Полиграф не далее, как вчера, оказался прохвостом, взяв в домкоме якобы на покупку учебников в кооперативе 7 рублей». Шариков отсутствует три дня. За это время доктора принимают рекордное количество пациентов, а Зина с Дарьей Петровной не скрывают своей бурной радости по поводу исчезновения «питомца».

Шариков появляется в квартире уже в новом качестве – «на нем была кожаная куртка с чужого плеча, кожаные же потертые штаны и английские высокие сапожки со шнуровкой до колен. Неимоверный запах котов сейчас расплылся по всей передней… «Я, Филипп Филиппович, – сообщает Шариков – на должность поступил»… Теперь он «состоит заведующим подотделом очистки города Москвы от бродячих животных (котов и пр.)». На должность Шарикову помог устроиться Швондер. Шариков радостно рассказывает, как они «вчера котов душили, душили… они на польты пойдут, из них белок будут делать на рабочий кредит».

Борменталь, схватив Шарикова за горло, заставляет его извиниться перед Зиной и Дарьей Петровной за свою ночную выходку. Впредь за каждый безобразный проступок Борменталь обещает лично разбираться с Шариковым.

«Дня через два в квартире появляется худенькая с подрисованными глазами барышня в кремовых чулочках… «Я с ней расписываюсь, это – наша машинистка, жить со мной будет. Борменталя надо будет выселить из приемной. У него своя квартира есть, – крайне неприязненно и хмуро поясняет происходящее Шариков». Филипп Филиппович, глядя на побагровевшую барышню, очень вежливо за закрытыми дверями рассказывает барышне правду о Шарикове, замечая при этом, что «нельзя же так с первым встречным только из-за служебного положения». Барышня плачет, обещает отравиться, рассказывает, что Шариков взял у нее кольцо, обещал поселить с собой в роскошной квартире. Он грязно домогался девушки и угрожал, что она будет уволена, если откажет ему. Шариков представился ей красным командиром, раненым в боях. Профессор зовет Шарикова, заставляет его вернуть кольцо и признаться девушке, что обманул ее. Девушка уходит. Шариков вслед ей обещает «устроить сокращение штатов». Борменталь узнает фамилию девушки, обещает лично проследить за тем, чтобы она не потеряла работу по приказу Шарикова, а профессор дает девушке денег.

К профессору приходит посетитель, его бывший пациент. Он по-дружески уведомляет Филиппа Филипповича о том, что Шариков написал на него в домоуправление донос. «…а также угрожая убить председателя домкома товарища Швондера, из чего видно, что хранит огнестрельное оружие. И произносит контрреволюционные речи, даже Энгельса приказал своей социал-прислужнице Зинаиде Прокофьевне Буниной спалить в печке, как явный меньшевик со своим ассистентом Борменталем Иваном Арнольдовичем, который тайно не прописанный проживает у него в квартире. Подпись заведующего подотделом очистки П. П. Шарикова – удостоверяю. Председатель домкома Швондер, секретарь Пеструхин». Донос остается у профессора, его бывший пациент – порядочный человек, он отказывается давать «делу» законный ход.

Едва Шариков возвращается со службы, профессор приказывает ему собрать вещи и покинуть квартиру. Шариков принимается «качать права», вынимает казенный револьвер, наставляет его на профессора. Борменталь хватает Шарикова, обезоруживает его, привязывает к кушетке. Прием пациентов отменяется. Борменталь обрезает провод звонка и запрещает Зине и Дарье Петровне покидать квартиру. Оба доктора запираются в операционной. Борменталь сжигает тетрадь, в которой велась история болезни Шарикова.

Эпилог

Через десять дней в квартиру Преображенского приходит милиция с обыском «по обвинению Преображенского, Борменталя, Зинаиды Буниной и Дарьи Ивановой в убийстве заведующего подотделом очистки МКХ Полиграфа Полиграфовича Шарикова». Борменталь предъявляет милиционерам пса Шарика, утверждает, что операция оказалась неудачной – пошел процесс обратного развития и Полиграф Полиграфович снова стал собакой. Профессор рассказывает, что он волен делать со своим псом Шариком что угодно – оперировать или превращать в человека, а на должность он его не рекомендовал. «Кошмарного вида пес с багровым шрамом на лбу вновь поднялся на задние лапы и, улыбнувшись, сел в кресло». С одним из пришедших должностных лиц обморок. Милиционеры крестятся, в ужасе покидают квартиру.

«Высшее существо, важный песий благотворитель сидел в кресле, а пес Шарик, привалившись, лежал на ковре у кожаного дивана».

История и обстоятельства создания повести «Собачье сердце»

При жизни Булгакова повесть не публиковалась. Она была напечатана лишь в 1968 году («Студент». Лондон. № 9, 10; «Грани». Франкфурт. № 69). В СССР она была впервые издана в журнале «Знамя» (№ 6) в 1987 году.

На рукописи стоит авторская дата: январь – март 1925 года. Предназначалась повесть для журнала «Недра», где ранее были опубликованы «Дьяволиада» и «Роковые яйца».

Редактор «Недр» Николай Семенович Ангарский (Клестов) (1873–1941) торопил Булгакова с созданием «Собачьего сердца», рассчитывая, что оно будет иметь не меньший успех среди читающей публики, чем «Роковые яйца».

Истоки сюжета повести

Сюжет «Собачьего сердца», как и повести «Роковые яйца», восходит к произведению великого английского писателя-фантаста Герберта Уэллса (1866–1946) – а конкретно к его роману «Остров доктора Моро». В книге Уэллса рассказывается о том, как главный герой (некий Прендик) попадает на остров, населенный чудовищами. Их «отцом-создателем» является доктор Моро, который пытается из животных с помощью хирургии создать человека (для создания одного человека используется несколько животных, например, гиена и свинья, в результате чего получается гиеносвинья). Однако его попытки оканчиваются неудачей: созданные им монстры постепенно возвращаются к дикому состоянию, а в конце и вовсе убивают своего создателя. Роман Г. Уэллса был написан в связи с ростом движения противников вивисекции – операций над животными и их убийством в научных целях.

Кроме того, толчком к написанию повести могли послужить и следующие события тех лет.

«С 1921 года научно-популярная печать только и писала об омоложении по методу австрийского физиолога Э.Штейнаха, занимавшегося пересадкой половых желез у млекопитающих.

В 1924 году вышел второй сборник статей под редакцией профессора Н. К. Кольцова «Омоложение», почти все журналы стали печатать статьи на эту тему, причем невозмутимая бойкость журналистского тона обливала изложение экспериментов поистине фантастическим светом. Так, автор одной из статей сообщал, что «оперировать стали даже маленькие небогатые города, что оперируют «в далеком Ташкенте и в маленькой Вотской области». (Василевский А.М. Новое об операции омоложения. «Звезда», 1924, #5, стр.195.) Описывалось, как у оперированного «животного окрепли силы, стала свежее и блестящее шерсть, походка отчасти приобрела прежнюю эластичность, во рту появились даже новые белые зубы…» (Там же, стр.198.) Автор другой статьи сообщал об опытах, проделанных им самим: «Оперировано: два врача, два студента… два интеллигентных пациента и два малоинтеллигентных (!). Такой подбор сделан умышленно, чтобы лучше разобраться в клинических проявлениях»; далее приводились истории болезни, живо напоминающие историю болезни Шарика, которую ведет в повести доктор Борменталь: «…Головные боли исчезли. Во всем организме чувствуется бодрость, свежесть и душевное спокойствие… Заметно выпадение волос, как седых, так и пигментированных… Выпадение волос усилилось… Выпадение волос прекратилось… Волосы на голове, в затылочной области почернели, борода также заметно почернела». (Профессор Щипачев. Пересадка половой железы в связи с работами проф. Штейнаха по омоложению и продлению личной жизни. «Сибирские огни», 1923, #1–2, стр.197, 199, 200.) Это было в духе времени, когда победа не только над старостью, но и над смертью казалась достижимой, поставлена была еще в начале 1920-х годов в ряд актуальных научных и даже производственных задач. «Что такое смерть? – думали в дни голодных пайков ученые… Быть может, на долгие века запомнит человечество вот это наследство, оставшееся в науке от эпохи военного коммунизма… Пусть из этих, живущих отдельной жизнью желез будут созданы особые рабочие станки, специальные фабрики по омоложению и исправлению живых людей». (И. Полтавский. Наши ученые. «Вечерняя Москва», 1926, 16 февраля.)

На экранах появились научно-популярные фильмы об омоложении – сначала европейские, а потом и отечественный, в котором, как с удовлетворением сообщалось в печати, «засняты опыты не только с животными, но и с людьми, чем не могут пока похвастаться аналогичные германские фильмы». («Жизнь искусства», 1924, #34)» (цитируется по: М. Чудакова, статья к «Собачьему сердцу» в журнале «Знамя» за 1987 г.).

Истоки данных исследований лежат в еще более раннем времени.

Начало исследованиям, подобным тем, что проводил булгаковский профессор, положил выдающийся французский физиолог, преемник знаменитого Клода Бернара француз Броун-Секар. Доклад, прочитанный ученым 1 июня 1889 г. в Парижском научном обществе, наделал шума на весь мир и надолго привлек к себе внимание общественности.

Ощутив упадок сил, семидесятилетний Броун-Секар начал экспериментировать на животных и со временем нашел способ… омоложения. Сделав себе шесть инъекций вытяжки из семенников кроликов и собак, исследователь почувствовал, что помолодел как минимум лет на тридцать. К нему вернулась физическая и умственная энергия. Чтобы продемонстрировать правоту своих наблюдений, Броун-Секар при свидетелях взбежал на лестницу, на которую прежде взбирался с трудом, с несколькими остановками.

По времени доклад физиолога совпал с проходившей в Париже первой промышленной выставкой. Ее участники, съехавшиеся во Францию из разных стран, разнесли новость об открытии по всему миру. Эксперимент французского медика повторили другие ученые, многие из них подтвердили эффективность «экстракта Броун-Секара». Однако вскоре сам Броун-Секар признал, что омолаживающее действие его препарата кратковременно, за ним следует ускоренное увядание организма. Ученый начал быстро дряхлеть и через пять лет умер.

Прототипом же булгаковского персонажа стал один из последователей Броун-Секара, русский хирург С.Воронов. В 1919 г. в Париже в целях омоложения он проводил операции по пересадке мужчинам семенников обезьян, баранов. Слава чудо-доктора росла, его буквально осаждали пожилые люди, моля возвратить молодость. Воронов сделал много операций и стал не только популярным, но и богатым человеком. Опубликовал он и несколько книг о своих опытах. Первая была проникнута энтузиазмом и верой в возможность возвращения молодости. Однако впоследствии, подведя итоги нескольких лет работы, Воронов признал, что все это время шел по ложному пути.

Прототипы героев повести и реальные события 20-х годов, отраженные в ней

Прототипом профессора Филиппа Филипповича Преображенского, равно как и одним из прототипов профессора Персикова в «Роковых яйцах», послужил дядя Булгакова, брат матери Николай Михайлович Покровский (1868–1941), врач-гинеколог. Его квартира по адресу Пречистенка, 24 (или Чистый переулок, 1) в деталях совпадает с описанием квартиры Преображенского в «Собачьем сердце». Интересно, что в адресе прототипа названия улиц связаны с христианской традицией, а его фамилия (в честь праздника Покрова) соответствуют фамилии персонажа, связанной с праздником Преображения Господня.

Сохранилось колоритное описание Н. М. Покровского в воспоминаниях первой жены Булгакова Т. Н. Лаппа: «…Я как начала читать – сразу догадалась, что это он. Такой же сердитый, напевал всегда что-то, ноздри раздувались, усы такие же пышные были. Вообще, он симпатичный был. Он тогда на Михаила очень обиделся за это. Собака у него была одно время, доберман-пинчер».

Мемуаристка также отметила, что «Николай Михайлович долго не женился, но очень любил ухаживать за женщинами». Возможно, это обстоятельство побудило Булгакова заставить в С. с. холостяка Преображенского заниматься операциями по омоложению жаждущих любовных похождений стареющих дам и кавалеров.

А вот как об этом пишет в своих «Воспоминаниях» вторая жена писателя Л. Е. Белозерская-Булгакова.

«Бывал у нас нередко и киевский приятель М. А., друг булгаковской семьи, хирург Николай Леонидович Глодыревский. Он работал в клинике профессора Мартынова и, возвращаясь к себе, по пути заходил к нам. М. А. всегда с удовольствием беседовал с ним. Вспоминаю, что, описывая в повести «Собачье сердце» операцию, М. А. за некоторыми хирургическими уточнениями обращался к нему. <…>

Проблеме творческого гения человека, могуществу познания, торжеству интеллекта – вот чему посвящены залпом написанные фантастические повести «Роковые яйца» (1924) и «Собачье сердце» (1925), a позже пьеса «Адам и Ева» (1931). <…>

Ученый в повести «Собачье сердце» – профессор-хирург Филипп Филиппович Преображенский, прообразом которому послужил дядя М. А. – Николай Михайлович Покровский, родной брат матери писателя, Варвары Михайловны. <…>

Николай Михайлович Покровский, врач-гинеколог, в прошлом ассистент знаменитого профессора В. Ф. Снегирева, жил на углу Пречистенки и Обухова переулка, за несколько домов от нашей голубятни. <…>

Он отличался вспыльчивым и непокладистым характером <…>.

На Николу зимнего все собирались за именинным столом, где, по выражению М. А., «восседал как некий бог Саваоф» сам именинник. Жена его, Мария Силовна, ставила на стол пироги. В одном из них запекался серебряный гривенник. Нашедший его считался особо удачливым, и за его здоровье пили. Бог Саваоф любил рассказывать незамысловатый анекдот, исказив его до неузнаваемости, чем вызывал смех молодой веселой компании.

Так и не узнал до самой смерти Николай Михайлович Покровский, что послужил прообразом гениального хирурга Филиппа Филипповича Преображенского, превратившего собаку в человека, сделав ей операцию на головном мозгу. <…> Сцену операции – операции, труднейшей за всю его практику, по заявлению самого Преображенского, – нельзя читать без волнения».

Были реальные прототипы и у других героев повести. Особенно ярко их черты воплотились в ранних редакциях «Собачьего сердца». Так, упоминаемый пожилой дамой (пациенткой Преображенского) ее неистовый любовник Мориц – это хороший знакомый Булгакова В. Э. Мориц (1890–1972), искусствовед, работавший в Государственной Академии Художественных Наук (ГАХН) и пользовавшийся большим успехом у дам. В частности, первая жена булгаковского друга Н. Н. Лямина Александра Сергеевна Лямина (урожденная Прохорова), дочь известного купца, ушла от мужа к Морицу. В 1930 г. В. Э. Мориц был арестован по обвинению в создании вместе с хорошо знакомым Булгакову философом Г. Г. Шпетом (1879–1937) в ГАХН «крепкой цитадели идеализма», сослан в Котлас, а после возвращения из ссылки благополучно преподавал мастерство актера в Театральном училище им. М. С. Щепкина. В позднейшей редакции фамилия Мориц заменена на Альфонс.

Эпизод же с «известным общественным деятелем», воспылавшим страстью к четырнадцатилетней девочке, в первой редакции был снабжен такими прозрачными подробностями, что по-настоящему испугал Н. С. Ангарского (редактора «Недр»): «… Взволнованный голос тявкнул над головой:

– Я известный общественный деятель, профессор! Что же теперь делать?

– Господа! – возмущенно кричал Филипп Филиппович, – нельзя же так! Нужно, сдерживать себя. Сколько ей лет?

– Четырнадцать, профессор… Вы понимаете, огласка погубит меня. На днях я должен получить командировку в Лондон.

– Да ведь я же не юрист, голубчик… Ну, подождите два года и женитесь на ней.

– Женат я, профессор!

– Ах, господа, господа!..»

Н. С. Ангарский фразу насчет командировки в Лондон зачеркнул красным, а весь эпизод отметил синим карандашом, дважды расписавшись на полях. В результате в последующей редакции «известный общественный деятель» был заменен на «Я слишком известен в Москве…», а командировка в Лондон превратилась в просто «заграничную командировку».

Дело в том, что слова об общественном деятеле и Лондоне делали прототип легко опознаваемым. До весны 1925 г. из видных деятелей Коммунистической партии в британскую столицу ездили только два человека. Первый – Леонид Борисович Красин (1870–1926), с 1920 г. – нарком внешней торговли и одновременно полпред и торгпред в Англии, с 1924 г. ставший полпредом во Франции. Второй – Христиан Георгиевич Раковский (1873–1941), бывший глава Совнаркома Украины, сменивший Красина на посту полпреда в Лондоне в начале 1924 г. Действие «Собачьего сердца» происходит зимой 1924–1925 гг., когда полпредом в Англии был Раковский, который, вероятно, и послужил прототипом развратника в повести.

То, что Раковский был хорошо известен Булгакову, доказывает следующее. В дневниковой записи в ночь на 21 декабря 1924 г. в связи с охлаждением англо-советских отношений после обнародования письма Г. Е. Зиновьева (Радомышельского-Апфельбаума) (1883–1936), тогдашнего главы Коминтерна, Булгаков упомянул и Раковского: «Знаменитое письмо Зиновьева, содержащее в себе недвусмысленные призывы к возмущению рабочих и войск в Англии, – не только министерством иностранных дел, но и всей Англией, по-видимому, безоговорочно признано подлинным. С Англией покончено. Тупые и медленные англичане, хоть и с опозданием, но все же начинают соображать о том, что в Москве, Раковском и курьерах, приезжающих с запечатанными пакетами, таится некая, весьма грозная опасность разложения Британии».

Судя по всему, амурные утехи Раковского порождали в Москве слухи, и в образе пожилого развратника – любителя несовершеннолетних, восходящему к конкретному прототипу, Булгаков стремился продемонстрировать моральное разложение того, кто призван был работать на разложение «старой доброй Англии». Устами Филиппа Филипповича автор выражал удивление невероятному сластолюбию большевистских вождей. Любовные похождения многих из них, в частности, «всесоюзного старосты» М. И. Калинина (1875–1946) и секретаря ЦИК А. С. Енукидзе (1877–1937), не были тайной для московской интеллигенции в 20-е годы.

В ранней редакции «Собачьего сердца» еще более крамольно читалось заявление профессора Преображенского о том, что калоши из прихожей «исчезли в апреле 1917 г.», – намек на возвращение в Россию В. И. Ленина и его «Апрельские тезисы», как первопричину всех бед, случившихся в России. В следующей редакции апрель был заменен по цензурным соображениям на март 1917 г. и источником всех бедствий как бы стала Февральская революция, хотя к завоеваниям этой революции Булгаков относился положительно.

Вспомним знаменитый монолог Филиппа Филипповича о разрухе: «Это – мираж, дым, фикция!.. Что такое это ваша, «разруха»? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует! Что вы подразумеваете под этим словом? Это вот что: если я, вместо того чтобы оперировать, каждый вечер начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, ходя в уборную, начну, извините меня за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной получится разруха. Следовательно, разруха сидит не в клозетах, а в головах».

Этот монолог имеет один вполне конкретный источник. В начале 20-х годов в московской Мастерской коммунистической драматургии была поставлена одноактная пьеса Валерия Язвицкого (1883–1957) «Кто виноват?» («Разруха»), где главным действующим лицом была древняя скрюченная старуха в лохмотьях по имени Разруха, мешающая жить семье пролетария.

Советская пропаганда действительно делала из разрухи какую-то мифическую неуловимую злодейку, стремясь скрыть, что первопричина – в политике большевиков, в военном коммунизме, в том, что люди отвыкли честно и качественно работать и не имеют никаких стимулов к труду.

Само название «Собачье сердце» взято из трактирного куплета, помещенного в книге А. В. Лейферта «Балаганы» (1922):

 
…На второе пирог —
Начинка из лягушачьих ног,
С луком, перцем
Да с собачьим сердцем.
 

Такое название вполне может быть соотнесено с прошлой жизнью Клима Чугункина, зарабатывавшего на жизнь игрой на балалайке в трактирах (по иронии судьбы, этим же зарабатывал себе на жизнь в эмиграции брат писателя И. А. Булгаков).

В «Собачьем сердце» есть конкретные приметы времени действия – с декабря 1924 г. по март 1925 г. В эпилоге повести говорится о мартовском тумане, от которого страдал головными болями вновь обретший свою собачью ипостась Шарик, а программа московских цирков, которую изучает Преображенский на предмет наличия в них противопоказанных Шарику номеров с котами («У Соломоновского… четыре каких-то… юссемс и человек мертвой точки… У Никитина… слоны и предел человеческой ловкости») точно соответствует реальным обстоятельствам начала 1925 г. Именно тогда в 1-м Госцирке на Цветном бульваре, 13 и 2-м Госцирке на Б. Садовой, 18 гастролировали воздушные гимнасты «Четыре Юссемс» и эквилибрист Этон, номер которого назывался «Человек на мертвой точке».

Говоря о реальных прототипах героев повести Булгакова, следует остановиться на книге живущего в США булгаковеда С. Иоффе «Тайнопись в «Собачьем сердце» Булгакова» (Новый журн. – New rev. – Нью-Йорк, 1987). Книга примечательна и даже во многом забавна тем, что доводит процесс поиска реальных прототипов едва ли не до абсурда (вполне в духе булгаковского гротеска).

Так, С.Иоффе утверждает, что под «говорящей фамилией» Чугункин писатель «закамуфлировал сатиру на Сталина». Профессор Преображенский – это опять-таки «закамуфлированный» Ленин, а его ассистент доктор Борменталь, в сущности, не кто иной как Лев Давыдович Троцкий (Бронштейн). Что касается Сталина, то он прообраз не только трактирного балалаечника Чугункина, некоторые органы которого, когда он умер, были использованы профессором Преображенским для пересадки псу Шарику, но и сам пёс Шарик.

Как полагает С. Иоффе, в конце «Собачьего сердца», написанного в январе-марте 1925 г., речь идет о последних месяцах активности Преображенского-Ленина вплоть до 10 марта 1923 г., «в которые Шарик-Сталин достаточно прочно закрепился в пречистенско-кремлевской квартире Преображенского-Ленина». Впрочем, эта точка зрения на образ профессора Преображенского была высказана еще до С. Иоффе другой американской исследовательницей творчества Булгакова – Эллендеей Проффер (статья в 10-томном собрании сочинений Булгакова, изданного в США на русском языке). «Аллегория, с которой Булгаков имеет дело, весьма щекотлива, – пишет Эллендеа Проффер. – В образе блестящего хирурга, предпринимающего рискованную операцию, легко узнать Ленина, представителя интеллигенции с присущим ему ученым видом».

Иван Арнольдович Борменталь, по мнению С. Иоффе, это именно Троцкий-Бронштейн, хотя имя и фамилия у булгаковского персонажа «не такие прямо говорящие, как у Сталина-Чугункина». Далее исследователь замечает, что к Троцкому Булгаков, видимо, относился неплохо, поскольку «Борменталь – фигура довольно симпатичная». Но эта симпатия продлилась недолго, ибо в романе Булгакова «Мастер и Маргарита» Троцкий уже выведен «под именем глупого Лиходеева».

Тот факт, что в романе «Собачье сердце» Борменталь не смог уничтожить Шарика-Шарикова окончательно, что тот оказался жив и здоров и прочно устроился в квартире Преображенского, С. Иоффе поясняет следующим образом: «Объяснение простое. Попытки Ленина и Троцкого остановить рвущегося к власти Сталина увенчались временным успехом, но затем Ленин и Троцкий потерпели поражение, а Сталин обосновался в Кремле».

Другие персонажи «Собачьего сердца», как считает С. Иоффе, также имеют прототипы в Московской политической жизни 20-х годов. Кухарка Дарья Петровна Иванова, по мнению автора статьи, – это не кто иной как Дзержинский, а машинистка Зинаида Бунина – это Зиновьев-Апфельбаум. Большая квартира на Пречистенке представляет собой кремлевскую резиденцию Ленина; чучело совы со стеклянными глазами изображает Крупскую; портрет профессора Мечникова, учителя Преображенского – это намек на портрет Карла Маркса, учителя Ленина.

С. Иоффе находит «кто есть кто» и в образах пациентов профессора Преображенского. В молодящейся старухе он видит Александру Коллонтай. Толстый и рослый человек в военной форме – это С. С. Каменев, полковник царской армии, который в 1919–1924 гг. был главнокомандующим вооруженными силами республики. Домоуправ Швондер, по мнению С. Иоффе, есть не кто иной как «закамуфлированный» Л. Б. Каменев-Розенфельд, советский партийный и государственный деятель.

Изложенные гипотезы нужны С. Иоффе, чтобы по-новому поставить вопрос о содержании всех произведений Булгакова. Американский булгаковед заканчивает свою работу так: «Литературоведы и историки должны понять, что перед нами не просто художественные произведения Булгакова, но целый мемуарный сатирический цикл, в который не вошли разве только фельетоны. Основная задача сейчас – дать каждому тайному произведению Булгакова первичную расшифровку».

Цензурный запрет повести, изъятие рукописи органами ОГПУ

«Собачье сердце» предполагалось инсценировать во МХАТе. 2 марта 1926 г. Булгаков заключил с театром соответствующий договор, который, в связи с цензурным запретом повести, был расторгнут 19 апреля 1927 г.

Первое чтение повести происходило 7 марта 1925 года на литературном собрании «Никитинских субботников». 21 марта – автор читал вторую часть.

На собрании присутствовал М. Я. Шнейдер, который позже писал: «Это первое литературное произведение, которое осмеливается быть самим собой. Пришло время реализации отношения к происшедшему» (т. е. к Октябрьскому перевороту 1917 года).

На этих же чтениях присутствовал внимательный агент ОГПУ, который в донесениях от 9 и 24 марта оценил повесть совсем иначе:

«Был на очередном литературном «субботнике» у Е. Ф. Никитиной (Газетный, 3, кв. 7, тел. 2-14-16). Читал Булгаков свою новую повесть. Сюжет: профессор вынимает мозги и семенные железы у только что умершего и вкладывает их в собаку, в результате чего получается «очеловечение» последней. При этом вся вещь написана во враждебных, дышащих бесконечным презрением к Совстрою тонах: 1). У профессора 7 комнат. Он живет в рабочем доме. Приходит к нему депутация от рабочих, с просьбой отдать им 2 комнаты, т. к. дом переполнен, а у него одного 7 комнат. Он отвечает требованием дать ему еще и 8-ю. Затем подходит к телефону и по № 107 заявляет какому-то очень влиятельному совработнику «Виталию Власьевичу», что операции он ему делать не будет, «прекращает практику вообще и уезжает навсегда в Батум», т. к. к нему пришли вооруженные револьверами рабочие (а этого на самом деле нет) и заставляют его спать на кухне, а операции делать в уборной. Виталий Власьевич успокаивает его, обещая дать «крепкую» бумажку, после чего его никто трогать не будет.