Текст книги "Все произведения школьной программы в кратком изложении. 9 класс"

 
Я каждый день, восстав от сна,
Благодарю сердечно бога
За то, что в наши времена
Волшебников не так уж много.
К тому же – честь и слава им! —
Женитьбы наши безопасны…
Их замыслы не так ужасны
Мужьям, девицам молодым.
Но есть волшебники другие,
Которых ненавижу я:
Улыбка, очи голубые
И голос милый – о друзья!
Не верьте им: они лукавы!
Страшитесь, подражая мне,
Их упоительной отравы,
И почивайте в тишине.
 

Далее рассказчик переходит к повествованию, «лиру музы своенравной» обличая «во лжи прелестной» (сравни мотив из Посвящения).

Ратмир во время поисков Людмилы выезжает в долину и видит на скалах замок. По стене замка ходит девушка и поет. Она зовет Ратмира в замок, где «ночью нега и покой, а днем и шум и пированье». В замке живут очаровательные женщины. Ратмир идет в замок, девы ухаживают за ним, кормят, оставляют у себя, ведут в спальню. Но здесь рассказчик «одергивает» себя:

 
Но, други, девственная лира
Умолкла под моей рукой;
Слабеет робкий голос мой —
Оставим юного Ратмира;
Не смею песней продолжать:
Руслан нас должен занимать,
Руслан, сей витязь беспримерный,
В душе герой, любовник верный.
 

Руслан «путь отважно продолжает», «с каждым днем преграды новые встречает: то бьется он с богатырем, то с ведьмою, то с великаном», и всегда, несмотря на призывное пение русалок, которое он периодически слышит ночами, он помнит о Людмиле (в отличие от Ратмира, которому рассказчик явно завидует больше, чем Руслану).

Людмила между тем забавляется, играя в прятки со слугами Черномора: сняв шапку-невидимку, зовет их, а потом снова ее надевает. Она бродит по владениям Черномора, ест, пьет, купается в фонтане, скучает. Наконец Черномор решает ее поймать во что бы то ни стало и раскидывает в саду прозрачную сеть. Использовав в качестве «приманки» призрак раненого Руслана, Черномор заманивает Людмилу в сети. Та лишается чувств.

 
Что будет с бедною княжной!
О страшный вид: волшебник хилый
Ласкает дерзостной рукой
Младые прелести Людмилы!
Ужели счастлив будет он?
Чу… вдруг раздался рога звон,
И кто-то карлу вызывает.
В смятеньи, бледный чародей
На деву шапку надевает;
Трубят опять; звучней, звучней!
И он летит к безвестной встрече,
Закинув бороду за плечи.
 

Песнь пятая

Песнь начинается «лирическим отступлением» о героине поэмы – Людмиле (во многом напоминающим строки, позднее посвященные Татьяне в «Евгении Онегине»):

 
Ax, как мила моя княжна!
Мне нрав ее всего дороже:
Она чувствительна, скромна,
Любви супружеской верна,
Немножко ветрена… так что же?
Еще милее тем она.
Всечасно прелестию новой
Умеет нас она пленить;
Скажите: можно ли сравнить
Ее с Дельфирою суровой?
Одной – судьба послала дар
Обворожать сердца и взоры;
Ее улыбка, разговоры
Во мне любви рождают жар.
А та – под юбкою гусар,
Лишь дайте ей усы да шпоры!
Блажен, кого под вечерок
В уединенный уголок
Моя Людмила поджидает
И другом сердца назовет;
Но, верьте мне, блажен и тот,
Кто от Дельфиры убегает
И даже с нею незнаком.
Да, впрочем, дело не о том!
Но кто трубил? Кто чародея
На сечу грозну вызывал?
Кто колдуна перепугал?
 

Начинается бой Руслана и Черномора. Черномор летает вокруг и обрушивает на Руслана удары булавы. Улучшив момент, Руслан хватает карлика за бороду, и тот поднимает его вверх.

 
Уже колдун под облаками;
На бороде герой висит;
 

Снова пародийный контекст (герой «висит» на бороде, сравн. Вступление).

 
От напряженья костенея,
Руслан за бороду злодея
Упорной держится рукой.
 

Черномор пытается вступить в переговоры с Русланом, но тот не слушает.

 
Напрасно длинной бородой
Усталый карла потрясает:
Руслан ее не выпускает
И щиплет волосы порой.
Два дни колдун героя носит,
На третий он пощады просит…
 

Руслан приказывает нести его к Людмиле. Черномор приносит его в покои, Руслан отрубает ему бороду, привязывает ее себе на шлем, а карлика сует в мешок и приторачивает к седлу. Затем он ищет Людмилу, но безуспешно. Обезумев от горя, Руслан рубит воздух мечом и случайно сбивает с Людмилы шапку-невидимку. Однако Людмила погружена в сон. Руслан слышит голос Финна, что Людмила восстанет ото сна перед своим отцом, и отправляется в путь. По поводу сна Людмилы рассказчик также приводит лирическое отступление:

 
А дева спит. Но юный князь,
Бесплодным пламенем томясь,
Ужель, страдалец постоянный,
Супругу только сторожил
И в целомудренном мечтанье,
Смирив нескромное желанье,
Свое блаженство находил?
Монах, который сохранил
Потомству верное преданье
О славном витязе моем,
Нас уверяет смело в том:
И верю я! Без разделенья
Унылы, грубы наслажденья:
Мы прямо счастливы вдвоем.
Пастушки, сон княжны прелестной
Не походил на ваши сны,
Порой томительной весны,
На мураве, в тени древесной.
Я помню маленький лужок
Среди березовой дубравы,
Я помню темный вечерок,
Я помню Лиды сон лукавый…
Ах, первый поцелуй любви,
Дрожащий, легкий, торопливый,
Не разогнал, друзья мои,
Ее дремоты терпеливой…
Но полно, я болтаю вздор!
К чему любви воспоминанье?
Ее утеха и страданье
Забыты мною с давних пор;
Теперь влекут мое вниманье
Княжна, Руслан и Черномор.
 

На обратном пути Руслан снова встречается с головой, уже мертвой. Руслан говорит, что отомстил Черномору, и эти слова голову оживляют. Она видит поверженного карлика и спокойно отходит в мир иной.

Через некоторое время пути Руслан на берегу реки видит челнок с прекрасной девой и счастливым рыбаком, в котором узнает Ратмира. Они радостно встречаются, и хан Ратмир говорит Руслану, что ради своей пастушки оставил двенадцать дев, которые его любили, что его «душе наскучил бранной славы пустой и гибельный призрак». Руслан отправляется дальше, а Ратмир желает ему счастья, любви и славы.

Переход к рассказу о коварстве Фарлафа рассказчик предваряет лирическим отступлением, в котором вновь проявляются художественные и эстетические воззрения автора.

 
Зачем судьбой не суждено
Моей непостоянной лире
Геройство воспевать одно
И с ним (незнаемые в мире)
Любовь и дружбу старых лет?
Печальной истины поэт,
Зачем я должен для потомства
Порок и злобу обнажать
И тайны козни вероломства
В правдивых песнях обличать?
 

К Фарлафу, пребывающему в бездельи, является Наина и приказывает идти за ней. Они приходят на поле, где расположился на ночлег Руслан. Руслану снится пророческий сон о его смерти и похищении Людмилы, однако проснуться он не может. Фарлаф убивает его и скрывается с Людмилой.

Песнь шестая

Утром просыпается Черномор. Выглянув из мешка, видит убитого Руслана и радуется, считая себя свободным.

Фарлаф тем временем появляется в Киеве и предстает перед князем, рассказав о том, как вызволил Людмилу из рук «злого лешего», бившись с ним три дня. Однако сна Людмилы никто прервать не может. Все гадают, что предпринять.

На следующий день выясняется, что у стен города стоят печенеги, вторгшиеся в русские пределы.

Тем временем Финн узнает о том, что случилось с Русланом и оживляет его при помощи мертвой и живой воды. Руслан встает, Финн говорит, чтобы он ехал защищать город и дает ему кольцо, которым можно развеять сон Людмилы.

Печенеги осаждают Киев, город готовится к кровавой битве. Скоро завязывается бой (описание боя сравн. с «Полтавой»).

Внезапно в стане врага появляется Руслан, разя врагов направо и налево. Воодушевленные русские воины также бросаются в бой. Печенеги бегут.

Фарлаф, увидев Руслана, в ужасе винится перед всеми в содеянном. Руслан при помощи кольца будит Людмилу. Фарлафа на радостях прощают, Черномора, лишенного чародейской силы бороды, также оставляют во дворце.

Эпилог

 
Так, мира житель равнодушный,
На лоне праздной тишины,
Я славил лирою послушной
Преданья темной старины.
Я пел – и забывал обиды
Слепого счастья и врагов,
Измены ветреной Дориды
И сплетни шумные глупцов.
На крыльях вымысла носимый,
Ум улетал за край земной;
И между тем грозы незримой
Сбиралась туча надо мной!..
…
Забытый светом и молвою,
Далече от брегов Невы,
Теперь я вижу пред собою
Кавказа гордые главы.
Над их вершинами крутыми,
На скате каменных стремнин,
Питаюсь чувствами немыми
И чудной прелестью картин
Природы дикой и угрюмой;
Душа, как прежде, каждый час
Полна томительною думой —
Но огнь поэзии погас.
Ищу напрасно впечатлений:
Она прошла, пора стихов,
Пора любви, веселых снов,
Пора сердечных вдохновений!
Восторгов краткий день протек —
И скрылась от меня навек
Богиня тихих песнопений…
 

Логическим продолжением той линии, которая прослеживается в «Руслане и Людмиле» и которая направлена на высмеивание и пародирование литературных штампов писателей-романтиков, являются такие произведения Пушкина, как «Граф Нулин», «Домик в Коломне», «Повести Белкина». Принципы здесь те же самые. Вначале повествование выстраивается в соответствии с романтическими канонами, т.е. используется некий романтический стереотип, штамп – затем все переворачивается «с ног на голову»: развязка происходит не по романтическим канонам, а по законам самой жизни, которой чужд романтический надрыв. В «Графе Нулине» используется стандартный сюжет об измене. Конфликт, завязывающийся между мужем, женой и заезжим графом (не случайна и фамилия – «Нулин» – от «ноль», что недвусмысленно указывает нам на истинную ценность «романтического» персонажа), в том случае, если он разрешается по романтическим канонам, непременно должен привести к трагическому финалу – дуэль, смерть и проч. У Пушкина же развязка комичная: Нулин оказывается «с носом». Однако эта концовка имеет отношение к романтическому штампу, но не к идейному посылу. Пушкин не собирается морализовать – и для того, чтобы налет морализаторства был снят (а морализаторство, как и любой догматизм, чужд истинной, природной гармонии), он вводит второй, «скрытый» финал – в повествовании появляется молодой сосед, который, как выясняется, тоже смеется над донжуанскими потугами Нулина.

В «Домике в Коломне» используется другой авантюрно-приключенческий сюжет – проникновение в дом возлюбленной под некой личиной (сравни «Дубровский»). Влюбленный здесь переодевается женщиной. По романтическим канонам, влюбленные после преодоления множества препятствий (возможно, погони) должны воссоединиться или, по меньшей мере, вместе погибнуть (т. е. воссоединиться в смерти, в ином мире). Но ситуация оканчивается совершенно пасквильным образом: служанку застают за бритьем, и разоблаченный ухажер с позором бежит. В финале Пушкиным также заостряется внимание на том, что морализаторских функций данное произведение не выполняет и выводится своего рода «антимораль» (смотри ниже).

Характерным является также то, что Пушкиным в произведениях выбираются нарочито «приземленные» места – Коломна, обычное русское поместье – как антитеза романтическому «местному колориту».

Продолжает Пушкин и использовать «лирические отступления» (см. анализ «Руслана и Людмилы»).

Хозяин поместья, молодой барин, отправляется на псовую охоту. Небрежно простясь с молодой женой, он трогается в дорогу.

Следует лирическое отступление об охоте, охотниках, а также о женских занятиях в деревне:

 
В последних числах сентября
(Презренной прозой говоря)
В деревне скучно: грязь, ненастье,
Осенний ветер, мелкий снег,
Да вой волков; но то-то счастье
Охотнику! Не зная нег,
В отъезжем поле он гарцует,
Везде находит свой ночлег,
Бранится, мокнет и пирует
Опустошительный набег.
А что же делает супруга
Одна в отсутствии супруга?
Занятий мало ль есть у ней:
Грибы солить, кормить гусей,
Заказывать обед и ужин,
В анбар и в погреб заглянуть, —
Хозяйки глаз повсюду нужен;
Он вмиг заметит что-нибудь.
 

Однако героиня (здесь рассказчик вспоминает, что забыл дать ей имя, и тут же нарекает ее Наташей, или Натальей Павловной) всей этой «хозяйственной частью» не занималась, так как воспитывалась «в благородном пансионе у эмигрантки Фальбала». Она читает нудный сентиментальный роман – поначалу внимательно, но «скоро как-то развлеклась перед окном возникшей дракой козла с дворовою собакой». Внезапно слышится колокольчик, по этому поводу также следует лирическое отступление:

 
Кто долго жил в глуши печальной,
Друзья, тот верно знает сам,
Как сильно колокольчик дальный
Порой волнует сердце нам.
Не друг ли едет запоздалый,
Товарищ юности удалой?…
Уж не она ли?… Боже мой!
Вот ближе, ближе… сердце бьется…
Но мимо, мимо звук несется,
Слабей..... и смолкнул за горой.
 

Наталья Павловна с балкона с досадой видит, как коляска проезжает мимо, но, к ее радости, на косогоре экипаж переворачивается. Наталья Павловна приказывает дворовым оказать помощь барину и позвать его обедать. «Барин» оказывается молодым французом (сравни с грибоедовским «французиком из Бордо»):

 
Граф Нулин из чужих краев,
Где промотал он в вихре моды
Свои грядущие доходы.
Себя казать, как чудный зверь,
В Петрополь едет он теперь
С запасом фраков и жилетов,
Шляп, вееров, плащей, корсетов,
Булавок, запонок, лорнетов,
Цветных платков, чулков а jour,
С ужасной книжкою Гизота,
С тетрадью злых карикатур,
С романом новым Вальтер-Скотта,
С bon-mots парижского двора,
С последней песней Беранжера,
С мотивами Россини, Пера,
Et cetera, et cetera.
 

За обедом идет обычный разговор. Граф «святую Русь бранит, дивится, как можно жить в ее снегах», рассказывает о театре, моде, Наталья Павловна интересуется всеми достижениями «культуры», которым ее учили в пансионе. Граф заметно веселеет, даже пытается спеть новую песенку, про себя отмечает, что хозяйка чрезвычайно мила. Та кокетничает с ним, затем, когда граф на прощание, по обычаю того времени, целует ей руку, жмет ему руку в ответ. Прийдя к себе, Наталья Павловна забывает о графе и спокойно ложится спать. Нулин между тем тешит себя романтическими надеждами. Он вспоминает подробности их разговора, особенности фигуры и телосложения хозяйки, после чего решает отправиться к ней. Следует лирическое отступление:

 
Так иногда лукавый кот,
Жеманный баловень служанки,
За мышью крадется с лежанки:
Украдкой, медленно идет,
Полузажмурясь подступает,
Свернется в ком, хвостом играет,
Разинет когти хитрых лап
И вдруг бедняжку цап-царап.
 

Граф подкрадывается к двери, входит в комнату хозяйки.

 
Хозяйка мирно почивает,
Иль притворяется, что спит.
 

Нулин бросается к ней, «сыплет чувства выписные и дерзновенною рукой коснуться хочет одеяла». Наталья Павловна, опомнившись, то ли от гнева, то ли от страха, дает Нулину пощечину. Лает шпиц хозяйки, просыпается Параша, служанка, и, заслышав ее шаги, Нулин обращается в «постыдный бег».

Наутро Нулин смущается, выходя к завтраку, но хозяйка непринужденно болтает с ним, как ни в чем не бывало. Граф снова веселеет «и чуть ли снова не влюблен». В этот момент с охоты возвращается муж, Наталья Павловна их представляет друг другу, муж приглашает графа к обеду, но тот, «все надежды потеряв», отказывается и уезжает.

 
Когда коляска ускакала,
Жена всё мужу рассказала
И подвиг графа моего
Всему соседству описала.
Но кто же более всего
С Натальей Павловной смеялся?
Не угадать вам. Почему ж?
Муж? – Как не так! совсем не муж.
Он очень этим оскорблялся,
Он говорил, что граф дурак,
Молокосос; что если так,
То графа он визжать заставит,
Что псами он его затравит.
Смеялся Лидин, их сосед,
Помещик двадцати трех лет.
 
 
Теперь мы можем справедливо
Сказать, что в наши времена
Супругу верная жена,
Друзья мои, совсем не диво.
 

Начинается произведение лирическим отступлением о достоинствах или недостатках той или иной формы стихосложения. Заявив, что ему «четырехстопный ямб надоел», автор решает приняться за «октаву». Посетовав, что ныне большинство поэтов гнушаются глагольной рифмой, автор решает «отныне в рифмы брать глаголы». Таким образом, Пушкин нарочито принижает значение поэтической техники, тем самым показывая ее подчиненное значение по отношению к высказываемым мыслям. Поэзия, по Пушкину, как жизнь, прекрасна в любых своих проявлениях – если она гармонична, если отражает бытие, энергию и радость жизни.

 
Мне рифмы нужны; все готов сберечь я,
Хоть весь словарь; что слог, то и солдат —
Все годны в строй: у нас ведь не парад.
 

Основной принцип поэзии, а именно – отражение жизни во всей ее полноте, четко высказан поэтом. Поэтическая техника является лишь средством, отображающим жизнь, а не чем-то застывшим и самоценным:

 
Немного отдохнем на этой точке.
Что? перестать или пустить на пе?…
Признаться вам, я в пятистопной строчке
Люблю цезуру на второй стопе.
Иначе стих то в яме, то на кочке,
И хоть лежу теперь на канапе,
Всё кажется мне, будто в тряском беге
По мерзлой пашне мчусь я на телеге.
 
 
Что за беда? не всё ж гулять пешком
По невскому граниту иль на бале
Лощить паркет или скакать верхом
В степи киргизской. Поплетусь-ка дале,
Со станции на станцию шажком,
Как говорят о том оригинале,
Который, не кормя, на рысаке
Приехал из Москвы к Неве-реке.
 

Переходя непосредственно к повествованию, рассказчик сообщает, что лет восемь назад у Покрова в лачуге жила с дочерью «одна вдова».

Далее рассказчик сообщает, что в настоящее время лачуги уже нет, что на ее месте построили трехэтажный дом, т. е. пародирует характернейший прием сентименталистов и романтиков – придавать всему повествованию оттенок меланхолического воспоминания (т. е. «исторический» антураж занимает место «местного колорита»). Рассказчик повествует о событиях как о давно прошедшем и уже почти стершимся из памяти людей (сравн. «Бедная Лиза» Карамзина):

 
Дни три тому туда ходил я вместе
С одним знакомым перед вечерком.
Лачужки этой нет уж там. На месте
Ее построен трехэтажный дом.
Я вспомнил о старушке, о невесте,
Бывало, тут сидевших под окном,
О той поре, когда я был моложе,
Я думал: живы ли они? – И что же?
Мне стало грустно: на высокий дом
Глядел я косо. Если в эту пору
Пожар его бы охватил кругом,
То моему б озлобленному взору
Приятно было пламя. Странным сном
Бывает сердце полно; много вздору
Приходит нам на ум, когда бредем
Одни или с товарищем вдвоем.
 

Однако последние строки придают пародийное звучание всему отрывку: меланхолические воспоминания попросту объявляются досужим вздором и пустой болтовней, хотя рассказчик тут же оговаривается, заявляя, что «кто болтлив, того молва прославит» и что ему «доктором запрещена унылость».

Затем рассказчик сообщает, что дочь старушки имела «вкус образованный», умела играть на гитаре и пела: «Стонет сизый голубок», попутно рассказчик сетует на унылость русских песен:

 
Фигурно иль буквально: всей семьей,
От ямщика до первого поэта,
Мы все поем уныло. Грустный вой
Песнь русская. Известная примета!
Начав за здравие, за упокой
Сведем как раз. Печалию согрета
Гармония и наших муз и дев.
Но нравится их жалобный напев.
 

Девицу звали Параша, она вела хозяйство, т. е. «умела мыть и гладить, шить и плесть» и следила за стряпухой, как та варит гречневую кашу.

Старушка-мать гадала на картах и проч.

Автор воссоздает романтико-сентиментальный антураж:

 
Зимою ставни закрывались рано,
Но летом до ночи растворено
Всё было в доме. Бледная Диана
Глядела долго девушке в окно.
(Без этого ни одного романа
Не обойдется; так заведено!)
Бывало, мать давным-давно храпела,
А дочка – на луну еще смотрела.
 

Дочь слушает ночные крики котов и тоскует. «По воскресеньям, летом и зимою» мать ходила с дочкой на богослужение. Туда же ходит некая графиня в «красе надменной и суровой». Рассказчик сравнивает ее с Парашей:

 
Она страдала, хоть была прекрасна
И молода, хоть жизнь ее текла
В роскошной неге; хоть была подвластна
Фортуна ей; хоть мода ей несла
Свой фимиам, – она была несчастна.
Блаженнее стократ ее была,
Читатель, новая знакомка ваша,
Простая, добрая моя Параша.
Коса змией на гребне роговом,
Из-за ушей змиею кудри русы,
Косыночка крест-накрест иль узлом,
На тонкой шее восковые бусы —
Наряд простой; но пред ее окном
Всё ж ездили гвардейцы черноусы,
И девушка прельщать умела их
Без помощи нарядов дорогих.
 

Внезапно умирает стряпуха, и вдова с дочкой начинают искать новую.

Параша уходит на поиски, отсутствует почти целый день, затем возвращается с какой-то девушкой и представляет ее как стряпуху. Мавра (имя стряпухи) соглашается на минимальную оплату.

Скоро выясняется, что новая стряпуха скверно готовит и не умеет шить.

В воскресенье мать с дочерью идут к обедне, Мавра остается дома. По дороге вдову одолевают сомнения: не обокрадет ли их часом новая стряпуха.

Она возвращается домой и видит, как кухарка бреется, «пред зеркальцем Параши чинно сидя». «Кухарка», закрывая лицо, бросается наутек. Когда приходит Параша, мать ей рассказывает о происшедшем.

 
Параша закраснелась или нет,
Сказать вам не умею; но Маврушки
С тех пор как не было, – простыл и след!
Ушла, не взяв в уплату ни полушки
И не успев наделать важных бед.
У красной девушки и у старушки
Кто заступил Маврушу? признаюсь
Не ведаю и кончить тороплюсь.
 
 
– «Как, разве все тут? шутите!» – «Ей-богу».
– «Так вот куда октавы нас вели!
К чему ж такую подняли тревогу,
Скликали рать и с похвальбою шли?
Завидную ж вы избрали дорогу!
Ужель иных предметов не нашли?
Да нет ли хоть у вас нравоученья?»
– «Нет… или есть: минуточку терпенья…
 
 
Вот вам мораль: по мненью моему,
Кухарку даром нанимать опасно;
Кто ж родился мужчиною, тому
Рядиться в юбку странно и напрасно:
Когда-нибудь придется же ему
Брить бороду себе, что несогласно
С природой дамской… Больше ничего
Не выжмешь из рассказа моего».
 

Таким образом, эпический размах, который задается с самого начала столь тщательным подбором изобразительных средств, оказывается всего лишь мистификацией, еще одной пародией на общепринятые стереотипы.