Текст книги "Вверх на малиновом козле"

Игорь Савельев
Вверх на малиновом козле

© Савельев И., текст, 2015

© ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

Елене Бодровой

Окончательный монтаж

– Даешь альтернативную свадьбу! – Антон бился головой о крышу. – Невеста в черном, жених в голубом!

Бился снова. Машину здорово швыряло на камнях, или что там под колесами, черт, ничего не видно: только белый капот в засохших брызгах грязи, – «белый», то задиравшийся, то ухавший вниз, как нос лодки. «Титаника»… Широченный капот широченного олдскульного седана.

– Жених в платье! – с готовностью подхватил Рома. – Невеста в… в…

– В белых туфлях не в тон костюму!.. В белых остроносых туфлях!

Даже в критические минуты (а по салону летало все – какая-то железная мелочь, которая до того мирно грелась на приборной панели; все болталось; какие-то, черт побери, бусы повешены на зеркало) Аню не оставляла язвительность, можно сказать – перманентный сарказм.

Седан уже буквально скакал по валунам в тахикардии, – эта машина привыкла к другим дорогам и к другому обращению: приземистая роскошь прежних времен… и толстый-толстый слой хрома, опоясавший стекла.

– …Невеста нажралась на мальчишнике, а жених потрогал хозяйство стриптизера!

Взрывы хохота. Потоки бреда. (Сквозь шторм, и удары камней о дно, и жалобный скрип рессор, и рык: движок почти сорвал голос.)

Непонятно зачем, но Антон поправлял и поправлял зеркало – в нем бешено мелькали только головы, что, собственно, и навело на «альтернативную» хохму: Оксана, стриженная под мальчика, с большими, как у ребенка, глазами; скачок! – чуть почки не отшибло; Рома с болтавшимися светлыми патлами – скачок! – …и какой-то блуждающей улыбкой, что делало его похожим на обаяшку-маньяка из мистических триллеров девяностых.

– По-моему, мы потеряли диск, – прокричал Рома, заметив, кажется, взгляд в дикой пляске зеркала; неясно – как вообще можно различить потерю диска в дикой пляске.

– Скажи спасибо, что еще не развалились. – Антон теперь изображал матерого водилу. – Тут вообще задний мост отгнил от кузова…

– Да с фига?..

– А «Волги» всегда гниют.

На этой оптимистической ноте наконец остановились, Антон втопил педаль слишком резко (но здесь нельзя привыкнуть) – и все в салоне дернулось в последний раз.

Оседала пыль. Перевели дыхание. Движок перевел дыхание.

– Как тут красиво! – сказала Аня.

Перед ними открылось море: отчего-то даже не голубое, а сине-зеленое, такой насыщенный цвет. Спокойное, чуть побитое солнечной рябью. И плеск волн, преувеличенно громкий, как звуковая дорожка кино. И никого. Сюда, наверное, вообще нельзя было доехать, то есть «Волга» совершила последний подвиг, переваливаясь через белые камни, проступившие сквозь почву, как кости старой-престарой земли.

Распахнули, откинули тяжелые двери: непонятно, где горячее – в распаренном «внутри» или снаружи, где воздух не шевелится вообще.

– Потрясно! – крикнула Оксана и, выскочив, мгновенно содрала с себя сырые футболку и шорты. Трусы, как известно, она не носила из принципа. Сиреневатые следы богатых «волговских» диванов. – Надо было всегда сюда ходить!

– Да, сюда доберешься!.. – крикнули ей вслед, хотя она уже не слышала – побежала и прыгнула в море.

Аня подбирала с коврика рассыпанную ерунду.

Со стороны, из низкой рощицы непонятно чего, орали цикады.

Рома вышел, картинно встал у машины – нога за ногу, оперся о ребро жесткости переднего крыла, – и закурил, откидывая рассыпанные в тряске волосы. (Рассыпанную ерунду.) Странно. Когда выезжали, вроде же в резинке был.

– Даю вам две минуты на разграбление корабля.

Откровенно глупый призыв – они ж не мародеры, да и что здесь возьмешь?! – но Аня все равно открыла перчаточник, извлекла какие-то винтики-шпунтики, пузырек без этикетки, толстого коричневого стекла, долго нюхала.

– Народ, это спирт, по-моему. Давай тебе помажем…

Рома раздраженно отфыркивался, как дельфин.

Фингал мазать бесполезно, а губа хоть и саднила, видимо, но он – герой – решил, что это как-то «не по-мужски».

– Да давай, ты что…

– Еще неизвестно, что это за спирт. И что им мазали.

Аня озадачилась.

– Я думал, вы уже выбрались отсюда, хотя бы в Адлер…

– Да что там делать, в вашем Адлере!.. – Рома раздражался.

– А тут что делать?.. Мы смотрели по инету, там есть прикольная бухта, ну не в самом Адлере, недалеко…

– А где инет брали? – крикнула Оксана, выбираясь из пены морской: не как Афродита, нет, куда грубей и энергичней. Широко загребала ногами.

– Его уже там нет, – ответила Аня, кажется, цитатой; некое напряжение между ними все еще простреливало.

– Никогда ничего не смотрите по инету, – разглагольствовал Рома. – Вот расскажу вам страшную историю. Мы когда сюда ехали, я тоже полазил по сайтам и нашел отзывы одного мужика… Отзывов много, и все под копирку. И все, главное, такие огромные!.. Но я прочитал. Там было о том, как он боялся покупать своей семье чебуреки в палатке возле их жилища, а хачи его зазывали и уверяли, что, типа, у них все идеально и масло чистое. Причем это продолжалось дней десять, и он все это описывал на две страницы, ну, типа, в режиме реального времени. Потом он уже зашел в эту палатку, убедился, что чистое масло, и решился попробовать. Чебуреки оказались изумительны (Рома тонко имитировал), вся семья их ела еще десять дней, и это тоже подробно, и он долго восторженно благодарил в форуме… Короче, тех, кто работал в этой лавке. Он там так и перечислял на три страницы: Бежана, Дамира, Теймура, Нану, Иракли, Тенгиза, Лейлу, Реваза… Других впечатлений, кроме чебуреков, получается, не было…

В процессе этого Роман легко, как зверь, запрыгнул на багажник, виртуозно прошелся по звучному железу, спустился по крышке капота, которая бережно под ним прогибалась. Ему бы в цирк. Казалось даже, что и синяки – ну, грим – тоже часть образа.

Оксана, сладко потягиваясь на солнце и вытираясь собственной футболкой, тоже слушала, потом отвлеклась на букашку: Аня подобрала букашку и внимательно ее рассматривала, прямо сказать – игнорируя весь этот цирк.

– Фашистская божья коровка?

– Мы ее в детстве называли американская.

– А мы убивали.

– А мы нет.

Ане неприятна Оксана и неприятно говорить с ней. Поэтому Антон взял Аню за руку и буквально увел:

– Пошли тоже поплаваем.

К Роме это не относилось, но он тоже начал с готовностью раздеваться, остановился; раздевался все равно.

– Нет, я не пойду! Мне от соленой воды щипет губу!

Капризно. Видно, ждет, что его будут уговаривать. Антон только зло усмехнулся. Они спускались к морю, а Рома кричал вслед:

– А зато вы историю не дослушаете!.. Ха-ха!.. Мы же потом встретили этого мужика!.. Он всем рассказывал про чебуреки, во всех подробностях!.. Сначала про первые десять дней, потом про вторые!.. После чистого масла!..

– Псих, – объяснил Антон.

– …Ходил по пляжу, по вокзалу, ко всем приставал и рассказывал… К столикам в кафешке подходил… И перечислял: Бежана, Дамира, Теймура, Нану, Иракли, Тенгиза, Лейлу, Реваза…

Море спокойное, такое чистое (не очень хорошо, конечно, после масла), что даже метрах в двадцати от берега еще видны – смутно – мохнатые булыжники на дне, точнее, уже только бурые очертания, непуганые рыбки… Море холодное, как лекарство. Тело сразу привыкает к разнице температур и обещает ту ловкость, которая невозможна в жизни. Аня взяла курс строго вперед, Антон же счастливо-лениво болтался туда-сюда, то сосредоточивался и бросался брассом в никуда, то просто валялся. Приятно мочило горячий затылок. Потом уже, оглядевшись, двинулся к Ане – и она возвращалась, плыла к нему.

Они встретились на середине пути, то ли обнялись, то ли нет, но как-то странно прокрутились, как дельфины; ускользающей рукой Антон наконец привлек ее к себе. Поцелуй, разбавленный некрепкой водой Черного моря. Аня прижалась к его груди, и Антон сам почувствовал, как липка его кожа – от соли, – они замерли, если в море можно замереть.

– Ты знаешь, что я тебя очень люблю?

– Хорошо, что мы сюда приехали, да?..

– Что это за звук?

Что там происходит на пригорке, отсюда не видно, но мотор уже окончательно сорвался на хрип, часто глох, и его снова – со многими трепыханиями – заводили.

– Не знаю. Может, они решили уехать? Бросить нас…

– О, это была бы мечта.

Они выходили из моря, держась за руки, как первые люди на голой Земле.

«Волга» металась с ревом раненого зверя, и страшно было приближаться; даже дико, что сохранились еще вполне мирные для этой агонии вещи – вроде света белых ламп в широченных задних фонарях. Дисциплинированно врубавшиеся, когда Рома сдавал назад. Чтобы получше, с разбегу, приложиться о валун или о то сухое дерево, у которого, кажется, сил осталось еще меньше, чем у машины.

– Что это с ним? – поинтересовался Антон у Оксаны, так буднично и даже светски, как будто речь шла о человеке, уронившем бокал на фуршете.

Оксана пожала плечами:

– Говорит, всегда хотел попробовать.

«Волга» остановилась (навсегда).

Рома высунулся, совершенно счастливый:

– Видали?.. Монстр, а не машина!.. Так вот, я не дорассказал. Этот мужик все время жевал эти чебуреки и уже краской писал благодарности на всех заборах, которые только видел: Бежану, Дамиру, Теймуру, Нане, Иракли, Тенгизу, Лейле, Ревазу…

– Кончай валять дурака. Давайте уже быстрее, а?

– А я что? Я ничего. – Рома выбирался из машины. – Черт, сиденья к жопе прилипли.

– Жопа к сиденьям.

– Натуральная кожа!

– Со всех сторон…

Рома обошел корпус.

– А что делать?

Неловко обувался.

– Вот молодец, сам же собрался, а сам не знает.

Обиженно сопя, завозился, или, скорее даже, сделал вид, что завозился: сначала долго напитывал бензином какую-то тряпку, потом совал ее в бак, как фитиль, да еще раздумывал, как бы ее там закрепить.

– А давайте оставим что-нибудь себе на память! – предложила Аня. – Вот это что за монстр?

Декоративная накладка на широкой задней стойке – как бы решетка вентиляции салона (хотя какая там вентиляция), а на ней, посеребренным квадратиком, логотип. Схематичная такая морда.

– «Монстр»?! Ну ладно, спасибо! Щас, прикроюсь! – веселился Роман.

– Ты там давай не отвлекайся!.. Это олень. Символ ГАЗа.

– Олень? Ха. А больше похоже на козла… Только без бороды…

– Эй ты, олень без бороды, и вы, милые дамы, отходим, отходим!

Пока они стояли в отдалении и ждали, когда рванет («Сейчас, сейчас»), – а природа, как назло, замерла вместе с «Волгой» в полнейшем умиротворении, – Рома продолжал развлекать публику:

– Любитель чебуреков уже не ходил на пляж, а сидел в самшитовой роще и вытесывал эти имена в камне: Бежан, Дамир, Теймур, Нана, Иракли, Тенгиз, Лейла, Реваз…

– Эй, але, сказочник, у тебя машина не загорелась.

– Сейчас разгорится.

– Да нечему там разгораться, погасло все уже давно!

Ругаясь, Антон двинулся к «Волге» – ему втайне были приятны эти малые моменты героизма, – но никто не ахал и не висел на шее, наоборот, все буднично поплелись за ним.

– Дай уже сюда, я знаю, как надо.

Он вынул из рук Романа канистру и, распахнув дверь, щедро плеснул на заднее сиденье.

Оксана не удержалась от шпильки:

– Хо-хо, мы всегда знали, что ты не тот, за кого себя выдаешь.

Антон прогнал ее, прогнал всех, поджег какой-то лоскут, бросил (эффектнее было бы бросить спичку, но двадцать первый век, все с зажигалками) – и не спеша пошел вслед за убегавшими.

С жирным дымом занялось сиденье.

Огонь быстро вырвался из салона и полез на крышу, через сколько-то бесконечно долгих секунд охватил уже всю центральную часть машины. Из этого адского пламени, впрочем, вполне себе невредимо и незамутненно белели длинные капот и багажник. Жар на удалении не ощущался, а вот звук Антона позабавил, еще не приходилось слышать: громкое шипение, почти свист, как из сдуваемого баллона. Высоко и совершенно не расходясь в воздухе, валил черный-черный дым.

– Сейчас рванет!!! – Оксана почти прыгала от нервного возбуждения или от эйфории, черт их разберет, этих нимфоманок.

Рвануло, однако, не очень эффектно. Хлопок получился тихим, а вот смотрелось это более или менее: черные клубы на мгновение окрасились, наполнились огнем, и что-то отчаянно горящее пролетело вверх, как ракета: тряпка какая-то, по ощущениям. Пролетело и шлепнулось в стороне, догорая.

Все.

– Нет, не все. Еще рано подходить. – Антон продолжал изображать специалиста неизвестно по чему. – Будет еще один взрыв.

Рома, отчего-то крайне довольный собой – хотя он-то к этому фаер-шоу точно не имел отношения, – не спеша сминал алюминиевую баночку из-под колы (вряд ли прямо здесь нашел), откручивал от нее язычок, придавал форму лодки или полумесяца. Нагнулся. Поискал в куче своей одежды булавку. Все медленно, с достоинством. Начал дырявить тонкий алюминий так, чтобы превратить один участок в частое-частое сито…

Делал это так показушно, как ряженые старики в патриотическом кино. Сворачивающие «козью ножку», выбивающие махорку из кисета с таким напыщенным видом, как будто это где-то осталось в действительности. Черный грим под ногти – и вперед, играть простой народ.

И говорил Рома тоже, как эти ряженые, – значительно и с интонациями:

– Ну а потом он давал им в жопу – списочно: Бежану, Дамиру, Теймуру, Нане, Иракли, Тенгизу, Лейле, Ревазу…

– Нане и Лейле тоже?

– Черт. Засада…

Забавно, что когда горело, пламенем будто был охвачен только центр машины, а теперь – когда остов «Волги» едва дымился и остывал – кусок относительно белого остался как раз лишь в центре: пассажирская дверь. А с другой стороны машина вся была побита грязно-серым, как сильно потоптанный мартовский снег. Заднее колесо совсем провалилось, как будто его и не было, и казалось, что «Волга» стоит прямо днищем на земле, как таз. Крыша изящно прогнулась, широкая, как целое море в неспокойный день; неужели прямо так от температуры? Или это Рома перед тем ходил, как слон?.. Искореженные стойки дверей. Языки уплотнителя свесились. От передка остались только гнезда по размеру фар, характерные, строго прямоугольные, а куда делся бампер, вообще неясно. И вообще, такие контрасты, контрасты: даже на месте дверных ручек только дырки, пустая штамповка, а что-то сохранилось вполне хорошо – вроде красной лампочки на ребре водительской двери…

– Слушайте, а я свой счастливый браслет не в машине потерял, нет?..

– Ну вот, начинается.

В салоне уцелели лишь грубые железные трубы да стальной обод руля – в захламленном, потерявшем цвет пространстве.

Все вокруг «Волги» было черно-белым (копоть – понятно, но частицы краски, что ли?..), все это лежало, как снег Фукусимы.

– А вообще-то, надо по-быстрому одеваться и валить.

Эйфория сменялась усталым молчанием, с которым все выбирали вещи из кучи, расправляли, разглядывали и менялись трусами, футболками, шортами. Пожар оказался рутинной затеей.

Рома еще нудно дорассказывал:

– Он все время жрал эти чебуреки и в конце валялся под забором, превратившись в жирную свинью.

– Да ты достал уже.

Они уныло плелись пешком, может, километр, может, пять.

– Как здесь странно, да? – Аня показала на мелкие ракушки (и обращалась как будто только к Антону). Сотни, тысячи ракушек, свисавшие на травинках, забравшиеся на кусты, на листья… Заползли и окаменели, тронешь – рассыплются в мел. А может, и не тысячи, а миллионы – как мор на пустынный берег. Их содержимое давно обратилось в ломкий клей, едва крепившийся к растениям. Было похоже, будто это нашествие свершилось еще когда-нибудь в палеолите, – что странно, ведь трава выросла в этом году.

Только не Алмаз, а Алмас

– Что все-таки случилось с твоей машиной?

– Она сгорела.

Отец (и это было видно) сдержался, избежал крепких словечек колоссальным усилием воли. Красота момента, эта как бы стильная вариация на тему «она утонула», оказалась важнее, – и он не продолжал, молчал, только кряхтел (и наливалась жила на шее), потому что волокли тяжеленный мешок плиточного клея. Сводило пальцы. Не пальцы даже, а что-то нудно разливалось из центра ладони, и Антон тосковал, что не может перехватить неудобный мешок. Отец уже дважды командовал: возьмись по-другому, вот так, вот так, – но Антону все казалось, что тогда бумага прорвется, какой бы плотной она ни была, и серая пыль выльется на крапиву; трава лезла здесь из земли с утроенной силой. Отец кряхтел и пятился. Антон подумал, что нет, он так и не расскажет.

Мало ли, – не хочет.

Как только Антон услышал о случившемся, то почему-то сразу подумал, что это был поджог. Не «покушение», конечно, но какая-нибудь подлая и почти испуганная месть тех, кого отец считал врагами, – почему бы и нет?..

Но отец лишь выдерживал драматичную паузу. Как оказалось. Бутылочные обломки под тяжелыми ботинками, невидимые, «скрлык».

Он смачно сплюнул в заросли, прежде чем, как говорится, прорвало. (И серая пыль на крапиву.)

– Да пэ-цэ вообще! Тварь… Чтоб я ему еще раз… Блин! Как так подставил… Нашим же тоже всем перегонял машины, и ничего… Мне, помнишь же, «Фольксваген» пригнал… А тут… Нет, «бэха», джип, хороший, да ты же видел… Я еще удивился – вроде новый и так недорого… Мы еще с мужиками проверили, ничего не перебито, не перепрошито, а то они же все сам знаешь… Поляки угоняют в Германии… У наших почти у всех… Вот! Месяц не проездил, блин!

Отец так распалился, что зарулили в заросли татарника.

Татарник пытался драть толстые джинсы, и не без успеха.

– Ночью будят… Ну, консьержка снизу звонит, перепуганная, ниче толком объяснить не может… А мне уже в дверь звонят… Я думал, по работе че… Ну, открываю. Там пожарный. Весь в брезенте, в каске, чуть ли не со шланга капает. – Отец хмыкнул. – «Ваш «BMW»?..» Я к окну – е-мое… Целиком сгорел, и еще «Форд» рядом, соседа со второго… Теперь еще и с его страховщиками трахаться год…

Они изловчились и скинули мешок. Поднималась темная пыль, настолько мелкая, что – не облаком даже, а так, задумчивыми змейками.

– Оказалось, электроника!.. Машина-то – оказывается! – утопленница!.. Естественно, там все внутри ржавело… Мне мужик из пожарки сказал, что в любой момент могло замкнуть, обязательно бы замкнуло, рано или поздно… Сука! Никогда не прощу! Что он, когда покупал, не видел?!

Антон понял, что это про старого приятеля отца – не приятеля, но, в общем, помнил его еще по детству; толстенный рыжий мужик, вечно пахший табаком и немного зубами. Веселый. Антону стало страшновато за него.

Отец никого не прощал.

– Ну, может, он действительно не видел?

Отец промолчал. Они стояли. Нечто вроде перекура. Хотя отец давно бросил, и Антон при нем тоже не курил, хотя и не скрывал: пачка сигарет валялась на приборной панели подчеркнуто небрежно.

– Видел, не видел… Он ответит. Не из-за машины, хрен с машиной, хрен с этими бабками. Еще заработаю… Там могла быть Василина. Понимаешь?! Я же когда езжу по делам, а она не в садике, я ее оставляю в машине, оставлял, – на полчаса, на сорок минут… Блин, если бы я знал!!!

Сжимал кулаки. А может, разминался перед новыми мешками.

Надо же. Какие страсти. Он почти никогда не заговаривал с Антоном о дочери и о второй семье вообще. О новой жизни. Они и встречались-то только на нейтральной территории… «Че, орел, деньги нужны?» Кричал это издали и махал конвертом, как только Антон входил в ресторан. Антону было неприятно, что на него оглядываются и недобро смотрит кальянщик, парень того же возраста, который впахивает здесь день и ночь, и вряд ли успешно: кальян, сколько Антон помнил, никто не брал, и парень обреченно обходил столы… «Жри, студент, а то, вон, одни глаза да мозги остались», – шутил отец, заказывая все самое обильное и дорогое, и густой бордовый уксус был фигурно размазан по огромным тарелкам, как по холстам.

Отец – человек без комплексов.

Когда под весом плиточного клея его тело издало внезапно тоненький звук, он басовито рассмеялся: «Мое пердило подтвердило!» – и подмигнул. Антона передернуло, но он все равно как бы ухмыльнулся в ответ.

Видимо, с какими-то все же комплексами, раз он считал, что уход из семьи и от сына-подростка надо искупать так – сначала, в студенчестве, обильными конвертами, теперь – этим остовом, торчащим посреди бурьяна и таких же заброшенных цементных коробок. Заброшенных, потому что воскресенье.

Язык еще не поворачивался назвать это коттеджем или даже «домиком», потому что последнее предполагает какой-то уют, а первое – размах; здесь пока только столбы колонн, держащих перекрытие, и в помощь им бревна и доски, растыканные посреди этого осушенного бетонного моря, как редкий лес. Как только свалили последний мешок, отец, едва обхлопав штаны, целенаправленно пошел куда-то в дальний угол под лестницу, где долго вглядывался в темное пятно, не то сохнущее, не то уже просохшее.

– Блин, опять кто-то нассал! Говорил я этим чучмекам, запирайте калитку, так нет ведь, опять все нараспашку…

Антон подошел и сделал вид, что тоже вглядывается в пятно.

– Ты думаешь?.. А может, просто натекло откуда-нибудь? (Они как по команде задрали головы; небеса проглядывали, но не здесь.) Да и кто тут нассыт?..

В коттеджном поселке действительно никого еще не было, и только редкие «КамАЗы» – самосвалы или бетономешалки – надолго подымали чернобыльскую пыль; отчего-то казалось, что здесь не будет никого и никогда.

– Намекаешь, что чучмеки сами нассали?.. А что, могли, могли, – хохотнул отец.

Он вообще мгновенно возвращался к добродушному настрою, как ванька-встанька: вот только что сжимал кулаки и чуть ли не пустил слезу, представив, что могло случиться с его обожаемой доченькой, его принцессой, запертой в коварном внедорожнике, к которому теперь было приставлено зловещее слово «утопленник» (а в этом «BMW» действительно было что-то зловещее: как у него вспыхивали фары – тонкими кольцами, тугим и синеватым светом, как газовые конфорки; но отцу, кажется, впервые и безоговорочно так подходил автомобиль). Гастарбайтеры, вероятно, почитали его за доброго барина. Вот и сейчас он расхаживал по брошенной стройке, все подмечая, но беззлобно.

– Ты посмотри, и с мозаикой накосячили! Опять!.. Дай-ка телефон, Алмазу позвоню… Пусть переделывает, на хрен. Достали уже. Мозгов-то нет…

– У меня телефон в машине.

– А у меня в других штанах. Ладно, напомни по дороге. Здесь посвети-ка…

– А что, мозаику можно отбить и после этого заново поклеить? Там же какая-то тонкая сеточка как основа…

– Ну еще чего. Новую куплю, а из его зарплаты вычту.

Антон честно пытался понять, что не так; в белом свете фонарика, порождавшем мириады отблесков, откликов, глубокий чайный тон мозаики угадывался лишь на окраинах; и вообще, белый свет фонарика, тысячно дробясь, образовывал на панно нечто вроде креста.

– Сюда посвети… О, а тут они скоммуниздили и думали, что я не замечу…

Отец говорил это почти ласково, почти радуясь, и таковы были для него, наверное, основы мироздания: работники тырят; строгий, но справедливый хозяин все подмечает и грозит пальцем; небеса проглядывали, но не здесь.

– Пошли-ка в кухню теперь.

– Я забыл, где тут кухня, – попытался пошутить Антон.

Впрочем, сегодня отец не очень был настроен на веселье. Помимо неприятности с внедорожником, он хмурился и потому, что строители не укладывались в срок; когда обошли кухню и поднимались на второй этаж, он сначала ворчал, потом загибал побитые мешками пальцы:

– В октябре у нас свадьба, так? Ну, в принципе, нормально… Если поднажмут… Июль, август, сентябрь, октябрь… Потом поедете в свадебное путешествие, это еще месяц…

– На целый месяц меня не отпустят.

– Ой, да разберемся, – отмахнулся отец, поморщившись; он не упускал случая подчеркнуть, что нынешнее место работы Антона – какое-то досадное недоразумение, не стоящее того, чтобы принимать его всерьез. – Ну ладно, там мы вам снимем квартирку месяца на два…

– Я сам могу снять.

– Там мы вам снимем… Что это у нас получается? Уже январь? Ну к январю-то они всяко докончат. А может, и раньше! Может, и до нового года въедете! – хопа! – слушай, так можно новоселье сразу совместить с Новым годом!..

– Чего-то сомневаюсь. – Антон кисло улыбнулся, представив себе всю эту сборную солянку. Отец приедет с женой и со своей принцессой. Родители Ани?.. Придется ведь тогда их тоже позвать. Они еще, чего доброго, подумают, что все это обязательно, и будут сидеть с прямыми спинами и напряженными улыбками. Скованные всей этой церемониальностью – друзья… Друзья вообще вряд ли сюда попрутся. Они и сами с Аней в последнее время избегали таких вот торжеств глубоко за городом. Все радости этого – раздолье, дом на растерзание, шашлыки, баня и батареи выпивки – перевешивались неуместной серьезностью: соскочить нельзя, всякое уменьшение компании порождает коллапс, когда все глухо гудят и пересчитывают деньги; выезжать надо чуть ли не 30‑го, оборвав всю суету неотложную…

И Антон отчетливо вспомнил, как пару лет назад встречали Новый год на такой вот фазенде, точнее – на полноценной ферме чьих-то родителей; они с Анькой ходили в сарай гладить лошадь с умными глазами; месяца через три услышали новость, что ферма вскоре сгорела дотла (подожгли) вместе с лошадью. Она сгорела.

Отец тем временем переодевался. Выйдя на самую середину пустого бетонного пространства, он скинул рабочие штаны и фуфайку, в которых мало чем отличался от любимых своих «чучмеков», и теперь возился, тускло позвякивал пряжкой ремня.

А он уже сдает, вдруг подумал Антон и сам же испугался кристальной ясности и естественности этой мысли, этой истины; ему в школе все говорили: ой, у тебя такой молодой папа. (Пока папа присутствовал.) И потому сейчас – почти ужаснулся фактуре старого кожаного дивана: бугры; кожа грубо утягивается куда-то под мышки.

– Че смотришь? – спросил отец, не оборачиваясь.

– Ты не носишь трусов, хипстером, что ли, стал? – посмеялся Антон, как будто пощадив его.

– Да вот же! – Отец потряс плавками и тоже смеялся. – Смотри-ка, слова какие, ишь, дряни западной нахватались!.. А ты что, переодеваться не будешь?

– Я так доеду.

Закончив, он достал из кармана обручальное кольцо, почти демонстративно – почти втиснул в него палец, но потом (это точно уже демонстративно) убрал обратно в карман.

– Ладно, поехали так, как будто еще холостые мужики, да?.. Кольца-то вы купили с Анькой?

– Да еще четыре месяца же.

– Ты ей так не ответь, жених!..

«Ты зато у нас жених со стажем».

И разумеется, когда вырулили из кустов, начались обычные стенания на тему «как ты ездишь в этой девчачьей таратайке»; отец будто бы специально расправился весь, чтобы едва не упереться темечком в потолок. Антон усмехнулся и прибавил радио. Скучает по своей любимой игрушке, да. Но вообще, строго говоря, с этим внедорожником как-то сразу не повезло. Антон видел «BMW» только однажды, в первые дни, когда отец, надутый от гордости, заехал за ним на работу, – и надо же было такому случиться, что именно тогда, пока они сидели в ресторане, ему в полстекла налепили круглую наклейку «Я паркуюсь как хочу». Ему и еще парочке машин на том же тротуаре. О, это надо было слышать. Как он орал!.. Минут тридцать. Столько ушло на отскребание. Травмировать новенькое стекло чем-нибудь острым, естественно, было нельзя, а эта хитрая штука так просто не отлеплялась – только кусочками, чешуйками, как советская переводная картинка.

– Давай ты скреби теперь, ногти-то зря отрастил, что ли? – бушевал отец. – Погодь, дворники надо включить, чтобы отмокло…

Особенно его, всесильного и непобедимого, бесила публичность унижения: на них таращились прохожие и официанты из окна ресторана.

– Уроды!.. Они что, не видели?! Боятся выходить… Всего, сволочи, боятся… Ниче, я позвоню хозяину этого места, разгонит всю эту шушеру в двадцать четыре часа…

Он не знал, на ком сорваться.

– Суки… Я все равно узнаю, кто это… Креативная молодежь, блин… Они у меня завтра будут плакать кровавыми слезами… Понавезли наклеек из Москвы, ур-роды малолетние…

Дряни западной нахватались.

Впрочем, когда от круга остался лишь полупрозрачный, подобный привидению след, отец – непонятно отчего и мгновенно – повеселел. Как обычно.

– А все равно они боятся.

– Кто, официанты?

– Не… Смотри, они же не решаются клеить со стороны водителя. И правильно. Их же тогда вообще начнут убивать на месте…

Они выехали с проселка на трассу: теперь можно было открыть окна (пыль все равно скрипела в механизмах); теперь их не швыряло в сторону от грязных «КамАЗов», покоряющих жестокий грунт, как марсоходы Красную планету.

– Хотя бы сто тридцать она у тебя по трассе выжимает?

– Хоть двести, – небрежно ответил Антон, подбавляя газку.

– Да ну, двести, скажешь тоже… Движок-то комариный…

– Ну тогда держись…

Конечно, не двести, но отец действительно держался за потолочную ручку (как бы подчеркивая, сколь неудобно ему в позорной корейской малолитражке), а впрочем – подпевая радио и вообще всем своим видом выражая животную радость жизни.

– Черт, гайцы.

Антона покоробило это слово, как всегда коробило; он подумал об этом даже прежде, чем увидел смазанный желтый жилет и полосатый жезл наперерез.

Остановились далеко – метрах в двухстах. Антон еще подумал – сдать ли назад.

– Посиди, – сказал отец, покопавшись в борсетке в поисках красной книжицы, и приготовился на выход. – Вот, а ты говоришь: «Не переодевайся»… Так-то кто поверит, что я подполковник ФСБ?

Подмигнул, выбрался и пошел навстречу инспектору вразвалочку.

Антон прибавил громкости еще и приготовился к недолгому ожиданию.

Такой интересный выходил контраст, да: машины проносились со свистом, уже набирая ход – после секундной реакции на желтый жилет (можно сказать, секундной слабости); на их фоне все это место, вся эта природа, каждое деревце и он, Антон, – казались застывшими на века.

Трава лезла здесь из земли с утроенной силой.

Пачка сигарет валялась на приборной панели подчеркнуто небрежно.

Белый свет, тысячно дробясь, образовывал нечто вроде креста.