Текст книги "Вверх на малиновом козле"

Вальсы в стиле старушки Жаклин

– Ой, конечно, не поедем! – почти обрадовался Антон.

Хотя – конечно – сделал огорченным тон.

Аня пожаловалась, что от жары у нее разболелась голова, – вот это огорчало. Возможность же не ехать к неведомой тамаде к черту на кулички… Он и сам неважно переносил жару; пена дней захлестывала, как это всегда бывает в июле. Стоило закрыть окна, как весь офис потихоньку сносило, выбрасывало в спячку, как кита на берег; стоило открыть окна, как приходил трясущийся завхоз и начинал капать на мозги, что они специально ломают кондиционер… Работа в пору отпусков представляла собой особый вид летнего садо-мазо: с одной стороны, количество дел падало едва ли до нуля, с другой же – никуда нельзя было дозвониться даже по пустяковому вопросу. Коллега изводила, слушая и слушая пустые трели факса на том конце с терпением акустической разведки; Антон раз за разом сдерживался, чтобы не сказать ей наконец, что если включается факс, то трубку уже не возьмут.

– Поедем, – возразила Аня. – Раз договорились, неудобно отказываться… Только попробуй перенести хотя бы на семь, ок?

Она так и говорила: «ок». Скорее даже «окэ», напевно и печально… и Антон посоветовал принять таблетку и покопался в поисках номера уже ненавистной тамады, которую никак нельзя было избежать.

Ресторана-то избежали. Конторы по найму лимузинов. Отец на все отмахивался: «Да это мой приятель, забей, я сам договорюсь, приедешь только выбрать цветы… искусственные… на капот!» Антон только глянул мельком сайт конторы, каталог машин, посожалев, что так бездарно испортили «Чайку», порезав ее и растянув лишней секцией – под американский лимузин.

– Аллоу, – пропела трубка столь перезрелым и игривым голосом, что Антон поначалу подумал, что ошибся номером.

– Это Антон… Сын Вячеслава Васильевича…

– Антоша!.. – завизжала трубка богатыми грудными модуляциями; он изумился еще больше этой неуместной радости чужого человека; радость, впрочем, мгновенно сменилась сталью: – Плохо начинаете, молодой человек! Обязательность – вот то, что я ценю в людях! Если договаривались в шесть тридцать, то будьте добры…

«Ну точно, училка», – подумал Антон с тоской; они встречались на крыльце автотранспортного колледжа, но еще оставалась лазейка, крохотная возможность, что место выбрано случайно.

– Она училка, – мрачно сообщил он же, когда притормозил возле Ани; издали оценил ее сегодняшний наряд: крупные темные очки, призрачный шарф, небрежно переброшенный по волосам; стиль Одри Хепберн. Или Жаклин Кеннеди?.. А голова, похоже, прошла. Аня – не притормаживая – протянулась к нему за поцелуем и только потом ответила:

– Училка? Тогда я лучше покурю сейчас! Не возражаешь? – Она взялась за пачку.

Марево дрожало над асфальтом, машины плыли подплавленные, как куски масла по сковородке.

– Какой предмет она ведет?

– Не знаю. Разве училки вообще бывают тамадами?..

– Может быть, этику и психологию семейной жизни?

– Сейчас нет такого предмета. Может, закон божий?..

– Природоведение? Сейчас все расскажет про тычинки и пестики…

– Будешь говорить глупости, она тебя строго накажет. Дрянная девчонка!

– О да!..

Так ржали и прибавляли музыку, ржали и ехали. Антон украдкой посмотрел на часы: они опаздывали, но почему-то потакать той тетке не хотелось.

Она действительно ждала их на крыльце. Антон слишком лихо влетел во двор колледжа, слишком резко притормозил, они сделали изучающий круг, и Анин сегодняшний style при этих внимательных взглядах из замедленно, как на киноэкране, проходящей машины обрел вдруг ноту шпионского маскарада, особенно уместную.

– Ой, боже… Ты посмотри, вылитая депутат Мизулина.

– А юбка, а юбка-то, это же рытый бархат, бомба семьдесят второго года!..

– Давай-ка ты иди, а я пока запаркуюсь рядом вон с тем грузовиком.

«Вон тот грузовик», будучи полуторкой времен войны и, таким образом, памятником, торчал не на постаменте даже, а на стальной опоре метров в шесть, как будто воткнутой прямо в железное пузо; и в этом заключалось Антоново коварство: в воздухе не запаркуешься.

– А давай-ка лучше уедем, по газам!..

Так, с прибаутками, они выбрались и пешком вернулись со стоянки, притихнув только у самого крыльца.

Депутат Мизулина приняла их, если так можно сказать, на контрасте: уставившись в глухие очки Ани, она не ответила на сдержанный кивок, а только сварливо выговорила:

– Вы опоздали на десять минут! – после чего вдруг резко разулыбалась и заключила в объятия Антона, явно не ожидавшего. – Как на папу-то похож!.. Вылитый!.. Вы-ли-тый!..

Он ткнулся в кисло пахший крепдешин.

Особый вид летнего садо-мазо.

Они шли темными прохладными коридорами, и Антон чуть притормаживал у стендов, в которых отблескивали темно-зеленым лаком модели советских грузовиков и – за ними следом – массивной тушей, развороченной тяжелой операцией, – карданный вал с выпиленными частями. Антон останавливался. Аня задерживалась рядом с ним. Рытый бархат ступал твердо.

– Откуда она знает твоего папу?

– Она была тамадой на его свадьбе.

Аня изумилась.

– А почему ты говоришь, что не видел ее раньше?

– А ты думаешь, я ходил на его свадьбу?..

– Поторопитесь, молодые люди! – прокричала дама от дверей актового зала и комично притопнула ножкой, и тут Антон оценил еще туфли с каблуками рюмочкой. На юрфаке в точно таких же ходила профессор Трибунал-Волконская: наследие выездов в какой-нибудь Константинополь на симпозиумы. На сессии Лиги Наций…

Она еще возилась с ключами, потом отходила к распределительному щитку – и в пианино отразились огни наивной рампы.

– У нее юбка из того же материала, что и занавес, посмотри, – шептала Аня, которая, кстати, так и не сняла очки.

– Кстати, вряд ли учительница. Какой-нибудь местный культмассовый сектор… Ну, как это называется, короче, бывшая вожатая…

Едва ли дама это услышала, но когда вернулась, начала именно с того, что она зам по воспитательной работе, и что Вячеслав Васильевич звонил ей и просил, и что… Тут она долго вглядывалась в их лица, прежде чем начала охать и ахать, что четыре месяца – это так мало, но ничего, они наверстают, они будут заниматься каждый день…

– Чем заниматься?! – ужаснулся Антон.

– Ка-ак? Конечно, вальсами! У меня пары занимаются по шесть месяцев… И после свадьбы тоже приходят… Мы дружим…

Темные очки явно нервировали, поэтому она начинала тараторить, строго поглядывая из-под бровей; в следующую секунду потрясенные жених и невеста узнали, что им надобно выбрать один из двух шедевров для главного танца – «Белый лебедь на пруду» или «И-э-эх, молодая», а потом…

– Вячеслав Васильевич тоже бегал к вам шесть месяцев? – холодно осведомилась Аня, но тамада решила ее просто игнорировать.

– Значит, так, ребятки, конкурсы у меня уникальные. Будете в восторге, и гости ваши будут в полном восторге. Все пары, которых я женила, до сих пор приходят-благодарят. («Раз в неделю по вторникам, к девяти ноль-ноль», – шептала Аня.) До сих пор за всеми слежу…

Глубокомысленно и важно кивая, Антон на самом деле нащупал на дне кармана – с удивлением – измятую, но не поломанную сигарету и вынашивал бредовую мысль, можно ли как-то незаметно покурить.

Дама ошибочно решила, что нашла в нем благодарного слушателя, поэтому следующие пять минут Антон был вынужден кивать как заведенный и поддакивать что-то в духе, что да-да, привить духовность молодой семье с первых же шагов – это очень важно. Ане пришлось все же снять очки и сосредоточенно грызть дужку, чтобы прятать смех.

Может быть, этику и психологию семейной жизни?

– Вот, например, конкурс «Семейные трусы».

– Да, да… Что?!

Может, закон божий?..

– Почти каждая семья начинается с этого! Семейные трусы – это очень универсальная вещь: сначала их можно использовать как шорты для любого члена семьи, потом, когда семейники прошоркаются со временем (от одного «прошоркаются» Аню ударило, как электрическим током), их можно пустить на хозяйственные тряпки, пыль вытирать со шкафа либо мыть ими пол. Это я так вначале говорю. Потом добавляю, что мы найдем для трусов новое применение. Вызываются несколько семейных пар, включая, собственно, вас…

Антон посмотрел на Аню.

На лице его будущей жены был написан прямо-таки зоологический интерес, она даже перестала покусывать дужку. Природоведение?

– На каждую семью по трусам. И я объявляю, что раз у каждой пары только одни трусы, то, чтобы не ругаться из-за этой нужной и необходимой вещи, надо ее одеть на себя так, чтобы влезли оба.

– Надеть, – прошептала Аня зачарованно.

– Что?.. Не отвлекайся, деточка. Тут заиграет музыка, а я командую: «Ноги должны быть в трусах!» Участники быстро одевают трусы на ноги, одна нога должна быть мужская, другая женская. Потом я командую: «Руки в трусах!» Участники быстро засовывают руки в каждую штанину трусов. После этого – внимание! – я кричу: «Голова в трусах!!!» Участники просовывают головы в штанины трусов!

Восторженная тамада перевела дух.

– Ну а после этого возможны и другие комбинации, например: рука и нога в трусах, нога и голова в трусах…

Стиль Одри Хепберн. Или Жаклин Кеннеди?..

– Обычно уже с первых моих команд, типа «Руки в трусах!», гости уже заливаются хохотом.

Она молчала, выдохлась. Может быть, ждала оваций.

– Да-а… – пробормотал Антон, только чтобы сказать что-то.

Уже более деловито дама поведала про «эротический паровозик» (она интересно произносила «эротический», холя и лелея безударную «о»), про забеги жен с наполненными до краев рюмками – для мужей, и наконец, как про вершину эволюции человека – о конкурсе «Сумочка на свадьбу».

Видно было, что Аня собрала в кулак все свое мужество, чтобы кивнуть: да. Она готова это услышать.

– Я командую всем женщинам: написать, что у них в сумочках… Они пишут на бумажках, не подписываются… Потом читаем… Ну, там, у кого-то презервативы бывают, кто-то пишет прокладки… Зачитываем самый откровенный список и говорим: кто это написал – поднимите руку. И кто поднял, кто признался, тому вручаем приз. Ну, блокнотик, или свечку, или туалетную бумагу, это мы еще детально продумаем… Потом читаем также самый целомудренный список. Понимаете? Девушка подымает руку. А наверняка ведь что-нибудь утаила! Вот мы ее и заставляем вывалить на стол все содержимое сумочки… Смотрим, громко называем, показываем…

– Погодите, это что – обыскиваете, что ли? – не сдержался Антон (на работе отца это бы назвали – провалом).

Аня же не провалилась: ни один мускул не дрогнул на ее лице, когда она с клинической серьезностью спрашивала тамаду:

– Да-да. Я понимаю. Это как бы обличение лицемерия, да?

Та даже раскинула руки – так обогрело ее это внезапное понимание, этот теплый душевный контакт.

Аня заулыбалась тоже, тихонько, впрочем, пятясь к высоким дверям актового зала:

– Ой, а аванс-то мы забыли! В машине! Я сейчас принесу!..

После ее побега Антон еще четыре секунды тупо смотрел в рытый бархат, прежде чем вскинулся:

– Ой, а ключи от машины-то у меня!.. Мы быстро!..

Они бежали по сумрачным коридорам, полным безликих дверей и следов недавней малярной работы, с брызгами побелки и зеленой краски по истоптанным листам полиэтилена; бежали и хохотали в голос.

– Потом, когда семенники прошоркаются…

– Семейники!.. – Антон задыхался от смеха.

– А с этим гестапо, может, и семенники не спасешь!..

– Она же реально опасна! Как только папаня выбрался живым…

И – за ними следом – массивной тушей, развороченной тяжелой операцией, – карданный вал с выпиленными частями.

– Ой, мы забежали куда-то не туда, – истерично хохотала Аня, когда они уткнулись в дверь чулана, вокруг которой валялись окостеневшие от белил метелки.

– Ну все, теперь она догонит нас и расчленит!

Так бездарно испортили «Чайку», порезав ее и растянув лишней секцией.

Они выбежали через главный вход, держась за руки и прокричав удивленному вахтеру: «Рытый бархат! Прячьтесь! Бархат близко!» – и буквально загибались от смеха на крыльце.

Торчал не на постаменте даже, а на стальной опоре метров в шесть, как будто воткнутой прямо в железное пузо.

У машины даже попытались целоваться, но от смеха это им не удалось.

Лепешки-тортильи, наполняясь, превращаются в кесадильи

Как уже справедливо отмечено, «к черту на кулички».

Сколь стремительным, веселым и легким казался побег из колледжа – столь капитально они встряли минутах в пяти от него, потому что улица Московская оказалась перегорожена, небрежно закидана бетонными блоками поперек; за ними высились горы раскопанной земли, влажно-рыжие, будто хранившие реликтовый холод. Один за другим все сворачивали на какой-то едва не проселок, где намертво становились в пробке.

– Черт! – Антон поискал, куда бы вывернуть – как бы выкрутиться из этой предопределенности, но ничего не нашел.

– Посмотри, они же даже не работают.

Здоровенный мужик в оранжевом жилете сидел на бетонном блоке, хлестал воду прямо из пятилитровой бадьи, подставлял солнцу и без того кофейные ножищи, вытащенные из бесформенной обуви, в которой можно спускаться и в ад.

Дорога в ад начиналась.

Аня молчала, уставившись перед собой. Антон пропустил момент, когда она стала смурной, вялой, отстраненной…

– Что, опять голова?

Она только кивнула, закрыла глаза, потому что очки не спасали от назойливого мелькания солнца в листве: большие деревья не привыкли к такому скоплению машин и звучно хлестали автобусы по крышам.

– А таблетки у тебя с собой?

Антон рыпнулся было в сторону из вялого потока – не удалось, он беспомощно огляделся.

– Ничего, сейчас доедем вон до тех многоэтажек, там аптека должна быть наверняка…

Он бормотал это как заклинание, опустил все стекла, но это не помогало: сколько собирался установить кондиционер, мудак! – но Аня как-то с усилием подобралась, выпрямилась:

– Нет, не надо, ты что?.. Они стоят почти штуку. А у меня на работе полная пачка… Да сейчас пройдет потихонечку…

А вокруг них шла совсем другая, случайно открывшаяся жизнь: дворы ветхих домиков, буйные огородики; бабы на скамеечке; худющий мужик, будто обтянутый чужой кожей, а в руках топорик… Все эти люди созерцали поток заруливших в их мир инопланетных машин; водители «лексусов» и «мерсов», пассажиры неловких автобусов наблюдали в ответ: кто с нетерпением, кто с обреченностью, – не созерцали.

Антон не знал, включить ли радио; он понимал и то, что Аня – несмотря на агрессивное веселье десять минут назад, на этот их вечный стеб над миром, – все же расстроена. Обескуражена уж точно.

– Сейчас доедем, я позвоню отцу, скажу, что тамада нам категорически не подходит, – начал он утешительно и, как станет ясно через секунду, простодушно. – Он вроде что-то ей уже заплатил, ну ничего… Вот просто категорически. Я его убежу… Убедю? – Он наивно же пытался развеселить.

– Нам надо поговорить.

Антон напряженно уставился на дорогу, точнее, в попу «жигуля» впереди, «жигуля», зверски прокачанного местными (видимо) пацанчиками: вместо фар горели какие-то нелепо состыкованные гроздья светодиодов, громыхала музыка, заставляя весь кузов натужно гудеть, проживать одну взрывную волну за другой.

Он испугался ее слов до полусмерти.

Когда он пугался, то совершенно не понимал, что делать, как реагировать – свести к шутке? Что-то ответить? Посмотреть в глаза? Начать расспрашивать?.. Он смотрел на дорогу, Аня тоже.

– Ты знаешь, что ты передразниваешь машины?

– Что?!

– Ну, ты вот видишь «шестерку» без бампера и незаметно для себя делаешь вот так, – она поджала нижнюю губу.

Антон неуверенно посмеялся.

«Жигуль» впереди действительно стоял без бамперов, и даже следы от креплений были заштукатурены, залатаны… Если она шутит, то, может, не все так плохо?..

Когда выбрались наконец из узких путей частного сектора (и на выезде сидела старушка с ведерком вишни: неужели она думала, что кто-то остановится купить – и его не убьют?), Аня предложила заехать куда-нибудь поужинать, выпить вина, а машину бросить, и хотя они обычно так не делали, Антон обрадовался. Он только спросил про голову. «Да вроде проходит».

Пока расплачивался со сторожем стоянки, закрывал, потом возвращался за какой-то ерундой, Аня сосредоточенно курила и сосредоточенно ждала: тоненькая фигурка в тонко выточенном жакете; запястье – такое изящное, что от его нездешнего совершенства порой становилось страшно – как страшно за всякую хрупкую и совершенную вещь. Они шагали к ресторанчику мексиканской кухни, и он держал ее за руку; здесь стояли еще пузатые купеческие дома, которых немного осталось в Синегорске. Истершийся, много раз прокрашенный (а теперь сведенный к оттенкам тихого желтого) кирпич; какой-то идиот обшил дом кричаще белым сайдингом; на стене углового особнячка навеки было выбито: «Домъ № 4», с очень интересным, завитушками и точками, знаком «№», – хотя сейчас дом значился пятьдесят каким-то, причем по нечетной стороне…

Молчание затягивалось.

Аня предпочла полусухое сухому, но так почти и не пила.

Антон тоже едва пригубил. (Машину можно было не бросать.)

– Слушай, да не расстраивайся, – взял ее за руку и постарался заглянуть в глаза. – Забудь весь этот бред! У нас будет нормальный тамада… Есть на примете парень, диджей с радио «Максимум»… Точнее, он работал на «Максимуме», когда оно у нас еще вещало, а сейчас точно не знаю, где он, но, в общем, он…

– Понимаешь, я в принципе не хочу ВСЕГО ЭТОГО, – оборвала его Аня.

Антон опешил.

– Извините! – Между ними ловко втиснулась официантка, едва удерживая грандиозные тарелки, порции на которых смотрелись особенно несчастными. – Кесадильи – вам?..

– Кесадильи молодому человеку, девушка, извините, но сначала обычно приносят салаты…

– Извините, пожалуйста, салаты еще готовятся.

– …Ты не хочешь за меня замуж?!

– Нет. Ты не так меня понял. Хочу, – но не хочу всего этого кошмара. Вот по-другому не скажешь. Я уже знаю, как все будет – эти выкупы, бешено дорогие букеты, тосты, жратва… Меня тошнит от всего этого, понимаешь? Все будут соревноваться, у кого толще конверты… Все эти друзья твоего отца…

– А при чем тут мой отец и его друзья?! – вскинулся Антон; ему особенно обидно стало, потому что Аня угадала точно: ну конечно, будут все эти закадычные друзья, широкоплечие костюмы, обливание пальцев водкой, покровительственные шуточки с подругами невесты… все как один станут изображать Джеймса Бонда перед хорошенькими девушками…

Аня не заметила, что надо бы остановиться.

– При чем? Да он же всем заправляет! Как будто это его, а не твоя свадьба… Это же его идеи – чтобы все было как можно более «статусно»… Что он хочет из этого устроить?! Надеюсь, хотя бы пистолетом не будет размахивать?..

Вот этого точно не стоило говорить.

Антон задохнулся, как от предательства.

По сути, это и было предательство. (Принесли салат с перепелиными яйцами: спасибо, спасибо, спасибо.) Не надо было ей рассказывать… – но кто мог подумать, что это обернут в оружие и долбанут его же по башке? – а он рассказал просто как прикол, по случаю, боже, какой дурак. История-то – ничего особенного. Двадцатилетней, страшно сказать, давности. Антон даже толком и не помнил ничего. Была какая-то свадьба – родственников ли, друзей. Он, Антон, конечно, не ходил: ребенок. Оставался дома с бабушкой. Проснулся ночью от того, что родители шумно вернулись: из коридора с полоской света пробивались тревожные голоса, чей-то мужской – чужой; мама говорила что-то бабушке со слезами в голосе… Утром все были мрачны, отец – особенно. Антону отвечал сквозь зубы, ни с кем не разговаривал, потом вообще ушел в гараж. Вечером Антон играл и зачем-то полез в старую стиральную машину, гулкую, как бочка, да на самом деле бочка и есть. Мама хранила там всякое ненужное тряпье, поверху лежали, окаменев, зеленые резиновые шланги. Что Антону там понадобилось – память стерла. Быть может, что-то прятал. Но из-под тряпок он вытащил отцовский пистолет, тяжелый, с тонкими нечерными царапинами… За день до этого пистолета там не было. И после тоже не было.

Он через несколько дней узнал, подслушал, что на свадьбе отец напился, рассорился с кем-то, махал пистолетом, уняли, отобрали, замяли. Рассказывая Ане – как веселую байку, как экзотику из жизни семьи фээсбэшника, – Антон и подумать не мог, что оружие это все-таки однажды выстрелит, и не в тот момент, про который он с кокетством добавлял: «А ведь я мог тогда нечаянно застрелиться, я же уже знал, как снять с предохранителя».

Смакуя обиду, он не сразу увидел, что с Аней. А она сидела, закрыв глаза – уже совершенно мокрые, и напряженный подбородок ее дрожал.

– Голова? Сильно болит?

Она только кивнула.

Он заметался. Конечно, он знал, что Ане помогают только какие-то таблетки то ли с кодеином, то ли еще с чем-то (не «какие-то»: он помнил название, как «отче наш»), но, черт возьми, должно же быть в местной аптечке хоть что-то!..

– Ничего не надо. Сейчас пройдет.

Она старалась размеренно, глубоко дышать.

Антон готов был вскочить, разнести летнюю веранду в щепки, убить официантку с салатами, убить кого угодно, но только чтобы… Испарилась мигом вся обида, все.

Много дури было в Антоне.

Много серого, неинтересного и никакого.

Но одно удивительное свойство… Как искра, разжигающая смесь…

В минуту отчаяния в нем рождалось что-то, казалось бы, нелогичное; то внезапное и авантюрное безумие, которое странно переламывало ситуацию и которое нельзя было прогнозировать: как бросить предмет со смещенным центром тяжести – неизвестно, куда и как он полетит и что проломит, не поддаваясь никаким законам.

– Так. Свадьбы не будет. ТАКОЙ свадьбы не будет.

Аня умела удерживать слезы: держала полусомкнутыми веки, и тяжелая влага дрожала в ресницах, не падая.

– Мы сделаем, как Настя с Женькой. Они же тоже не хотели праздновать, полетели в Прагу вдвоем, точнее, втроем с фотографом. Взяли с собой платье, костюм… Вот. И там поженились. И там гуляли и снимались. Очень хорошо получилось. Снимки классные, фотограф мирового уровня… Надо у них узнать кто…

Аня молчала.

– Никому ничего не скажем. – Антон воодушевлялся. – Отцу не скажем, никому. Просто возьмем и полетим. Да хоть на следующей неделе. Ресторан, конечно, надо будет как-то отменить, но я отцу напишу из Праги… Он поймет…

– Втроем? А в брачной ночи фотограф тоже принимал участие? – пошутила Аня.

Она уже шутила. Антон просиял.

И они уже почти весело обсуждали детали – что сделать, что придумать с нарядами, чтобы не повторять Настю с Женькой, и смеялись над какими-то вариантами, и…

– Ничего не получится, – с расстановкой вдруг сказала Аня. – Конечно, ничего не получится. У меня же когда украли «загран», я не заявляла…

– Я же тебе столько раз говорил!..

Аня пожала плечами.

– Господи, ну ерунда, ну сделаем срочно…

– Бесполезно… При утере или краже срочно не делают… Быстро сбежать не получится.

Голос ее хоть и дрогнул, но она уже не плакала – стала злой и безразличной.

Закурила.

Антон не верил, что все это может разбиться о какой-то пустяк, ну смешно же…

– Да ты что говоришь, я попрошу отца, он позвонит, они за день все сделают…

– Ты его не попросишь, – отчеканила Аня. – Ты ни о чем его просить не будешь, слышишь? Потому что это получится не побег, не наша с тобой – наша с тобой! – авантюра, а… – Она подбирала слово, но раздавила окурок. – А то же самое, что и этот ваш банкет в этом гребаном вашем ресторане «Купец». Или как его там.

Они молчали.

Дорога в ад начиналась.

– Значит, конкурс про семейные трусы и «эротический паровозик», – произнесла Аня бесцветно, не спародировав даже «эротический», то, как произносила это тамада.

Это надо пресечь, предотвратить немедленно, сбить, как сбивают пламя: чем угодно, как угодно, но сию же секунду.

– Так. На следующей неделе. Мы – по обычным, внутренним паспортам – въезжаем на Украину. Или лучше куда-нибудь в Абхазию. Тоже, вроде, заграница. Курорт. Море. Там в загсе я даю взятку. Они там что угодно делают за взятку. Там мы регистрируем наш брак. Поняла? Так это и будет. Возражения не принимаются.

…Их и не было.

Отпускало. Отпускала головная боль: Аня даже попросила у официантки горячего чаю, хотя до того и подумать было нельзя, что в такую жару можно пить горячий чай.

Антон улыбался, красиво курил, довольный, как кот. Ерунда: как мужчина, спасший и победивший.

И они уже весело смеялись, именно как спасенные, вспоминая все те опасности, которые им грозили еще совсем недавно; теперь-то казалось, что все это благополучно осталось позади.

– А помнишь, эмчеэсник?

Взрыв хохота. Официантка прячет улыбку, как будто тоже знает.

Им посоветовали оператора на свадьбу – и они пришли на встречу с ним в вестибюль управления МЧС, все еще не вполне понимая. К ним вышел мрачный и бритоголовый молодец в форме, чем-то похожий на санитара морга. Оказалось – что-то в этом духе: штатный оператор, который выезжает на кровавые происшествия и катастрофы. А потом, так сказать, в свободное от основной работы время…

– Он бы еще и снимал нас на пленку поверх каких-нибудь трупов!

Этот их вечный стеб над миром.

– Слушай, а давай тогда по такому случаю соберем сегодня тусовку!

– А ничего, что завтра рабочий день?

– Да плевать! Главное, чтобы пришли… Тогда я звоню Насте с Женькой, а ты Янке?

– Только никому не скажем.

– Никому.

А вокруг них шла совсем другая, случайно открывшаяся им жизнь.