Текст книги "Вверх на малиновом козле"

За тебя калым отдам

Солнечная Абхазия – страна экзотических цветов, пальм, хвойных лесов и солнца. Тянется она вдоль побережья Черного моря и защищена цепями Кавказских гор от холодных ветров. Климат влажных субтропиков. Здесь в изобилии растут сочные фрукты, чай и табак, хвойные леса и возможные экзотические растения. Черное море, субтропическая растительность, бурные реки и вершины гор придают Абхазии неповторимую красоту. 300 дней в году здесь светит солнце, согревая своими лучами. Купальный сезон длится с мая по октябрь.

Абхазию называют страной души!

Грянул сабвуфер, так, что «рафик» перекосило, как и лица всех, кто плотно набился в его низенький салон. Залихватская гармонь, начав выводить самые бесхитростные кавказские рулады, невообразимо сочеталась с низкими ударами басов, которые буквально сотрясали хлипенький микроавтобус, заставляли стекла дребезжать. Если еще стекла. Латвийский завод создал эту машину в своих национальных традициях – традициях крохотных домиков с готическими шпилями, крохотных чашечек, крохотных стопочек. Европейское было понято как игрушечное: казалось, что колеса у «рафика» свинчены с детской коляски, в окнах (кстати, стильно скошенных) вместо тяжелого и полноценного стекла угадывался пластик, и было неясно, как могучий водитель вмонтировал такие мощные колонки: куда?.. Тонкое железо просто обтянуто тонким кожзамом, и максимум, что могло нести на себе, – единственный светильник в виде бледного обмылка; тонкое железо выдерживало щедрое кавказское полноголосье на пределе возможного.

Какой забавный «конфликт цивилизаций» в рамках бывшей одной.

Дня через три Антон заметит, что Абхазия – такой же заповедник «рафиков» (в России почти всюду – давно вымерших, так, что на улице вслед обернутся) и «двадцать четвертых» «Волг», как Куба – заповедник пышноамериканских «Бьюиков» и невообразимых Chrysler Windsor 1957. Только в Абхазии еще не научились этим торговать. Не самими машинами. «Торговать лицом».

– А ты знаешь, что эта модель была «официальной машиной» Олимпиады‑80? – спросил Антон.

– Что? – спросила Аня.

Расслышать что-либо не удавалось: к душераздирающим усилиям гармони (раздирающим гармонь усилиям гармони) добавился будто бы не очень трезвый вокал с фальшивым акцентом: «Хороша всем на дива-а-а-а, так горда и красива-а-а-а…»

– Ой, бо-оже, – откликнулась Аня. – Может, еще не поздно вернуться?

«Что же это такойэ-э-э, нет ни сна, ни покойа-а-а-а».

– Спокойно, мать! Назад дороги нет!

– Да уж с этим камикадзе точно.

Водитель лихо выкручивал баранку, и «рафик» пер в гору с удивительной для его латышского темперамента резвостью.

«Вся родня выбирала-а-а-а, кто тебе будет пара-а-а-а-а».

– Шикарная рифма! Выбирала – пара. Блестяще!

– Оставьте свои претензии, Анечка, вы не в консерватории…

«За тебя калым отдам, душу дьяволу продам».

– О, так это про свадьбу, в тему, в тему!

– Давай-давай, запоминай, будет у нас вместо «Белый лебедь на пруду».

«И как будто бы с нибиэ-э-эс все к тебе толкает биэ-э-эс!»

– А почему бес толкает с небес? Бес что, на небесах?..

– О, так этот шедевр ставит серьезные, даже провокационные философские вопросы!..

Благо Антону и Ане достались места рядом (что, в общем-то, было роскошью), поэтому они раскачивались в такт, подпевая бреду. Впрочем, довольно скоро пришлось прекратить. Водитель резко убавил громкость (и металлоконструкции вздохнули с облегчением).

– Кто сидит слева, смотрим вниз!

Кто сидел справа, те тоже перевалились было на другой борт, но вовремя отшатнулись: «рафик» поехал по самому краю пропасти, и ладно хоть еще не на двух колесах.

Раскачивать лодку стало просто опасно.

Государственный герб имеет форму щита, разделенного по вертикали на две равные половины – поля белого и зеленого цветов, зеленый цвет символизирует молодость и жизнь, а белый – духовность. Контур герба и сюжетной композиции – золотистый. В нижней части герба расположена восьмиконечная звезда. В верхней части на белом и зеленом фоне симметрично расположены еще две восьмиконечные звезды. В центре – фигура всадника, нарта Сасрыквы, героя абхазского нартского эпоса. Он летит на сказочном коне Араше и посылает стрелу к звездам.

Заметили ошибку? Выделите ее и нажмите Ctrl Enter.

– А это что за место? – спросила Аня достаточно громко и как бы ни у кого.

За окном потянулось действительно что-то мрачное – после причесанных мандариновых рощ: заросшие сады, заброшенные дома, отчасти уже рухнувшие. Где-то, впрочем, кто-то жил, но… не поймешь.

– Это грузинские села, отсюда выгнали грузин, – охотно поведала тетка с соседнего сиденья, отчаянно под ней скрипящего, и почему-то громким шепотом. – Только вы местным так не говорите, что «выгнали»…

Все тут же принялись смотреть на заросли с ветхими, вымытыми до костной серости заборами.

– Это напоминает мне историю, как мой дед ездил на какую-то конференцию на Свердловскую киностудию, – так же громко, пародийно зашептала Аня. – Это давно было… Им, естественно, устроили экскурсию по Свердловску, посадили в автобус. Потом автобус остановился, и экскурсовод тихонько сказал – в микрофон! – то, что справа, это Ипатьевский дом, только не смотрите в ту сторону…

Антон ухмыльнулся и подумал: а его отец никуда не ездил, кроме какого-нибудь Урус-Мартановского района, а если и ездил, то никогда ничего интересного не расскажет…

С отметки 2000 м начинаются субальпийское криволесье, альпийские луга и скально-щебенистая растительность.

В лесах встречаются медведь, кабан, рысь, благородный олень, косуля; в высокогорьях – серна, кавказский тетерев; на низменностях – шакал; в реках и озерах – форель, лосось, сазан, судак и другие виды рыб.

Соленость поверхностной морской воды колеблется от 17,5 % зимой до 18,2 % летом. Это вдвое меньше, чем в Средиземном море – 37 %, что делает морские купания более комфортными. С глубиной она возрастает и в придонных слоях составляет 22,5 %. Средняя прозрачность морской воды у Сухума составляет около 5 м. Наибольшая прозрачность вод Черного моря у берегов Пицунды бывает во время осенних штилей и достигает 27 м.

Пицунда, которую они едва не прощелкали («рафик» въезжал на центральную аллею пансионата ровно на две минуты и ровно затем, чтобы водитель вышел и звучно расцеловался с группой молодых людей), являла собой ряд устрашающих громад, высотных корпусов a’la Новый Арбат (их и строил тот же архитектор – как потом прочли в Википедии), но переживших эти десятилетия хуже Нового Арбата. Соленый ветер, капельки моря, сезоны штормов, но главное – годы заброшенности, когда тут не было никого. (Трудно привыкнуть к тому, что выражение «послевоенные годы» здесь означает совсем не то, что на большой земле.) Ничто так не рушит здания, как отсутствие человека. Его скромненького веса на железобетонных перекрытиях.

Но Антон и Аня туда не пошли.

До заселения оставалось время.

Сбросив осточертевшие, пропахшие поездом одежды, скинув сумку на крупную бесцветную гальку, они ринулись, наконец, в обещанное Черное море, точнее, все же спокойно вошли, держась за руки.

Торжественности момента всегда что-то мешает.

В данном случае мешали камни, горячие, каждый словно небольшая сковорода. Можно было идти в шлепанцах и скинуть их у самой кромки, где камни уже весело блестели и играли, как бижутерия, но море в тот день было неспокойным, а значит, непонятно, с какого места тапки может слизнуть и бодро понести.

Ошпаренные солнцем голени, казалось, должны зашипеть, как металл; этот волнующий миг – когда холодная вода захлестывает плавки – прошел быстро и не мучительно; дойдя до того места, где доставало почти до плеч, они остановились, обнялись и так стояли.

– Я тебя люблю, – прошептал он.

– Я тебя очень люблю, – отвечала она.

Потом они сидели в тени и весело ели горячую кукурузу, купленную у обвешанного ведрами аборигена, ступающего странно, будто альбатрос; обжигались солью, которую поленились размазать, и смеялись над какой-то откровенной чушью.

…Бережно хранимые традиции, величественные песни и зажигательные танцы. Побывав в Абхазии, вы сможете познакомиться с национальной пищей и убранством абхазского дома. В традиционном абхазском доме – пацхе – мало мебели, к которой привык европеец. Украшение стен – рога туров, оленей, шкуры зверей, гирлянды красного перца, лука, кукурузы. На земляном полу полыхает костер, на котором жарится мясо, коптится сыр, варится в котле абыста (мамалыга), акуд (фасоль).

На всякого гостя в Абхазии смотрят как на «Божью благодать», ведь гость приносит в дом 7 счастий, одно из которых – радость искреннего и дружеского общения за столом. Встречая гостя, хозяйка дома произносит специальную фразу и обводит рукой вокруг его головы, магически перенося на себя недуги и невзгоды гостя. Гостю всегда предложат все лучшее, что есть в доме: душистое копченое мясо, поджаренное на углях, сдобренное травами и алой слезой граната, свежий сыр с аджикой, копченый сыр, румяный чеснок, ароматную зелень, орехи в сладкой оболочке из виноградного сока; согласно Распоряжения Правительства РФ № 1706-р от 30.11.2000, на реке Псоу для граждан РФ сохранен безвизовый режим с прохождением общего таможенного и паспортного контроля.

Проблемы начались после.

Сначала надо было разобраться в корпусах: семь четырнадцатиэтажек, устаревших морально (и физически), широко шагали по берегу, и Антон с Аней только потом заучат, как «отче наш»: «Маяк», «Амзара» (это запомнилось меньше всего), «Амра», «Колхида», «Золотое руно», «Бзыбь» (вот это-то как раз запомнилось: «Бзыбь!» – «Сходил в столовую, поел тамошний творог, и бзыбь!»), и, наконец, «Апсны», как венец творения… Потом корпуса уже не будут смотреться такими близнецами: один пошире, другой пособранней, но в целом пострашней; с «Золотого руна» в слепой ярости сбит грузинский вариант названия, но тени от былой вязи все равно читаются на стене. «Маяк» нехитрой архитектурной игрой пародирует знаменитый пицундский маяк: к стене пристроен воздушный столб, полный сплетений пожарных лестниц, а на вершине – стеклянный фонарь, в котором, может, был бар. Сам же знаменитый маяк оказался во дворе «Маяка»: в два раза ниже своей архитектурной копии, давно закрытый; похож на проржавевшую водонапорную башню, совершенно не интересную: за нее в первые дни и принимали…

Все это приходилось учить, потому что таскались с вещами от одной высотки к следующей.

В каждой их встречал звучный и полный людьми холл: небольшая толпа, с которой буквально текло, потому что все шли с моря, фанатично ждала лифт, а кто-то уже махнул рукой на эту бессмысленную затею и шагал на свой двенадцатый этаж пешком, и эти люди геройски взбирались, как муравьи, в стеклянной колбе – прихватившие слишком большие трофеи: разноцветные резиновые круги, громоздкие матрасы… Другие осаждали то, что в другой обстановке было бы названо стойкой ресепшна. Антураж холлов не позволял даже произнести это слово: удивительная мебель, яйцеподобные стулья в рыжем дерматине с алюминиевыми ножками; шестидесятые… Когда кто-то громко крикнул: «Леонид Ильич!», Антон не удивился, оказалось, впрочем, что кричали «Леонидович!».

Где-то работал не один, а два лифта.

Но там же громко скандалили на тему, почему до четвертого этажа не поднимается даже холодная вода.

Все в жизни компенсировано, как говорил приятель Антона – нейрохирург (имея в виду что-то свое), – или стремится к равновесию…

В каждом холле поднаторевшие администраторши, едва глянув на их с Аней бумаги, почти с презрением отодвигали их обратно: «Это не сюда, идите дальше».

Дальше, дальше. Неумолимо приближался последний корпус. Они уже молчали, шагая по дороге, усыпанной хвоей (крайние здания утопали в пышных соснах). Аня, конечно, устала. А может, и ее терзало плохое предчувствие.

Которое не обмануло.

В холле «Маяка» народу было еще больше, чем в прошлых, притом люди с баулами, сидящие почти в оцепенении, преобладали: видимо, не их одних так футболили от корпуса к корпусу, пока не загоняли в угол. Немолодая дама, губы и щеки которой играли уже свирепо (было в ней нечто бульдожье), едва глянула на бумажки и возопила:

– Ну нет номеров!!! Нет и не будет! Что вы все идете, идете… Ну куда я вас дену-то всех?! К себе домой, что ли?!

– У нас путевка вообще-то, – сказал Антон, холодея от ярости. – А вот договор с турфирмой…

– Тут у всех договор! Я, что ли, эти договора заключаю?..

Почти отброшенный от стойки (дама тут же переключилась на кого-то еще), сжимая жалкие бумажки, Антон не сразу вернулся к Ане, которая сидела в дальнем углу с вещами – еще в счастливом неведении; он будто напоролся на что-то с разгону. Не знал, что делать. Здесь, далеко от дома и от любых законов, похоже…

Администраторша, которую звали, кстати, Зоя (как удалось узнать из громких веселых перекличек со «своими»: она поминутно лезла из-за стойки кого-то бурно обнимать), в конце концов сжалилась и кинула им жалкую кость: ждите, мол, придет «ваш», с ним и разберетесь… Под «вашим» имелся в виду представитель туроператора, неуловимый гражданин «из России»: из разговоров других несчастных Антон уже уяснил, что в Пицунде процветали двойные продажи.

Легенды о семьях, по три дня живших то в холле, то в медпункте (а после сгинувших?), наводили ужас, подобно легендам о каких-нибудь «черных туристах», выходящих из лунного тумана, пицундских заповедных рощ.

Зоя еще выдала всем жертвам талончики на обед (типа сжалилась), и все пошагали в столовую безо всякого настроения…

Когда неуловимый гражданин явился – явно страдающий похмельем, – все кинулись к нему… Он собирал бумажки, пробегал бессмысленным взором, ничего не решал и спешил улизнуть под любым предлогом. (Воду в вино не обращал, короче.) Вокруг него митинговали какие-то матери. Антон отходил, пробираемый бешенством, ему хотелось разнести весь этот «курорт» – за испорченный отдых… поруганную свадьбу… За собственное бессилие.

– Слушай. Тут есть недалеко пансионат «Самшитовая роща»… Это, похоже, пансионат по отцовской линии… Ну, то есть ему можно позвонить, и он нам «пробьет» номер. Думаю, часа за два все решит, и мы поедем. А с этими тварями потом разберемся. Я разберусь.

Он заподозрил это, когда смотрел сайты абхазских курортов: «Самшитовая роща» была неоправданно дорогой и роскошной для этих мест. Если бы речь шла о российском побережье, это стопроцентно значило бы санаторий ФСБ, потому что сотрудникам конторы нельзя выезжать за границу, и они просто физически не могут потратить бешеные деньги на Европу или Дубай. Приходится довольствоваться бешеными деньгами в Сочи, где не знают, что на эти деньги придумать еще – сверх золотых унитазов и рек халявного коньяка… Антон не был уверен, что та же система действует в Абхазии, но, в конце концов, это же не заграница.

– Не надо твоего отца!!! – прикрикнула Аня, потом тоже испугалась (Антон испугался первым). – Мы же договаривались ему ничего не говорить!.. Никому ничего не говорить… Вот как ты ему объяснишь – что мы делаем в Абхазии?..

– Ну, как хочешь… – Антон подумал. – Может, пока сходим окунемся? Вроде солнце уже не так печет…

– Не хочу.

…Оцепенение прошло, когда он увидел, что Аня плачет.

Она отворачивалась, снимала слезы пальцами, старалась не дышать, единственный вопрос, единственный взгляд, который поймает, – и она разрыдается.

Где, блин?!

Где это его хваленое свойство? – которым он так гордился? – в минуты отчаяния делать нечто дикое, – это примерно как тушить лесной пожар термоядерным взрывом…

– Телефон! – рявкнул он так, что Зоя отступилась. – Где проводной телефон? Сколько стоит звонок в Синегорск? – да по фигу, на, сдачи не надо.

«Не надо твоего отца», да, но именно же от отца он унаследовал умение спокойно и почти ласково произносить такие волшебные слова – не матерные, нет, – перед которыми те, кто в теме, цепенели, как кролики.

Но это, конечно, не для Зои.

Для абонента в Синегорске: Антон набирал в турфирму, моля бога, чтобы хозяин оказался на месте, потому что номер мобильного канул вместе с айфоном.

Хозяин оказался на месте.

Продолжительность разговора составила четыре минуты.

Антон почти победно и уже совершенно спокойно вернулся через холл расслабленной походкой, обнял Аню, поймал ее мокрую щеку и губы для поцелуя.

– Все! Все это уже кончилось… Минут через сорок, максимум через час все будет в порядке. Может, все-таки сбегаем, окунемся?..

Антон ошибся: больше часа; зато когда «неуловимый гражданин» вернулся, то почти бежал – и прямиком направился к Антону и Ане. Стряхивая матерей. Глаза испуганные.

– Завтра! Завтра вам будет роскошный номер! Хотите – здесь, хотите – «Бзыбь». Роскошный номер…

– Завтра?! А сейчас мы что должны делать?

– Сейчас я вас устрою в хорошее место, временно, это только на одну ночь…

Уже в конце февраля в Абхазии пышно расцветает мимоза – символ весны, а на лесных опушках появляются нежные фиалки.

– Анечка, хотите бзыбь?

Анечка засмеялась и отвесила Антону ласковую затрещину.

У «Победы» и «Нивы» одинаковые колеса, но покрышки «Нивы» лопнут под весом «Победы», а покрышки Победы»
взорвутся от скорости «Нивы»

«Гражданин России» еще и понес их сумку, не очень тяжелую, но все-таки.

Антон ступал следом значительно, как вожак прайда, и как будто ждал вопроса, который, впрочем, и прозвучал:

– Ты как это сделал-то? Денег ему дал?

– Обижаешь…

– Я так и думала, что вся его семья теперь в заложниках…

Они углублялись в частный сектор, шагали по пыльной дороге меж заборов, почти скрытых чем-то густо вьющимся, с мощными стволами, хитрыми путями уползавшими в землю: виноград?.. Молчали. Аня рассеянно уткнулась взглядом в пыль. Антон срывал то, что мог достать из палисадников, не притормаживая, изредка, по случаю: перезрелую вишенку, недозрелую ежевичку – и клал ей в рот. Аня отрешенно принимала все.

Он всячески старался «растормошить», отвлечь ее от сегодняшнего – неприятного, поэтому начинал нести какую-нибудь чепуху, вроде: а вот легко понять, где живут туристы, а где нет. Аня поднимала взгляд на домики, лепившиеся один к другому (тут начинался подъем, и рыжая огородная земля была аккуратно поделена на террасы проржавевшими же спинками кроватей с остатками недобитого никеля, еще чем-то). Ничего не отвечала. Антон, немного подождав, сам же отвечал: там, где живут туристы, во дворах сушатся пляжные полотенца. Разноцветные и почему-то больше дрянные, дешевые: какой-нибудь EGYPT чуть ли не с опечатками… Они односторонние, тонкие и мало места занимают в сумках. (Он снова отвечал на все вопросы жизни сам.)

– А помнишь, мы в том году привезли с Крита такие… не полотенца даже, такие тряпочки прикольные? – вдруг очнулась Аня, но снова погасла. – Мы про них совсем забыли… Черт, я и парео забыла!..

– Ну ничего, купим здесь.

Антон сам уже начал, что называется, терять заряд. Эйфория от того, что вот мигом уладил все проблемы, отступала: таскались же меж этих чертовых домов. У провожатого явно что-то не складывалось. Хоть он и пытался, превозмогая похмелье, говорить со старушками по-абхазски, а главное, так же бойко. Старушки – все как одна: говорливые, бодрые, с живыми, а главное, не выцветшими глазами. И все, как одна, отказывали. Антон не вдавался в подробности, не вслушивался в разговоры за калиткой, в которых мелькали русские слова, но улавливал, что у кого-то койко-места уже сданы, а кто-то кого-то ждет, а потому не хочет пускать гостей на одну ночь…

Вот, наконец, одна, непохожая, кстати, на других, а похожая на шеф-повара столовки пионерлагеря, в котором Антон был в детстве: толстая, с высокими бедрами; прилизанные крашеные волосы и хитрое лицо… Вышла из-за калитки, глянула на худосочную (Антон прямо-таки увидел себя со стороны) парочку, кивнула: то ли в знак приветствия, то ли соглашаясь, как соглашаются с товаром на рынке: «Этот кусок?..» Вышла, кивнула и вернулась во двор.

– Она нас не убьет? – мрачно спросила Аня.

– Убьет и съест, – мрачно ответил Антон, которого теперь терзали воспоминания из лагеря, так или иначе связанные со столовой и ее заведующей.

Однако хозяйка скоро появилась снова, и они отправились еще куда-то, заметно прибавив темп.

– Она ведет вас в другой дом. Там живет ее сын, его зовут Ахмет, – рассказывал провожатый, будто переводил голливудский фильм с листа, задыхался. Антон впервые испытал к нему нечто вроде брезгливой жалости. Он даже подумал, не забрать ли свою сумку. Ну вот, еще чего…

Дом, к которому пришли, отличался от других разве что забором: высоким, из рифленого железа с заводской покраской: Антон удивленно отметил, что заборы здесь встречаются, пожалуй, не хуже, чем в их коттеджном поселке; эта иллюзия улетучилась почти мгновенно, потому что все оказалось на проволочках. Женщина повозилась с тем листом железа, который оказался калиткой, и лист со скрипом отвалился, едва удерживаясь на петлях.

А так – все то же, что и везде: «Комнаты», «Вино, коньяк».

Двор – да, потрясал воображение.

Во-первых, им навстречу оглянулся рослый полуголый парень с газовой горелкой наперевес – наверное, обещанный Ахмет, но это-то не удивляло.

Весь немалый двор напоминал нечто среднее между кладбищем автомобилей, каким показывают его в американском кино, чем-то и вовсе футурологическим, что тоже отсылает к Голливуду, и… Черт возьми, да Голливуд оккупировал все, – но такого культа железяк Антону еще не приходилось видеть, и будь он лет на двадцать моложе, пришел бы в буйный слюнявый восторг. Автомобилей здесь – в зоне видимости – было, как минимум, три, точнее сказать трудно, потому что два были представлены в более или менее готовом виде, а третий (четвертый?.. пятый?..) угадывался в многочисленных внутренностях, разложенных тут и там. Салон какой-то старой машины целиком, – старой, судя по пышности рыжих кожаных диванов, нагретых солнцем так, что на них горячо было смотреть. Загрунтованная, но с подпалинами ржавчины (или действительно после пожара?), крышка капота то ли «Победы», то ли и вовсе «ЗИМа», но – нечто безумное по форме, будто полтонны металла собралось в каплю… Целый столб из покрышек разной величины… «Готовых» машин присутствовало, как сказано, две, одна из которых, впрочем, была не на ходу: потрепанная жизнью «Волга‑3102», еще более перекошенная от того, что половиной стояла на кирпичах; снята решетка радиатора, похожая на великанское ювелирное украшение или просто на терку, сняты дверцы…

Но главное, конечно, не это.

– Ого!!! – воскликнула Аня.

Грейс почувствовала, что ее соски набухли. Это новый шаг в их отношениях.

Совершенно целый, и оттого особенно сюрреалистичный, «газик», или попросту «козел», торжественно стоящий в центре двора. Красный цвет. Ослепительно красный цвет. Ослепительно. Усугублялось литыми дисками из алюминия, с широкими зазорами, в которых проглядывали ярко-красные – опять же! – тормозные колодки.

Космическая станция «Фобос-Грунт» в центре этой приморской глуши смотрелась бы менее вызывающе.

– Да не «ого», а «вах»!

– Тихо ты, – прыснула Аня.

Наконец хоть что-то ее развеселило.

Минутное замешательство.

Заведующая столовой, оттеснив гостей, решительно двинулась к сыну, не побоявшись газовой горелки, – отвесила ему пощечину так, что взметнулись прилизанные пряди, как у турка; гортанно заговорила, потом, вроде, смягчилась, потом ворчливо продолжала.

– У них пока живет одна молодая пара из Питера, но они завтра уже уезжают, – заунывно пересказывал носильщик сумки.

– Так мы тоже здесь только до завтра! – обеспокоился Антон и пристально посмотрел на собеседника. – Ведь так?

Тот испугался:

– Конечно, конечно!..

Наконец, перебранка закончилась: мать махнула рукой, мол, проходите, а Ахмет, или как его там, просто отвернулся и стал дальше обжигать железяку: практический смысл трудно было угадать. Может, ему просто нравилось раскалять металл докрасна.

«Какая попка!» – театрально зашептала Аня, кивая, потому что Ахмет как будто специально отклячивал зад. «Я тебе дам, «попка»!» – Антон шлепнул ее как следует, Аня взвизгнула и рассмеялась; заведующая кухней оглянулась; носильщик сумки втянул голову в плечи, ожидая ударов.

Джек обхватил ее ягодицы и глубоко вонзился в нее, заполняя все одинокие уголки, пустовавшие слишком долго.

Пара из Питера оказалась и вовсе какими-то детьми, малолетними хипстерами, притом маленький рост обоих усиливал комизм. У него были длинные волосы (длинные светлые патлы, так точнее, да еще и шкиперская бородка), а она… Она походила на какую-то английскую певицу 90‑х, уже и не вспомнить, осталось только общее впечатление от клипов на MTV: распахнутые глаза, голова, стриженная почти под новобранца… Словом, странная. Не «некрасивая» (хотя легкая полнота усиливала, так сказать, кхм), просто странная, может, и не просто; во всяком случае, гораздо более странная, чем он, обычный желтый волосатик. Была такая рыбка в пакетиках, к пиву. «Желтый полосатик».

Еще удивило, что только носильщик, войдя в полутемный, пропахший старым деревом дом, неловко кивнул этим двоим. Женщина же проигнорировала своих постояльцев, как мебель. Мебель. Антону, выросшему в городе, всегда было странно видеть эти типичные элементы советской полированной роскоши – серванты, шкафы, диван с широкой полкой – в деревне, где особенно бросается в глаза и стиснутость пузатыми потолками, и кривизна полов; нехитрое плетение рам, помрачневших от времени.

Вероятно, в минуты неловкости Аня всегда вспоминала, из какой она семьи.

И направлялась к книжным полкам, чтобы взыскательно рассмотреть корешки, может, рисуясь, а может, и нет.

Здесь она сделала все беспощадные (а впрочем, неизбежные) выводы. Дешевые советские издания классики, в картонных обложках, как принято говорить – «Библиотечка школьника». Толстые сгруппированы хаотично… Самое забавное, что эти книги, как «приличные», проклеены по корешкам лентами скотча, чтобы квартиранты их не брали. Есть и другая полка – курортного чтива. Где доступ, так сказать, открыт.

– «Любовь, соблазны и грехи», – громко зачитала Аня, поведя пальцем по глянцевым переплетам. – Это не три разные книги, как можно подумать… Хотя… И три такие разные тоже есть. «Поединок сердец», «Сладкая боль», «Пламя страсти»…

Она обращалась как бы к Антону, хотя он явно ее не слушал, занятый объяснениями в другом конце комнаты – про белье, про полотенце. Зато слушала странная парочка. Или не слушали? – не поймешь; они сидели на диванчике и наблюдали за Аней с любопытством, иногда даже хихикали. Эти двое походили на инопланетян, с насмешкой изучающих людей. Тем более никто в комнате по-прежнему не обращал на них ни малейшего внимания.

– «Когда его ладони встретились в районе пупка, они продолжили свое эротическое путешествие вверх. Наконец смелые путешественники достигли горных высот. В его ладонях лежало по плоду, нежно подрагивающему в такт участившемуся дыханию. Пальцы непроизвольно сжались несколько раз», – зачитала Аня из наугад раскрытой книги.

Это вызвало у инопланетной пары приступ бурного веселья, правда, опять какого-то странного. Их рассмешило не общее безумие перевода (таких перлов встречалось по два на странице), а отдельные слова – про «эротическое путешествие». «Пешее эротическое путешествие», – повторяли они, почти катаясь по дивану. Аня, как всякий интеллигентный человек, конечно, знала этот эвфемизм – отправиться в пешее эротическое путешествие, то есть сходить, куда посылают, – но что в этой детсадовской шутке может вызвать такой восторг у взрослых, казалось бы, людей, она решительно не могла понять.

Уже назавтра она узнает эту их слабость к подобным бесхитростным штучкам: они любили ввернуть «монопенисуально» или «фалломорфировать» вместо других известных словечек…

За окном так загрохотало железо, как будто Ахмет наигрался и решил разнести к чертям свой автопарк.

Аня не сдавалась:

– Джудит Крэнц. «Княжна Дэзи». – Она разглядывала обложку. – Оказывается, в Америке бывают княжны!.. Ребекка надела кокошник…

Но марсиане не смеялись. Этот фокус уже не повторить.

Экскурсия тем временем заканчивалась.

– Эту заслонку не трогай. Вообще печку не включай, – поучала Антона хозяйка. – У нас плохие печки. Два года назад семья из России угорела.

– Простите, не понял, угорела в поселке или угорела прямо здесь, у вас?

Хозяйка, может, и не собиралась отвечать, по крайней мере сделала напряженно-непонимающее лицо, но тут с дивана раздалось гоготание:

– Да это она про нас!

И парочка принялась дурачиться, изображая удушье, катаясь по дивану с языками и всячески сипя и булькая.

Хозяйку будто током ударило – она разразилась громкими абхазскими ругательствами, размахивала руками, а после долгой тирады, которую никто не понял, удалилась и во дворе, судя по всему, продолжила вопить на сына.

Неловкая пауза.

Джулию бросало в жар от нетерпения. Словно затерявшись в эротическом тумане, она ощущала, как ее кости плавятся и все тело превращается в желе.

Инопланетянка поднялась с дивана, достала из холодильника пластиковый баллон с вином и водрузила в центр стола.

Почему-то ее бойфренда это крайне развеселило:

– Заметьте, не я это предложил!..

Аня растерянно смотрела на Антона.

– Ну надо же с чего-то начинать, – загадочно ответил он и первым присел к столу.